Гугеноты

– Мне уйти? – негромко спросила Диана де Франс.

– Вовсе незачем, – так же тихо ответила королева-мать. – Вы родственники, и вряд ли он собирается сообщить нечто, что не предназначалось бы для ушей дочери короля герцогини Ангулемской.

Коннетабль подошел и сдержанно поклонился обеим дамам:

– Ваше величество… мадам герцогиня…

– Присаживайтесь, Монморанси, – указала Екатерина жестом на одно из кресел за столом. – Ни к чему дворцовые этикеты, это нам надлежит стоять перед вами, храбрым полководцем, отдавшим столько сил и умения для блага отечества.

– О, Ваше Величество, – скромно ответил коннетабль, не понимая, куда клонит королева-мать, – заслуги мои не столь уж велики, как вам кажется. Я солдат, и радеть о благе отчизны – мой долг, как, впрочем, и долг каждого христианина и верного сына Франции.

Екатерина не сводила с него прямого взгляда. Каждый, кому удалось бы в эту минуту прочесть ее мысли, без труда увидел бы в этом взгляде насмешку и осуждение одновременно.

– Полноте, коннетабль, ваша фигура при дворе Генриха II была далеко не последней, и вам это хорошо известно. Вспомните-ка, какую роль вы играли в дуэте с Дианой де Пуатье при моем покойном муже. Вы были так горды своим положением, а ваши отношения с мадам Валантинуа были настолько хороши, что вы даже и не замечали свою королеву.

– О мадам, – пробормотал коннетабль, начиная краснеть, – поверьте, я всегда искренне любил и глубоко уважал свою королеву; я старался по мере сил служить верой и правдой Вашему Величеству…

– Вы служили королю, Монморанси… И его фаворитке. Разве не так?

Коннетабль отвел взгляд, засопел и побагровел еще больше. Он не ожидал такого разговора, хотя боялся его с тех пор, как Екатерина стала полноправной правительницей государства.

Екатерина продолжала атаку, следуя давно задуманному хитрому расчету. В своей борьбе против Гизов она делала ставку на дом Монморанси как оппозицию принцам Лотарингского дома: поскольку герцог Гиз стоял неизмеримо выше Жанны д’Альбре, а потому представлял большую опасность для престола, коннетабль Монморанси являлся своего рода балансирующим звеном между двумя партиями. Одновременно Екатерина Медичи не желала чересчур приближать его к себе. Этим сегодняшним выпадом она недвусмысленно давала понять Монморанси о его не слишком высокой роли при ее особе и о том, чтобы он не строил никаких планов, способствующих возвышению его семейства над остальными домами высшей аристократии, как это было при покойном короле Генрихе. Вот почему она попросила Диану остаться.

– Мне бы хотелось, – сказала Екатерина напоследок, – чтобы вы не забывали: времена Генриха II ушли безвозвратно.

– Да, Ваше Величество, – пробормотал Анн де Монморанси.

– А также о том, что отныне вам надлежит служить мне столь же усердно, как и моей бывшей сопернице, любовнице моего мужа Диане де Пуатье, герцогине де Валантинуа. Вашей матери, Диана, – добавила она беззлобно.

Монморанси поднял голову и смело посмотрел в глаза королевы-матери. Весь вид его выражал теперь покорность и смирение. От былой надменности, которая сквозила в его взглядах, жестах, походке, не осталось и следа.

«Отлично, – подумала Екатерина Медичи, – теперь он будет всегда помнить урок и знать свое место. Я отомстила ему за свои прежние унижения».

– Я ваш преданный слуга, Ваше Величество, – произнес коннетабль, – и, клянусь вам, что я и все члены моего семейства были и будем вашими самыми верными подданными.

Екатерина одобрительно кивнула, давая понять, что тема исчерпана.

– Но мне кажется, – добавила она, – вы хотели еще что-то сказать?

– Государыня, – решился коннетабль, – известно ли вам, что говорят при дворе об истинной цели приезда Жанны д’Альбре?

– Что же говорят? – делано равнодушно спросила королева.

– Гугеноты, как и католики, недовольны новым январским эдиктом, – сказал коннетабль. – Мы утихомирили гугенотов политических, но совсем забыли о религиозных. Им дали право собираться вне городов, но основная их часть находится именно в городах, и она недовольна…

– Монморанси, этими вопросами должен заниматься кардинал.

– Я никогда бы не дерзнул, Ваше Величество, если бы сие не было связано с военными действиями.

