Гугеноты

– Диана де Кастро, – продолжила Камилла де Савуази, – внебрачная дочь короля Генриха II.

– Того самого, что погиб на турнире?

– Именно, мсье.

– Ого, выходит, она самая настоящая принцесса!

– Да, принцесса без королевства. Кстати, ее мать – Диана де Пуатье. Так, во всяком случае, говорят.

– Вот как! Значит, она еще и дочь всесильной герцогини?

– Бывшей всесильной. Теперь она постарела и, по-моему, даже не помнит, что у нее есть дочь. Впрочем, она и раньше не особенно ее привечала. Только отец любил Диану, больше никто. Думается, она была нежелательным ребенком, потому мадам де Пуатье и отправила ее в монастырь, где она и провела свои лучшие годы.

– А почему де Кастро? Кажется, это не французская фамилия.

– Ее первым мужем был герцог де Кастро, испанец. Она была тогда совсем еще ребенком.

– Где же он теперь?

– Погиб при Эдене. Теперь ее полное имя – принцесса Французская герцогиня Ангулемская де Монморанси. А сейчас расскажите мне о себе, мсье Франсуа, должна ведь я хоть что-то знать про вас; думается мне, эта встреча не будет для нас последней.

И баронесса многообещающе улыбнулась.

– Охотно, мадам, ведь, в сущности, мне нечего скрывать ни от вас, ни от кого бы то ни было.

И Лесдигьер рассказал ей все о себе и своей семье, про то, как она пострадала во время войн, как он покинул отцовский дом и пришел в Париж, оставив отца на попечение эконома.

Когда он заканчивал рассказ, они уже стояли на улице Монморанси спиной к монастырю кармелиток.

– Почему мы остановились? – спросил Лесдигьер.

– Потому что мы пришли, – ответила баронесса.

К ним вышел офицер дворцовой стражи. Узнав Камиллу, он тут же впустил обоих. Через минуту-другую юный протестант уже сидел в кресле в большом красивом зале; в таких он не бывал никогда в жизни.

На окнах тяжелые портьеры из красного и синего бархата; зал украшала резная и инкрустированная мебель работы итальянских мастеров раннего Возрождения; на полу – великолепные арабские ковры; возле одной из стен – камин, в котором потрескивали дрова; в центре зала стояли стол, обитый зеленым сукном, и несколько резных стульев вокруг него; повсюду статуэтки работы Челлини[24] и Палисси[25], на стенах красовались фламандские гобелены с изображениями сцен охоты и картины Санти[26], Приматиччо[27] и Клуэ[28]; на столе в золоченых переплетах книги Аретино[29] и Рабле[30].

Не успел Лесдигьер насладиться всем этим великолепием, как в зал вошла дама лет двадцати двух, а за ней следовала баронесса де Савуази.

Диана оказалась красивой женщиной среднего роста в великолепном платье из белого атласа. В ее высоко взбитых волосах прятался светло-зеленый убор, расшитый золотом; из-за локонов блестящих волос с любопытством выглядывали по обеим сторонам головы крепившиеся к нему белые прозрачные кружева. Со лба, спрятанные в прическе, устремлялись вверх три невысоких страусиных пера белого цвета, трепетавшие от малейшего дуновения. На шее ее сияло жемчужное ожерелье, в ушах блестели золотые серьги, на руках красовались браслеты и кольца с вкрапленными в них рубинами и сапфирами. Диана вернулась только что из Лувра, где королева-мать вместе с Антуаном Бурбонским принимала испанских послов и папского легата.

Едва она вошла, как по всему залу распространился аромат духов и всевозможных благовоний. Наш юный герой глубоко вдохнул, и ему показалось, что он находится в одной из лучших в мире цветочных оранжерей. Он был сражен. Лесдигьер давно хотел сказать Камилле, как она красива, и признаться, что ему еще не доводилось видеть таких прекрасных дам, но тут у него и вовсе отнялся язык. Перед ним была не дочь Генриха II, перед ним стояла королева! Так, во всяком случае, он подумал, глядя на нее.

Два года тому назад эта женщина вышла замуж за сына Анна де Монморанси[31], Франциска. Коннетаблю нужно было породниться с королевским семейством, чтобы создать противовес Гизам, выдавшим свою внучку Марию Стюарт[32] за ныне покойного короля Франциска. И он сделал все для того, чтобы расторгнуть брак своего сына с некой Жанной де Пьенн, в котором не было ничего, кроме любви, и женить его на внебрачной дочери Генриха II, которую называли еще «мадам Бастард». В этом браке, напротив, было все кроме любви.

