Бесследно исчезнувшая

Лиза Марклунд

Бесследно исчезнувшая

LIZA MARKLUND

LYCKLIGA GATAN

© Liza Marklund 2013

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2016

© Художественное оформ ление, «Центрполиграф», 2016

Пролог

Человек способен воспринимать боль до определенного предела. Потом он отключается. Сознание гаснет мгновенно, подобно тому, как срабатывает предохранитель в перегруженной электросети.

Удержаться по нужную сторону этой границы позволят только трезвый расчет и умение чувствовать ситуацию.

Мужчина с молотком в руке рассматривал лежащего на кровати индивида без намека на раздражение.

– Тебе решать, – сказал он. – Мы закончим, когда захочешь.

Реакции не последовало. Но мужчина был абсолютно уверен: его прекрасно слышат. Как раз этот клиент (он обычно думал обо всех тех, с кем ему поручали поработать, именно таким образом) оказался довольно приличным экземпляром homo sapiens. Хорошо развитая мускулатура, здоровый цвет кожи, тонкий слой подкожного жира. Кроме того, идеологически подкованный и готовый бороться за свои убеждения, что уже само по себе обещало сложное задание. Сейчас индивид прекратил трепыхаться, он неподвижно лежал на кровати в брюках и рубашке. Скотч вокруг запястий и лодыжек больше не требовался, остался только закрывавший рот.

Мужчина посмотрел на своего брата-близнеца, собственную точную копию, стоявшего по другую сторону кровати, и они кивнули друг другу. Брат-близнец склонился над ящиком с инструментами и после недолгих поисков извлек одетой в перчатку рукой шило. Мужчина с молотком в очередной раз кивнул, одобряя такой выбор.

Потом он на короткое время закрыл глаза, чтобы сфокусироваться на дыхании и убедиться, что тело полностью подвластно ему, и в какое-то мгновение остро ощутил нехватку своего «магнума».

Но куда деваться, если они целиком и полностью отказались от использования в качестве рабочего инструмента огнестрельного оружия. Оно производило шум, несмотря на глушитель, и теперь ему хотя бы не требовалось больше беспокоиться об ухудшении слуха, которое этот шум в первую очередь влек за собой. (Одно время обсуждалась идея, чтобы они носили наушники, но от нее отказались, поскольку те слишком бросались в глаза.) Опять же общество бурно реагировало на вид огнестрельного оружия, в то время как на веревки и ящики с обычным набором слесарного инструмента никто внимания не обращал.

Он заметил, что его мысли ушли в сторону, и дружелюбно, но решительно вернул их к проблеме дыхания. Потом открыл глаза и посмотрел на клиента.

– Сейчас ты получишь шанс ответить, – сказал он мягко. – Если закричишь или сделаешь какую-то глупость, тебе будет больно.

Клиент никак не отреагировал. Его глаза оставались закрытыми, а дыхание через нос – тяжелым. Мужчина оторвал скотч на несколько сантиметров, только приоткрыв уголок рта.

– Ты готов? – спросил он. – Твои неприятности могут сразу же закончиться.

Он отклеил ленту еще немного. Его подопечный втянул воздух ртом, и из его горла вырвался булькающий звук. Он закашлялся, брызги слюны вылетели наружу через узкую щелку между губами.

Мужчина наклонился к уху клиента, прошептал вкрадчиво:

– Где она?

Дыхание клиента стало прерывистым. Он явно услышал вопрос, его глазные яблоки задвигались интенсивнее под тонкими веками, тело напряглось.

Мужчина наклонился еще ниже.

– Что ты сказал? – прошептал он. – Я не расслышал…

Клиент попытался говорить, его кадык дернулся. Результат этих усилий скорее напоминал стон, чем слова.

– Не… знаю…

Мужчина вздохнул и увидел, что его копия сделала то же самое.

– Печально, – сказал он и прижал скотч ко рту клиента. Его нижняя сторона стала влажной от слюны и отказывалась приклеиваться, в следующий раз стоило использовать новую полоску. – Тогда посмотрим, как у тебя все выглядит под рубашкой, – сказал мужчина и расстегнул пуговицы на ней.

Две слезы побежали по щекам из закрытых глаз клиента.

– Попытайся не плакать, – сказала точная копия мужчины с молотком. – Носовые проходы распухнут, тебе будет трудно дышать.