– Поймите, коннетабль, мне важнее утихомирить гугенотов политических, которые непосредственно угрожают трону, для которых их вера – лишь средство. Об остальных пусть заботятся пастыри.

– Но, мадам, они вооружаются! Дело может дойти до вооруженного столкновения, а если это произойдет, война неизбежна. Так не для того ли приехала королева Наваррская, чтобы развязать гражданскую войну?

– Эдикт запрещает гугенотам собирать войска и созывать тайные собрания. Если требование будет нарушено, мы накажем вероотступников за неповиновение королевской власти. Вина за это ляжет на королеву Наваррскую, и пока она здесь, в моем доме, протестанты не посмеют нарушить эдикт. Я всегда сумею усмирить их, для этого есть герцог де Гиз, ваш давнишний приятель, коннетабль. Кстати, где он сейчас, я слышала, в Эльзасе?

– Совершенно верно, он подавляет мятежи в среде местного населения.

– До сих пор? Ведь он уехал больше месяца тому назад.

– Герцог должен был уже вернуться, но его задержала вооруженная стычка с бунтарями между Нанси и Кайзенсбергом, близ реки Мозель.

– Это далеко от Парижа?

– Около семидесяти лье, Ваше Величество.

– Путь неблизкий. Когда, по-вашему, он вернется?

– Дней через двадцать, не больше, я думаю. Первого к полудню Гиз должен быть близ Васси, как сообщил нарочный, который недавно прибыл от него.

– Хорошо. Только бы по дороге обратно герцог не наломал дров с нашими религиозными гугенотами.

Она повернулась к своей приемной дочери:

– Диана, по вашему усталому лицу я вижу, как вам наскучили разговоры о политике и о войне. К сожалению, нам, правителям, приходится сталкиваться с этим каждый день. Вы вольны покинуть нас, я вас больше не держу.

– И в самом деле, – произнесла Диана, вставая, – у меня уже голова идет кругом. С вашего позволения я отправлюсь домой, мне надо уладить кое-какие дела. Если я вам понадоблюсь, вы всегда сможете послать за мной.

Поклонившись, Диана вышла из покоев королевы. У дверей стоял дворянин, увидев ее, молча приблизился.

– Лесдигьер, – сказала она, – мы отправляемся домой.

Они спустились на первый этаж и пошли вдоль галереи. Здесь толпились придворные, которые почтительно приветствовали Диану. Внезапно от одной из групп отделилась дама в голубом платье и белой мантилье и, премило улыбаясь, направилась прямо к Диане. Они радостно поприветствовали друг друга и отошли к окну, чтобы без помех немного поболтать. Лесдигьер стоял рядом и прекрасно слышал весь разговор, но это нисколько не беспокоило ни герцогиню Ангулемскую, ни графиню де Сен-Поль.

– Как давно мы с вами не виделись, Алоиза, – сказала Диана. – Где вы пропадали все это время?

– В Ла-Шарите, на Луаре.

– Во владениях герцога Неверского?

– Ах, вы ведь знаете взбалмошный нрав его супруги Анриетты, моей приятельницы. После Амбуазской смуты она заявила мужу, что воздух Парижа ей вреден, и она желает пожить вдали от суеты, от бесконечных войн и разговоров о политике. Она и меня утащила с собой, и мы целый год провели среди девственных лесов Ниверне. Верите ли, я научилась там стрелять из аркебузы по кабанам и, представьте, достигла в этом немалых успехов. А один рыбак из замка научил нас с Анриеттой удить рыбу!..

– Вам повезло, Алоиза, – улыбнулась Диана. – Вы погрузились в мир тишины и покоя, чего так не хватает нам, принцессам королевского дома. Вам надо поблагодарить герцога Неверского, что он предоставил вам возможность хотя бы немного побыть деревенской пастушкой. А вот мне никак не удается заставить своего мужа уехать хотя бы на месяц в провинцию, в один из наших замков. Но он дождется, что в один прекрасный день я уеду одна, без него, хотя бы в Маржанси.

– И правильно сделаете, честное слово.

– Хотите, я возьму с собою и вас, Алоиза? Вы научите меня удить рыбу и стрелять из ружья.

– С удовольствием принимаю ваше предложение, дорогая Диана. Но верите, уже через несколько месяцев я начала скучать по Парижу, королевскому дворцу, дворцовым сплетням и приключениям.

– А Анриетта?

