История маленького лорда

Граф откинулся на спинку кресла. Он уж никак не мог сказать, чтобы родственники ему нравились. Он всегда с ними ссорился, выгонял из своего дома, бранил их, и они его ненавидели.

– Каждый мальчик любит своего деда, – продолжал маленький лорд, – особенно такого доброго, как вы…

Странный огонь блеснул в глазах старика.

– О! – сказал он. – Разве я был добр к тебе?

– И как еще! – оживленно отвечал Седрик. – Я вам очень благодарен за Бриджит, за торговку и за Дика.

– Бриджит! Торговка! Дик! – воскликнул граф.

– Да, – пояснил Седрик, – это для них вы дали мне денег, то есть велели мистеру Хэвишему дать мне их.

– Гм, – промычал граф. – Понимаю. Деньги, которые ты мог потратить как захочешь. Ну, расскажи, что ты на них купил? Я хочу знать, на что ты их потратил.

Старик сдвинул свои густые брови и строго смотрел на мальчика.

– Вы, наверное, не знаете о Бриджит, о торговке яблоками и о Дике. Я забыл, что вы так далеко от них живете. Это мои друзья. Видите, Майкл был очень болен…

– Кто такой Майкл?

– Муж Бриджит.

И мальчик рассказал всю историю несчастной семьи.

– Гм, так вот что ты решил сделать для себя. А что еще?

Дугл в это время сидел возле высокого стула и, часто оборачиваясь, смотрел на Седрика. Это был важный пес, и не в его привычках было сразу же проникаться доверием к кому бы то ни было. Граф не терял его из виду и изумлялся, что животное смирно сидит около ребенка.

А Дугл еще раз дружелюбно взглянул на маленького лорда и положил свою львиную голову ему на колени. Седрик стал гладить этого нового друга.

– А вот Дик, – продолжал он, – тот вам непременно понравился бы, он такой трудолюбивый! Он чистил сапоги на улице.

– Как? И ты был с ним знаком? – спросил граф.

– Он мой давнишний приятель, правда, не такой старый, как мистер Гоббс, но давнишний. Он на прощанье подарил мне вот это. – Седрик вынул платок и развернул его. – Я буду беречь его всегда-всегда. Его можно носить на шее или держать в кармане. Он его купил на первые деньги, которые выручил, когда я помог ему откупиться от Джека и подарил ему новые щетки. Мистеру Гоббсу я купил золотые часы и велел вырезать на крышке слова: «Мистеру Гоббсу от его самого старинного друга, лорда Фаунтлероя». Это чтобы он вспоминал меня. А когда я смотрю на платок, то вспоминаю Дика…

Трудно описать впечатление, произведенное этими рассказами на благородного графа Доринкорта! Его нелегко было удивить чем-нибудь, он слишком хорошо знал жизнь, – но то, что он услышал от внука, было для него настолько непонятно, что у старика перехватило дыхание. До сих пор он никогда не интересовался детьми, он был так поглощен собственными развлечениями, что на детей у него времени не хватало. Он не обращал внимания на сыновей, когда те были маленькие, хотя помнил, что отец Седрика был сильный, красивый мальчик. Всех детей вообще он считал надоедливыми существами, которых надо построже держать в руках. Старшие сыновья сильно досаждали ему тем, что учителя беспрестанно на них жаловались, один только младший, отец Седрика, учился хорошо и вел себя прилично, но жестокосердного графа раздражало, что он лучше своих братьев, и он каждый день придирался к мальчику.

Внука своего граф Доринкорт вызвал из Америки вовсе не из родственной нежности, а из тщеславия, желая воспитать будущего наследника по-своему. В ожидании его приезда старик сильно волновался и заранее злился, думая, что к нему привезут полудикого грубого американца, с воспитанием которого ему, пожалуй, придется еще много повозиться. Каково же было удивление старого графа, когда он увидел приятного и воспитанного мальчугана, а что всего удивительнее, старый граф привык к тому, что все боятся его, и предполагал, что внук тоже оробеет, но оказалось, мальчик уверен, что дедушка – его истинный друг.

А Седрику и в голову не приходило, что он произвел такое отрадное впечатление на себялюбивого, черствого старика.

Дед расспрашивал внука о его жизни в Нью-Йорке, о его друзьях и слушал, не спуская глаз с ребенка. Маленький лорд охотно отвечал на все вопросы, рассказывал ему про Дика, про Джека, про торговку и про мистера Гоббса, описывал республиканские митинги. Он дошел до революции и Четвертого июля и вдруг, что-то вспомнив, остановился.

