Мавры при Филиппе III

– Я переломлюсь, но не согнусь! – говорил он.

– А я так гнусь, чтобы не переломиться, – отвечал Лерма.

Впрочем, надо сознаться, что у обоих братьев были и добрые качества. Легкомыслие графа Лермы не исключало ни доброты сердца, ни милостей, ни щедрости. Он был ангелом для своей семьи, легко прощал обиды, забрасывал дорогими подарками, осыпал золотом даже и тех, кого лишал мест. Однако ж и за эту щедрость его ненавидел испанский народ, которому приходилось вынимать из своего кармана то, что первый министр считал своей собственностью.

Бернард Сандоваль, напротив, был строг и столько же бережлив, сколько брат его расточителен. Он никого и ничего не любил, никому не уступал, никого не прощал, между тем его уважали как епископа и инквизитора.

Он первый, еще при Филиппе Втором, сообщил брату своему великую мысль: «изгнать мавров из Испании» – Лерма теперь смотрел на эту мысль как на свою собственную и надеялся приведением ее в действие прославить свое могущество и навсегда упрочить католичество.

Мавры большей частью в душе были магометанами, но только для вида исполняли обряды христианского богослужения. Они ходили в церковь, но за тем, чтоб избегнуть наказаний за нехождение. Крестили детей своих по христианскому обряду, но потом купали их в теплой воде, чтобы смыть следы крещения. Венчались в католической церкви, но, возвратившись домой, запирали ворота и двери и праздновали по-своему. Имея постоянную надежду на освобождение, они долгое время поддерживали тайные отношения с турками и африканскими маврами. Жившие по берегам Андалузии мавры никогда не мешали алжирским корсарам делать на берега высадку, а те не уничтожали жилищ своих соплеменников и только уводили одних христиан. Все это возбудило подозрение и вооружило мщение Филиппа Второго, который наконец решился истребить их веру, обычаи, язык, даже самую одежду. Маврам под смертной казнью запрещено было носить оружие и говорить на своем языке. Дома велено было отворить, а женщинам являться без покрывала. Эти два повеления в особенности были неприятны магометанам, у которых самым главным почиталось затворничество. Кроме этого, им были запрещены: собрания, музыка, пение и все пиршества, которые не сочетались в то время с господствующим в Испании мрачным духом фанатизма.

Мавры в отчаянии взялись за оружие и в горах Альпухаррасских защищались так упорно, что Испания для их усмирения потеряла шестьдесят тысяч отборного войска под командой брата короля, дона Хуана Австрийского. Кровь лилась до тех пор, пока победители не стали менее страшны, а побежденные менее отважны.

Таким образом, мавры, завоевавшие и почти восемьсот лет владевшие Испанией, ими же обогащенной, мало-помалу утратили свою независимость, свою религию, права и обычаи. В последние годы царствования Филиппа Второго у них оставалась только родная земля, удобренная потом и кровью. Однако же они по-прежнему обогащали себя и своих притеснителей плодами земледелия и торговли. За огромные подати, за обогащение и величественность городов Толеды, Гранады, Кордовы и Севильи, за обширную торговлю с Африкой, Турцией и Левантом они требовали только спокойствия и безопасности своих семейств.

Но этого им не могли уступить Великий инквизитор и первый министр. Бернард Сандоваль направил против них патриарха Антиохийского и архиепископа Валенсийского дона Хуана Риберу, который был известен своей ненавистью ко всякой ереси. Этот фанатик подал слабому Филиппу Третьему тайную записку, в которой убеждал изгнать из государства всех неверных, оставив только детей моложе семи лет, для обучения вере Христовой, а из взрослых только нужное число для работ на галерах и в рудокопиях.

Король сообщил это своему министру и Великому инквизитору. Первый полагал подождать удобного случая, а последний настаивал кончить это дело скорее; но, находя предложение архиепископа слишком слабым, он видел единственное спасение в совершенном истреблении мавров, а потому предлагал перерезать всех до одного, не исключая и малых, и этим положить один конец навсегда.

Но исполнение такого человеколюбивого проекта требовало особенной осторожности и развития военной силы, а в это время самые лучшие испанские войска были в Нидерландах и в Ирландии.