Но, вопреки всему, женщина умная и образованная, наделенная многими достоинствами, Диана сумела-таки покорить мужа, и его сердце понемногу оттаяло. Теперь, если они и не любили безумно друг друга, то, во всяком случае, никогда не бранились, были дружны и довольны тем, что все так обернулось. Франциск, не забывший, однако, о своей первой жене, тем не менее был счастлив вторым браком и трепетал от гордости и счастья, когда, проходя по коридорам Лувра под руку с красавицей женой, видел устремленные на них завистливые взгляды не только придворных, но и знатных вельмож из числа принцев королевской крови.

Диана же была довольна тем, что ее муж уже покрыл себя славой многочисленных военных побед, и это вызывало у окружающих восторженные взгляды и уважительные разговоры о нем. К тому же он был высок ростом, широк в плечах, красив, статен, смел, горд и самолюбив. Всех этих качеств хватило бы на десятерых мужей, но достались они ему одному, и Диана уже ни о чем не жалела, считая, что ее жизнь устроилась как нельзя лучше, несмотря на то, что Франциск временами изменял ей, о чем она прекрасно знала.

Ходили упорные слухи, что она была дочерью короля Генриха и Дианы де Пуатье. Она и сама так думала, пока однажды в замке Анэ бывшая фаворитка перед смертью не призналась Диане, что ее матерью является некая Филиппа Дучи, с которой Генрих II, тогда еще герцог Орлеанский, имел любовную связь в Пьемонте в 1537 году.

Диана сыграла заметную роль в конце гражданских войн, поспособствовав заключению союза последнего Валуа с первым Бурбоном. Теперь же поддерживала своего мужа, стремившегося к примирению католиков с гугенотами.

Лесдигьер порывисто поднялся с кресла и поклонился хозяйке дома. Она в ответ грациозно и с достоинством наклонила голову.

– Прошу простить меня, сударыня, за столь неожиданное вторжение в ваши владения, – заговорил Лесдигьер первым, хотя не должен был этого делать в присутствии принцессы, чем и вызвал снисходительные улыбки обеих женщин, – но, видит Бог, виной тому весьма необычные обстоятельства… Я бы сказал, приключение, случившееся со мной в вашем городе на одной из площадей…

– Мне уже известна ваша история, шевалье, – мягким грудным голосом проговорила Диана, улыбаясь. – Мне очень жаль, что вам так не повезло, но впредь, я думаю, вы будете более осторожны в душеспасительных беседах с парижанами. Сейчас очень неспокойные времена, мсье, каждый житель должен совершенно точно уяснить для себя, как ему держаться в этой тревожной обстановке и как себя вести. Язык хорош тогда, когда приносит пользу или, во всяком случае, не вредит, и плох, если из-за него может пострадать шея. Понимаете ли вы меня, мсье?

– О да, мадам, – ответил с поклоном Лесдигьер.

– Впредь вы будете осторожны, не правда ли? Вам придется поблагодарить госпожу баронессу. Вам пришлось бы очень туго, если бы вы еще задержались на улице Проповедников. Говорят, горожане уже рыскают по всему кварталу в поисках какого-то гугенота с двумя собаками, и у них с собой аркебузы.

– Бог мой, они ищут меня!

– Я в этом не сомневаюсь.

– Что же делать? А если они ворвутся сюда?

Герцогиня рассмеялась. Они с баронессой переглянулись, и Диана проговорила:

– Известно ли вам, мсье, в чей дом вы попали?

– О да, мадам.

– Так вот, запомните: войти в этот дом имеет право только король Франции.

Лесдигьер растерянно захлопал глазами:

– Король!..

– И мой муж, разумеется.

– Прошу простить меня, мадам, теперь я буду твердо помнить об этом.

– А также о том, что отныне вы будете служить этому дому и состоять в свите герцога де Монморанси. Полагаю, вы не будете против этого возражать, ведь вы приехали в Париж, я думаю, не затем, чтобы устраивать потасовки на его улицах?

– О мадам, как мне благодарить вас? О большем счастье я не мог и мечтать! Клянусь вам спасением своей души, преданнее человека вам не найти! Отныне я ваш слуга, а вы – моя повелительница.

– Вот и отлично. Я отдам в отношении вас все необходимые распоряжения. Вам выделят отдельную комнату, вы будете одеваться, как надлежит дворянину, служащему благородному семейству. Как только вернется маршал, я представлю вас ему.