– Что случилось? – спросил дед. – Почему ты не продолжаешь?

Маленький лорд завозился на стуле: ему стало неловко.

– Я вдруг подумал, что этот разговор наверное вам неприятен, – отвечал он. – Может быть, кто-нибудь из ваших участвовал в войне?.. Я забыл, что вы англичанин…

– Можешь продолжать, никого из моих там не было. Ты забываешь, что ты сам англичанин.

– О, нет, – быстро возразил Седрик, – я американец.

– Ты – англичанин! – жестко повторил старик. – Твой отец был англичанин.

Его развлекал этот спор, но Седрик был недоволен и покраснел до корней волос.

– Я родился в Америке, – протестовал он, – а кто родился в Америке, тот американец. Извините, что я возражаю вам, – прибавил он учтиво, – но мистер Гоббс сказал, что, если будет война, я… я должен стоять за американцев.

Граф сухо улыбнулся.

– За американцев? – переспросил он.

Он ненавидел все американское, но его забавлял этот маленький патриот, и он подумал, что со временем из него может выйти хороший англичанин.

Они не успели еще потолковать о революции, как пришли доложить, что подан обед.

Седрик встал, подошел к деду и, взглянув на его больную ногу, спросил:

– Хотите, я помогу вам? Вы можете опереться на мое плечо. Когда мистер Гоббс ушиб ногу о бочку с картофелем, он всегда опирался на меня.

Высокий лакей чуть не засмеялся, рискуя потерять за это место. Он всегда служил в аристократических домах и никогда не позволял себе улыбаться в присутствии господ. Теперь он с трудом удержался и только тем и спасся, что уставился на одну из картин.

Старый граф окинул глазами внука с головы до ног:

– Ты думаешь, что будешь в силах меня удержать?

– Полагаю, что да, – отвечал Седрик. – Я очень сильный, ведь мне семь лет. Вы можете одной рукой опереться на палку, а другой на мое плечо. Дик говорит, что у меня очень крепкие мускулы для моих лет.

Седрик сжал кулак и согнул руку, чтобы показать мускулы, он это сделал с таким серьезным лицом, что лакей опять принялся разглядывать картину.

– Хорошо, – сказал граф, – попробуем…

Седрик подал палку и помог ему встать. Обыкновенно лакей делал это, и старик всегда яростно ругался, когда чувствовал приступы подагры. Теперь же он молчал, хотя нога болела. Ему хотелось испытать мальчика. Медленно встав, он положил руку на детское плечо, мальчик осторожно сделал шаг вперед и зорко следил за движениями больной ноги подагрика.

– Обопритесь сильнее на меня, – сказал он, – я пойду тихонько…

Капризный старик дал ему почувствовать всю свою тяжесть и нарочно налегал больше на его плечо, чем на палку. После нескольких шагов лицо маленького лорда все вспыхнуло, сердце так и застучало, но он подбадривал себя, помня о том, что Дик похвалил его мускулы.

– Не бойтесь, – твердил он, – мне ничего… если… если недалеко идти.

До столовой было действительно недалеко, но маленькому лорду показалось, что они идут ужасно долго. Рука на его плече становилась все тяжелее с каждым шагом, дышалось все труднее, но он не думал сдаваться.

– Вам очень больно? – спрашивал он у деда. – А вы держите больную ногу в воде с горчицей? Мистер Гоббс всегда ставил ногу в горячую воду. Арника[6] тоже хорошее средство.

Лакей и огромная собака следовали за ними; лакей смотрел с изумлением на мальчика, который, напрягая все силы, стойко переносил такую тяжесть. Граф тоже бросал удивленные взгляды на раскрасневшееся личико внука.

Наконец они вошли во внушительную столовую, дотащились до стула, и граф уселся. Седрик вынул красный платок, подаренный Диком, и утер им лоб.

– Как сегодня жарко! – заметил он. – Вероятно, вы топите камин из-за вашей ноги, но мне кажется, немного жарко.

– Тебе тяжело было идти, – сказал граф.

– О, нет! Мне было не тяжело, но жарко… впрочем, летом всегда жарко… – И он опять вытер свои мокрые кудри красным платком.

Место маленького лорда было напротив деда, на другом конце стола. Стул ему был не по росту, и вообще все: большая комната, высокие потолки, массивная мебель, огромная собака, высокий лакей и сам граф – были таких размеров, что мальчик среди них казался крошечным.

