bannerbanner
Шпион неизвестной родины. Роман
Шпион неизвестной родины. Роман

Полная версия

Шпион неизвестной родины. Роман

Язык: Русский
Год издания: 2016
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 4

Я перебирал мысленно формы, которые могли бы вместить в себя столь важное действо как предложение о браке. Где? Какими словами? Что делать потом, когда все точки над i будут расставлены? Было над чем поломать голову. В конце концов я остановился на варианте что ни на есть простом: мы идём в кафе (ресторан), я надеваю парадный костюм («к обеднешный» – говорил отец), мы заказываем скромный ужин, бутылку шампанского, и перед тем как приступить к трапезе, я говорю ей: «Знаешь, любовь моя, пока ещё нам не принесли… Выход-ка за меня замуж.»

Вот вроде как между прочим я и сделаю предложение. Я мог позволить себе ресторанный ужин. Во времена директивных цен эти «предприятия общественного питания» ломились от посетителей, по вечерам у дверей их выстраивались очереди, и если не заказал заранее столик, то час-два рисковал простоять под дождём или на морозе. Самым ценным знакомством был швейцар, который, увидев через стекло знакомую просительную улыбку, отмыкал засов и протягивал руку в приоткрытый дверной проём, чтобы взять тебя за лацкан и осторожно втянуть внутрь на глазах у потрясённой очереди. И ты сначала проскальзывал один, а девушка (друг) ещё оставались там, на улице, и вы отходили к вешалке, подальше от глаз, ты вкладывал в подставленную ладонь одну, две, три ассигнации, в зависимости от их достоинства и общего положения дел на рынке услуг, швейцар вновь направлялся к двери и вновь отмыкал её и в образовавшуюся щель спрашивал у толпы: «Кто с Володей?» И тот кто был «с Володей» протискивались внутрь и расплывались в блаженной истоме от сознания собственной избранности, тепла и предвкушения гастрономических наслаждений.

Теперь же я предпочёл не рисковать. Я заказал два места в «Астории» и позвонил Белоснежке. На этот раз она остановилась у замужней подруги, обременённой двумя детьми и престарелыми родителями, и хотя квартира, я знал, большая, являться туда, возмущать спокойствие большого семейства я не чувствовал себя вправе. В других случаях в нашем распоряжении был свой ключ, мы приходили по возможности так, чтобы никого не было дома, и, оказавшись наедине, устремлялись, говоря языком старой доброй литературы, в объятия Эроса. Не хочу много распространяться на эту тему, всякий может подставить сюда свой личный опыт, тем более что состязаться в описаниях такого рода с классиками современности мне просто-напросто не под силу. Только одно следует заметить: моя возлюбленная оказалась много опытнее меня. До поры я решил не задавать вопросов, отнеся данное обстоятельство на счёт женского – материнского – инстинкта, ведущего в любовном мире своими путями. Я не был невинным мальчиком, но обрушенная на меня эротическая фантазия, жаждущая претворения здесь и сейчас, – она была чем-то ошеломляюще новым по сравнению с моим предшествующим опытом, ограниченным несколькими случайными встречами, как правило, оставлявшими привкус чего-то незавершённого и глухую тоску. Не будет преувеличением сказать, что моя романтическая влюблённость, зародившаяся «в лесах» (отцовское – шутливое), после нашей первой интимной встречи обратилась подлинной страстью, когда плоть говорит существенно больше разума, а иногда по-настоящему вопит, доходя до истерики. Вполне понятно, что здесь видится только один выход – завладеть источником и причиной страсти. Всё очень просто. Восхитительная ошибка!

И вот мы в «Астории». Ковры и пальмы на месте. Знакомые швейцары. Доверительно склонившись, метрдотель говорит: сегодня не будет музыки. Тем лучше. Нам не до танцев. После ужина мы поедем знакомиться с моими родителями, а потом ещё надо будет проводить невесту до дома – в том случае, если она не сочтёт возможным остаться на ночь – и вообще остаться у меня. Что до формальностей, то они не замедлят быть. И разве так важно – пройти в анналах гражданского состояния? (К вопросу о родителях.) У меня отдельная комната, правда что, не запирается изнутри, но это сущие пустяки по сравнению с тем как мы рисковали быть застигнутыми хозяевами на чужой территории.

