Замогильные записки Пикквикского клуба

– Змий! – повторил м‑р Потгь, возвышая и вместе подавляя свой голос. – Вы змий, сэр, пресмыкающийся змий!

Мудреная задача. Если не дальше как в два часа утра вы стояли с вашим приятелем на самой дружеской ноге и если потом этот самый приятель, увидевшись с вами в половине десятого, величает вас змием, пресмыкающимся змием, то, уж само собою разумеется, надобно придти к заключению, что в этом промежуточном времени случилась какая-нибудь неприятность, недоразумение, или что-нибудь в этом роде. Так, по крайней мере, думал м‑р Винкель. Он бросил на м‑ра Потта изумленный взгляд и старался разгадать по чертам его лица, что именно должно происходить в его душе. Но разгадать нельзя было ничего, и м‑р Винкель в свою очередь сказал исступленным голосом:

– Змий, сэр! Змий, м‑р Потт! Что вы под этим разумеете? Вы шутите, сэр!

– Шучу, сэр! – воскликнул м‑р Потт, делая грозное движение правою рукою. – Шучу, сэр! Но нет, я буду спокоен, сэр; я буду неподвижен.

И в доказательство своего спокойствия м‑р Потт упал в кресло, продолжая скрежетать зубами.

– Почтеннейший! – сказал м‑р Винкель.

– Почтеннейший! – перебил м‑р Потт. – Как вы смеете называть меня почтеннейшим, сэр? Как вы смеете смотреть мне прямо в глаза?

– Очень хорошо, сэр, если уж на то пошло, – возразил м‑р Винкель, – как вы смеете называть меня змеей и смотреть мне прямо в лицо?

– Очень смею, потому что вы пресмыкающаяся змея, сэр.

– Докажите это, сэр! – с жаром сказал м‑р Винкель. – Докажите это!

Злобная улыбка исказила лицо почтенного издателя «Синицы», когда он вынул из кармана утренний листок «Журавля». Бросая газету через стол, он указал м‑ру Винкелю пальцем на какой-то параграф.

М‑р Винкель взял газету и прочел: «Всем известно, что один из наших граждан, унижающий собою достоинство человека и писателя вместе, осмелился, в продолжение последних выборов, делать гласно обидные и гнусные намеки на частную жизнь и дела последнего нашего кандидата, м‑ра Фицкина, который – мы смело утверждаем это – непременно добьется достойной чести быть нашим представителем». Любопытно было бы знать, что собственно хотел разуметь этот гнусный итансвилльский гражданин? Ничего, разумеется: злоба ослепила его глаза, и он – мы уверены – без всякого определенного смысла принял на себя позорную роль клеветника. Что сказал бы этот злодей, если б мы, подобно ему, забывая все условия приличия и чести, вздумали поднять завесу, которая, к счастью, скрывает его частную жизнь от общего осмеяния и позора? Что подумал бы он, если б мы решились указать и привести в известность, и объяснить факты и такие обстоятельства, которые, впрочем, без того известны всем и каждому в нашем городе, кроме этой деревянной головы, засоренной нелепейшим вздором и хламом, где нет более никакого места для светлой человеческой мысли? Что, если мы поместим на столбцах нашей газеты начало остроумного стихотворения, только-что полученного нами от одного из наших почтенных корреспондентов?

Медный лоб

О, если б знал ты, медный лоб,Какой ты близорукий клопСреди своей семьи бесстыдной!          Вин-киль-киль!          Вин-киль-киль!Ты понял бы, смешной урод,Что ты давно двурогий крот,Слепой к проказам мистрисс П***          Вин-киль-киль!          Вин-киль-киль!

– Что значит этот припев, сэр? – сказал м‑р Потт торжественным тоном. – Не узнаете ли вы собственное имя в этом гнусном пасквиле? И какую лучшую рифму вы можете прибрать к слову урод?

– Рифму к слову урод? – воскликнула м‑с Потт, предупредившая своим прибытием вероятный ответ ошеломленного пикквикиста. – Неужели ты затрудняешься, мой друг? Урод – м‑р Потт: чего лучше? ха, ха, ха! – Здравствуйте, м‑р Винкель: как ваше здоровье?