Хотя граф был одинок, он жил роскошно, и обед был богато сервирован. Странно смотрелась огромная комната с лакеями, безмолвно стоящими вокруг стола, уставленного яркими свечами, сверкающим серебром и стеклом, с суровым стариком во главе стола и крошечным мальчиком напротив. Граф был страшно требователен к еде, хотя сам мало ел, сейчас же аппетит его был лучше, может быть, оттого, что он не злился и думал о другом. Внук занимал его мысли, граф смотрел на него через стол и заставлял говорить. Никогда граф не представлял, чтобы разговор ребенка мог его развлечь. Но маленький лорд забавлял и удивлял его – старик не мог забыть, как твердо мальчик вынес его тяжесть.

– Вы не всегда надеваете свою дворянскую корону? – почтительно спросил Седди.

– Нет, – отвечал граф улыбаясь, – она мне не к лицу.

– Мистер Гоббс говорил, что будто вы всегда ее носите, но потом подумал и прибавил, что вы ее, вероятно, снимаете, когда надеваете шляпу.

– Да, я ее иногда снимаю.

Один из лакеев вдруг странным образом закашлялся, закрывая рот рукой.

Седрик первый кончил обед и, прислонившись к спинке стула, осматривал комнату.

– Вы должны гордиться вашим домом, – сказал он. – Какой он великолепный! Я не видел таких… Правда, мне только семь лет, и я вообще мало видел…

– Ты думаешь, я могу гордиться своим домом? Да?

– Конечно, всякий им гордился бы. Я бы точно гордился, если бы он был мой. Какой у вас парк! Какие деревья! Как листья шелестят! – Он замолчал на мгновенье и потом прибавил: – Но не слишком ли он большой для двоих?

– Разве ты находишь, что он слишком велик?

– Нет, но мне кажется, что если бы мы не жили дружно, то было бы очень скучно…

– А как ты думаешь, мы будем друзьями?

– О, да! Мистер Гоббс и я, мы были большие друзья. Я его любил больше всех, кроме моей дорогой.

Брови старика сдвинулись.

– Кто это – дорогая?

– Это моя мама, – тихо ответил маленький лорд.

Ему уже пора было спать, и он немного устал. Различные впечатления утомили его, и он вспомнил, что первый раз в жизни будет спать в доме, где нет его матери. Он думал все о ней, ему не хотелось больше говорить, и граф заметил, что на лицо его набежала грустная тень. Но Седрик все-таки бодрился, и, когда после обеда они возвращались в библиотеку, он опять подставил деду плечо, и рука старика уже давила не так сильно.

Когда лакей ушел, маленький лорд сел на ковер против камина, около собаки, и молча гладил ее.

Граф наблюдал за ним: глаза мальчика казались грустными и задумчивыми, раза два он тяжело вздохнул.

– Фаунтлерой, о чем ты думаешь? – спросил граф.

Маленький лорд поднял глаза и сделал усилие, чтобы улыбнуться.

– Я думаю о моей дорогой и… и лучше я встану и похожу по комнате.

Он поднялся, положил руки в карманы и стал ходить взад и вперед; губы его были сжаты, на глаза навернулись слезы, но он высоко держал голову и ходил твердым шагом. Дугл шел за ним по пятам и тревожно посматривал на мальчика. Маленький лорд положил руку на голову собаки.

– Хороший пес, – сказал он. – Это уже мой друг: он понимает меня.

– Да что с тобой? – спросил граф. Он видел, что на ребенка навалилась тоска по дому, но он храбро старается себя пересилить, и это нравилось графу. – Подойди сюда, – сказал он.

Мальчик подошел.

– Я никогда не отлучался из дому, – проговорил он тихо. – Как-то странно ночевать не дома, а в чужом замке. Но дорогая недалеко отсюда – она велела не забывать этого. И притом мне уж семь лет, я большой и могу глядеть на ее портрет.

Он вынул из кармана темно-лиловый бархатный футлярчик.

– Вот он. Надо нажать пружину, крышка откроется, и внутри она!

Маленький лорд стоял рядом с графом и доверчиво прижался к его руке.

– Вот она, – повторил он, улыбаясь, когда футлярчик открылся.

Старик нахмурился, он не хотел смотреть и все-таки невольно взглянул на портрет: это было прелестное, почти детское лицо, до того похожее на сына, что граф вздрогнул.

– Ты очень ее любишь? – спросил он.

