“Nomen mysticum” («Имя тайное»)

Глава XV. Великий гетман литовский

Лучи солнца пробивались из-за тяжёлых занавесей. Княгиня с трудом разлепила тяжёлые веки. «Пожалуй, будет уже за полдень», – подумала она, потянувшись к звонку.

Когда Богдана укладывала волосы, в спальню вбежала пани Эльжбета.

– Пани, у внешних ворот большой отряд.

Катажина подошла к окну: за бастионом в боевом порядке выстроились гусары – в лучах яркого солнца сверкали начищенные до блеска украшенные высокими гребнями шлемы, ветер колыхал ястребиные перья на приделанных к кирасам крыльях. В центре развевалась хоругвь – гигантское красное полотнище, на котором белела стрела с двумя поперечными чертами.

– Пожаловал… – с усмешкой прошептала княгиня. – Немедленно пригласи кастеляна, войта, писаря и старосту пройти в библиотеку, – княгиня направилась к двери, но затем остановилась. – Хотя нет, пусть пройдут в портретную залу.

Зала была одним из самых известных и помпезных мест в замке, где Катажина нередко устраивала здесь приёмы, демонстрируя гостям строй прославленных родственников. Стараниями Славуты два года назад на третьем уровне дворца была собрана портретная галерея: справа шли Радзивиллы, слева – прямые предки княгини: Собеские и Жолкевские. Правый ряд открывал великий гетман литовский Кристоф Перун, за ним следовали Миколай Чёрный, Миколай Сиротка, Михаил Казимир. Левую стену украшали портреты Марека Собесского, Якова Собесского, великого гетмана коронного Станислава Жолкевского. Завершал ряд портрет наихристианнейшего короля Речи Посполитой Яна Третьего. В центре галереи висели портреты самой княгини Катажины и князя Кароля Станислава. Под портретами были разложены трофеи, собранные Радзивиллами и Собесскими за целое столетие – сабли с золочёными эфесами, украшенные драгоценными камнями щиты, вышитые золотыми и серебряными нитями конские попоны и сёдла, московские знамёна и турецкие бунчуки.

У центральной стены на возвышении стояло позолоченное кресло с навершением в виде орла Радзивиллов, которое заняла Катажина. Других кресел в зале не было – очевидно, прочим присутствующим полагалось стоять.

Для аудиенции Катажина выбрала белое платье с длинными рукавами, стянутое расшитым серебряными нитями лифом. Поверх нижнего платья было надето второе, из тёмно-красного бархата, с широкими рукавами-воланами, а на плечи наброшена горностаевая мантия. Грудь княгини украшала массивная золотая цепь, на которой в искрящейся оправе из лалов висел портрет их милости короля Речи Посполитой Яна Третьего. Сзади к платью был пристегнут огромный веерообразный кружевной воротник, а на голове сверкала зубчатая, на манер королевского венца, алмазная диадема.

За дверью раздался шум шагов, и в галерею, яростно звеня позолоченными шпорами, вошёл великий гетман литовский, воевода виленский Казимир Павел Ян Сапега. Сквозь алый походный плащ тусклым светом поблёскивала боевая позолоченная кираса. В правой руке гетман сжимал украшенную алмазами булаву, левая лежала на эфесе сабли.

Сам облик магната являл собой портрет своего сословия бурного семнадцатого века – усы на волевом мужественном лице были закручены вверх, глаза смотрели с прищуром, складка у рта говорила о твёрдом характере и жестоком нраве – то было олицетворение литовской шляхты, с её безмерными запросами, религиозной нетерпимостью и необузданной гордыней. Глядя на волевое, пылающее решимостью лицо, кастелян невольно подумал, что недалёк тот час, когда шляхта закричит: «Polska nierządem stoi!» [29], начнёт размахивать налево и направо проржавевшими дедовскими саблями – и Речь Посполиту захлестнёт очередной рокош.

Женщина, сопровождавшая Казимира Яна, казалась полной противоположностью мужу: миловидное лицо источало тепло, мягкая улыбка свидетельствовала о тонком ироничном уме, серые глаза светились обаянием. Кастелян никак не мог вспомнить, где он видел это лицо, словно сошедшее с несвижской портретной галереи Радзивиллов.

За спиной гетмана и его супруги стояла толпа шляхтичей в разноцветных жупанах.

– Рада вас видеть, – произнесла княгиня Радзивилл, вставая навстречу гостям. – Милости прошу, пан великий гетман, здравствуйте, кузина.