Клиент постарался последовать данному ему совету. Это был хороший знак. Мужчина с молотком осторожно дотронулся до ребер клиента, и тот застонал при его прикосновении. Синяк распространился вниз вдоль бока и в сторону пупка, четко обозначились места переломов под кожей.

– Сейчас мы займемся третьим, – сказал мужчина и поднял свой инструмент.

Его копия оттянула вверх веко клиента, зрачок уменьшился, когда свет попал в глаз. Рефлексы работали. Мужчина с молотком провел пальцами по груди клиента, тщательно выбрал место и нанес в меру сильный удар. Ребро сломалось с глухим, напоминавшим щелчок звуком, тело вздрогнуло. Дыхание участилось и стало поверхностным, индивид на кровати вот-вот мог потерять сознание снова.

Брат-близнец наклонился на клиентом:

– Тебе просто надо рассказать. Потом все закончится.

Глаза клиента закатились, так что виднелись одни белки. Брат-близнец крепче сжал шило в руке.

– Где Нора?

Мы стояли в саду под яблонями. Была весна, цвели деревья, яркий солнечный свет пробивался сквозь кроны. Я помню звук шмелей среди листвы. Утром прошел дождь, и его капли еще прятались в развилках ветвей. Я прижимала к себе моего малыша, ему исполнилось всего пять дней. Исака, моего первенца. Я кутала его в одеяло от ветра, а Ингемар обнимал нас обоих. Я помню ощущение нежной кожи сына на своей щеке, его запах, руки мужа вокруг моих плеч. Мы стояли там, плотно прижавшись друг к другу, все трое, и для нас тогда не существовало ничего более важного на всей земле.

Это воспоминание часто посещает меня. Когда мне надо представить картинку абсолютного счастья, я вижу себя с Исаком и Ингемаром под яблоней, ведь именно такое ощущение у меня вызывает эта сцена.

Понедельник. 13 мая

Прежде всего она обратила внимание на тишину. Собака молчала. Обычно псина стояла рядом с гаражными воротами и заходилась лаем, просто бесновалась, натягивала цепь, пока ошейник не начинал давить ей на горло, превращая ее лай в громкий хрип.

Она всегда считала эту псину немного ненормальной. Будь собака человеком, ей бы точно поставили диагноз, в этом у нее не было сомнения. Хотя собака выглядела красивой – черная блестящая шерсть, большие сильные лапы, – общую картину портили косые глаза и слишком крупные зубы. И вообще псина производила впечатление неконтролируемой и опасной. И, не услышав лая, она испытала мимолетное и неясное облегчение.

Это ощущение исчезло, когда она подошла к задней двери и обнаружила, что та не заперта. Она открыла ее беззвучно и встала в дверном проеме, почувствовала, как поток сухого, хранившего домашнее тепло воздуха ударил ей в лицо.

Каждый шорох громом отдавался в тишине. Потом она уловила запах. Он не был отталкивающим, просто каким-то чужим. Немного сладковатым и одновременно резким. Явно посторонним.

Она шагнула в чулан-прачечную и как можно тише закрыла за собой дверь. Ее беспокойство усилилось. По-прежнему было очень тихо. Она слышала, как удары ее собственного сердца эхом отдаются в голове.

Она медленно наклонилась и бесшумно сняла сапоги. Вокруг них уже натекла небольшая лужица. Рефлекторно потянулась за лежавшей на скамье тряпкой и вытерла воду. Ее домашние тапочки стояли рядом со стиральной машиной, но она почему-то не стала их надевать. Сунула перчатки в карманы пальто, сняла его, а затем вместе с шапкой и шарфом повесила на крючок рядом с задней дверью. Туда же пристроила и сумочку. И в одних носках направилась в сторону кухни. Запах усилился.

Над мойкой горел свет.

«Третье несоответствие, – подумала она. – Собака, задняя дверь, освещение мойки. Экологическое сознание. Надо беречь окружающую среду. Экономить электричество. Репутация даже в такой мелочи важна для политика. Быть хорошим примером для избирателей, образцом для них».

Она выключила освещение, обошла мойку и вошла в прихожую.

Там лежала собака.

Сначала она решила, что это другой пес. Он выглядел таким маленьким. Смерть как бы высосала его изнутри. Вся та энергия, которую он излучал при жизни, покинула его, и сейчас он напоминал брошенную на ковре тряпку с персидским узором. Ей обычно не удавалось навести нужную чистоту при помощи пылесоса, всегда приходилось использовать еще и роликовую швабру. Кровь собаки не впиталась в искусственные нити, а растеклась сверху и, высохнув, превратилась в коричневую лепешку.