– Очень, – кротко отвечал ребенок. – Я ее очень люблю. Мистер Гоббс мой большой друг, и Дик, и Бриджит, и Мэри, и Майкл – они все мои друзья, но дорогая – мой самый лучший друг, мы друг другу все говорим. Отец оставил ее мне, чтобы я ее берег, и когда я вырасту, буду ради нее работать…

– А что ты собираешься делать? – спросил дед.

Маленький лорд сел на ковер и задумался, не выпуская портрета из рук.

– Я думал завести торговлю, как мистер Гоббс, но я предпочел бы быть президентом.

– Мы лучше пошлем тебя в Палату Лордов, – ответил дед.

– Пожалуй, если это хорошее ремесло и если меня не выберут в президенты. Держать лавку скучновато.

Граф молчал и не сводил глаз с внука. Множество новых мыслей одолевало его. Дугл спал, положив голову на лапы.

Через полчаса вошел мистер Хэвишем. В комнате было тихо. Граф выпрямился, когда поверенный подошел к его креслу, и сделал знак рукой: маленький лорд спал на полу около огромной собаки, положив руку под свою кудрявую головку.

6. Граф и его внук

Маленький лорд не почувствовал, как его отнесли в спальню и уложили в постель. Проснувшись на другой день утром, он услыхал треск дров в камине и чей-то шепот.

– Осторожнее, Доусон, ничего ему не говорите, почему она не с ним. Он не должен этого знать, – говорил кто-то.

– Если на то воля милорда, – отвечал другой голос, – то, конечно, никто ослушаться не посмеет. А все-таки, между нами говоря, очень уж жестоко разлучать такую молоденькую госпожу с ребенком, хоть он и родился знатным. Джеймс и Томас говорили вчера в людской, что они никогда ничего подобного не видали: сидит семилетний мальчуган за столом и разговаривает с графом вежливо и в то же время свободно, как со своим лучшим другом, – а все знают, что подчас этот друг угостит тебя такой бранью, что кровь в жилах стынет… Меня и Джеймса позвали, чтобы отнести ребенка наверх. Поверите ли, он, как ангел небесный, лежал на руках Джеймса: щечки разрумянились, головка немного свесилась, а кудрявенькие волосики рассыпались по плечам. Ангелок да и только! Кажется, сам милорд им любовался: «Осторожнее, говорит, Джеймс, не разбудите его!..»

Седрик открыл глаза, повернулся и увидал двух женщин. Просторная и высокая комната, вся залитая солнцем, светлые обои, мебель, обитая ситцем в мелкий цветочек, окна, увитые снаружи плющом, – все это понравилось Седрику. Женщины подошли к нему. Одна из них была миссис Меллон, экономка, а другая – женщина средних лет с добродушным лицом.

– Доброе утро, милорд! – сказала миссис Меллон. – Как спалось?

Маленький лорд потер глаза и улыбнулся.

– Доброе утро! – отвечал он. – Как я здесь оказался?

– Вас принесли сюда вчера, когда вы внизу заснули, – сказала экономка. – Это ваша спальня, а вот – няня Доусон к вашим услугам.

Седрик сел на кровати и подал руку миссис Доусон.

– Здравствуйте, миссис Доусон, – сказал он, – очень вам благодарен, что вы взялись заботиться обо мне.

– Зовите ее просто Доусон, милорд, она привыкла, чтобы ее так звали, – заметила с улыбкой экономка.

– Мисс Доусон или миссис Доусон? – спросил маленький лорд.

– Просто Доусон, – подхватила няня, сияя от удовольствия. – Ни мисс, ни миссис! Господь с вами! Не хотите ли встать? Я вас одену, а после вы будете завтракать в детской…

– Я привык сам одеваться, – отвечал Фаунтлерой. – Дорогая меня приучила одеваться без посторонней помощи. Дорогая – это моя мама. У нас была одна прислуга, Мэри, которая все в доме делала – и стирала, и все, – так нельзя было обременять ее работой. Я и мыться могу сам, вы мне только немного помогите: трудно застегивать все пуговицы…

Женщины переглянулись.

– Доусон все сделает, что вы прикажете, – сказала миссис Меллон.

– Ну конечно! – вставила Доусон. – Одевайтесь сами, если хотите, а я постою возле вас и помогу, когда нужно.

– Благодарю вас, – отвечал маленький лорд.