Положено было оставить это в тайне. Министр и инквизитор поняли необходимость этой осторожности, но нелегко было убедить в этом архиепископа Валенсийского, который принимал свое изуверство за божественное вдохновение и всякую медленность считал тяжелым грехом. Но наконец ему успели доказать, что при первом известии о таких политических мерах мавры, рассеянные по всей Испании, вдруг восстанут и будет худо; а так как король собирался жениться, то такую эпоху неудобно праздновать мерами изгнания и истребления, поэтому согласились в королевском совете говорить только о предстоящей свадьбе Филиппа Третьего.

В королевский совет, или тайный совет, который собирался в собственных покоях монарха, при всех обыкновенных случаях допускались кроме первого министра только Великий инквизитор, королевский духовник и некоторые из любимцев, которые из усердия принимали на себя труд думать о благе отечества. Но в таком важном деле, как свадьба, решились допустить к совещанию и других тайных советников и даже некоторых молодых грандов Испании, имевших право на честь заседать в кабинете короля.

В этот день граф Лерма, удостоенный за будущие заслуги отечеству титула герцога, представил королю своего сына графа Уседу, а маркиз Миранда испросил той же чести для своего родственника, дона Фернандо д’Альбайды, одного из первых баронов Валенсии.

Дон Фернандо с смущением, краснея, поклонился монарху и верховному совету, о котором заранее представил себе особенное высокое понятие.

Некоторые из членов рассуждали между собой о костюмах, какие надеть в день въезда королевы.

Великий инквизитор перебирал четки. Первый министр на обороте какого-то королевского повеления чертил карандашом герцогскую корону, а король, опрокинув голову на спинку кресла, смотрел в потолок. Один только архиепископ Валенсийский, дон Хуан Рибейра, казалось, погрузился в какую-то глубокую думу и не обращал внимания на окружающее.

Молодой граф Уседа, гордый своим званием и заслугами отца, с самоуверенностью смотрел вокруг себя и не раз с презрением останавливал взор свой на доне Фернандо, осмелившимся разделить почесть, которая по всем правам принадлежала одному сыну первого министра.

Герцог Лерма по приказанию короля открыл заседание и торжественно объявил собранию, что союз наконец решил теперь еще прочнее соединить потомство Карла Пятого; Его Католическое Величество вступает в брак с дочерью эрцгерцога Карла, Маргаритой Австрийской; потом прибавил, что принцесса изволила выехать из Германии в Италию и уже прибыла в Геную.

После начали совещаться о церемониалах и празднествах. Предложения министра делали честь его вкусу и изобретательности. Правда, роскошь его должна была стоить миллиона червонцев, но он описал королю и совету финансовое состояние Испании в таком блестящем виде, что нельзя было не согласиться с его мнением и праздновать свадьбу короля соразмерно с неисчерпаемыми богатствами государства.

Когда первый министр кончил свою речь, король милостиво кивнул в знак согласия. Прочие советники сделали то же самое. Так делалось всегда, но в этот раз министр, желая доставить сыну случай блеснуть в совете, с улыбкой обратился к молодым членам, только что получившим право подавать голос в присутствии короля.

– Как вы думаете, гранды и господа, барон Фернандо д’Альбайда и граф Уседа? Ваше мнение, вероятно, будет приятно выслушать Его Величеству.

Король в знак согласия кивнул головой, а министр дал знак сыну, чтобы он начал.

Уседа начал речь, приготовленную и просмотренную батюшкой; он обратился к королю с лестным приветствием о союзе, начал прославлять высокие достоинства и проницательный ум короля в управлении делами и в выборе достойных лиц. За этим следовала похвала первому министру и одобрение всех его предложений. Оратор кончил речь восхитительной картиной настоящего и будущего благосостояния всех Испаний и Индий.

За этим последовал говор одобрения. Когда дошла очередь до Фернандо, то он начал скромным извинением своей неопытности и молодости, но перед монархом и верховным советом, удостоившим его вопросов, счел священным сказать правду по силам ума и сердечного убеждения. Потом он с совершенно кастильским благородством и откровенностью приступил к самому делу, признался, что поверил бы с удовольствием в действительность слов графа Уседы, если бы не видел, что он и министр в заблуждении от тех, кто им сообщает сведения. Описав с полной отчетливостью состояние Валенсии, в которой был одним из богатейших помещиков и баронов, он ясно доказал, что города и села обременены налогами, и не только забраны подати уж за два года вперед, но что по случаю бракосочетания короля потребованы вперед за третий год, и этим вместо радостей возбуждено неудовольствие всего населения. Этого король и министр, конечно, не знают, иначе они не поступили бы так несправедливо: обременить одну Валенсию, а другие провинции оставить наслаждаться, по словам совета, богатством и благоденствием было бы совершенно несправедливо. Эта речь, произнесенная с твердостью, привела герцога Лерму и весь совет в неописанное замешательство, которое еще увеличилось, когда король обратился к министру со словами:

– Этот молодой человек прав. Я желаю, чтобы наши верные подданные королевства Валенсии пользовались теми же благами, какими под вашим управлением наслаждаются все провинции, а потому объявите им, что по случаю моей свадьбы они избавляются от налогов и податей на два года.

Но, изумленный молчанием совета, король испугался и нерешительно спросил Лерму:

– Как вы думаете, гранды и господа?

Герцог Лерма, бросив на Фернандо взгляд, полный бешенства, ответил королю с насмешливой улыбкой:

– Если сеньор Фернандо д’Альбайда знает средства управления финансами к пополнению кассы Вашего Величества без налогов и податей, которые нам требуются теперь, то очень обяжете нас, если сообщите их.

– Я готов, герцог! – смело сказал Фернандо. – Я знаю, какие средства можно употребить в Валенсии. Но и в одной этой провинции в несколько дней можно достать не менее четверти суммы, которая требуется на предстоящие празднества.

Министр с изумлением посмотрел на Фернандо, воображая, не шутка ли это. Но тот очень важно продолжал:

– Этого мало. Те, которые принесут вам требуемые деньги, сами будут умолять о принятии; поблагодарят, когда примете, и с криками радости и благословениями пойдут провожать короля и королеву от Валенсии до Мадрида.

Король и все советники вскричали:

– Говорите! Говорите!

Молчание. Граф Уседа с досадой стиснул зубы, а Фернандо собрался с мыслями.

– Ваше Величество, – сказал он, – у вас есть народ, преданный и предприимчивый. Он в эту минуту обогащает Валенсию и Гранаду. Мы, помещики в тех краях, знаем его. Если его не будет, поля наши останутся пустыми, фабрики тоже, и вместо богатства заступит нищета. Я говорю об испанских маврах.

Дон Сандоваль и герцог Лерма вздрогнули; Рибейра, не принимавший участия в суждениях, подпрыгнул на стуле и, несмотря на знаки инквизитора, не мог скрыть своего нетерпения. Фернандо продолжал:

– С некоторого времени и неизвестно на каком основании носятся тревожные слухи и разные толки…

Тут инквизитор с укором взглянул на Рибейру.

– …И, несмотря на невероятность, слухи эти успели посеять неудовольствия и страх в народе, который до сих пор спокойно и мирно занимался разработкой полей и распространением торговли. Страх, без сомнения, несправедливый, овладел всеми маврами. Не веря в будущее и беспокоясь о настоящем, они бросили работы и ждут своего жребия. Вся промышленность остановилась и угрожает разрушением. Но я уверен, Ваше Величество, что одно ваше королевское слово все опять оживит. Вашему Величеству стоит только обнародовать манифест, что никто из находящихся в Испании мавров не будет ни потревожен, ни оскорблен, – и все суммы, какие требует министр, будут вам доставлены не как подати, а как добровольное приношение, как радостный подарок высокой невесте Вашего Величества, – в этом я порукой.

– Так вы, сеньор Фернандо д’Альбайда, друг и покровитель мавров! – вскричал Рибейра. – Вместо того чтобы вам обращать филистимилян, они вас совратили!.. Ваше Величество, слышите, зараза в Израиле!

– Никто не совратил меня; я помню, чем обязан Богу и монарху! – с твердостью произнес молодой человек. – Но Бог и государь повелевают говорить истину. Между маврами в Валенсии я видел только любовь к труду, находил только верных и честных подданных…

– Которых, однако, надо бояться, – прибавил Рибейра. – Они скоро будут владеть всеми богатствами государства. Они лишены чести служить в рядах наших армий, лишены блаженства иметь церкви. Число их день ото дня увеличивается, а наших уменьшается. Они богаты и умнее нас…

– Это им похвала, преосвященнейший, – почтительно сказал д’Альбайда.