Ее дыхание участилось. Под мышками выступил пот, как с ней обычно случалось, когда уровень шума зашкаливал, если, например, ученики ее старой школы уставали смотреть в книги и принимались стучать каблуками по полу. Она попыталась взять себя в руки.

Она никогда не любила эту собаку. Ее звали Стефан. Как можно дать животному такое имя?

Она продолжила путь, почти прижимаясь к стене, и вышла в гостиную. Шторы были опущены. Она моргнула несколько раз в темноте. Там было пусто, воздух застоявшийся, спертый. Она сглотнула комок в горле. Ей надо убираться отсюда. Немедленно.

Собаку наверняка убили. Не о несчастном же случае шла речь. Но зачем кому-то понадобилось это делать?

Послышался какой-то звук. Кто-то стонал. Или, пожалуй, кашлял. Глухой звук. Мужчина.

Она замерла на полушаге.

Звук долетал откуда-то сверху, из спальни.

Она посмотрела в направлении лестницы.

Муж не должен был увидеть ее. Как она смогла бы объяснить свое здесь нахождение? Впрочем, дверь стояла открытой, незапертой. Кто угодно мог войти.

Она снова бросила взгляд на собаку.

Он, наверное, и убил ее? Зачем ему это понадобилось? Что-то случилось с детьми? А вдруг они находятся там, наверху?

Она вроде бы услышала какой-то шум на втором этаже, но, возможно, ей показалось.

Как же поступить? Дом должен был стоять пустым. Запертым и без света.

Она оставалась в прихожей несколько минут или того меньше. Потом вытерла взмокшие ладони о брючины, быстро прошла мимо собаки и поспешила вверх по лестнице, прежде чем успела передумать. Она перешагнула пятую и седьмую ступеньки, которые скрипели.

Дверь в детскую комнату была закрыта, она осторожно отворила ее, знала, что та не скрипнет. Сама смазала петли маслом всего несколько недель назад. Жалюзи с кроликами оказались опущенными. Игрушечные зверюшки лежали в своих кроватках. Детские же кровати, Исака, Самуэля и малышки Элизабет в самом дальнем от окна углу, застелены и нетронуты. Она вздохнула с облегчением, закрыла за собой дверь и направилась к большой спальне.

Главу семьи она обнаружила на двуспальной кровати, если, конечно, это был он. Она видела его лишь на свадебной фотографии и сейчас не могла узнать. Рот был открыт, передние зубы отсутствовали. Тело лежало в неестественной позе, она и представить не могла, что руки и ноги могут принять такое положение. Он был в брюках и рубашке. Никаких носков. Подошвы ног сплошь в ранах.

Она уставилась на мужчину и почувствовала, что ее тело наполняется тяжестью и теплотой, они исходили откуда-то изнутри и, вырываясь наружу, не давали ей нормально дышать.

Кто-то сделал это с ним. А вдруг изувер еще находится в доме?

Из горла мужчины послышался булькающий звук. У нее начали подгибаться колени, она, покачиваясь, спиной вперед вышла в холл второго этажа, восстановила равновесие и, миновав детскую комнату, спустилась по лестнице, обогнула труп собаки, прошла в кухню и далее в чулан-прачечную. Пот струился по ее телу, когда она возилась с пуговицами пальто. Она плакала, запирая за собой заднюю дверь, от тоски и, пожалуй, немного от чувства вины.

Лифт звякнул, затормозил и с характерным звуком распахнул двери. Нина Хофман с сомнением посмотрела на цифровое табло: туда ли она приехала?

Она шагнула наружу; двери закрылись у нее за спиной. Глухой низкий звук поведал о том, что лифт исчез, растворился в этом герметично закрытом здании. Она осталась одна в тишине.

Ну, все правильно, нужная лестничная площадка и нужный этаж.

Слева от нее находилась стеклянная дверь с сигнализацией и кодовым замком.

Нина подошла к ней и нажала на кнопку, которая, по ее мнению, служила звонком. Никакого звука.

Она стояла и ждала, во рту у нее пересохло. Один из лифтов проехал мимо, она не смогла оценить, направлялся он вверх или вниз. На мгновение ей стало не по себе от этой неопределенности. Что, собственно, она делает? Неужели действительно собирается войти в ту же реку снова?

