Ночь в гареме, или Тайна Золотых масок

– Благодарю вас, Зора, за это обещание и за доверие. Поверьте мне, вы не будете обмануты. Если я только увижу, что не стою больше вашего внимания, что я слишком низко пала, что недостойна вашего участия, тогда… Но довольно! – перебила она себя, внезапно оправляясь от своей минутной слабости и быстро вскакивая с места. – Прочь все эти мысли и воспоминания! – решительно вскрикнула она. – Прочь все беспокойства и сомнения! Вы у меня, Зора, я рада, что снова вижу вас. Вы сдержали свое слово. Если бы даже я еще хотела сомневаться в серьезности и искренности вашего чувства, то ваше присутствие здесь – лучшее доказательство этому. Как должна я благодарить вас за то, что вы первый в жизни оказали мне такое уважение?

– Как первый, Сара?

– Да, первый. Вы хотите намекнуть мне на моих обожателей, как вы их назвали, – чем могут быть они мне, Зора? Или вы думаете, я не вижу их замыслы и льстивые речи? Подобного уважения они не могут мне оказать, друг мой. Но мы добрались до серьезных вещей, от которых отвязаться не так-то легко, разве только силой отогнав их, как мрачные привидения, как летучих мышей, беспокоящих нас. Будем говорить о другом, Зора.

Тут мрачная серьезность внезапно исчезла с лица прекрасной леди, и она снова стала прежней тонко улыбающейся дамой большого света, умеющей так мило и остро шутить, прежней веселой и любезной собеседницей.

Поздно ночью ушел от нее Зора, да и то скрепя сердце. Он должен был сознаться, что Сара была удивительным существом, что под дипломатической улыбкой ее и кажущимся ледяным спокойствием и строгой обдуманностью скрывалось нечто такое, чего не подозревал за ней никто: тайная скорбь, снедавшая ее сердце, которой она не смела коснуться.

Что скрывалось в ее тревожном прошлом? Каковы были ее отношения с ее многочисленными обожателями высшего круга? Не имел ли Зора полное основание быть осторожным? В душе его происходила борьба… но любовь одержала верх. И если бы даже любовь к этой прекрасной, живущей двойной жизнью леди влекла его к гибели, все же он не мог бы поступить иначе, Сара приворожила его. Какая-то волшебная сила влекла его к ней. К тому же она была не только прекрасной, умной, богато одаренной натурой, но, вместе с тем, и опытной, сведущей дипломаткой. Незаметно для Зора в минуту сомнения она помогала ему своим советом и знакомством: благодаря ей он скоро стал любим и уважаем во всех высших кругах лондонского общества как тонкий, ловкий дипломат.

Так прошло несколько месяцев. Однажды, вернувшись из гостей, Зора узнал от своего лакея, что в его отсутствие спрашивал его какой-то незнакомый господин. Зора спросил его имя, но слуга не мог удовлетворить его любопытство. Незнакомец не хотел назвать себя и сказал, что придет на другой день.

С нетерпением ждал Зора таинственного гостя и на другой день остался дома, чтобы опять не прозевать незнакомца. В назначенный час слуга вошел в комнату и доложил о приходе гостя. Зора приказал ввести его. Через минуту дверь отворилась, и на пороге показался таинственный незнакомец.

Трудно описать удивление Зора. В одно мгновение оно уступило место шумной радости.

– Сади-паша! Мой старый, верный друг! – воскликнул он и с раскрытыми объятиями поспешил ему навстречу. – Ты здесь, в Лондоне?

Это был действительно Сади, в европейском костюме. Его стройная фигура, твердая, уверенная поступь, изящные манеры – все обличало в нем придворного, а его искренность и радушие выдавали в нем прежнего Сади.

– Да, друг мой Зора, тебя действительно посетил Сади, который инкогнито в Лондоне, – отвечал он, усаживаясь в кресло.

– Вот так приятный сюрприз! – вскричал Зора. – Какое неожиданное свидание!

И оба верных старых друга сообщили друг другу все, что было пережито ими в это последнее время. Зора рассказал, как он через Вену и Кельн счастливо добрался до Лондона и как тогдашний поединок его с изменником Магометом остался без всяких важных последствий, что Сади и сам уже знал. Затем он описал свои первые опыты на дипломатическом поприще и очень удивился тому, что Сади знал все посланные им в Стамбул рапорты и письма.