Мы сделали заказ. Не припомню, что это было. Шампанское. Салат. Мясо. Официант ещё какое-то время постоял в суровом ожидании, и я добавил кофе с мороженым. Пора было приступать к делу.

Белоснежка с интересом разглядывала интерьер, она впервые оказалась в большом, «настоящем» ресторане. Но и тут была «как в своей компании». К тому времени я успел выяснить, что свои наряды она шьёт сама – это позволяло ей всегда немного опережать моду и таким образом быть настоящей модницей. Сегодня, застигнутая врасплох моим замыслом, она не выглядела нарядной и вообще казалась одетой с чужого плеча. Какое-то бесформенное синее платье, больше похожее на халат, туфли на «микропоре». Я был слегка разочарован и мысленно укорил себя за то что «сочинил экспромт». Но даже в этом простеньком одеянии («для Лубянки» – я неудачно пошутил) Белоснежка оставалась Белоснежкой. Не преувеличу – на нас были устремлены взоры всех мужчин, и даже те что пожаловали с дамами вроде как бы сидели одновременно и за нашим столом – в таком напряжённом перекрестии взглядов мы оказались. Я понял, что место, выбранное мной для столь ответственного акта, могло бы быть и получше, и чтобы совсем не утерять задор, кинулся в пропасть на лёгких крылышках домашней заготовки:

– Вот что, любовь моя, пока ещё нам не принесли… Выходи-ка за меня замуж.

Надо было видеть её реакцию! Мы сидели рядом, бок-о-бок, за длинным восьмиместным столом, у зашторенного окна. Прежде чем вымолвить нелепое предложение, я отгородился спиной, насколько было возможно, от соседей слева; два места напротив были ещё не заняты, никто кроме нас самих не мог быть свидетелем моего провала.

А это был именно провал. Белоснежка рассмеялась так громко, что все присутствующие в зале, уверен, с возросшим любопытством обратились к нам; я поторопился прикрыть ладошкой обворожительный смеющийся ротик. Совсем некстати, как часто случается, подумал: её наряд, показавшийся мне простецким, не иначе, «последний писк» чудаковатой моды. Когда я наконец отнял руку, она уже не смеялась. Мне показалось, она готова заплакать. Смех и плач – из одного ряда, они так плавно могут перетекать друг в друга, что впору сделать их образцом толерантности. Я не ошибся. Губы её смешно скривились, по щекам поползли слёзы, крупные как дождевые капли в майский ливень. Она даже не пыталась их вытирать. Мой носовой платок, пущенный в дело, немедленно пропитался влагой; одновременно вытирая им от волнения вспотевший лоб, я улавливал знакомый аромат – её кожи, не тронутой, по всему, каким ни то косметическим снадобьем. Горьковатый аромат слёз.

Она при том ни разу не всхлипнула и быстро справилась с собой, приложив заметные усилия к тому чтобы выправить линию губ, восстановить классический рисунок, что обычно именуется «бантиком», но в действительности редок и несмотря на уничижительный эпитет неизменно приковывает взгляд. Платок я спрятал, чтобы никогда больше к нему не прикасаться; пусть осудят меня противники фетишизма. Но ведь уже во мгновение когда я раскрыл рот, чтобы сказать то что сказал, я понял: «новый любовный мир» создаётся ценой отказа.

Нет, «понял» – не то слово. Я ещё и не слышал тогда ни о каких таких мирах. Как же я мог «понять»? Мы способны понять что-то лишь в конце своего крестного пути – если вообще расположены к пониманию.

Я почувствовал странное облегчение. Привкус горечи, которым оно, без сомнения, было напитано, лишь придавал остроты, сродни тому страху, который охватывает при заглядывании в бездну. Пожалуй что, я просто-напросто падал в неё, отбросив теперь уже ненужные, сломавшиеся крылья, и, падая, ощущал приятное щекотание под ложечкой. Кто получал отказ после долгих мучительных размышлений о браке, тому знакома эта странная лёгкость.

