Бесследно исчезнувшая

– Почему он ушел из риксдага?

– Какая-то история с налогами, – сказала Анника. – С его фирмой. – Она кивком указала в сторону гражданских автомобилей, стоявших перед ограждением. – ГКП?

– Похоже, – кивнул репортер.

Анника снова перевела взгляд на дом. На втором этаже зажегся еще один прожектор, от его резкого бело-голубого света капли дождя за окном заискрились, как маленькие звездочки.

– Если ГКП уже здесь, значит, наверху наверняка творится черт знает что.

– Или полиция Наки пожелала переложить ношу на других, – предположил человек-насекомое.

Она посмотрела на него. А эти новоиспеченные журналисты, оказывается, не так глупы.

– Анника Бенгтзон, – произнес голос за ее спиной.

У нее появилось неприятное ощущение в животе; она бросила взгляд через плечо, но не повернулась.

– Привет, Боссе.

У Анники просто не укладывалось в голове, как она могла когда-то увлечься таким идиотом.

– Как обычно, уже спозаранку пытаешься изменить мир?

Сейчас ей требовалось сделать выбор: либо проигнорировать его, что означало бы объявление войны, либо заговорить с ним, решив, что он не достоин ее возмущения. Она повернулась к нему с улыбкой:

– Как успехи на бирже, Боссе? Не все могут жить на дивиденды.

Боссе любил в кругу знакомых в Пресс-клубе рассказывать о своих безумных спекуляциях с акциями, а также с зачастую взятыми в долг деньгами. По его словам, в охоте в тех джунглях ему на редкость долго везло. Улыбка Боссе стала несколько более натянутой.

– Подумать только, а ты по-прежнему топчешься во всей этой грязи вместе с нами, простыми смертными.

Анника вопросительно приподняла брови.

– Ты же должна сидеть в государственном дворце в Норчёпинге, – продолжил Боссе. – Твой новый дружок явно ведь собирается положить конец иммиграции в Швеции?

До Анники уже доходили слухи, что ее новому бойфренду, Джимми Халениусу, предложили пост генерального директора миграционного департамента. Она театрально вздохнула:

– Боссе, ты разочаровываешь меня. Я думала, ты всегда держишь руку на пульсе.

– Там наверху что-то происходит, – подал голос парень с радио.

Анника быстро достала камеру, направила ее на дом и отрегулировала резкость. Несколько полицейских, двое в униформе и трое в гражданском, вышли на крыльцо. Среди них была молодая, хорошо одетая женщина. Стройная, с широкими плечами, узкими бедрами и длинными каштановыми волосами, лежавшими конским хвостом на спине. Анника почувствовала, как у нее перехватило дыхание, она не могла поверить своим глазам.

– Это же Нина Хофман! – присвистнул Боссе и кивнул в сторону женщины. – Она имела отношение к убийству Давида Линдхольма. Я думал, ее уволили.

Репортеры продолжили болтать, но Анника не слушала, о чем они говорят. Нина Хофман похудела. Она сняла голубые бахилы с туфель и направилась к одному из гражданских автомобилей, не обращая внимания на толпу журналистов.

Анника сделала глубокий вдох и задержала дыхание. Они встречались в Марокко на ферме Фатимы неподалеку от Асилы. Вероятно, Анника знала о Нине и ее семье более чем кто-то другой.

Оставшиеся на крыльце полицейские продолжали разговор, один из одетых в гражданское мужчин энергично жестикулировал. Наконец он направился к представителям массмедиа. Журналисты кинулись к нему со своими микрофонами. Полицейский остановился в метре от ограждения и обвел их взглядом. Анника оторвала глаза от Нины и тоже направила на него камеру. Парень с радио тоже протянул вперед микрофон.

– Я могу подтвердить, что в находящемся у меня за спиной доме нашли Ингемара Лерберга в бессознательном состоянии, – сказал полицейский и снова обвел пресс-братию строгим взглядом. Благодаря воцарившейся тишине Анника могла слышать шум дождя. – Мы решили сообщить вам эти данные, – продолжил полицейский, – хотя даже кое-кто из его близких еще не проинформирован о случившемся.

– Кто не проинформирован?! – выкрикнула женщина с местного телевидения, стоявшая в самом конце группы.