– Ты должен узнать причину этого, – улыбаясь, сказал Сади. – Последнее время я находился в свите Махмуда-паши и пользовался его доверием, так что все важные депеши проходили через мои руки.

– Говорят, великий визирь внезапно захворал?

– Да, от яда, неизвестно каким образом ему поднесенного, врачи с трудом могли спасти ему жизнь, и он давным-давно уже уехал из Стамбула.

– А кто его преемник? – спросил Зора.

– Пока еще не назначен, только по моем возвращении отсюда решится это.

– Уж не сбывается ли мое предчувствие? – вскричал Зора, вопросительно посмотрев на своего друга. – Не твоей ли голове предназначается эта честь?

– Нет, Зора, не думаю. По этому поводу султан не высказал еще ничего определенного. Тебе хочется знать, что привело меня сюда, я это вижу. И так как в моем тайном поручении ты должен помогать мне и делом и советом, то я намерен прежде всего посвятить тебя в эту тайну.

– Итак, ты здесь инкогнито?

– Как приезжий путешествующий паша, а не чрезвычайный посол султана. Ты знаешь, что вассальные государства поднимаются и это может иметь важные последствия, которых теперь никто и не предвидит. При дворе узнали, что недавно французским посланником отправлена в Англию к первому министру депеша, в которой сообщается решение Франции относительно Турции. Поэтому очень важно достать эту бумагу или, по крайней мере, копию с нее. Это и есть цель моей поездки. Я хочу попытаться узнать от министров содержание этого документа.

– Я боюсь, чтобы тебе не пришлось удовольствоваться одними обещаниями, друг мой.

– Как это случилось со мной в Париже? Мне было невозможно что-нибудь сделать. Я узнал только, что бумага была помечена номером семьсот тринадцать.

– Семьсот тринадцать! – вскричал с улыбкой Зора. – Какое ужасное совпадение! Подумай только, ведь семь и тринадцать самые несчастливые цифры.

– Но, может быть, для нас они будут благоприятны.

– Ты ничего не узнаешь от министров, Сади, это государственная тайна. Но если ты не откажешься от помощи, которую предлагает тебе друг твой Зора, то он употребит все усилия, чтобы помочь тебе достичь твоей цели.

– Какие же средства есть у тебя для этого?

– Я могу сделать все тайными путями и средствами.

– Мне более нравится действовать открыто и прямо.

– Я это знаю, но теперь это может только повредить, Сади. Не заботься об интригах, которые неизбежно связаны с дипломатией, я беру на себя возможность достать бумагу номер семьсот тринадцать или копию с нее.

– Копию, да, это было бы лучше всего.

– Как долго думаешь ты остаться в Лондоне?

– Пока не исполню данного мне поручения. И мне надо спешить, так как долг призывает меня в Стамбул.

– Дело с этой бумагой, должно быть, будет интересным и притом именно в таком роде, как я люблю. Кроме того, у меня еще есть здесь союзница, которая будет в этом очень полезна. Ты хочешь, может быть, остаться неизвестным?

– Да, я хотел бы прожить здесь как можно тише и незаметнее.

– Хорошо, друг мой. Мы примемся за дело и попытаемся достать тебе копию, а пока останься у меня, и мы поговорим о прошлом и о том, что нам еще предстоит.

Дружеская беседа Зора и Сади продолжалась далеко за полночь.

Лондон на старой фотографии

VIII

Крест и полумесяц

Отряд обоих инсургентских вождей, ведший с собой старого заклинателя змей, проходил ночью через редкий лес, чтобы ранним утром напасть на стоящие за лесом лагерем турецкие войска. Только несколько миль разделяли врагов. Этот отряд был просто пестрой, плохо вооруженной толпой, но во многих местах образовывались уже правильно организованные отряды и восстание все более и более усиливалось. Народ, терпевший до сих пор иго турок, поднимался и готов был скорее умереть, чем переносить долее угнетение. Несмотря на бесчисленные обещания улучшить участь христиан и дать им одинаковые права с мусульманами, турецкое правительство и не думало делать что-либо для гяуров; несчастные терпели угнетение более чем когда-либо. Более чем когда-либо мусульмане давали почувствовать христианам свое превосходство над ними. Неудивительно поэтому, что восстание все более и более разгоралось, и один за другим поднимались угнетенные племена, доведенные до отчаяния притеснениями. С гор и равнин, отовсюду собирались люди в отряды инсургентов, каждый знал жестокость и зверство турок, каждый знал, что угрожает ему, если победа будет на стороне войск султана…

Тихо приближался отряд инсургентов к турецкому лагерю. Тогда старый заклинатель, которого вели связанным двое боснийцев, потребовал, чтобы его привели к предводителю отряда. Один из вождей инсургентов тотчас же подошел к старику.