И всё-таки я ждал объяснений. Всегда хочется получить официальный отказ, а не пробавляться умолчаниями. Белоснежка, однако, молчала, маскируя, подумал я, свою растерянность быстрыми, точно рассчитанными движениями, что вырабатывает у женщин привычка подкрашиваться и припудриваться всякий раз когда обстоятельства складываются не в их пользу. Этакая уловка – удержать паузу.

Потом она сказала:

– Ты меня обижаешь.

Я спросил:

– Чем же?

Мог бы и не спрашивать, но диалог, завязавшись, идёт по своим законам. Это начинаешь понимать, занимаясь, к примеру, писанием пьес. Драматург непременно знает, какими должны быть реплики – на характер, на действие, «мерцающие», возможно ещё какие-то, не помню, – сочиняя, прикладываешь мерки к каждому слову, а на поверку выходит обыкновенная болтовня. Драматург – несчастнейший из писателей, ему не дано права заглянуть в душу. «Чувства – это система поведения» – вот лозунг драматурга, канон, в сущности, низводящий драматургию до литературы второго сорта. Головокружительная психологическая топология предстаёт в ней акробатическим цирком.

Наш диалог в «Астории» был достоин того чтобы стать завязкой какой-нибудь советской пьесы разоблачительного свойства с диссидентствующими героями. Я воспроизведу его дословно. Классифицировать реплики предлагаю читателю.

Итак, на первый «укол» я ответил недоумением: чем я её обидел?

Когда она сочла наконец, что «в форме», последовал ещё вопрос:

– Ты не понимаешь?

– Нет.

Я искренне не понимал. Моё любопытство разгоралось с каждой секундой.

– Тогда слушай.

Она понизила голос почти до шёпота.

– Я хочу бежать из этой страны. Мне же не надо объяснять тебе, что такое цель жизни. Ты человек целеустремлённый.

Она уже знала о моей мечте – писать и прочее. В постели часто разбалтываешь сокровенное. Она продолжала:

– Помнишь тот наш разговор зимой, после лыж, когда мы сидели в моей клетке и млели от тепла и уюта. Я спросила – готов ли ты мне помочь? Ты сказал: да.

На этом нас перебили, официант принёс вино и закуску. Салфеткой протёр бокалы, откупорил бутылку, налил шампанское. Мы чокнулись: «За успех». Выпили. Понимая – каждый за своё.

Я спросил:

– Что я могу сделать?

Я искренне хотел помочь ей, но теперь уже отчётливо понимая, что пути наши неминуемо разойдутся. К тому, будоражил страх, – я ступил на минное поле и хорошо это сознавал. Одновременно ощутив голод, мы набросились на еду. Кажется, было что-то изысканное, но вкуса я не почувствовал. На секунду накрывшая меня тень голодного обморока отступила вместе с нервной дрожью, и на их место пришла законная владелица разорённой души – апатия. Я приготовился выслушать любую, заведомо невыполнимую просьбу и немедленно приступить к её выполнению, заранее отказавшись от награды. Пришло время платить по счетам – вот и всё. Женщина дорого стоила везде и всегда. Вместе с апатией я преисполнился цинизма. Когда нам принесли горячее, я заказал бутылку водки. Притупившаяся от сытости боль вскоре должна была снова заявить о себе.

Мы склонились друг к другу – нежная парочка, – наши головы сблизились, она зашептала:

– Я разузнала. Там где ты будешь работать занимаются тем что плавают по морям, исследуя их пригодность к будущим войнам. У института свои корабли. Они называют их научными.

Последние слова она как бы взяла в кавычки – откровенно издевательской интонацией. Я не верил своим ушам. Откуда она узнала? Получив специальность гидроакустика на «закрытом» номерном факультете, я, конечно, знал, чем предстоит мне заниматься. Но всякого рода «подписки о неразглашении», в разное время оставленные в чреве ГБ, надёжно запечатывали мой рот, и даже захоти я рассказать Белоснежке что-нибудь «этакое», слова застряли бы в горле. Она демонстрировала потрясающую осведомлённость. Я подумал: Мата Хари.

Мы допили шампанское. Я спросил:

– Ну и что?

Она помолчала, желая, видимо, оценить мою предположительную реакцию.

– Мы уплывём.