Потом она услышала приближавшийся приглушенный стук каблуков. По другую сторону стеклянной двери внезапно появилось лицо. Нина невольно отступила на шаг.

– Нина Хофман? – Перед ней стояла миниатюрная блондинка с пышными формами на высоких каблуках. Вылитая кукла Барби. – Добро пожаловать в Государственную криминальную полицию. Входи.

Нина шагнула в находившийся за дверью коридор. Потолок в нем оказался очень низким. Где-то жужжал вентилятор. Пол был отполирован до блеска.

– Мне надо пройти вводный курс, – объяснила Нина. – Ты, пожалуй, можешь подсказать, куда мне сейчас…

– Шеф нашей разведслужбы захотел сразу же переговорить с тобой. Ты знаешь, где он сидит?

Откуда ей могло быть это известно?

– Нет, – ответила она.

Кукла Барби объяснила.

На каждый шаг Нины пол реагировал глухим звуком, который, как ни странно, не сопровождался эхом. Она проходила мимо открытых дверей. До нее долетали обрывки разговоров. Дневной свет попадал внутрь через окна, расположенные под самым потолком. В конце коридора она повернула налево и попала в угловую комнату с видом на Бергсгатан.

– Входи, Нина.

Комиссар К. поднялся по служебной лестнице. Он покинул отдел насильственных преступлений полиции Стокгольма и стал шефом КРС Государственной криминальной полиции – Криминальной разведслужбы.

Она вошла в комнату, расстегнула куртку.

– Добро пожаловать в ГКП, – сказал он.

Это явно была стандартная фраза для приветствия новых сотрудников.

– Спасибо.

Она изучала мужчину, сидящего за письменным столом, стараясь делать это незаметно. Его пестрая гавайская рубашка резко контрастировала с окружающей обстановкой. Им приходилось общаться раньше, когда полицейского Давида Линдхольма нашли убитым (когда она нашла Давида убитым), и ей стало интересно, упомянет ли он об этом. Его письменный стол был абсолютно чист, за исключением кофейной чашки, ноутбука и двух тонких папок. Шеф КРС поднялся, обошел его и поздоровался с ней за руку.

– Уже научилась ориентироваться в нашем лабиринте? – спросил он и показал на стул для посетителей.

Когда бы она успела это сделать? Появилась здесь пять минут назад.

– Нет еще.

Нина повесила куртку на спинку стула и села. Стул оказался жестким и неудобным. Комиссар вернулся на свое место, отклонился назад и внимательно посмотрел на нее.

– Ты должна пройти вводный курс сегодня, не так ли?

Ей сказали, что на это уйдет целая неделя.

– Да, все правильно.

Он подтянул к себе одну из папок, надел очки, взял первую страницу и прочитал вслух из ее резюме.

– Школа полиции. Потом полицейский округ Катарины в Сёдермальме, стажер, аспирант, инспектор. Затем учеба снова, Стокгольмский университет, двести сорок пунктов по поведенческим наукам. Криминология, социальная психология, курс этнологии. – Он посмотрел на нее поверх очков. – Почему поведенческие науки?

«Потому что я запуталась, потому что хочу понимать людей».

– Это показалось… интересным.

– Ты говоришь по-испански, насколько я понял? И по-немецки, и по-португальски?

– Я выросла на Тенерифе. Мой отец по национальности немец. Я понимаю по-португальски, но говорю не особенно хорошо.

– Английский?

– Угу.

Комиссар закрыл папку.

– Принимая эту должность, я настоял на праве набрать сюда немного моих собственных людей. И хочу видеть тебя здесь.

Она не ответила, лишь внимательно наблюдала за ним. Что он имел в виду? Почему упомянул ее образование?

Комиссар отложил в сторону папку и сдвинул очки на лоб.

– Почему ты закончила в Катарине? И решила начать снова?

Нина молча смотрела на него какое-то время.

«Потому что несколько поколений моей семьи были связаны с криминалом. Потому что и я выбрала ту же стезю, хотя и двигалась с другой стороны. Потому что я застрелила моего брата на наркоферме в Марокко».

– Почувствовала, что хочу развиваться… и у меня есть опыт, чтобы принести пользу.

Комиссар кивнул снова, спокойно посмотрел на нее.