– Благодарю, мадам.

– Было бы правильнее величать меня моим титулом.

– Хорошо, ваша светлость.

– Вашу собаку покормят, за ней отныне будет надлежащий уход и присмотр.

Лесдигьер поклонился, приложив ладонь к груди:

– Я рад за Брюна, ведь я только что сам хотел просить вас об этом.

– Бертранда! – позвала герцогиня.

В дверном проеме из-за портьеры показалась круглая физиономия камеристки.

– Я слушаю, мадам.

– Бертранда, поручаю вашим заботам господина шевалье. Немедленно разыщите лекаря: шевалье нужен врачебный уход. Покажите шевалье его апартаменты и позаботьтесь о нем. Он ни в чем не должен испытывать неудобства, вам понятно?

– Слушаюсь, мадам.

– Итак, мсье Лесдигьер, с этого дня вы вступаете в должность телохранителя в свиту герцога де Монморанси, но иногда будете нужны и мне, помните об этом. Бертранда позаботится о вашем быте, а обо всем остальном вы поговорите с самим герцогом.

– Благодарю, ваша светлость.

– Теперь можете идти.

И Лесдигьер, удивляясь в душе столь неожиданному повороту судьбы и не догадываясь, что всецело обязан этим баронессе, которой он приглянулся, покорно последовал за служанкой. Он шагал по полу, выстланному не виданной доселе мозаичной плиткой, и с восхищением рассматривал внутреннее убранство дворца, великолепие которого до этого могло ему только присниться.

Обе женщины – одна с интересом, другая с оттенком вожделенного любопытства – с улыбками глядели юноше вслед, не подозревая еще, что из этого зала только что вышел будущий маршал, а впоследствии – коннетабль Франции. И что настанет день, когда гордая королевская дочь Диана Французская, герцогиня де Монморанси будет стоять на коленях перед коннетаблем Франсуа де Лесдигьером и целовать ему руку.

* * *

Встреча в Пуасси закончилась ничем. Стороны не пришли к соглашению, никто не захотел идти на уступки. Однако появилась надежда, что правительство, проводя гибкую политику и не желая раздоров внутри нации, издаст новый эдикт о веротерпимости, тем более что и сама Екатерина Медичи склонялась к позиции реформистов.

Часть вторая. Политика или религия

Глава 1. Две королевы

Зимой 1562 года по дороге, ведущей в Сен-Жермен-ле-Во, катила карета в сопровождении всадников. В окно то и дело выглядывал девятилетний мальчуган с любопытными глазками и длинным носом; в глубине кареты на красном фоне обивки четко выделялся строгий, непроницаемый женский профиль. Слегка вытянутое лицо, маленький рот с тонкими губами, карие глаза, острый взгляд и крутые брови, на чуть впалых щеках играл легкий румянец – такова королева Наварры[33] Жанна д’Альбре. Мальчик – принц Генрих Наваррский, ее сын.

– Совсем не так, как у нас, – разочарованно протянул юный отпрыск Бурбонов, отворачиваясь от окошка. – Никаких гор, одни долины.

Он посмотрел на мать. Она молчала, что-то обдумывая и, чтобы принудить ее к разговору, Генрих добавил:

– И люди, наверное, другие.

Она, строго взглянув на него, обронила:

– Особенно при дворе.

Мальчик приготовился слушать ее объяснения по этому поводу, но мать не пожелала добавить больше ничего.

Юный принц вздохнул:

– Мама, а мы увидим отца?

Она покачала головой:

– Вряд ли, ведь он все время в походах. Он генерал, и его обязанность быть там, где войско.

– С кем же он воюет?

– С врагами веры.

– С протестантами?

– Ведь он теперь католик. Гугенотская осень закончилась, теперь они начали искоренять нашу веру, и орудием для этого выбрали твоего отца.

– Гугенотская осень?

Мать повернулась к сыну:

– Я буду разговаривать с тобой, как со взрослым, если ты не возражаешь.

Генрих гордо вскинул голову:

– Я уже не дитя, и мне быть королем. Не думай, что у меня одни девчонки на уме.

– Да, ты уже не дитя, – задумчиво проговорила Жанна, сдвинув брови, – и ты должен знать… Мало ли что может со мной случиться, мы не на бал едем. Кроме меня, тебе не скажет никто, даже твой отец.

– Я буду внимательно слушать тебя, мама.