Полицейский проигнорировал ее вопрос. Тонкий ручеек дождевой воды побежал вниз с его лба.

– Ингемара Лерберга увезли в Сёдерскую больницу, и его как раз сейчас оперируют, нас известили, что исход операции предсказать невозможно.

– Кто позвонил в центр экстренной помощи? – снова подала голос женщина с местного телевидения.

Анника перенесла опору на другую ногу. Полицейский начал раскачиваться на пятках.

– Расследование идет полным ходом, – сказал он. – Руководителем назначена Диана Розенберг, главный прокурор Наки. Мы подробнее проинформируем…

– Кто поднял тревогу? – Женщина с телевидения не сдавалась.

– Сигнал был анонимный, – сообщил полицейский.

– Звонил мужчина или женщина?

– Этого я не могу сказать.

– Не можешь или не хочешь?

Полицейский решил, что с него достаточно, повернулся и пошел обратно к дому. Его волосы прилипли к голове, куртка стала темно-полосатой от дождя.

– Вы видите какие-то мотивы этого избиения?! – крикнула женщина с местного телевидения ему вслед. – Лербергу угрожали? Есть признаки взлома?

Полицейский остановился и посмотрел на нее через плечо.

– Ответы на все вопросы – нет, – сказал он, вжал голову в плечи и поспешил к дому.

Анника опустила камеру и устремила взгляд сквозь толпу в сторону полицейских автомобилей. Она нигде не увидела Нины Хофман.

– Хочешь подвезу тебя до города? – спросила она парня с радио.

– Спасибо, но у меня еще в два прямой эфир.

– Ты слышала о Шюмане? – спросил Боссе.

Анника вопросительно посмотрела на него. Боссе выглядел как кот, только что проглотивший канарейку.

– Он обманом заполучил Большой журналистский приз. Дело касается серии статей об исчезнувшей миллионерше.

Анника приподняла брови:

– Откуда ветер дует?

– Новые данные из Интернета.

«Боже праведный», – подумала она.

– Это был телевизионный документальный фильм, – заметила она и выловила из кармана ключи от машины.

Боссе несколько раз удивленно моргнул.

– Не серия статей, – уточнила Анника. – Шюман получил приз за телевизионный документальный фильм. Оба раза.

Она направилась к машине, махнула рукой человеку-насекомому и залезла в салон. Пока обдуватель набрал обороты и высушил запотевшее с внутренней стороны ветровое стекло, Нина Хофман проехала мимо нее и исчезла за пеленой дождя.

Главный редактор Андерс Шюман изучал хорошо знакомую ему улыбку Ингемара Лерберга на экране своего компьютера: белоснежные зубы, ямочки на щеках, небесно-голубые глаза. Он стоял на причале перед большим танкером, распахнутая спортивная куртка, застегнутая на все пуговицы рубашка, ветер треплет волосы.

Чертовски приятный парень. Они знакомы лет десять, нет, пожалуй, больше – пятнадцать? Пару из них сидели вместе в программном комитете Ротари-клуба, хотя после разоблачения налоговых афер Лерберга («Квельспрессен», естественно, не могла принять какую-то особую точку зрения только из-за того, что ее ответственный издатель был братом-ротарианцем объекта исследования) встречались крайне редко.

У кого возникло желание так жестоко разобраться с ним?

Шюман обновил страницу с целью прочитать последние новости относительно избиения. Анника Бенгтзон выложила в «Твиттере» картинку с места преступления, похоже, средства массовой информации уделили огромное внимание данному случаю. И вроде бы не существовало мотива, никто не угрожал бывшему парламентарию, и следы взлома отсутствовали. Серьезная ситуация.

Он снова вернулся на домашнюю страницу Лерберга (или, точнее, его фирмы, www.itc.se для International Transport Consultans AB). Лерберг был хорошим бизнесменом, его деятельность касалась кораблей и судоходства, речь вроде шла о какой-то цифровой системе для координирования морских грузоперевозок. Кроме того, он занимался вопросом новой гавани в Сальтшёбадене, по-настоящему шикарной – для яхт и круизных судов.

Хотя, конечно, прежде всего он прославился как политик.