– Нисколько. Она готова была целыми днями скакать на лошади в костюме амазонки по лугам и лесам Ниверне, совершенно не уставая при этом и, надо сказать, к полному удовольствию своего супруга.

– Что же заставило вас покинуть эту обитель неги и покоя?

– Да только то, что Анриетта соскучилась по своему мужу, который покинул нас месяца два тому назад, вызванный Гизом нарочным из Парижа. Гизу вздумалось отправиться в поход куда-то на восток, и он прихватил с собою герцога Неверского.

– Ах, моя милая, война – удел мужчин. Они и пяти дней не выдержат дома, чтобы куда-нибудь не ускакать и не принять участие в каком-либо сражении.

– Более того, дорогая Диана, они и часу не пробудут рядом, чтобы не повернуть разговор в сторону внутренних религиозных распрей или внешних врагов государства.

– Вы правы, дорогая, но нам, женщинам, все же надлежит их понять, ведь они наши защитники и рьяные борцы за веру. Если бы не они, кто знает, какие беспорядки могли бы произойти в отдаленных провинциях, как, например, в той, куда уехал Гиз.

– А куда он уехал?

– В Эльзас, там его земли и где-то недалеко – замок Жуанвиль. Местные крестьяне вдруг вздумали бунтовать против непомерных налогов, и Гиз вместе с Невером отправились их усмирять.

– Не знаете ли, когда они вернутся? – поинтересовалась графиня.

– По всей видимости, скоро. Правда, прежде им еще придется задержаться в Нанси, – добавила Диана.

– А это далеко? – спросила Алоиза.

– Довольно далеко, свекор упоминал о двадцати днях пути. К полудню первого марта Гиз должен быть в Васси, оттуда дней десять – пятнадцать до Парижа.

– Васси? Что это?

– Небольшой городок в Шампани, который Франциск II подарил Марии Стюарт.

– Париж, наверное, встретит его с подобающим триумфом, как ярого поборника истинной католической веры. Через какие же ворота герцог въедет в Париж?

– Надо думать, через Сент-Антуанские, ведь оттуда ведет дорога в Лотарингию.

– Не премину поделиться этой новостью с Анриеттой, уже заждавшейся своего ненаглядного супруга.

Они поболтали еще несколько минут, после чего расстались, мило попрощавшись. Алоиза в сопровождении пажа направилась в сторону покоев королевских детей, Диана с Лесдигьером вышла во двор Лувра, где ее ждал портшез с носильщиками и пажом, державшим под уздцы лошадь Лесдигьера.

В дверях особняка Монморанси Диану встретила Бертранда, которая вручила ей письмо.

– Кто приходил? – спросила герцогиня.

– Человек, который принес письмо, сказал, что оно от баронессы де Савуази.

Диана поднялась к себе и раскрыла вчетверо сложенный лист бумаги.

Мелким ровным почерком баронесса писала:

«Дорогая герцогиня! Я понимаю Вашу занятость политическими и гражданскими делами и не вправе предъявлять никаких претензий к дочери короля Генриха II, напрочь забывшей за текущими делами о своей верной подруге, напрасно ждущей весточки.

Вы могли бы скрасить мое одиночество, если бы прислали вместо себя заместителя, который отныне неотлучно находится при Вашей особе и совсем забыл старых друзей, которым он, надо заметить, многим обязан. Я не думаю, что требую слишком многого; для двух же вышеназванных особ свидание, на которое Вы дадите свое милостивое разрешение, явится бальзамом, пролитым на их исстрадавшиеся души, и будет лишним доказательством Вашей к ним любви.

К. С.»

– О, Бог мой! – рассмеялась Диана, дочитав письмо до конца. – Камилла неисправима. Какой витиеватый слог! Чего проще было бы написать; «Диана, пришлите ко мне моего возлюбленного, я ужасно страдаю от долгой разлуки с ним». А ведь когда-то была не в меру лаконичной.

Она позвонила в колокольчик. Тут же в дверях появился лакей и склонился в поклоне.

– Позови Лесдигьера. Он, вероятно, во дворе со своей собакой.

Спустя несколько минут Лесдигьер вошел в кабинет герцогини:

– Вы звали, ваша светлость?

– Да, Лесдигьер. Кое-кто из наших общих друзей недоволен вашей забывчивостью по отношению к нему и просит вас навестить его.

– И кто же это?

– А вы еще не догадались?

И тут до него дошло. Святый Боже, да ведь они не виделись уже целую неделю!