– Все началось после Пуасси, ты ведь помнишь. Мадам Екатерина на радостях, что с моей помощью сумеет помириться с протестантами, даже вернула Колиньи в Королевский совет, а с Конде заигрывала и строила ему глазки, словно собиралась стать его любовницей. Надо признаться, у нее это здорово получалось.

– Как, разве она полюбила его?

– Куда там! Конде не такой дурак, чтобы пропадать в объятиях сорокалетней толстухи и забыть при этом о своих братьях по вере. Я о другом. Екатерина вознамерилась обратить двор и даже членов своего семейства в протестантство. Она даже открыла часовню для проповедей, и сама с упоением слушала адмирала в Фонтенбло. Мало того, мадам надумала при помощи Теодора де Беза обратить в новую веру самого короля. А повсюду в городах с ее легкой руки разрешались открытые проповеди нового учения.

Мать замолчала, и Генрих увидел задумчивую улыбку на ее губах.

– Что же изменилось с тех пор? – спросил он. – Она разочаровалась или ее заставили изменить свои взгляды?

– Заставили.

– Кто же?

– Папский легат, который обрушился с гневными выпадами против нового вероучения, и испанский посол, который пристыдил королеву и дал понять твоему отцу, что ему вернут испанскую Наварру и области в Италии, если он самым решительным образом воспротивится существующему порядку и начнет искоренять ересь, начав с запрещения кальвинизма. Глупец, он вообразил себе, что они искренни с ним.

– А разве это не так?

– Разумеется. Они заманили его в ловушку.

– И он согласился?

– Надо думать, что так. Хотя, Бог свидетель, как не хотелось бы мне его видеть и выглядеть посмешищем всего двора.

– Почему же? Ведь ты королева! Кто посмеет тебя обидеть?

– Ты не понимаешь? – она обернулась к сыну, с любовью поглядела на него и покачала головой. – У него нынче слишком много любовниц, готовых в любой момент продать себя за право обладать сердцем первого принца крови и парижского наместника короля. Последняя из них – Луиза де Ла Беродьер; мне пишут, что она беременна от него. Этого еще не хватало – чтобы ты делил свою власть с бастардом.

– Выходит, мама, теперь все вернулось в прежнее русло? Католики снова торжествуют победу, как тогда, в Амбуазе?

– Да, сын мой, Екатерина твердо вознамерилась пресечь беспорядки, которые она допустила. Говорят, она готовится призвать ко двору Гизов. А с твоим отцом у нас давно уже разногласия, начиная с того дня, как он перешел в католичество, потом стал изменять мне и закончил тем, что и меня принуждал отречься от новой веры.

– Наш отец – вероотступник, – произнес Генрих, глядя себе под ноги. – Как Бог мог допустить такое? Ах, мама, – и принц прижал руку матери к своей груди, – никого на свете у меня нет дороже тебя!

Она со счастливой улыбкой поцеловала его в лоб:

– Я не удивлюсь, если он обрадуется вести о моей кончине. Кажется, в своем стремлении пользоваться милостями двора и иметь неограниченную власть он не остановится даже перед тем, чтобы заполучить выгодную партию, породнившись с одним из влиятельных католических семейств. Эти планы я и хочу узнать, либо от него, либо от самой Екатерины. Но она хитрая лиса, и я должна перехитрить ее. Заодно я поставлю вопрос о расширении границ моего королевства. Мне тесно на моем клочке земли.

– А она богата? – спросил сын. – Мадам Екатерина?

– Вовсе нет, но богат кардинал, за него-то она и держится. Он – наше зло, Екатерина понимает это, и сама его боится. Вот почему, я думаю, она жаждет встречи со мной, королевой гугенотов. Мы – это оппозиция Гизам, и ей надлежит установить баланс между Сциллой и Харибдой[34], чтобы не быть сожранной той или другой.

– А чего хочет кардинал?

– Занять престол французских королей, а ко мне подослать убийцу, – ответила мать, и глаза ее засверкали гневом. – Тогда ему никто не помешает посадить на трон своего брата Франциска. Потом ему будет легко расправиться с протестантами, которые лишатся своей королевы и окажутся беззащитны.

– Но у них есть еще король! – возразил Генрих.

– Твой отец? – удивленно вскинула брови Жанна. – Да разве ты не понял, что он предал нас, они купили его! Этот дамский волокита, вконец развращенный девицами легкого поведения, которых привезла с собой из Италии мадам Екатерина, не думает ни о чем, кроме женщин, и о славе, которую добывает в походах, но которая достается кардиналу. Он мог бы быть регентом Франции, первым лицом в королевстве, но он отказался! Эта хитрая бестия Екатерина заставила его подписать отказ от регентства.