Шюман набрал в поисковике «лерберг политик сальтшёбаден». В самом верху оказались несколько попаданий из его собственной газеты, ему всегда доставляло удовольствие, если подобное случалось, даже если он точно знал, что они появлялись там, поскольку предназначались именно для него. Пробежал взглядом вниз по странице и почти в самом конце обнаружил выход на дискуссионный форум, заставивший его податься вперед:

«Слухи о власть имущих в Сальтшёбадене».

Вместе с именем Лерберга и многих других он увидел и свое собственное.

«Андерс Шюман, рыцарь истины».

О чем речь?

Он обычно не гуглил себя самого, не особенно часто во всяком случае. Но сейчас, сгорая от любопытства, кликнул по ссылке. Виньетка начала вращаться на экране, а потом на нем появилась его собственная фотография, сделанная на каком-то празднике. Он стоял с бокалом в руке и широко улыбался в камеру. Глаза слегка блестели. Могли, интересно, сделать снимок после очередных дебатов в Клубе публицистов, например?

«Мы знаем его, все знают его, наш герой, борец за правду. Он спасает нас от злоупотреблений и коррупции. Главный редактор и ответственный издатель «Квельспрессен».

Он наклонился ближе к экрану. Что это, черт возьми, такое?

«Конечно, кое-кто утверждает, что он продал свои моральные и этические принципы семейству владельцев и пожертвовал их на алтарь капитализма, когда ушел с государственного телевидения и возглавил наиболее несерьезный и шумный таблоид Швеции, однако «Свет истины» никого не осуждает за глаза, мы придерживаемся принципа толерантности и открытости и приводим только ту информацию, которую можно доказать».

Шюман поднял глаза к верхнему краю экрана: ага, блогер называл себя «Светом истины». Это звучало зловеще.

«Мы все знаем его великолепную историю, то, с каким воодушевлением он делает свое дело, солидное журналистское прошлое: преподаватель университета, председатель Союза издателей газет, редактор, сделавший «Квельспрессен» самой крупной ежедневной газетой Швеции, и, кроме того, дважды обладатель Большого журналистского приза! Два раза! Какой подвиг! Достижение, которому (почти) нет аналогов! Давайте хором от всего сердца воскликнем «Аллилуйя»!!»

Да нет, в этом не было ничего особенного. Помимо него многие другие получали эту награду дважды.

«Но «Свет истины» недаром получил свое имя. Благодаря ему вы можете увидеть действительность без прикрас. Здесь всегда найдется место для Критики и Свободного мышления, в противоположность кошмарной политической корректности медийного истеблишмента, поэтому меня также можно называть кошмаром Шутов и Лицемеров.

Давайте в деталях рассмотрим великие журналистские достижения Андерса Шюмана. Все вместе приблизимся на один шаг к Свету, изучим его подвиги несколько тщательнее, со всеми нюансами…»

Что это за чертовщина такая?

«За какие заслуги наш герой впервые удостоился почетной награды, известной под названием Большой журналистский приз, об этом никто не помнит.

Именно второй журналистский подвиг Андерса Шюмана стоит того, чтобы разобраться с ним надлежащим образом, его по-настоящему большой медийный успех, документальный фильм, позволивший ему выйти из тени государственного телевидения и шагнуть в наши гостиные, уважаемая публика, мои друзья.

Давайте вытащим на свет Виолу Сёдерланд».

– Он все еще жив.

Андерс Шюман вздрогнул и поднял глаза от экрана. Шеф новостей Патрик Нильссон стоял, широко расставив ноги, с противоположной стороны письменного стола. Его голос был полон разочарования. Шюман торопливо свернул открытую страницу, он даже не слышал, как Патрик вошел. Перед собой он видел Виолу Сёдерланд во всей красе ее подкорректированной пластикой внешности.

– Я был уверен на сто процентов, – сказал Шюман. – Она исчезла добровольно.

Патрик Нильссон посмотрел на него равнодушным взглядом.

– Больница обнародовала коммюнике, – сообщил он. – У Лерберга случилась остановка сердца на операционном столе, но персонал принял все необходимые меры и запустил его снова. Он находится в состоянии искусственной комы из-за травм.