– О, если вы говорите о друге, живущем на углу улиц Проповедников и Сен-Дени…

– Именно о нем и идет речь, сударь, и если вы немедленно не отправитесь туда, вы меня разочаруете.

– О мадам, – пылко воскликнул Лесдигьер, – как вы могли подумать!.. Простите… ваша светлость.

– Не извиняйтесь, я не стану вам больше пенять на обращение ко мне.

– Да, мадам.

Диана засмеялась:

– Ступайте, кавалер, ступайте, ветреный любовник, и помните: я отпускаю вас до утра. Передайте баронессе мой самый пламенный привет и скажите, что мы встретимся с ней завтра, на утренней мессе в церкви Сент-Ле.

Лесдигьер поклонился и вышел. Через несколько минут он оказался уже на улице Монморанси. На нем был белый атласный костюм, на голове – шляпа с синим пером, в кармане лежал туго набитый кошелек, на боку висела шпага с золоченым эфесом, а весь вид его говорил о том, что он весьма доволен жизнью. Выбрав самый короткий путь, Лесдигьер вскоре остановился у знакомого нам уже дома и принялся стучать кулаком в дверь, где не висел молоточек. Юноша настойчиво принялся стучать кулаком в двери, над которыми не висели молоточки.

Но долго барабанить в дверь ему не пришлось. Поглядев на гостя через окошко с мелкой сеткой и узнав посетителя, служанка тут же впустила его.

– Это вы, мсье, слава Богу! Моя госпожа очень сердита на вас.

– И только-то? – улыбнулся Лесдигьер и ущипнул ее за щеку. – Ну, этот вопрос мы легко уладим.

– Кто там, Розита? – послышался в это время голос сверху.

– Шевалье де Лесдигьер, мадам, – громко сказала служанка.

На площадке второго этажа показалась вначале обрадованная, а затем вмиг ставшая надменной баронесса.

– Ах, вот оно что! – «равнодушно» протянула Камилла де Савуази. – А я-то думала…

– Что вы думали, мадам? – подхватил Лесдигьер, живо поднимаясь по лестнице.

– Что свет второй звезды затмил собою первую.

– Как вы можете так думать обо мне, Камилла? – проговорил юноша, входя в гостиную вслед за хозяйкой.

– …и та погасла навсегда, забытая тем, – продолжала баронесса, садясь на диван, – в ком страсть к служебному рвению оказалась выше не только чувства признательности, но даже и простой дружбы.

– Клянусь вам, мадам, – пылко воскликнул Лесдигьер, усаживаясь в кресло рядом, – что все это время я думал только о вас, единственной женщине, которой я всем обязан и без которой давно уже не мыслю своего существования!

Она с упреком посмотрела на него:

– С трудом верится, мсье. Но что это, разве я позволила вам сесть?

Лесдигьер немедленно поднялся.

Баронесса замахала веером и состроила гримасу презрения:

– Что за манера стоять, когда ваш собеседник сидит?

– Камилла, да что с вами сегодня? – он сел рядом с ней на диван. – У вас дурное настроение? А впрочем, ругайте меня, я действительно виноват, но знайте, что мадам герцогиня здесь совершенно ни при чем и мои чувства к ней не превышают простых обязанностей обыкновенного раба. Будь по-другому, разве она отпустила бы меня к вам?

Камилла отвернулась, чтобы скрыть радостную улыбку.

– Так это Диана вас отпустила? – спросила она, оборачиваясь вновь, но уже без улыбки. – Впрочем, мне об этом известно.

– Разве посмел бы я сам, без ее позволения, покинуть дворец, моя Афродита?[38]

– А сами испросить у ее светлости разрешения на это вы, конечно, не догадались.

– Откуда вы знаете, что герцогиня сама, по собственному побуждению, отпустила меня?

– Потому что я попросила ее об этом. Я написала ей письмо и упрекнула в том, что она злоупотребляет своим положением по отношению к вам.

– Как! И вы посмели… принцессе королевской крови?..

– Это для вас она принцесса, а для меня – подруга, которая прекрасно понимает меня. Доказательство тому – то, что вы здесь.

– О Бог мой, Камилла, – Лесдигьер взял ее ладони и поднес их к губам, – так значит, вы хотели меня видеть?

– Да, шевалье, – произнесла баронесса, надув губки. – И это вынудило меня пойти на крайние меры, Франсуа, в то время как вы могли избавить меня от такого дерзкого шага.