– Нет, – возразил живо прелат, – но я хочу и должен предупредить Его Величество и верховный совет насчет зол, которых дух тьмы избрал орудием мавров на гибель Испании.

– Так слухи не басня! – вскричал д’Альбайда с ужасом. – Так мавров в самом деле хотят изгнать?

– Нет, нет! – с живостью возразил инквизитор, испугавшись оборота дела. – Никто, кроме вас, и не думает об этом.

– Никто, кроме меня? – спокойно сказал Фернандо. – Неужели вы думаете, чтобы я когда-нибудь занялся таким варварским и нелепым проектом?

– Нелепым? – вскричал с сердцем архиепископ Валенсийский. – Нелепым!.. И вы, Ваше Величество, позволяете в вашем присутствии не только богохульствовать, не только отвергать слово Божие, но и обращать его в посмешище! Горе! Горе нам всем! Горе Испании! Бог, присутствующий в сердце моем, указывает: страшный ужас угрожает Испании. Рука Всевышнего оставляет ее. Нечестие увлекает народ Божий в бездну погибели!

– Боже, что я сделал? – с испугом спросил себя Фернандо.

Король, озадаченный угрозами фанатика, задавал себе почти тот же вопрос, но Лерма шепнул ему на ухо два слова, и он вскричал:

– Успокойтесь, почтеннейший отец, и вы тоже, сеньор д’Альбайда. Мы в свое время поговорим об этом и решим, что сделать…

– А теперь, – прибавил министр, – Его Величество желает прекратить этот разговор… Нам нужно читать письма…

В эту минуту курьер в самом деле подал министру большой пакет с черной печатью.

Лерма распечатал и предварительно прочитал бумагу про себя. Вести были так неожиданно дурны, как он и не предполагал. По лицу его заметно было какое-то волнение.

– Достойный епископ прав, – сказал он с важным видом. – Опять несчастие! Ирландская экспедиция не удалась: англичане победили.

– Мой дядя убит! – вскричал с отчаянием д’Альбайда.

– Наша армия не существует? – спросил Сандоваль.

– Хуже! Гораздо хуже и ужаснее. Пятно на честь испанского оружия, – отвечал министр, склоня голову. – Дон Хуан Д’Агилар со всем войском сдался без боя.

– Это неправда. Быть не может! – вскричал Фернандо. – Д’Агилар не виноват! На него клевещут!

Министр передал письмо королю и холодно сказал:

– От графа де Лемоса.

– Граф ошибся! Непременно ошибся! – продолжал Фернандо с жаром.

– Мой дядя, граф де Лемос, не ошибается в важных делах, – с гордостью заметил граф Уседа, – я за него ручаюсь.

– А я ручаюсь за честь д’Агиларов! – возразил Фернандо. – Д’Агилар не мог сдаться без боя. Кто утверждает это и верит, тот сам способен к такой низости!

– Я верю! – вскричал Уседа, побледнев от злости.

– А я говорю, неправда! – отвечал Фернандо, ударяя по эфесу шпаги.

– В присутствии короля? – вскричал с негодованием герцог Лерма.

Король и все советники встали.

– Виноват, Ваше Величество, – сказал Фернандо, преклонив колено пред монархом. – Виноват!

Король указал молча на дверь.

Ферднандо поклонился и пошел, дорогой шепнув графу Уседе:

– Я один выйду, граф?

Уседа хотел следовать за ним, но герцог Лерма остановил его взглядом, и Фернандо вышел один, полный бешенства и отчаяния.

По приходе домой он нашел своего друга и товарища детства, Иесида д’Альберика. Иесид был сыном первого богача из мавров Валенсии и Гранады – Алами Деласкара д’Альберика. Он происходил из царской крови от рода Абенсеррагов и воспитывался вместе с Фернандо в Кордове.

По возвращении в Валенсию Фернандо поселился в своем наследственном замке и вскоре на правах испанского дворянина поступил в военную службу. Иесид, которому, как мавру, эта дорога была заграждена, поселившись в доме своего отца, посвятил себя наукам и искусствам, процветавшим в руках его предков.

При богатстве жизнь Иесида благодаря наукам сделалась полезной, а по приобретении дружбы Фернандо он почитал себя счастливым. Фернандо заменял ему брата, и Фернандо любили все мавры в Валенсии, любили потому, что благородный испанец был другом Иесида, которого они обожали, и в жилах которого струилась кровь Абдеррахмана и Альмансора.