– Ты считаешь меня шпионом, – сказал тихим голосом Абунец. – Я не сержусь на тебя за это, хотя я доказал уже тебе, что шпион был не я, а Алабасса.

– Ты турок.

– Но все-таки я не хочу вашей гибели. Я не хочу кровопролития, – отвечал старик. – Разве может быть шпионом тот, кто советует вам вернуться, кто предупреждает вас, что ваши силы слишком слабы и что вы идете на гибель? Вы ведете меня с собой. Что ж, я готов следовать за вами, пока вы не убедитесь, что я был прав, предостерегая вас.

– Когда мы это увидим, ты будешь освобожден.

– Будет уже поздно, когда вы это увидите, – сказал заклинатель. – Вернитесь, пока еще есть время.

– Вернуться было бы трусостью. Нет, никогда! – отвечал предводитель инсургентов. – Если мы победим, ты погиб, так как это докажет, что ты хотел спасти своих. Если мы будем разбиты, ты будешь волен идти куда хочешь. Я так решил, и мое слово неизменно.

– Ты хочешь, чтобы было так, – хорошо! Я сделал все возможное, чтобы предотвратить кровопролитие…

Инсургенты продолжали молча двигаться вперед, и наконец шедшие впереди отряда разведчики донесли, что на опушке леса находится лагерь турок, окруженный цепью часовых. Тотчас же решено было немедленно напасть на турок. Старого заклинателя змей привязали к дереву, чтобы он не мог убежать и сообщить туркам численность и намерения инсургентов.

При первом свете зари бойцы креста двинулись вперед. Вдруг в эту минуту в лагере турок зазвучали трубы, и все пришло в движение. Инсургенты бросились вперед, чтобы не дать врагам времени построиться, но было уже поздно, и ядра полетели навстречу нападающим.

Хотя при бледном и неверном свете зари трудно было определить силы противника, однако предводители инсургентов убедились в ту же минуту, что силы турок были гораздо значительнее, чем они предполагали. Старый заклинатель был прав. Но было уже поздно отступать, и инсургенты бросились вперед. Турки подпустили их почти к самому лагерю и встретили тут убийственным огнем. В то же время отряд кавалерии ударил с фланга, и нападавшие таким образом очутились между двух огней. Инсургенты дрались с изумительным мужеством, хотя ядра и вырывали целые ряды их и перевес сил турок был слишком велик. Но казалось, на этот раз мужество заменяло недостаток численности.

Несмотря на страшные потери, инсургенты неудержимо двигались вперед, проникли наконец в самый лагерь, и тут закипела отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть. Однако неравенство сил было слишком велико, и после двухчасового боя инсургенты принуждены были отступить к лесу, чтобы там под защитой деревьев продолжать сражение. Такой маневр был очень благоприятен для инсургентов, только таким образом могли они спастись от совершенного истребления, которое было бы неизбежно, если бы туркам удалось отрезать их от леса. Турки сами увидели это, но было уже поздно. В лесу инсургентам нечего было опасаться нападения турецкой кавалерии, а пехота была для них не страшна.

Битва продолжалась, и гром выстрелов далеко разносился по лесу. Турки употребляли все усилия, чтобы проникнуть в чащу, но инсургенты мужественно отбивали все их нападения, и каждый шаг вперед стоил туркам потоков крови. Час проходил за часом, а бойцы полумесяца все еще не могли продвинуться вперед, и офицеры видели, что ряды их отрядов редеют от губительного огня противника.