Она не делала попыток освободиться из плена, и, по-прежнему держа ее ладони в своих, Лесдигьер опустился на колени.

– Камилла, поверьте, я так страстно мечтал все это время встретиться с вами вновь… Всему виной служба, и при встрече герцогиня сама скажет вам об этом. Вы же знаете, я – ее охранник, а поскольку она беспрерывно совершает всевозможные поездки и наносит визиты, мне приходится сопровождать ее. А когда она, наконец, возвращается домой, меня требует к себе маршал де Монморанси, ее супруг, и я превращаюсь в верного оруженосца… Камилла, но с мыслями о вас, что вы, быть может, ждете меня здесь одна, в пустой холодной комнате, терзаясь муками ревности и любви… А предмет ваших подозрений в это время стоит на часах в приемной короля и ждет, когда королевский Совет наконец закончится, и его господин освободится.

– Франсуа, мы с вами еще так мало знакомы, а вы уже о любви… – опустив глаза, произнесла Камилла.

– Но, Камилла, разве не любовь заставила меня лететь к вам на крыльях, едва я получил свободу от своих оков? И разве не любовь двигала вашей рукой, когда вы писали письмо?

– Ах, Франсуа, – вздохнула баронесса, слегка покраснев, – неужели же вы за столько времени не могли пожертвовать даже минутой, чтобы навестить меня?

– За минуту не добраться до вашего дома, мадам.

– А за десять? За полчаса?

– Полчаса хватит только на то, чтобы повидать вас и тут же уйти.

– Ну а за час?

– Что такое час для влюбленных? Мгновение, не больше.

– Ах, шевалье, вы несносны! – нахмурилась Камилла.

– Свободным от работы я бываю только по ночам, госпожа баронесса, но, как вы понимаете, я не могу позволить себе дерзости беспокоить вас в такое время.

– И совершенно напрасно, друг мой… Я засыпаю, как правило, поздно: лишь когда монастырские часы пробьют дважды.

– О мадам, – обезоруживающе улыбнулся Лесдигьер, – однако какой же от меня будет толк на службе, если я не стану спать еще и по ночам? Не успеешь оглянуться – прогонят.

– Не беда, подыщете другую. Устроитесь, например, к герцогу Неверскому. А может, и к самому де Гизу…

– Не забывайте, Камилла, что я – протестант.

– Ах, да, простите. Я и впрямь запамятовала… Но позвольте, маршал Монморанси, насколько мне известно, тоже католик!

– Мой господин – совсем другое дело, мадам, – убежденно проговорил юноша. – Уверен, что он не способен на те поступки, которые позволяет себе де Гиз.

– Вы имеете в виду что-то конкретное?

– Ну, например, маршал Монморанси вряд ли поднимет руку на беззащитных крестьян. Скорее всего, он просто изначально не допустит массовых волнений в своих владениях.

– О каких крестьянах вы говорите, Франсуа?

– А разве вы не слышали? Герцог де Гиз уже с месяц как усмиряет взбунтовавшихся подданных на востоке Франции.

– Где именно?

– В Шампани. На границе с Лотарингией.

– Вот как… – баронесса на мгновение задумалась. – И… что же… как скоро он вернется? – в ее голосе прозвучали нотки неприкрытого интереса.

Не уловив в настроении возлюбленной очевидной перемены, Лесдигьер непринужденно ответил:

– Гонец доставил моему господину сообщение, что Гиз уже собирается возвращаться. А вас его приезд волнует, Камилла? – игриво осведомился он.

– Лотарингия… Лотарингия… – машинально повторила баронесса, задумчиво теребя веер и не расслышав вопроса собеседника. Но вдруг резко вскинула голову и повернулась к нему: – А вы случайно не знаете, какой дорогой вернется герцог?

– В разговоре с графиней де Сен-Поль моя госпожа предположила, что он въедет в Париж через Сент-Антуанские ворота.

– Значит, дорога Сент-Антуанская, – медленно проговорила баронесса, поднимаясь.

Лесдигьер последовал ее примеру и теперь стоял, наблюдая за принявшейся возбужденно ходить по комнате возлюбленной ничего не понимающими глазами.

– Что вас так встревожило, Камилла? – осведомился он нерешительно.

– Известно ли вам, Франсуа, где находится Васси? – внезапно остановилась перед ним женщина.

– Примерно. Кажется, это небольшой городок в сорока лье от Парижа. Герцогиня Диана упоминала о нем в сегодняшнем разговоре с графиней Сен-Поль, – пояснил он.