Тут я не выдержал и рассмеялся. Идея была достаточно сумасшедшая для того чтобы стать, как говорят физики, хорошей рабочей гипотезой. Мой нервный смех, возможно, имел оттенок катарсиса, освобождения – так реагируют на удачную шутку, репризу, остроту. Что ж, в остроумии ей действительно было не отказать. Меня внедряли агентом в один из советских «мозговых центров», вербовали самым беззастенчивым образом. Я почувствовал, как в душе нарастает волна протеста. Развивать тему я предпочёл в ироническом ключе.

– Мы захватим с собой побольше секретов и будем торговать ими у входа в ЦРУ. Кто больше даст.

Она даже не улыбнулась. Фарсовое начало оборачивалось драмой.

– Если я не ошибаюсь, ты сделал мне предложение, верно?

Я подтвердил: она не ошиблась.

– Я его принимаю. Но с одним условием: поженимся в Америке. Я хочу, чтобы на свадьбе присутствовал мой отец. Разве это не естественное желание?

Я подтвердил: разумеется. Но как же мама?

– Мы найдём способ. Она будет с нами.

«Мы». Значит, вопрос о моём согласии решён?

– Ты будешь стараться и преуспеешь в этой науке с длинным названием – я даже боюсь произнести вслух – и станешь влиятельным человеком – доктором, профессором, академиком. Сколько лет тебе на это потребуется?

Я подумал и сказал:

– Десять.

Откуда слетело ко мне это кругленькое, удобное во всех отношениях число – я и сам не знаю. Будто открылся затвор фотоаппарата, и на мгновение вспыхнула даль – головокружительная научная карьера, – деньги, награды, почести. Голова и вправду слегка кружилась от выпитого шампанского. Но тут я вспомнил, что хочу стать советским писателем. С недоумением, адресованным скорее самому себе, я спросил:

– А когда же я буду писать?

– По ночам.

– Хорошо. Но о чём?

– Я буду подсказывать тебе сюжеты. Вот первый: наша любовь.

– Ну да… Кто ж такое напечатает?

– Ты будешь тайно пересылать свои произведения заграницу. Я придумаю тебе псевдоним.

– Меня тут же поймают.

– На это потребуется время. А тогда мы будем уже в Америке.

– Каким образом?

– Ты устроишь меня уборщицей, а лучше поварихой, я неплохо готовлю, – на один из тех кораблей. И однажды где-нибудь там, где они пристают к берегу, эти так называемые научные посудины, – не могут же они по нескольку месяцев болтаться в океане без пополнения запасов, – мы сойдём на берег и попросим политического убежища.

Что и говорить, моя возлюбленная обнаруживала способности, которые до того трудно было в ней заподозрить.

Напомню, стоял апрель тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. Мы жили в закрытой стране, в полицейском государстве, где любое неосторожное движение, слово жестоко карались.

Но шпионские страсти находят отклик независимо от подоплёки действия – захватывает сюжет. Криминальный роман, сочиняемый Белоснежкой в моём присутствии, был интересен, если не принимать во внимание, что на роль главного действующего лица прочили меня самого. Впрочем, действие развивалось так стремительно, что я быстро отстал, а когда дело дошло до «политического убежища», и вовсе перестал отождествлять себя с героем повествования. У того была незавидная судьба: изменник Родины, отщепенец, обречённый остаток дней провести в «каменных джунглях», о которых красочно, с неприкрытым ужасом рассказывали нам по радио побывавшие, пожившие там.

Мы выпили водки. «За нас». От этого я совсем протрезвел. Белоснежка ждала ответа. Кажется, она не сомневалась в моём согласии. Я понимал, что передо мной враг, но не ощущал никакой враждебности. Чувство – это система поведения, а ведь единственно к чему я стремился – лечь с ней в постель, обладать её восхитительным телом, сделать это обладание безраздельным, вечным, по меньшей мере распространить свои права на всё то время, что нам отведено быть.

Принесли горячее. По залу заструился шумок набирающего обороты веселья. Вот за что я любил «Асторию»: минимум алкоголя – и тебя подхватывал стремительный лёгкий поток всеобщей приподнятости, которая создавалась благодаря особым акустическим свойствам большого зала. Теперь можно было разговаривать в полный голос, не опасаясь того, что тебя услышат соседи по столу. На какое-то время я забыл о постигшем меня ударе, можно сказать, настоящем крахе, простёршимся всеохватно вперёд и вширь. Так засыпает иногда человек в минуту смертельной опасности. Белоснежка вывела меня из оцепенения очередной подробностью дьявольского плана:

– Я совсем забыла… Ты непременно вступишь в партию.