Доусон очень ему понравилась, и, пока он мылся и одевался, он успел уже подружиться с ней и узнал от нее много интересного. Ее муж был солдат, и его убили в настоящем сражении, а сын матрос и сейчас находился в плавании; он видел пиратов и дикарей, турок и китайцев, привозил матери раковины и кусочки кораллов, которые хранятся у нее в сундуке, – Доусон обещала показать их Седрику. Еще он узнал, что она всю жизнь служила няней у многих детей, а последнее время ходила за маленькой леди Воган.

– Она родственница ваша, милорд, – добавила Доусон, – и, может быть, когда-нибудь вы с ней познакомитесь…

– Неужели? Я буду очень рад, – сказал Седрик. – Я никогда в жизни не играл с девочками, но я люблю на них смотреть.

Его повели завтракать в соседнюю комнату, такую же большую, как спальня, и Доусон сказала ему, что есть еще третья комната для него.

– Я слишком мал, чтобы жить в таком большом замке и иметь столько больших комнат, как вы думаете, Доусон?

– Вам это странно поначалу, но скоро привыкнете и вам тут понравится.

– Конечно, здесь очень красиво, – вздохнул маленький лорд, – но было бы гораздо лучше, если бы дорогая была со мной. Мы всегда утром вместе завтракали, и я клал сахар и наливал сливки ей в чай и передавал бутерброд.

– Но ведь вы можете ее видеть каждый день, – утешала Доусон. – Вы сначала погуляйте здесь, посмотрите лошадей и собак, а потом обо всем ей расскажите. Одна лошадка, я знаю, вам очень понравится…

– А тут есть лошади? – спросил мальчик. – Я их очень люблю. Я так любил Джима, он возил тележку мистера Гоббса.

– Погодите! Вы все это потом увидите, а теперь ступайте-ка поглядите на соседнюю комнату!

– А что там такое?

– А вот позавтракайте прежде и увидите, – отвечала таинственно Доусон.

Это подстрекнуло любопытство Седрика, он поспешил покончить с завтраком, соскочил со стула и сказал:

– Я сыт, можно мне пойти в другую комнату?

Доусон молча кивнула и отворила дверь. Заглянув в комнату, мальчик застыл от восторга на пороге и не мог вымолвить ни слова. Комната была такая же большая, как и другие, но мебель не такая тяжелая, занавески и ковры светлые, на стенах полки с книгами, а на столах всевозможные игрушки, Седрик такие видел только в витринах игрушечных магазинов в Нью-Йорке.

– Эта комната, кажется, для мальчика, – проговорил он наконец, задыхаясь от волнения. – Чьи же это игрушки?

– Все ваши, подойдите посмотрите.

– Мои?! – воскликнул он. – Но как же? Кто их дал мне? – И он бросился вперед. – Дедушка! Я знаю, это дедушка подарил их мне! – закричал он в восторге.

– Да, это подарок милорда, – сказала Доусон, – и если вы будете пай-мальчик, то он вам даст все, что ни попросите.

Седрик принялся рассматривать игрушки и беспрестанно твердил, что другого такого доброго дедушки, как у него, не может быть на свете.

Няня неуверенно улыбнулась и промолчала. Она только недавно поступила в услужение в замок, но успела уже наслушаться от остальной прислуги, до чего же тяжелый нрав у старого графа. Лакей Томас своими ушами слышал, какое приказание он отдавал Хэвишему насчет Седрика:

– Дайте ему полную волю, заставьте его комнаты игрушками – пусть забавляется, чем хочет. Он скоро забудет мать. Все дети такие!..

Однако старик ошибся: мальчик оказался совсем не таким, каким его ожидал увидеть граф. Милорд плохо провел ночь и все утро не выходил из комнаты. После полудня он послал за внуком. Седрик сейчас же прибежал; дед издали слышал, как ребенок вприпрыжку спускался с лестницы; в библиотеку он вбежал раскрасневшийся и оживленный.

– Я ждал, когда вы позовете меня, – сказал Седрик деду. – Я давно готов. Очень благодарен вам за все, что вы мне подарили! Я все утро играл.

– Что же, нравятся тебе игрушки?

– Очень! Даже не могу сказать, до чего они мне нравятся! – Лицо мальчика так и сияло. – Там есть одна игра, вроде бейсбола, но только настольного, я старался научить Доусон, но у нее не получилось – она же никогда в эту игру не играла, а я наверное плохо объяснил правила. А вы, дедушка, умеете играть в бейсбол?