Сам паша убедился наконец в безуспешности борьбы и отозвал свои войска. Ужасный план созрел в его голове, план, в случае удачи которого инсургенты были бы истреблены или отброшены с громадными потерями. Паша приказал кавалерии и пехоте занять опушку леса со всех сторон и велел вслед за тем артиллерии стрелять в ту часть леса, где скрывались инсургенты. Земля задрожала от грома выстрелов, и ядра посыпались на лес, дробя деревья и убивая инсургентов, искавших за ними защиты. Началась ужасная бойня. Избежавшие счастливо ядер и падающих деревьев падали под пулями турок, занимавших опушку леса, а спасшиеся от пуль гибли под саблями кавалеристов. Один из предводителей инсургентов был убит, но другому удалось наконец собрать в глубине леса остаток своего отряда. Мало-помалу собрались все уцелевшие, и к вечеру на поляне среди леса собралась третья часть отряда, остальные были или убиты, или тяжело ранены.

Несмотря на этот страшный урон, инсургенты не упали духом и единодушно требовали от вождя, чтобы тот вел их снова против турок. Они хотели во что бы то ни стало пробиться сквозь ряды врагов, чтобы соединиться с другими отрядами своих товарищей. Предводитель не противился их желанию и с наступлением ночи опять повел их к лагерю турок. Дружно бросились инсургенты на врагов, не ожидавших нападения, и ворвались в лагерь. Кровавый бой закипел между бойцами креста и полумесяца. Кто мог устоять против этого отчаянного мужества? Кто мог выдержать этот бешеный натиск? Турки смешались и дрогнули. Ничтожный отряд инсургентов проложил себе дорогу сквозь их ряды. Паша приказал было кавалерии остановить наступление врага, но было уже слишком поздно. Инсургенты успели уже пробиться сквозь ряды турок, хотя и ценой громадных потерь. Кавалерия пыталась было преследовать уходивших на соединение со своими инсургентов, но несколько залпов заставили ее отказаться от этого намерения.

Несколько инсургентов поспешили на то место, где они оставили заклинателя змей, чтобы излить на него свой гнев, хотя его слова и оправдались. Но этому несправедливому намерению не суждено было исполниться. У подножия дерева лежали только веревки, которыми был связан старик, а самого его не было. Нашли ли его турки и освободили, или ему удалось самому отвязаться, никто не мог этого сказать. Как бы то ни было, но заклинатель исчез.

IX

Реция и принц

Однажды вечером, вскоре после заката солнца, Черный Карлик проскользнула в развалины Кадри. Повсюду царила глубокая тишина, нарушавшаяся только треском бесчисленных кузнечиков. До сих пор Сирре не удалось еще узнать что-либо о судьбе Реции. Она перестала уже питать надежду, что той удалось избежать преследований Мансура и Лаццаро, и снова ею овладела мысль, что несчастная находится опять в чертогах Смерти.

Но несмотря на знание всех самых потаенных уголков этого ужасного места, все поиски Сирры были бесплодны. Это только усилило решимость Сирры защитить во что бы то ни стало несчастную. Она хотела своей любовью загладить все зло, которое принесла Реции ненависть Кадиджи.

Старая гадалка и не подозревала, что ее дочь нашла себе убежище так близко от нее, поэтому Сирра вышла из дома незамеченная матерью.

Добравшись до развалин, Черный Карлик стала внимательно рассматривать их, думая, где найти след Реции. В ту же минуту Сирра заметила, что к развалинам подходит Лаццаро с каким-то человеком, с которым он, по-видимому, горячо о чем-то разговаривал. Спрятавшись за развалившейся стеной, Сирра стала наблюдать за подходившими и узнала в спутнике грека Ходжу Неджиба, того самого, который в доме софта был в числе ее сторожей и которого она в последнее время часто видела у матери. По оживленности их разговора Сирра догадалась, что дело идет о чем-то важном, поэтому она решила следить за ними и, проникнув в середину развалин, добраться до зала Совета и подслушать у дверей. Для Черного Карлика, проворной и легкой, это было легко, и, проскользнув как змея сквозь расщелину стены, Сирра без труда добралась до зала Совета почти в одно время с греком и Ходжой Неджибом.

В зале Совета находился уже Мансур-эфенди. С того времени как он перестал быть шейх-уль-исламом, его честолюбие еще более возросло. Ничто не останавливало его в стремлении к власти. Все средства казались ему хороши для успеха его планов. Он не отступал даже перед кинжалом и ядом, чтобы только избавиться от тех, кто становился ему поперек дороги.

Сирра окаменела от ужаса, узнав из разговора Мансура с Лаццаро и Неджибом, что его ненависть простирается уже на Сади и что уже найдены убийцы, которые должны лишить его жизни вместе с великим визирем Махмудом-пашой.