В это время Иесид с другом своим находился в Мадриде и получил через отца письмо на имя Фернандо, пришел к нему в ту самую минуту, когда тот, встревоженный, возвратился с тайного совета. Фернандо в коротких словах рассказал, что случилось, и распечатал письмо. Оно было от дона Хуана д’Агилара, и заключалось в следующем:

«Я в Испании и скрываюсь в безопасном месте. Мне необходимо оправдаться, нужно обличить моих врагов, а это невозможно, если я попадусь к ним в руки. Искренний друг, который за меня подвергается опасности и через которого ты получил письмо, один только знает мое убежище. Спеши к нему».

– Поедем! – сказал Иесид.

Фернандо с признательностью пожал ему руку, но вдруг опомнился и сказал:

– А Уседа, которого я вызвал? Я не могу уехать, не разделавшись с ним. Что мне делать?

В эту минуту раздался стук в дверь.

– Верно, он! – сказал Иесид.

– И кстати. Скорей кончим и отправимся.

Дверь отворилась, и офицер с несколькими солдатами придворной стражи вошел в комнату. Сняв шляпу, он с важностью спросил:

– Кто из вас барон Фернандо д’Альбайда?

– Я. Что вам угодно?

– Именем короля, пожалуйте вашу шпагу и следуйте за мной… Всякое сопротивление бесполезно, – прибавил он, указывая на стражу, когда Фернандо с нерешимостью посмотрел на своего друга.

Тот понял и сказал:

– Я поеду и сделаю все, что ты сам сделал бы, клянусь!

– Я готов следовать за вами, – сказал Фернандо, обращаясь к офицеру, – но скажите, пожалуйста, не слышали ли вы чего о доне Хуане д’Агиларе, который командовал нашей армией в Ирландии?

– Носятся слухи, но не знаю, верны ли…

– Что такое?

– Говорят, что его осудили на смерть, а имение конфисковано.

Друзья молча обнялись. Иесид шепнул:

– Пока я жив, полагайся на меня и не отчаивайся.

Фернандо под конвоем солдат вышел из дому. Офицер сел с ним в карету, и они поехали к валладелидской темнице. Вслед за ними Иесид со слугой своим Гассаном сели на коней и поскакали по дороге в Валенсию.

Глава IV. Жилище мавра

Старик Аламир Деласкар сидел в самом потаенном покое своего дома. Это была подземная пещера, куда только и входили он и сын его Иесид. В это время вместе с ним сидел седой почтенный старец и, склонив голову на руку, о чем-то мрачно думал.

– Друг мой! – говорил Аламир Деласкар. – Неужели мне не удастся вас утешить? Скоро приедет ваш племянник. Вы с ним найдете средство оправдаться перед королем. Надобно же, чтобы Филипп хоть один раз в жизни слышал правду.

– Трудно, трудно!

– Если и невозможно, то для побеждения ее Бог сотворит чудо. Вы достойны того. Если не теперь, то со временем, потерпите. Здесь у меня вы в безопасности.

– А вы добрый друг! Вы скрываете изгнанника! За это вам самим и всем вашим грозит изгнание, а, может быть, и смерть.

– Так что же? Пусть грозит. Что бы ни случилось, мы вас не оставим. Ваши враги – наши враги. Они преследуют вас, ваше убежище, они лишили вас всего, – вот возьмите все имущество Альберика, которого вы спасли в горах Альпухарраса. Возьмите все, вы спасли жизнь моего отца.

– Благодарю, благодарю! – говорил старый солдат, скрывая свое волнение. – Но что будет с моей дочерью, с моей Кармен?

– Она будет нашей приемной дочерью. Я выдам ее замуж… награжу приданым.

– А возвратите ли ей честь, отнятую у отца?

– Не отнимут честь вашу, не отнимут! Время докажет вашу невинность. Вам возвратят все почести, вас наградят, вы этого заслуживаете. Неужели в Мадриде нет правосудия?

– Судьи слепы.

– Им откроют глаза.

– Они все подкуплены.

– Так мы заплатим вдвое больше Лермы.

– Да, пожалуй, но я этого не желаю.

– Чего же вы хотите?

– Я хочу видеть моего племянника… Хочу говорить с ним… с Фернандо.