Это уж было слишком. Я попытался возразить:

– Ну да, прямо так взял и вступил. Заслужить надо.

Она согласно кивнула:

– Надо заслужить. Иначе всё рушится. Тебе не дадут ходу. Разумеется, прежде ты активно займёшься комсомольской работой.

– Терпеть не могу комсомольскую работу.

– Потерпишь. Ради меня.

Я понял, что обречён. Потому что знание, уже извлечённое и оформленное в чётком понятии «Враг», оставалось абсолютно бесполезным, не проникало в душу, с ним просто нечего было делать. Существует некий закон, в силу которого лишь пройдя путь, мы можем испытать что-то – любовь, презрение, ненависть. Не верьте тому, кто скажет: он убил своего сына за измену, – сказавший так просто не потрудился разобраться в законах, – это непростительно для писателя. Одним словом, вопреки логическим доводам, вспыхнувшему и быстро погасшему возмущению, я внутренне покорился. Перед тем как свалить с ног алкоголь здорово прочищает мозги. Мы выпили ещё. «За успех.» Алкоголь возвращает к самому себе, отметает прочь несущественное, наносное, проявляет – если так можно сказать – некий иероглиф глубинного смысла жизни – не жизни вообще, а твоей собственной, личной, уникальной, неповторимой жизни. Недаром сказано – истина в вине. Я выпил ещё рюмку – один. Мы начали целоваться. Возможно, заметив это и посчитав неуместным, официант принёс кофе с мороженым. Я заказал ещё бутылку портвейна и расплатился. Белоснежка выглядела абсолютно трезвой. Я часто замечал это свойство у женщин – устойчивость к алкоголю. Кажется, это называется повышенной толерантностью. Возможно, тут играют роль качества женского интеллекта.

Что до меня, то картина была вполне определённая: я решил напиться, чтобы трезво оценить ситуацию. Первоначальное удивление, возмущение, страх отступили, и на их место пришло осознание неотвратимости судьбы и тихая покорность её движению. Кроме логики наших планов, существует логика событий. Кто не говорил себе, а чаще другим: «Как-нибудь образуется», или: «Обойдётся», когда ничего другого сказать не находилось, но всё же теплилась надежда на некий выход из положения. Лень, страх и надежда – вот что мешает посмотреть правде в глаза, отдать себе отчёт в том, что происходит на самом деле. Экспресс-анализ показывал три варианта: расстаться, попытаться изменить – отговорить от сумасшедшего плана мою возлюбленную, изменить себя. Первое было отброшено сразу, без малейших сомнений, не иначе явившись только для равновесия, этаким святым духом, не могущим проявить себя кроме как в двух других ипостасях троицы. Отговорить? Тут было над чем подумать. Тогда ещё я не понимал, что существует закон: рациональные доводы бессильны там где правит История. Наши перекрестившиеся пути так сильно разнились на своём протяжении – просто-напросто в силу топографических особенностей – что не могли соединиться без того чтобы не выправить один другого, а не сумев улечься в общую колею, разлететься по сторонам. Год назад мы сошлись как бы на берегу реки и сели в одну лодку, и каждый пытался править по своему разумению, тайком подгребая к берегу или на стремнину, пока наконец нас не вынесло на мель, и чтобы двигаться дальше, надо было в конце концов разобраться с картой. К чему и приступили мы в тот вечер в ресторане «Астория».

Ещё оставалась водка, но мы перешли к десерту и одновременно приступили к портвейну. Иногда следует подпустить «ерша», дабы достигнуть того блаженного состояния, которое сопутствует упомянутому интеллектуальному просветлению. Если верить так называемым литературоведам, то все американские писатели были сплошь алкоголиками, а Теннеси Уильямс не садился вообще за письменный стол без бутылки виски. К слову сказать, я тоже пробовал – позже – но ничего хорошего из этого не получилось, видимо, по недостатку таланта.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Конец ознакомительного фрагмента
Купить и скачать всю книгу
На страницу:
4 из 4