– Я хочу видеть тело своей племянницы, – не отвечая на приветствие княгини, бросил Казимир Ян Павел, рассекая воздух булавой. – И требую правосудия!

– Ваше пожелание законно, – спокойно ответила Катажина. – Ксёндз проводит вас в каплицу.

– Я хочу знать, кто это сделал, – продолжал гетман.

– Дознание уже проведено, и уже завтра земский суд приступит к рассмотрению дела. Обещаю вас, что рассмотрение этого дела будет честным и беспристрастным. Однако, – на губах княгини мелькнула улыбка, – присутствие и вашей многочисленной свиты, так и ваших гусаров в Мире является совсем необязательным. Если позволите, я подожду, пока вы отдадите все необходимые распоряжения.

– Я не уйду, пока не получу гарантии, что убийца моей племянницы не понесёт заслуженную кару. Клянусь святыми, что не буду дышать с убийцей одним воздухом.

– Надеюсь, моё слово является для вас достаточной гарантией?

Гетман продолжал держать руку на эфесе, однако от былой решительности не осталось и следа.

«Атака захлебнулась», – пряча улыбку в длинные усы, подумал кастелян. – «Конфузия полная».

Наконец, яростно звеня золочёными спорами, Сапега вышел из зала. Из окна было видно, как от брамы к внешним воротам побежал жолнер. Спустя минуту строй гусар развернулся на юг, и вскоре о хоругви напоминали лишь клубы пыли, оседающие вдоль дороги.

Катажина между тем подозвала кастеляна.

– Пан Славута, прошу судью поторопиться с заседанием.

– На завтра, ваша милость?

Княгиня невесело улыбнулась.

– Да, на завтра. Гетман едва ли станет ждать дольше. И принесите все бумаги.

Когда Сапега вернулся в зал, княгиня опять уселась в кресло, рядом заняли места войт, писарь, судовый староста и кастелян.

Гетман, опять занявший место в центре зала, сохранял на лице холодное непроницаемое выражение, лишь подрагивающий уголок рта выдавал внутреннее волнение.

– Пан возный, – глухим голосом произнесла Катажина, – прошу изложить выводы, к которым пришло дознание.

Славута выступил вперёд, вынул лист и начал читать.

– Я, Владислав Славута, возный повета Новогрудского, дознанье своё, на бумаге изложенное, подаю и признаю слова свои. Лета Божьего нарожения тысяча шестьсот девяносто второго месяца мая числа десятого…

Читая текст, кастелян краем глаза наблюдал за гетманом.

Как непредсказуем ветер судьбы! Что таить – слава Великого гетмана Литовского, воеводы виленского Казимира Яна Павел Сапеги в своё время не уступали славе Великого гетмана Коронного Яна Собесского. В 1673 году Сапега за собственный счёт нанял три конные и одну пешую хоругви и нанёс ряд поражений османам. В достославный 1683 год великий литовский гетман во главе десятитысячного войска связал силы турок в Иллирии, не дав османам пробиться к осаждённой Вене, благодаря чему коронные войска смогли отбросить турецкую армию от стен столицы Священной Римской Империи. Ещё трижды великий гетман ходил во главе литовских войск в Молдавию, каждый раз нанося османам сокрушительные поражения на берегах Днестра…

Впрочем, не отрицая воинской доблести и полководческого дара великого гетмана литовского, Славута был прекрасно осведомлён и о его слабостях, главным из которых было неограниченное властолюбие. Клан Сапег, который, помимо гетмана, возглавляли его родные братья Бенедикт Павел, великий подскарбий литовский, и ныне покойный Франтишек Стефан, бывший великий конюший литовский, отец Барбары, сосредоточил в своих руках всю военную и финансовую власть в Речи Посполитой. Могущество Сапег было столь велико, что великий гетман завёл собственных представителей при дворах Вены, Дрездена, Парижа, вызывая зависть и ненависть иных магнатских родов Республики. Славута, хорошо знавший нравы посполитого панства, не без оснований полагал, что возвышение Сапег может вылиться в очередную междоусобную бойню между магнатами.

– …посему дознание пришло к выводу, что в убийстве мещанки Натальи Кулеши и шляхтенки Барбары Сапеги виновна означенная Агнешка Олейник. Слова эти я подтверждаю подписью своею, и подпись, и слова эти, признаю.

Кастелян окончил чтение. Сапега встал, отодвинул кресло в сторону.