– Как же ей это удалось?

– А это тоже мне надлежит узнать.

– А что же королева? – снова спросил Генрих. – Разве она может допустить, чтобы Гизы отняли у нее трон?

– Она уже не рада, что приблизила их к себе. Теперь ей нужен союзник в борьбе против такого сильного феодала, каким является Гиз, и этот союзник – я. И только у нее надлежит искать спасения, – вздохнула Жанна. – Но если бы ты знал, сын, как мое сердце восстает против того, что я должна с ней общаться как с равной.

– Но ведь она королева, и ты тоже… – удивился принц.

– Это она-то королева? – сухо рассмеялась Жанна д’Альбре одними губами. – Да знаешь ли ты, что она всего-навсего дочь племянника папы Лоренцо, которого зовут «флорентийским менялой». Королева!.. Да если хочешь знать, у меня больше прав на французский престол, чем у этой флорентийской торговки, все достоинство которой состоит в том, что папа Климент VII приходился ей дядей. Он-то и сосватал ее за моего брата. А она тут же поспешила нарожать одиннадцать отпрысков, которые и обеспечили ей теперь положение вдовствующей королевы-матери. Ей, дочери какого-то итальянца, которому папа вложил в руки герцогство Флорентийское, досталась вся Франция! А я, королева Наваррская, сестра Генриха II, ее мужа, и племянница Франциска I, вынуждена довольствоваться крохотной территорией на юге, дарованной моей матери Маргарите дедом Карлом Ангулемским еще в конце прошлого века! И они еще там, в Париже, мечтают о том, чтобы я переменила веру и стала католичкой?! Никогда! Скорее Пиренеи сдвинутся с места.

– Успокойся, мама, – Генрих обнял ее колени. – Они не стоят того, чтобы ты так убивалась.

– Ты прав, мой сын, – улыбнулась Жанна. – Конечно, ты не все понял, ведь за меня говорил голос крови. Но верь, настанет время, когда Валуа исчезнут… Отпадут от ствола, как высохшие ветви дерева. На трон сядет представитель новой династии, и это будет Генрих де Бурбон, король Наваррский, мой сын!

Он с бесконечным обожанием взглянул матери в лицо и увидел, как побежала по ее щеке скупая слеза.

* * *

Во дворце долго не находилось подходящего места для разговора, и Жанна поняла, что королева-мать попросту тянет время, чтобы обдумать ход предстоящей беседы.

Наконец они устроились прямо у очага в спальне: Екатерина ближе к окну, Жанна напротив огня. Взгляды их не перекрещивались, но позиция королевы-матери была выгоднее: она могла наблюдать за соперницей, оставаясь не видимой ею.

– Вам, наверное, хотелось бы увидеть мужа? – первой начала с легкой улыбкой Екатерина Медичи.

– Как и всякой женщине, которая не видит своего супруга месяцами, – парировала Жанна. Она поняла, что собеседница прощупывает почву. Если Жанна вспылит, она не опасна. Если нет – разговор будет сложнее.

Нападение повторилось:

– Вам, наверное, наплели про него кучу небылиц?

– Пустое. Я всегда знала, что Антуан – ветреный муж, но никогда не думала, что он так легко предаст свои идеалы.

Екатерина поняла, что ошиблась: беседа будет непростой. Что могло беспокоить королеву Наваррскую, если не слухи о бесчисленных любовницах ее мужа?.. Но в любом случае приезд Жанны весьма кстати, надо искать в ее лице союзницу в борьбе с Гизами.

То же думала и Жанна; теперь надо было, чтобы королевы поняли друг друга.

– Перемена веры Антуана Бурбонского привела к усилению партии католиков, – начала Жанна д’Альбре, глядя в огонь, – что в конечном итоге способствует усилению власти Гизов. Не кажется ли вам, мадам, такое положение опасным? Я говорю о династии Валуа, представителями которой являются ваши дети.

– Это правда, – не могла не согласиться Екатерина. – Признаюсь, это и меня беспокоит, Гизы наглеют с каждым днем, и нужна очень сильная и твердая рука, чтобы противостоять их притязаниям…

– На что же они претендуют? – вскинула брови Жанна. – Чего им еще не хватает?