– Мы не используем здесь полицейский жаргон, – сказал он. – Ищем все нестандартное, у нас любые отклонения в почете. Нам нужны женщины, педики, черные, лесбиянки, академики, все, кто хоть чем-то отличаются от нормы.

Неужели он тем самым пытался шокировать ее? В таком случае ему требовалось попробовать что-то покрепче. Или он выяснял ее сексуальные предпочтения?

Нина не ответила.

Комиссар еле заметно улыбнулся.

– Поскольку ты квалифицированный полицейский, у тебя есть все профессиональные навыки, ты умеешь проводить допросы в той мере, насколько найдешь это необходимым. Но нам ты нужна в качестве оперативного аналитика. Тебе действительно так важно пройти вводный курс?

Нина посмотрела на него, ничего не ответив.

– Я имею в виду, что ты и так сумеешь справиться, Ламия организует для тебя пропуск и компьютер, а познакомиться с коллегами ты сможешь и потом.

Ламией звали встретившую ее блондинку.

Нина с удовольствием прошла бы вводный курс. Она сомневалась, справится ли с упомянутой комиссаром процедурой. Систему наверняка усовершенствовали за четыре года, прошедшие с тех пор, как она ушла из полиции.

Шеф КРС воспринял ее молчание как положительный ответ.

– Ты знаешь, кто такой Ингемар Лерберг? – спросил он.

На поиски в памяти у нее ушли доли секунды – ушедший в отставку политик.

– Конечно, знаю.

Комиссар открыл вторую папку и вернул очки на нос.

– Лерберга нашли избитым в его собственном доме в районе Солсидан в Сальтшёбадене, он вряд ли выживет. Мы получили просьбу о помощи от полиции Наки, у тебя есть там какие-то контакты?

«Солсидан, это же вроде комедийный телесериал?» – припомнила Нина.

– Нет, непосредственно ни с кем не знакома.

Комиссар протянул ей папку через письменный стол.

– Мы создадим следственную группу сегодня в течение дня, два-три человека для начала. Я хотел бы, чтобы ты прокатилась туда и посмотрела. Не бойся спрашивать, если у тебя есть какие-то вопросы, смотри на это как на первое задание.

Комиссар поднял на нее глаза и откинулся на спинку кресла.

– Мы соберемся в совещательной комнате завтра в девять утра. Возьми с собой все необходимое. Ламия организует для тебя машину.

* * *

Дом стоял уединенно в конце улицы, недалеко от маленькой станции.

Анника Бенгтзон выключила дворники, наклонилась вперед и, прищурившись, посмотрела сквозь ветровое стекло. Обдуватель гнал ей в лицо спертый теплый воздух, она отключила его и окинула взглядом улицу.

Полиция Наки оградила разворотную площадку и кусок дороги, весь земельный участок и часть соседского газона. Большинство других журналистов уже припарковали машины на обочине и либо сидели в жаре за запотевшими стеклами, либо болтались у ограждений. В первом новостном сообщении утверждалось, что Ингемар Лерберг мертв, но потом сообщение изменили на «получил тяжелые повреждения». Исходная ошибка, пожалуй, и объясняла столь неординарный интерес средств массовой информации. Убитый политик ведь всегда оставался убитым политиком, даже если он просиживал штаны в социальной комиссии Наки. А Лерберг вдобавок являлся скандально известным членом риксдага из тех, чьих фотографий всегда хватало в архиве.

Анника глубоко вздохнула. Насилие по-прежнему вызывало у нее панические атаки, почти столь же сильные, как и большие скопления журналистов.

Она решила не покидать машину как можно дольше.

Сам жилой дом находился в дальней части земельного участка, и его немного скрывали от дороги редкая живая изгородь из кустов сирени и несколько яблонь, сейчас насквозь пропитанных водой. А позади него возвышался каменистый холм, серо-желтый из-за торчавших из него гранитных валунов и чахлой растительности. В самой хибаре не было ничего особо примечательного. Покрашенную в красный цвет, с белыми углами, ломаной крышей, ее, вероятно, построили в 20-х годах прошлого столетия, но обновили, переделав фасад и поставив панорамные окна, в 70-х. Однако эта попытка осовременить внешний вид не совсем удалась. В любом случае постройка в подметки не годилась уже ставшей притчей во языцех шикарной вилле шефа новостей, и кому-то вряд ли удалось бы заработать дополнительные баллы на возмущении по ее поводу. Хотя с какой стороны посмотреть или, точнее, как написать. Ведь для ее проживавшей в Хеллефорснесе матери перестроенный деревянный домишко в Сальтшёбадене все равно представлялся роскошным особняком. Подобное могло сработать.