– Сади-паша уже несколько дней как уехал, – сказал Лаццаро. – Куда и с каким поручением, этого я не мог никак узнать. Очевидно, тут есть какая-то тайна, тем более что паша уехал так неожиданно, что даже не успел побывать у принцессы.

– Продолжай следить. Он должен скоро вернуться, – приказал Мансур.

– Я принес тебе сведения о галатской гадалке Кадидже, могущественный баба-Мансур, – начал Ходжа Неджиб. – До сих пор тебе была неизвестна причина ненависти, которую питала Кддиджа к толкователю Корана Альманзору и всему его семейству. Теперь эта загадка разрешена.

– Говори, Ходжа.

– Я следовал твоему приказанию, могущественный и мудрый баба-Мансур, и в последнее время часто бывал у старой гадалки, – продолжал Неджиб. – Скоро я добился ее полного доверия, только об Альманзоре и ненависти к нему она продолжала упорно молчать. Но сегодня, благодаря опиуму, она выдала мне последнюю тайну, рассказала мне причину своей ненависти к Альманзору. Жадность побуждала ее к этому.

– Жадность? – спросил Мансур.

– Я давно уже знал, что Кадиджа не без причины ненавидит толкователя Корана и его семью, – заметил Лаццаро.

– Это открытие очень важно, мудрый баба-Мансур, – продолжал Неджиб. – Оно касается важной тайны, которая до этой минуты была от тебя скрыта. Старая Кадиджа знает о сокровище калифов могущественного дома Абассидов, последними потомками которых были Альманзор и его дети.

– Сокровище? – спросил мрачно Мансур.

– Да, мудрый и могущественный шейх! Сокровище, скрытое внутри одной пирамиды.

Мансур-эфенди был почти испуган словами Неджиба. Для него было очень неприятно, что о существовании сокровища калифов знает старая гадалка и что вдобавок об этом узнали Лаццаро и Неджиб. Однако он справился с овладевшим им волнением и принял презрительный вид.

– Глупости, – сказал он. – Пирамид так много. А сказала ли тебе Кадиджа, в которой из них лежит сокровище?

– Она искала и нашла ее. Она проникла даже внутрь ее, но не могла найти сокровища.

– Должно быть, благодаря опиуму она сделала все эти открытия?

– Нет, мудрый баба-Мансур, ты ошибаешься, – возразил Неджиб. – Опиум только развязал ей язык. Это сокровище – цель всех ее желаний, и уже целые десятки лет она употребляет все усилия, чтобы овладеть им.

– Значит, она еще не потеряла надежду?

– Нисколько. Это сокровище – для нее все. Для того чтобы присвоить его себе, она хотела истребить все семейство Альманзора.

– Присвоить? Значит, она уже нашла клад? – спросил Мансур.

– Она еще раз пыталась проникнуть внутрь пирамиды. Как я понял из ее слов, ей оставалось только проникнуть за одну стену, чтобы найти сокровище, и этого она не могла сделать.

– Этим и кончились ее попытки?

– До сих пор да. Но она нисколько не потеряла надежды и ждет только удобного случая, чтобы…

– Исполнить свое безумное намерение, – прервал Мансур-эфенди. – Эта гадалка, должно быть, помешалась, и на это надо обратить внимание, так как она может причинить много бед, если будет гадать не в полном разуме.

– Она не помешана, мудрый и могущественный баба-Мансур.

– Очень часто случается, что сумасшествие незаметно, но тем не менее оно существует. Надо присматривать за гадалкой, приведите ее сюда, она, не колеблясь, последует за вами, а здесь вы поручите Тагиру смотреть за ней.

Мансур хотел захватить в свои руки Кадиджу и при ее помощи попытаться найти сокровище калифов и затем, когда не будет более в ней надобности, сделать ее навек немой.

Сирра слышала весь разговор, происходивший в зале Совета, и, таким образом, также узнала, отчего мать ее с такой ненавистью преследовала Альманзора и его детей. Выйдя осторожно из развалин, Сирра спряталась за кустом у входа в чертоги Смерти, откуда ей можно было видеть ведущую в развалины дорогу. Было уже совершенно темно.