– Французской короны, – коротко бросила Екатерина и впилась глазами в лицо собеседницы, ожидая увидеть испуг, но произошло другое.

– Короны? – внешне спокойно спросила Жанна, даже не повысив голоса. – Эти лотарингские выскочки мечтают даже о таком? Но на каком основании?

– Представьте себе, кто-то взял на себя труд разложить по полочкам генеалогическое дерево французского королевского дома и обнаружил там…

– Что же он там обнаружил? Уж не являются ли Гизы прямыми потомками французских королей? – Жанна внутренне напряглась в ожидании ответа.

– Это была младшая, косвенная ветвь, да к тому же еще по женской линии, идущая все от того же Роберта, младшего сына Людовика Святого[35]. Кстати, моя мать тоже принадлежит к одной из ветвей этого дома.

– Да, но она еще дальше от старшей ветви моего мужа, чем Гизы, – сразу пресекла ее торжествующий взгляд Жанна, прекрасно знавшая родословную короля Людовика. – Кстати, это тоже женская ветвь. Ваш изыскатель увидел лишь то, что хотел увидеть, и не разглядел того, чего не хотел или, быть может, чего ему приказали не увидеть.

– Это был не мой человек, – нахмурилась Екатерина Медичи. – Не забывайте, речь идет о принцах Лотарингского дома, возымевших желание унаследовать трон моих сыновей. Я говорю о Франциске Гизе, для скорейшего исполнения своих замыслов он способен на все.

– Вам не следует беспокоиться на этот счет, мадам, ветвь Бурбонов гораздо ближе к престолу, чем принцы Лотарингские. К тому же, как известно, они иностранцы.

– Вот как? И вы сможете это доказать? – заинтересовалась Екатерина.

– Смогу, если пожелаете.

– Объяснитесь точнее.

– С удовольствием. – И Жанна устно представила собеседнице родословную Бурбонов, откуда проистекала наследственность французского трона.

– Выходит, – усмехнулась Екатерина, – господин кардинал несколько извратил факты, убеждая меня в обратном.

Ее беспокойство перешло в уверенность. Значит, опасность угрожает ее сыновьям теперь уже с другой стороны. В таком случае положение не так безнадежно. Принц Наваррский совсем юн, ему только девять лет, а у нее в запасе еще трое сыновей. К тому же протестанты не в состоянии самостоятельно оттеснить Гизов, поэтому их и надлежит усилить, дабы создать мощный противовес Лотарингскому семейству. Однако надо быть начеку: пробовали же гугеноты похитить короля в Амбуазе. Не собирались ли они посадить на трон Антуана Бурбонского или его брата Людовика Конде?

– Кардинал? – переспросила Жанна. – Значит, вот кто плетет сети, пытаясь убедить вас, что Гизы такие же принцы крови, как и Бурбоны! И он же вынудил моего мужа переменить веру, пообещав ему за это испанские Пиренеи.

– Он, мадам, – подтвердила Екатерина.

– Но с вашего ведома, разумеется.

Королева-мать пожала плечами.

– Зачем же вы позволили ему это? Ведь вам, насколько я понимаю, надлежит ослабить фракцию Гизов, а вы ее усилили.

Екатерина изобразила на лице недоумение:

– Поверьте, это все кардинал! Он даже не посоветовался со мной, предпринимая столь дерзкий шаг. Ведь я знаю, каким ударом оказалось бы это для вас. Но есть еще одна причина.

– Вот как? Что же это? По-видимому, это касается меня?

– Нет, что вы, – поспешила успокоить собеседницу Екатерина, – это касается вашего мужа. Как вы помните, речь шла о Наварре, принадлежащей Испании. И о том, что Карл Лотарингский пообещал эту территорию вашему супругу.

– Нашему дому королей Наваррских, хотите вы сказать, – поправила Жанна, проявляя живой интерес.

«Я не ошиблась, – подумала Екатерина, – она действительно приехала требовать от меня Наварру».

– Совершенно верно, – подтвердила она, – но видите ли в чем дело, милочка…

Глаза Жанны внезапно широко раскрылись, она порывисто вскочила, кровь бросилась ей в лицо. С кем говорит эта торговка?! Она забыла, что перед ней не фрейлина!

– Вы не смеете так разговаривать со мной! Я вам не служанка! Я – королева Наваррская! Ваш покойный муж приходился мне двоюродным братом, а вы обращаетесь ко мне, как к уличной девке, вы, в которой нет ни капли королевской крови и которая только волею случая правит французским государством!