На какое-то мгновение Анника задумалась по поводу собственного столь прагматичного отношения к делу: откуда оно, интересно, возникло?

Лерберга отправили в больницу, вот и все, что она знала. На Ютьюбе уже выложили снятый на камеру мобильного телефона фильм, показывавший, как его увозили на «скорой». Пелле-фотограф пообщался с правообладателем и отправил письмо о возможности использовать фильм на сайте «Квельспрессен», однако проиграл более богатому «Конкуренту».

Дождь, похоже, не собирался прекращаться. Большой автобус телевизионщиков повернул на узкую улицу и припарковался так, что Анника больше не могла видеть дом. Придется выбираться наружу. Она выключила мотор, накинула капюшон куртки, повесила сумку через плечо, взяла треногу и вылезла из машины. Ветер сразу же вцепился в ее верхнюю одежду. Было ужасно холодно. Она коротко поздоровалась с сотрудниками ТВ-4 и «Моргонтиднинген», но сделала вид, что не заметила Боссе из «Конкурента», который разговаривал по мобильному телефону в стороне, у разворотной площадки. Анника посмотрела на часы. Конечно, дети не с ней на этой неделе, и отсутствовала необходимость следить за временем, но она в любом случае хотела убраться отсюда как можно быстрее. Джимми взялся приготовить еду на вечер, и она пообещала прийти домой к ужину. Да здесь и не было ничего эксклюзивного, того, что требовалось бы раскапывать, или необходимости кого-то разоблачать, всего лишь дежурная процедура. Получить несколько картинок для интернет-телевидения и интервью кого-либо из полиции, а потом попытаться склеить некую историю из кусочков фактов.

Избит в собственном доме. Получил тяжелые повреждения.

Анника установила треногу на улице перед ограждением, всего в нескольких метрах от репортера местного радио, достала из сумки и закрепила видеокамеру.

– Может, тебе подержать зонтик над камерой? – спросил радиорепортер, высокий худой мужчина, которого она узнала, пусть и не могла вспомнить его имени.

У него на спине была приемо-передающая аппаратура с четырьмя антеннами и маленькой мигающей лампой, из-за чего он походил на насекомое. Анника улыбнулась ему:

– Огромное спасибо. Хотя моя камера уже научилась плавать, да и, наверное, нырять…

– Совершенно бессмысленно, – согласился человек-насекомое. – И сколько будет лить? Должен ведь дождь кончиться когда-нибудь…

Она воткнула шнур микрофона в специальное гнездо, откашлялась, нажала на запись и встала перед камерой.

– Здесь, в центре этого идиллического района вилл Солсидан в Сальтшёбадене, сегодня утром нашли сильно избитым политика Ингемара Лерберга, – сказала она, глядя в объектив. – Его увезли на «скорой» в Сёдерскую больницу Стокгольма, и он, согласно поступающим оттуда данным, по-прежнему находится в критическом состоянии.

Анника посмотрела на радиорепортера:

– Уложилась секунд в пятнадцать, не так ли?

– Возможно, в четырнадцать, – сказал он.

Она опустила микрофон, подошла к камере и сняла на нее все вокруг: мокрые от дождя ограждения, толпу журналистов, силуэты, видневшиеся внутри дома сквозь опущенные занавески на втором этаже. Эти кадры она могла использовать в качестве иллюстраций, когда больше узнает о произошедшем. Репортер все еще держал над ней зонтик.

– А здесь не столь шикарно, как я думал, – высказал он свое мнение.

– Адрес, конечно, звучит прелестно, о домах такого не скажешь, – согласилась Анника.

Она выключила камеру и сунула ее в сумку. Репортер отвел в сторону зонтик.

– Ты знаешь, кто поднял тревогу?

– Нет, только то, что это произошло в 9.36.

Анника посмотрела в направлении дома. Не только парень с радио и шеф новостей ожидали чего-то грандиозного. Ингемар Лерберг был политиком, говорившим с активной жестикуляцией и большим апломбом, называвшим себя «бизнесменом» и часто позволявшим себе фотографироваться на борту больших яхт.