Шюман чувствовал, как мысли вихрем кружатся в его голове, и попытался сохранить нейтральную мину. Он закашлялся, посмотрел на пустой экран перед собой. Прочитанное на удивление сильно задело его, какой бы чушью, пусть и со злобным подтекстом, оно ни выглядело.

– Ты помнишь Виолу Сёдерланд? – спросил он.

Судя по изменившемуся выражению лица шефа новостей, вопрос стал для него большим сюрпризом.

– Кого?

Шюман поднялся с кресла, отошел к дивану, отвернулся от компьютера и свернутого текста, но неприятные слова, казалось, неотступно преследовали его, иголками кололи в спину.

– Миллиардерша. Шпиль Золотой башни.

Он опустился среди потертых диванных подушек. Патрик Нильссон подтянул джинсы под начинающий расти пивной живот и окинул взглядом редакцию по ту сторону стеклянной двери.

– Та, что исчезла? С гигантскими долгами по налогам?

Сначала Шюман почувствовал себя оскорбленным, но секунду спустя на душе у него стало легче. «Свет истины», похоже, сильно переоценил знание деталей его журналистского подвига.

Никого больше это уже не заботило. Как старая, отслужившая свое вещь.

– Которая исчезла, – подтвердил он.

– И что там с ней? Всплыла снова?

– Каким-то образом. Так Лерберг выкарабкается? – спросил он.

Патрик Нильссон наморщил лоб:

– Что там с миллиардершей? Это дело я упустил.

Шюман поднялся с дивана. Почему он так и не научился держать язык за зубами?

– Значит, у нас нет мертвого политика?

– Но он ведь может умереть до того, как номер пойдет в печать, – произнес Патрик Нильссон с надеждой в голосе, – поэтому мы зарезервируем для него место.

Значит, сенсационную первую страницу, где этот человек был мертв, уже приготовили. Ну да, что тут возразишь, так они всегда работали, старались порой опережать события.

– Будем готовы к тому, что нам понадобится делать новую, – сказал Шюман, и Патрик воспринял это замечание как знак, что пора возвращаться к действительности. Он нарочито громко вздохнул и покинул стеклянный закуток шефа, толком не закрыв за собой дверь. Шум редакции ворвался в оставшуюся узкую щель: какофония голосов, стук каблуков, музыкальные заставки новостных телевизионных каналов, глухой гул вентиляторов.

Скоро все это должно было закончиться, по крайней мере, для него. Он заранее проинформировал правление газеты, и оно как-то слишком уж спокойно благословило его уход. До обнародования данной информации осталось не более недели, и тогда поиски его преемника могли начаться всерьез.

Он покидал свой пост с неплохими результатами. Цифры за предыдущий год говорили сами за себя: согласно им, «Квельспрессен» стала крупнейшей новостной газетой Швеции. Он разбил «Конкурента», и сейчас наконец пришло время отдохнуть.

Шюман вернулся к своему компьютеру и посмотрел на фоновую картинку экрана. Ее роль выполняла сделанная его женой черно-белая фотография с изображением площадки на скале на их островке в Рёдлёгских шхерах. Островок, собственно, был крошечный, без водопровода и канализации, с электричеством от дизель-генератора, спрятанного с тыльной стороны их домика, но им казался раем.

«Если установить ветрогенератор на берегу, – подумал Шюман, – там можно жить. Всего-то еще нужны параболическая антенна, чтобы принимать весь мир, причал для достаточно мощного катера, несколько солнечных батарей на крыше для нагрева воды и спутниковый телефон на всякий пожарный случай».

Он решил проверить, где получают разрешение на строительство ветрогенератора.

Нина припарковалась перед главным входом в Сёдерскую больницу. Дождь не собирался стихать, водосточная труба извергала потоки воды прямо перед ней. Она немного посидела в машине, прежде чем выбралась наружу. Сёдерская больница считалась самой крупной больницей скорой помощи в Скандинавии. Когда она работала инспектором полиции в Сёдермальме, ей приходилось бывать здесь по нескольку раз в месяц, а то и в неделю, и все те случаи давно растворились в ее памяти, за исключением событий утра 3 июня почти пятилетней давности. Тогда Давида Линдхольма, самого известного полицейского Швеции, нашли мертвым (и именно она сделала это), а его жена Юлия (ее Юлия) лежала с приступом кататонии в отделении интенсивной терапии.