– Я требую выдачи её головой.

– Ясновельможный пан гетман, Агнешка является мещанкой Мира и подлежит городскому суду, – возразил войт и сам испугался своей храбрости.

Сапега повернулся к княгине, ожидая её решения.

– Пан гетман, – холодно-спокойно произнесла Катажина, – закон есть закон, судьбу Агнешки Олейник решит суд.

Казимир Павел Ян воинственно щёлкнул саблей в ножнах – Катажина даже бровью не повела.

– Васпаны, я благодарю всех. Вы выполнили долг, как должно.

Глядя на Катажину, Славута вдруг поймал себя на мысли, что без раздумий доверил бы ей гусарскую хоругвь – столько спокойствия и решительности звучало в голосе её милости княгини Радзивилл.

Значит, возможно, ещё не всё потеряно.

Глава XVI. «Горлом карана маеть бытi»

За столетие до описываемых событий на рыночной площади Мира по приказу I-го ордината несвижского Миколая Кристофа Радзивилла было возведено двухэтажное строение из красного кирпича – городская ратуша. Время и люди не пощадили здание: камень оказался бессилен перед бурями, проносившимися над землями Белой и Чёрной Руси. В сентябре 1655 году в Мир вошли полки московского воеводы князя Алексея Трубецкого и загоны казачьего полковника Ивана Золотаренко. Во время штурма казаки ворвались в ратушу и разграбили казну. То ли по неосторожности, то ли по умыслу, в здании начался пожар – ратуша выгорела почти полностью, остались лишь толстые стены, которым огонь пожарища оказался не страшен. Три последующих десятилетия ратуша страшным каменным остовом с зияющими глазницами окон возвышалась над рыночной площадью – покойный Михаил Казимир Радзивилл уделял нуждам местечка мало внимания.

Овдовев, Катажина всю свою энергию направила на обустройства фамильного гнезда в Мире, не забывая при этом и о нуждах мещан. По приказу княгини были наняты бригады строителей, и их руками ратуша была заново отремонтирована: восстановлены деревянные перекрытия, появилась крыша из красной черепицы, к зданию была пристроена высокая пятиярусная башенка с медным шпилем, увенчанным флажком. Первый уровень ратуши был отведён под зал заседаний, на втором этаже располагались кабинет войта, городской архив, городская казна и зал суда. Последний был отделан с особым изыском: пол покрыт тёмно-коричневой кафлей, стены и потолок обиты морёным дубом. На центральной стене висел позолоченный герб Речи Посполитой: щит, разделённый на четыре поля, на которых в шахматном порядке располагались Орёл и Погоня – гербы Королевства Польского и Великого Княжества Литовского, а в центре красовался герб Янина – Щит Собесских.

В тот день место за кафедрой занял судья Казимир Рымша. Положив руку на Библию, он на русском языке произнёс формулу клятвы Третьего статута Великого Княжества Литовского:

– Я, Казимир Рымша, присягаю Господу Богу всемогущему, и Троице Единой, что в Новогрудском повете, по воле Бога справедливого и согласно этому статуту, данного Великому Княжеству Литовскому, в соответствии с законом и доводами сторон, а не по своему усмотрению, ничего не добавляя и не умаляя, буду судить, делать записи, не давая поблажки ни высоким и нижним сословиям, не глядя на тех, кто имеет достойные чины, на богатого или бедного, ни на родственника, ни на неприятеля, ни на земляка, ни на гостя, ни со страху, ни соблазняясь на дары или иное вознаграждение потом, ни боясь угроз, а самого Бога и его святую справедливость и право. А если справедливо на том присягаю, так помоги мне, Боже, а если несправедливо – убей меня, Боже.

Судья торжественно занял своё место в центре, под гербом Речи Посполитой. Его место заняли подсудок и земский писарь. Под сводами ратуши вновь раздались слова клятвы:

– Я, Антоний Козел-Поклевский, присягаю Господу Богу и Троице Единой, о том, что справедливо, по воле Бога и согласно праву писанному, ничего не добавляя и не опуская, буду записывать речи судьи и подсудка правильно и справедливо, объяснения сторон с обоих, высказывания и пояснения, судебные решения буду вписывать…

Княгиня Радзивилл и Кароль Станислав заняли место напротив кафедры. Казимир Павел Ян Сапега сел справа, за его спиной заняли места два десятка человек его свиты. Слева возвышалась массивная железная клетка, где, под охраной двух жолнеров, находилась Агнешка. Рядом сидел Алесь Корнач, прокуратор [30], нанятый княгиней вести дело. На двух столах, установленных посередине зала, были разложены улики. На первом лежали заскорузлые от ссохшейся крови рубаха, сарафан и алый шёлковый плащ, на втором – два кинжала, пистоль и гетманский пернач.