– Боюсь, что нет, – отвечал граф. – Это американская игра, не так ли? Что-то вроде крикета?

– Я никогда не играл в крикет, но мистер Гоббс водил меня смотреть, как играют в бейсбол. Это такая захватывающая игра! Может быть, принести ее? Вдруг вам понравится, и вы забудете про свою ногу. Очень она сегодня болит?

– Больше, чем я бы желал…

– Тогда, пожалуй, это вас не отвлечет, как вы думаете? Но если хотите, я вам покажу, как играют.

– Ступай, принеси игру, – сказал граф.

Это было нечто совершенно новое для старика – играть с ребенком, но именно эта новизна развлекала его. Он усмехнулся, когда Седрик вернулся с ящиком.

– Можно придвинуть столик поближе к вам? – спросил мальчик.

– Позвони Томасу, он придвинет стол…

– Зачем? Стол не такой тяжелый, я сам могу его придвинуть.

– Хорошо, – ответил граф и с улыбкой стал следить за движениями внука, готовившегося к игре с живейшим вниманием. Он придвинул стол, открыл ящик и начал расставлять фишки.

– Это очень интересно. Черные могут быть ваши, белые – мои. – И Седрик с воодушевлением принялся объяснять правила деду.

Они начали играть. Седрик был вполне поглощен игрой, он объяснял графу каждый ход, а того чрезвычайно забавлял маленький учитель. Если бы неделю назад милорду сказали, что он, забывая подагру и дурное расположение духа, будет играть с ребенком, – он ни за что не поверил бы. Но на самом деле он так увлекся, что не заметил, как отворилась дверь и Томас доложил, что пришел мистер Мордэн – священник местного прихода.

Картина, представшая перед глазами гостя, привела его в такое изумление, что он попятился назад и чуть не сшиб с ног Томаса.

Мистер Мордэн ужасно не любил обращаться к знатному хозяину замка с просьбами. Старый граф терпеть не мог разговоров о нуждах церкви и о бедности арендаторов, за которых его преподобие стоял горой и постоянно ограждал их от жестокого землевладельца. Если в день прихода священника граф сильно страдал от подагры, он прямо заявлял, что ни о чем знать не хочет; когда же ему было лучше, он давал иногда денег на бедных, но при этом умудрялся наговорить кучу грубостей и ругательски ругал весь приход. За все годы, что мистер Мордэн был священником в Доринкорте, он не помнил, чтобы граф по собственной воле хотя бы раз помог несчастным или сказал бы хоть одному человеку доброе слово.

В этот день священник пришел по экстренному случаю и входил в библиотеку со страхом и трепетом, зная, что благородный лорд уже несколько дней сильно страдает от подагры, и слухи о его ужасном настроении доходили через прислугу в мелочную лавку, а оттуда разносились по всему поместью.

Была еще причина, которая увеличивала робость священника. Все слышали, в какое бешенство пришел старый граф при известии о женитьбе младшего сына на американке. Жестокое его обращение с покойным капитаном, которого все фермеры и прислуга в замке любили, нескрываемая ненависть старика к скромной невестке и твердое намерение никогда не признавать своего единственного внука потому только, что его мать американка, – все это было известно всей округе. В Доринкорте не умолкали толки о том, что гордый граф, потеряв двух сыновей, вынужден был наконец вызвать из Нью-Йорка маленького своего наследника, которого заранее считал невоспитанным, грубым янки, кто не принесет чести его знатному роду. «Поделом ему, старому коршуну, – рассуждали между собой лакеи, конюхи, садовники и женская прислуга. – Чего можно ожидать от мальчика, воспитанного в бедности, в Америке?»

Когда его преподобие подходил к замку, он вспомнил, что малолетний наследник приехал накануне. Девять шансов против одного, что опасения графа оправдались и что он теперь в припадке гнева готов сорвать зло на первом попавшемся. Каково же было его удивление, когда Томас распахнул дверь и он услыхал веселый смех ребенка.

Граф сидел в своем кресле, больная нога покоилась на стуле. На низеньком столике перед ним лежала доска с какой-то новой игрой, а мальчик с веселым, оживленным лицом стоял, прислонившись к здоровой ноге старика, и, смеясь, кричал:

– Все! Теперь вы проиграли, дедушка!

В эту минуту играющие услыхали, что кто-то вошел.

Граф оглянулся и нахмурился, но мистер Мордэн заметил, что при этом его взгляд не был так суров, как обыкновенно, и что он как будто забыл рассердиться.