Нина вылезла из машины и вошла в огромный холл со стеклянной крышей и отполированными до блеска мраморными полами, предъявила свое удостоверение на ресепшене, объяснила цель визита, и ее направили к доктору Карарею, главному врачу отделения интенсивной терапии. Четвертый этаж, лифт Б.

Здесь ничего не изменилось, все те же обычные для таких заведений запахи. Столь же идеально чистые и плохо освещенные коридоры. На пути ей попадались одетый в шуршащие халаты персонал и пациенты, шлепавшие по полу тапками.

Она нажала на звонок перед дверью в нужное ей отделение и прождала несколько минут, прежде чем ее открыл сам доктор Карарей. Он оказался крупным мужчиной с короткими пальцами и едва заметным акцентом.

Нина представилась. И испытала определенную неловкость, заявив, что она является сотрудником Государственной криминальной полиции, поскольку еще не привыкла к новому месту работы.

– Я не могла бы провести короткий допрос жертвы? – спросила она.

– Лучше, если мы отойдем в сторону, – сказал врач и отвел ее в пустую смотровую.

Воздух там был прохладный, почти холодный. Доктор не стал включать освещение. Посчитал, что достаточно проникавшего в окно с улицы тусклого серого света.

– Пациента все еще оперируют, – сообщил он и тяжело опустился на маленький письменный стол, жестом предложив Нине занять стул для пациентов.

– Как он себя чувствует?

– На мой взгляд, он вряд ли выкарабкается.

В случае смерти Лерберга полиции пришлось бы разбираться с убийством политика, не премьер-министра или министра иностранных дел, конечно, но в любом случае с высоко приоритетным насильственным преступлением, с которым она уж точно не могла напортачить. Поэтому подошла к делу основательно, откашлялась, достала свой новехонький мобильный телефон, полученный от Ламии, и попробовала найти в нем режим диктофона. Поводила пальцами по маленькому экрану, но где-то ошиблась, вернулась к стартовому меню и начала сначала.

– Значит, у него угрожающие жизни травмы, – констатировала она, когда таймер заработал, показывая, что запись идет.

– Пожалуй, это не совсем так. Столь сложным его состояние сделала совокупность всех факторов в комбинации с сильным обезвоживанием организма.

Он потянулся через стол за журналом.

– Жертва, выходит, находилась без воды и еды в течение длительного времени. – Нина посмотрела на экран своего мобильника. – Как долго?

Она осторожно положила телефон рядом с врачом. Он перевернул лист и некоторое время изучал содержавшуюся там информацию, прежде чем вполголоса прочитал вслух:

– Серьезные метаболические нарушения, прежде всего это касается электролитов, солей натрия и калия, но также нарушение кислородного баланса… Трое суток по меньшей мере, я бы сказал.

Нина прикинула в уме: избиение, получается, произошло поздно вечером в четверг или рано утром в пятницу.

– Сколько он еще продержался бы, если бы его не обнаружили?

– Трудно сказать. Около часа. Он не дожил бы до полудня.

Она кивнула, бросила взгляд на телефон в надежде, что их голоса останутся в его карте памяти. Нужно было не забыть сохранить запись надлежащим образом.

– Какие повреждения вы смогли констатировать?

Врач прочитал далее.

– Пациент имеет обширные внутренние кровоизлияния в паховой области и на окружающих мышцах, а также множественные разрывы сухожилий… – Он бросил на нее взгляд поверх очков. – Мы вскрыли и дренировали гематомы с целью уменьшить опасность компартментального синдрома.

Нина посмотрела на него широко открытыми глазами:

– Я не понимаю.

– В паховой области сильные внутренние кровотечения, что означает увеличение давления, которое, в свою очередь, приводит к омертвению тканей. Наш хирург знает свое дело, она попытается сшить разорванные мышцы и сухожилия, но ей надо действовать очень осторожно…

– Ему раздвигали ноги в стороны, пока мышцы не порвались, – констатировала Нина.

Врач опять заглянул в свой журнал. Он несколько секунд молча читал написанное там. В комнате стоял свежий запах дезинфицирующего средства. Когда он заговорил снова, речь уже пошла о вывихах плечевых суставов с обширным повреждением тканей и необходимости вправить их.