– Чу!.. Слышите, у нас над головами конский топот?.. Вот, лошадь заржала… Я узнаю… это Калед… конь моего сына. Иесид приехал… верно, и Фернандо с ним. Будьте бодры…

Дверь отворилась, и Иесид вошел один. Он рассказал старикам все, что случилось, и не скрыл ареста Фернандо, причину которого нетрудно угадать. Но он не знал, что Фернандо посадили в валладолидскую темницу без всяких объяснений и без надежды на свободу, потому что он казался опасен министру.

– Его скоро освободят, и он приедет, – прибавил Иесид, – но покуда скажите мне, чего вы хотите от него, потому что я – тот же он. Говорите, сеньор.

Д’Агилар посмотрел на молодого человека с улыбкой друга, а старый Аламир Деласкар понял этот взгляд и сказал:

– Не правда ли, что я вам сказал? Нельзя не полюбить Иесида. Теперь говорите, мы будем слушать вас.

Д’Агилар рассказал им все происшествия с того времени, как он с четырьмя тысячами войска присоединился к ирландским инсургентам. С таким малым отрядом он не побоялся атаковать под Бальтимирой тридцатитысячный корпус англичан, которыми командовал вице-король Ирландский. Испанцы дрались с обыкновенным своим мужеством, и долго победа оставалась неизвестной, как вдруг ирландцы оробели и покинули д’Агилара. Он принужден был отступить и бросился в Кипсаль к Бальтимору. Бывшие прежде в его власти ирландцы, устрашенные английской силой и опасаясь мщения Елизаветы, оставили своих союзников, и с этой минуты для достижения цели экспедиции не было никакой возможности. Д’Агилар желал по крайней мере сберечь армию, но, теснимый армией с одной стороны, а с другой – флотом, должен был похоронить испанцев в развалинах занятых городов. Он велел сказать английскому командиру лорду Монжою, что если Испания лишится своей армии, то Англия потеряет свои города, если он не спасет и то и другое. Лорд Монжой, человек с благородными чувствами, предложил капитуляцию, в условиях которых д’Агилар определил, чтобы испанскому войску отдали должную честь и перевезли бы его в Испанию с артиллерией и всем багажом на английских кораблях. Кроме этого, не желая подвергаться гневу победителя союзников, д’Агилар потребовал всеобщее прощение всем жителям городов Бальтимора и Кипсали. Англичане на все это были согласны.

– И вот, – вскричал старый генерал с негодованием, – вот поступок, который они назвали малодушной изменой! Они все перепутали и обвиняют меня более за то, что я договаривался с еретиками, и хотят выслушать тогда, когда я буду в руках инквизиции. А кто услышит меня из инквизиционной темницы? Они заглушат этот голос, пустят в свете ложь, и меня заклеймят позором. Но я составил записку. Вот она. Ее должен прочитать сам король, а не герцог Лерма, и потому я желал бы, чтобы Фернандо, имеющий право присутствовать в совете, лично подал ее королю. Кроме него, никто на это не решится.

– В Испании есть еще люди, которые для друга пожертвуют всем, но только они не придворные, – сказал Иесид.

– Я это и хотел сказать, – отвечал с горестью д’Агилар.

– Им запрещено приближаться к королю, – продолжал Иесид, – но есть средства, которыми можно достигнуть цели. Доверьте мне вашу записку, и недели через две, может быть, она будет в руках короля. До тех пор не выходите отсюда и будьте спокойны.

Иесид не объяснял своего плана, потому что хотел один отвечать за всю опасность; он в ту же ночь уехал.

Между тем при дворе и во всех важных городах королевства были празднества по случаю приезда и свадьбы молодой королевы.

Маргарита Австрийская, третья дочь эрц-герцога Карла, не была красавицей, но отличалась простотой и свободой в обращении. Судьба привела ее царствовать в такой стране, где все было и делалось особенно важно, торжественно и даже лицемерно. Ее нежный, мечтательный и откровенный характер не могли понять в новом кругу, в котором все было противоположно ей.

Бракосочетание короля совершалось в Валенсии. Эта прекрасная Валенсия не восхитила Маргариту. Ей казалось, что узкие неровные улицы не стоят этого названия. Встретивший ее там блестящий двор тоже не очень понравился, потому что в числе дам, среди которых предстояло ей провести жизнь, ни одна не внушала столько доверия, чтобы можно было ожидать сочувствия.