Наконец, клятвы были зачитаны. Судья, повернувшись к Славуте, произнёс:

– Пан возный, изложите выводы, к которым пришло следствие.

Славута занял место на кафедре.

– Я, Владислав Славута, кастелян Мирский, присягаю Господу Богу и Троице Единой на том, что, будучи возным в Новогрудском повете, повинен верно, грамотно, по-божески и справедливо на этом суде исполнять свои обязанности …

Зачитав текст клятвы, Славута сухо и кратко огласил текст дознания. Закончив чтение, кастелян подал судье развёрнутый лист. Вслед за Славутой вышел невысокого роста пожилой шляхтич – обвинитель.

– Вельможная шляхта! Убита паненка, дочь одного из самых уважаемых обывателей литовских. Святая справедливость и право посполитое требует, чтобы возмездие настигло виновную, настигло скоро и неотвратимо…

Обвинитель говорил долго, витиевато, время от времени замолкая, но лишь затем, чтобы набрать в лёгкие воздуха и продолжить речь. Наконец, он иссяк.

– Сторона обвинения хочет что-то добавить? – обратился судья к Казимиру Павлу Яну.

– Crimina morte extinguuntur [31], – негромко произнёс гетман. Писарь посмотрел на магната, ожидая перевода, однако тот всем своим видом давал понять, что выступление окончено.

– Przestępstwa wygasają ze śmiercią, – пришёл на помощь писарю ксёндз Эдвард. Писарь кивнул и склонился над текстом.

– Писарь земский, – возвысив голос, произнёс Славута, цитируя по памяти Статут Великого Княжества Литовского, – обязан русскими словами и буквами все документы и позывы составлять, а не иными словами и буквами.

Судья вопросительно посмотрел на княгиню – Катажина утвердительно наклонила голову. Ксёндз Эдвард, не отрывая хмурого взгляда от кастеляна, наклонился к гетману и что-то тихо шепнул на ухо.

– Защита имеет что-нибудь сказать? – пан Рымша

Прокуратор поднялся со скамьи.

– Пан судья, прошу учесть, что подсудимая ответов не даёт и разум её находится в замутнённом состоянии. Прошу по артикулу тридцать пятому раздела одиннадцатого Статута, оставить подсудимую в заключении, а слушание перенести.

Рымша бросил выразительный взгляд на защитника, затем повернулся к девушке.

– Подсудимая, ваше слово, – произнёс судья.

Агнешка встала и, пошатываясь, подошла к решётке. Славута проследил направление её взгляда – девушка смотрела в упор на княгиню, в то время как их милость Катажина Радзивилл, обычно спокойно-надменная, смотрела куда-то в сторону, словно боясь посмотреть собственной служанки в глаза.

– Ваше слово, – повторил Рымша.

Агнешка не пошевелилась.

– Говорите же! – судья уже начал терять терпение.

Девушка уткнула лицо в ладони и по-детски, взахлёб, заплакала. Судья растерянно посмотрел на княгиню, затем на гетмана, но стороны хранили молчание. В поисках поддержки пан Рымша повернулся к подсудку и писарю – но те также были смущены. Неуверенной рукой судья взял заготовленный с вечера приговор.

– Лета Божьего нарожения тысяча шестьсот девяносто второго, месяца мая одиннадцатого дня, на слушаниях судебных земских, согласно Статуту, перед нами: Казимиром Рымше – судьёю, Андреем Богдановичем – подсудком, Антонием Козел-Поклевским – земским писарем, рядниками судовыми земскими Мирскими, возный повета Новогрудского Владислав Славута дознанье своё подал и признал слова свои… – судья читал монотонно, нудно, равнодушно, не вкладывая в слова никаких эмоций, – …по артикулу второму раздела двенадцатого Статута, если человек простого состояния убьёт не шляхтича, то за убийство карается смертью. А головщина, по артикулу пятому раздела двенадцатого, тридцать коп грошей. По артикулу тридцать девятому раздела одиннадцатого Статута, если человек простого состояния, люди тяглые или мещане, забили шляхтича или шляхтенку, то будет покаран смертью. А согласно Статуту Великого Княжества Литовского, артикулу семнадцатого раздела одиннадцатого, кто тайно в доме убьёт спящего, если шляхтичу простой человек учинит, то за убийство с этого свету сведён будет жестокими муками. А головщина, по артикулу двадцать седьмому раздела одиннадцатого, сто коп грошей…

Славута повернулся к Катажине – княгиня поймала его взгляд и, как в случае с горничной, быстро отвела глаза – исход дела был ясен, и оглашение приговора являлось не более, чем простой формальностью.