Прошло не более часа, как Сирра снова услышала шаги и голоса и увидела приближавшихся Лаццаро и Неджиба в сопровождении ее матери. Старая гадалка, очевидно, и не подозревала о грозящей ей опасности, так как она спокойно следовала за своими спутниками и, по-видимому, была в лучшем расположении духа. Скоро все трое подошли так близко, что Сирра могла расслышать их разговор.

– Да, мой сыночек, – говорила Кадиджа, – там ты найдешь прекрасную Рецию, которую ты так давно ищешь.

Сирра стала жадно прислушиваться. К несчастью, она не могла расслышать названия места, где спряталась Реция.

– Как ты могла это узнать? – спросил Лаццаро.

– Хи-хи! От меня ничего не скроется! – засмеялась старуха. – То, что я сказала, верно, иди – и ты найдешь ее там. Что это, разве мы не идем к башне?

– Нет, мы пройдем тут, – отвечал грек.

– Здесь я еще ни разу не была, сыночек.

В эту минуту они поравнялись с кустом, за которым сидела Черная Сирра, и вскоре исчезли в темных переходах развалин. Кадиджа все еще не подозревала, что через мгновение она будет уже заключена в тюрьму, откуда ей не суждено выйти живой. Смерть ожидала ту, которая так часто употребляла ее как орудие для выполнения своих замыслов. Наказание постигало преступницу скорее, чем кто-либо мог предвидеть.

Сирру больше всего беспокоило, что ей не удалось расслышать названия места, где скрывалась Реция, и поэтому она решилась ожидать возвращения грека, так как была уверена, что он тотчас же отправится на поиски Реции. Следуя за Лаццаро, Черная Сирра могла, таким образом, найти пропавшую дочь Альманзора.

Не прошло и четверти часа, как Лаццаро и Неджиб показались снова, разговаривая между собой и смеясь над испугом и криками старой гадалки, слишком поздно узнавшей, что она попала в западню.

У входа они расстались, и грек пошел через открытое поле по направлению к берегу Босфора. Поле было совершенно открыто, не было ни малейшего деревца или кустарника, за которым можно было бы скрыться, поэтому Сирра, несмотря на глубокий мрак, могла следовать за Лаццаро только с чрезвычайной осторожностью и на большом расстоянии. Пройдя мимо павильона принца, Лаццаро направился к полотну железной дороги. Вдали виднелся огонек, и к нему-то, казалось, и шел грек.

Подойдя ближе, Сирра увидела, что свет виднелся в окне домика железнодорожного сторожа. Реция должна была быть тут или по крайней мере обитатели домика могли указать, где найти ее.

Когда грек подошел к домику, Сирра остановилась и, припав к земле, чтобы не быть замеченной, стала наблюдать за каждым его движением. Лаццаро подошел к окну, в котором виднелся свет, и заглянул в него, затем он обошел домик с другой стороны и заглянул в противоположное окно. Вслед за тем он отошел от домика и пошел по направлению к Скутари.

Подождав несколько минут и видя, что грек не возвращается, Сирра пошла к хижине и тогда увидела, что было причиной поспешного ухода грека. Какой-то человек, должно быть, сторож, вышел из домика и обошел вокруг него. Не найдя ничего подозрительного, сторож вернулся в хижину; дверь заперли, и свет погас.

Тогда Сирра проскользнула к окну и тихо постучала. Обитатели домика, вероятно, крепко спали, так как внутри не послышалось никакого движения.

– Реция! Ты здесь? – спросила Сирра. Внутри домика послышался шепот.

– Реция! Милая Реция! – продолжала, повысив голос, Сирра. – Скажи мне, тут ли ты? Это я, твой друг, Черная Сирра.

Окно отворилось, и показалась голова Реции.

– Слава Аллаху! Это ты! – вскричала Сирра вне себя от радости. – Наконец-то я снова тебя вижу, дорогая моя Реция.

– Как же ты меня нашла? – спросила Реция, узнавая Сирру.

– О, как я рада, что нашла тебя!

Обменявшись несколькими словами со старой Харрем, Реция отворила дверь и вышла из хижины. Вкратце Сирра поспешила рассказать ей обо всем случившемся в последнее время и особенно предостерегала от грека, которому стало известно, где она укрывается. Узнав, что у Реции есть ребенок, Сирра пришла в восторг и начала прыгать как дитя. Просьбы были так настоятельны, что Реция наконец сдалась и вынесла из хижины сына, видеть которого непременно хотела бедная девушка.