Нина почувствовала, что ее глаза стали сухими, слишком уж долго она, не мигая, таращилась на собеседника.

– Это означает, что плечи надо вставить на место, – объяснил врач, – а также и там сшить разорванные мышцы и сухожилия.

– У него есть повреждения на запястьях?

Доктор посмотрел на нее, а потом еще раз обратился к своим бумагам и прочитал вслух:

– Круговые язвы и ссадины примерно дециметр шириной.

Нина вновь проверила, работает ли запись.

– Ему связывали руки за спиной и подвешивали его за запястья, – предположила она.

Доктор Карарей какое-то время смотрел в сторону окна, словно пытаясь представить себе всю картину. Затем снова заглянул в свой журнал.

– Ткани подошв ног увеличены, и на них есть признаки гематом шириной порядка сантиметра в разной стадии изменения цвета.

– Его били по ним раз за разом тупым предметом в течение долгого времени, – вслух размышляла Нина.

– У него точечные кровоизлияния в белках глаз и в ротовой полости, мы нашли их на внутренней стороне щек и под языком.

Нина кивнула:

– Его душили.

– Нет, скорее всего, нет, – возразил врач. – На шее нет гематом от пальцев или веревки.

– Но такие повреждения ведь возникают в результате асфиксии?

– Да, все правильно.

Нина интенсивно втянула носом воздух, почувствовав, как он заполнил грудную клетку.

– На месте преступления лежал пластиковый пакет, – сказала она. – На полу в детской комнате. Я видела его.

– У него на лице гематомы и припухлости.

– Следы от ударов, – констатировала Нина.

– Сломаны пять ребер в нижней части грудной клетки с правой стороны, в результате чего произошло сдавливание легкого. А также есть точечные повреждения левого глазного яблока, выполненные острым предметом…

Нина обессиленно уронила руки на колени. Казалось, ледяной воздух обжигал ей горло.

Врач отодвинул в сторону свой журнал.

Нина немного приподняла подбородок и постаралась говорить спокойно:

– Это все методы пыток. Классические, хорошо проверенные на практике. И у них есть свои имена. Каждая имеет название.

Врач спокойно, но очень серьезно посмотрел на нее.

– Я видел нечто подобное в других уголках мира, – сказал он, – но никогда раньше в Швеции.

Нина несколько секунд сидела молча.

– Если он выживет, у него все восстановится?

– Стопы заживут, даже если на это уйдет несколько недель. Сильные боли в паху будут мучить его несколько месяцев, хотя какие-то из них, возможно, приобретут хронический характер. Мы зашили глаз, хрусталик можно заменить, но нельзя исключить постоянного падения зрения. Плечи, есть опасность, будут работать не в полной мере, помимо боли… Неясно, как сказался на его организме недостаток кислорода. И нам пока еще неизвестно, насколько пострадало его сердце.

Нина продолжала сидеть, не в состоянии пошевелиться.

– А насколько он пострадал психологически?

– Его ждет долгая реабилитация, – ответил врач и поднялся.

Нина потянулась за своим мобильным телефоном, выключила запись и сохранила файл. Ее движения были угловатыми, лишенными обычной ловкости, словно стул для посетителей так действовал на нее.

– Спасибо, – сказала она. – Могу я взглянуть на него? Только через дверь операционной?

Доктор покачал головой.

– Когда он придет в себя настолько, что я смогу его допросить?

Он дал ей свою визитку с прямым номером мобильника, предложив звонить, когда она пожелает.

– Я жду, что супруга пациента даст знать о себе, – сказал врач и направился к двери.

Нина посмотрела ему вслед. Как много он знал? Что она имела право рассказать?

Она шагнула в темный коридор; дверь в смотровую тихо закрылась за ее спиной. Доктор Карарей задумчиво посмотрел на нее. Он казался человеком, которому можно доверять.

– Это пока должно остаться между нами, – сказала она, – но Нора Лерберг исчезла.

Доктор направился к выходу, Нина шла рядом.

– Местоположение трех их детей установлено, – продолжила она, – они находятся у тетки в Викингсхилле, но его жена недоступна для нас, никто не знает, где она.

Они подошли к выходу из отделения.

– А может быть, именно она сделала это? – спросила Нина.