– …мещанка Агнешка Олейник, учинившая убийство шляхтенки Барбары Сапеги и мещанки Натальи Кулеши, противно Богу, закону господарскому и праву посполитому, должна уплатить Великому Гетману Литовскому Казимиру Павлу Яну Сапеге сто коп грошей, а мещанину Мира Анджею Кулеше – тридцать коп грошей. В день преподобного епископа Михаила, месяца мая двадцатого дня, упомянутая Агнешка должна понести покаяние на рыночной площади Мира у столпа, а затем предана смерти через повешение. Сей приговор Казимир Рымша – судья, Андрей Богданович – подсудок, Антоний Козел-Поклевский – земский писарь, подтверждаем подписями своими, и подписи свои признаём. Писано в Мире года, месяца и числа выше сказанного.

Приговор был скреплён судовой печатью – на пергаменте остался оттиск красного воска неправильной формы с изображением Погони, после чего пергамент был вложен в кожаный футляр и отдан на хранение писарю.

Глава XVII. “Bóg nam radzi”

Огни свечей тускло озаряли установленный в центральном нефе костёла святого Миколая отделанный под мрамор главный алтарь из резного алебастра. В центре алтаря находилась икона «Рождество с Тремя королями», украшенная деревянными статуями святых Миколая и Кристофора и пророков Исайи и Иеремии. Перед самым алтарём возвышалось белое алебастровое распятие, перед которым чернел гроб. Рядом стояла беломраморная плита, на которой был высечен широкий католический крест, под ним – герб «Лис», имя почившей – “Barbara Sapieha” и надпись – “Requiescat in pace!” [32].

Перед гробом, склонив голову, стояли великий гетман с супругой. Казимир Ян Павел пожелал, чтобы тело Барбары обрело вечный покой здесь, в Мире, и пожертвовал костёлу тысячу талеров на поминовенье племянницы.

Свита великого гетмана стояла около алтаря Святого Казимира, с иконами «Святой Казимир на коленях перед Распятием», «Богородица с Младенцем в облаках», «Суд Святого Казимира на Двине», и деревянными статуями Архангелов Рафаила и Михаила. Княгиня вместе с пани Эльжбетой заняла место в левом нефе, напротив сверкавшего потускневшей позолотой алтаря Наисвятейшей Панны: в центре находилась икона Благовещения, по бокам находились иконы святых Иоахима и Иосифа. Чуть поодаль, напротив деревянного алтаря Наисвятейшей Панны Троцкой, расположилась немногочисленная свита княгини.

Кастелян, дабы не привлекать к себе внимания, укрылся в темноте правого нефа, напротив алтаря Святого Апостола Андрея с иконами русского письма, где горела единственная свеча, установленная под углом чьей-то торопливой рукой. Прозрачный воск, нагретый пламенем, янтарными каплями падал на гранитный пол и, застывая, густел, становясь похожим на мрамор.

Хор голосов грянул: «Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis» [33]. Звуки древней латыни и величественная музыка органа, наполнившие пространство храма, заставили затрепетать людские сердца. Казалось, даже свеча, стоявшая недалеко от кастеляна, загорелась ярче. Неизвестно почему, но Славуте вдруг стал дорог этот язычок пламени, едва теплящийся в темноте. Маленькая звёздочка в абсолютной темноте – разве не такова человеческая душа, мерцающая во мраке пустоты? Как слаба она, как одинока в чужом враждебном мире – эта маленькая Божья искорка, трепещущая от порывов холодного ветра.

На мгновение кастелян отвлёкся от созерцания и поискал глазами княгиню – та, застыв в скорбной позе, медленно перебирала кипарисовые чётки и шептала молитву. За последнюю неделю Катажина постарела на несколько лет, даже стала ниже ростом, а чёрное вдовье платье, поверх которой была наброшена длинная накидка, делало княгиню похожей на монахиню-визитанку.