– Так вот знайте: Васси расположен как раз на Сент-Антуанской дороге, ведущей из Лотарингии в Париж! – веер вдруг жалобно хрустнул и выпал из ее рук на ковер.

Подняв надломленную вещицу, Лесдигьер недоуменно спросил:

– И что с того?

Баронесса, пристально посмотрев на обескураженного протестанта, решительно потянула его за рукав, увлекая опять к дивану. Жестом предложила присесть, опустилась рядом и, по-прежнему не сводя с него глаз, торопливо заговорила:

– Франсуа, я не имею права об этом говорить, дабы не предать свою веру, но вам все же скажу…

– Да что случилось, Камилла? В чем дело?..

– Не перебивайте… Для начала предлагаю вам не строить никаких иллюзий относительно продолжения наших отношений. Несмотря на то, что вы, я знаю, любите меня, и я, признаться, питаю к вам те же чувства.

– О Камилла! – только и смог выговорить Лесдигьер, припав жадным поцелуем к ее руке.

– Я говорю вам об этом, – продолжала она, – зная, что вы снова исчезнете, чтобы исполнить свой долг перед членами вашей партии. Мы теперь опять долго не увидимся, а может быть… не увидимся никогда. Но я должна вам все рассказать, ибо не прощу себе потом своего молчания. Не простите и вы меня.

– О Бог мой, Камилла, ваши загадки меня просто пугают. Да скажите наконец, в чем дело!

– Слушайте внимательно, Франсуа. В местечке Васси, что на Сент-Антуанской дороге, по которой обратно проедет Гиз со своим войском, состоится большое открытое собрание гугенотов вместе с их вождями и пасторами. Если Гиз обнаружит их, он непременно нападет и перебьет всех до единого. Нужно помешать этому, иначе быть беде. Это избиение может стать началом войны! Вы понимаете меня?

Лесдигьер молчал. Ему вдруг со всей очевидностью стал ясен смысл трагического момента, о котором говорила баронесса. Его сердце охватило тревожное предчувствие. Он нахмурился:

– Откуда вам об этом известно?

– От одной дамы, живущей на Сен-Жан-де-Бове, тоже католички. Ей удалось подслушать разговор своего дяди, гугенота, толковавшего об этом со своими собратьями.

– Что же, по-вашему, следует предпринять?

– Воспрепятствовать этому столкновению.

– Но как? И посмеет ли Гиз нарушить собственный эдикт?

– Ах, вы плохо знаете герцога. В погоне за славой и популярностью он решится на любую авантюру, невзирая ни на какой эдикт.

– Надо признаться, вы правы, – подумав, ответил Лесдигьер. – И если Гиз столь же безрассуден, неистов и горяч, как о нем говорят, то ему ничего не стоит напасть на собрание мирных людей. А оправдаться будет легко: скажет, что они первыми напали на него. Поверят Гизу, а не протестантам, будь они хоть сотню раз невиновны. Наша религия – религия бесправных и угнетенных. Нас считают бунтовщиками против светской и духовной власти. Нас предают гонениям и сжигают на кострах только за то, что мы увидели воочию всю порочность, продажность и бесстыдство церковников. При этом, вопреки их суждениям о нас, мы никогда не замышляли против них ни заговоров, ни убийств.

– Франсуа, вы, кажется, увлеклись. Мы говорим сейчас, как помочь вашим братьям по вере.

Лесдигьер рывком поднялся на ноги:

– Камилла, я сейчас же поскачу в Васси и предупрежу их об опасности!

– Собрание назначено на двенадцать часов дня первого марта.

– Послезавтра… У меня в запасе примерно пять часов до темноты сегодня, целый день завтра и плюс утро следующего дня. За это время я доскачу до Васси…

Вдруг он хлопнул себя по лбу:

– Черт возьми, да ведь именно в это время герцог должен быть близ Васси! Герцогиня Диана говорила об этом с одной из придворных дам королевы-матери в галерее Лувра. Будто бы все подстроено нарочно! Уж не было ли среди наших братьев предателя, устроившего такую ловушку?

– Откуда мне знать? – пожала плечами баронесса.

– Я вас ни в чем не обвиняю, Камилла, я только силюсь понять, как мог на тайное собрание протестантов попасть вражеский лазутчик! Ну, ничего, я исправлю эту оплошность своих братьев.

– Что вы намерены предпринять, Франсуа?

– Я ведь сказал, что немедленно выезжаю.