Под сводами базилики гулко разносились слова реквиема: «Liber scriptus proferetur in quo totum continetur, unde mundus judicetur» [34]. При этих словах княгиня перекрестилась. Однако Славута уже переключил внимание на великого гетмана, сидевшего напротив гроба племянницы, и его спутницу, закутанную в чёрную накидку.

Удивительно – от обычной самоуверенности Казимира Павла Яна сегодня не осталось и следа. Кастеляну даже показалось, что в волосах гетмана прибавилось седины. Славута знал, что скончавшийся шесть лет тому назад отец Барбары, великий конюший литовский Франтишек Стефан Сапега был не только родным братом, но и верным другом и единомышленником великого Казимира Павла Яна. Но неужели смерть племянницы так повлияла на гетмана? Поистине, необъяснимы движения души человеческой, раз в самом гордом и ожесточённом сердце ещё сохранилась способность любить и сострадать!

Неожиданно Сапега поднял голову и посмотрел в сторону, где находился кастелян – Славута счёл за лучшее скрыться в тени колонны. Однако, как показалось кастеляну, гетман всё же увидел его – и быстро отвёл взгляд.

Огонёк свечи, уже не золотистый, а бледно-голубой, слабой точкой мерцал в темноте. Неожиданно повеял поток воздуха – язычок пламени в последний раз вздрогнул и погас, оставив после себя едкую струйку дыма. Как слаб был этот огонёк, как мало тепла он давал, как краток был его миг. Не такова ли судьба каждого из нас – сгореть, как свеча, полностью, без остатка, дав миру лишь немного тепла и света?

Месса закончилась. Склеп развёз уста, принимая в своё чрево ещё один гроб. Костёл постепенно опустел. Славута видел, как княгиня направилась к двери, но затем что-то сказала пани Эльжбете. Та не поняла или, скорее, не захотела понять сказанного, вследствие чего Катажине пришлось повторять распоряжение. Последним костёл покинул ксёндз Эдвард, затворивший за собой решётчатые двери. Убедившись, что костёл покинули все, Катажина направилась в правый неф, где стоял кастелян.

– Мне показалось, вы хотите что-то сказать. Я слушаю.

– Я не стал вас вчера тревожить. Войт сообщил, что умерла безумная старуха. Её труп был найден вчера на кладбище.

Княгиня перекрестилась.

– Прикажите, чтобы её похоронили у ограды. Далее.

– Я отдал приказ войту приступить к постройке эшафота, а эконому – выделить необходимое. Палач уже вызван из Новогрудка. Завтра он будет здесь.

Княгиня, погружённая в свои размышления, кивнула.

– Что ещё?

– Вот жезл, – Славута протянул княгине тонкую резную палочку, которую судья должен был переломить, давая знак палачу приступать к казни. – Здесь посередине есть сучок, рядом проходит трещина. Наверно, жезл сломается в этом месте.

Катажина нахмурилась и отложила палочку в сторону.

– Пан Славута, не ходите вокруг да около, говорите прямо.

– Повторяю: я не уверен в виновности Агнешки.

– Это уже ничего не меняет.

– Понимаю: на одной чаше весов – хоругви великого гетмана, на второй – мои сомнения. Какая из них перевесит – известно.

– Но не хотите же вы хотите сказать, что гетман каким-то образом может быть причастен к этим событиям?

Кастелян пожала плечами.

– Не мне судить. Но неоспоримо одно: Сапеге нужен повод для рокоша. И гибель племянницы ему этот повод даёт.

– Я знаю гетмана хорошо. Он решителен до безрассудства, горделив до безумия, властолюбив до крайности. Но поверьте мне, может быть, именно в силу этих качеств он не пойдёт на преступление, – Катажина выдержала паузу, затем покачала головой. – Нет, нет, не может быть. И как вы объясните то, что кинжал, пистолет оказались у Агнешки? А потайной ход в её комнату – тоже случайность?

– Но зачем Агнешке убивать Наталью и Барбару? И что могло быть общего между Барбарой и Агнешкой?

Катажина бросила на кастеляна мимолётный взгляд.

– Агнешка и Барбара знали друг о друге, – чуть дрогнувшим голосом произнесла она. – Мой сын и Барбара вместе росли. Я знала, она к нему неравнодушна, и была бы рада их союзу. Но два года назад он встретил Агнешку. Его чувства к Сапежанке угасли. И Барбара знала причину разрыва.