И с этими словами м‑с Потт, озаренная радужною улыбкой, протянула свою руку молодому человеку; но лишь только взволнованный пикквикист хотел притронуться к нежным пальчикам прелестной леди, м‑р Потт грозно вскочил со своего места.

– Прочь, сударыня, прочь! – закричал раздраженный издатель итансвилльской «Синицы».

– М‑р Потт! – воскликнула леди.

– Несчастная! – заревел бешеный супруг. – Взгляните, сударыня, на этот пасквиль. Кто этот медный лоб? Ведь это я, сударыня, я… «медный лоб среди семьи своей бесстыдной!» Чье это имя с тремя звездочками. Ваше, сударыня, ваше!

Изрыгая таким образом бешеное пламя, м‑р Потт неистово бросил к ногам своей супруги роковой листок «Журавля».

– Честное слово, сэр, – сказала изумленная м‑с Потт, нагибаясь поднять листок. – Честное слово, сэр.

М‑р Потт невольно вздрогнул и обомлел под влиянием подозрительного взгляда своей супруги. С этой минуты, казалось, мужество оставило его однажды навсегда.

Ничего, по-видимому, нет и быть не может страшного в этой маленькой сентенции: «Честное слово, сэр», когда вы читаете ее на бумаге; но если б вы видели и слышали, с каким ужасающим эффектом были произнесены эти три слова! М‑р Потт должен был понять, что мрачные тучи собираются на домашнем горизонте и что ему не миновать свирепой грозы. О, как он проклинал себя в эту минуту.

Прочитав гнусное стихотворение, м‑с Потт испустила пронзительный крик и грянулась во всю длину подле экрана у камина. Визг, топ, барахтанье руками и ногами обнаруживали красноречивейшим образом сущность её истинных чувств.

– Душенька… ангел!.. – восклицал испуганный м‑р Потт, – я ведь не сказал, что верю… право, мой ангел… я… я…

Но голос несчастного супруга утонул в неистовых визгах его дражайшей половины.

– Успокойтесь, сударыня, ради Бога, умоляю вас, – сказал м‑р Винкель.

Но отчаянные корчи и стоны заглушили его слова.

– Ангел мой, – говорил м‑р Потт, – я сойду с ума, если ты не перестанешь. Побереги свое здоровье, душенька, для меня, сделай милость. Что из этого выйдет? Ведь нас окружают толпы народа.

Но чем усерднее умолял м‑р Потт, тем сильнее развивался истерический припадок его супруги. Трудно вообразить, чего бы не сделал бедный журналист, чтоб вновь восстановить спокойствие в своем доме; но, казалось, не было впереди ни малейшей надежды. М‑с Потт бесновалась все сильней и сильней, толпа праздных зевак собиралась под окном, и горемычный редактор «Синицы» с ужасом воображал свое окончательное падение в общем мнении итансвилльских граждан.

К счастью, однако ж, при особе м‑с Потт состояла телохранительница, молодая леди, управлявшая собственно туалетом супруги журналиста; но прямою обязанностью её было угождать и потакать всем прихотям, желаниям и склонностям м‑с Потт, как скоро она приходила в столкновение со своим несчастным супругом. Истерические визги на этот раз своевременно достигли до ушей молодой леди, и она опрометью бросилась на место ужасной сцены, забыв даже поправить растрепанные локоны и набросить косынку на свои плечи.

– Ах, Боже мой, Боже мой! – восклицала телохранительница, становясь на колени подле поверженной м‑с Потт. – Что с вами, мой ангел, что с вами!

– Господин ваш… бездушный изверг… ох! – стонала истерическая леди.

М‑р Потт, очевидно, готов был сдаться.

– Как вам не стыдно, сэр! – воскликнула телохранительница тоном смиренного упрека. – Он губит вас, сударыня, убьет, я знаю, Боже мой!

М‑р Потт умилился душевно. Нападения противоположной стороны продолжались в систематическом порядке.

– О, не оставляйте… не оставляйте меня, Годвина! – бормотала м‑с Потт, судорожно хватаясь за руки сердобольной леди. – Вы, только вы истинно привязаны ко мне, мой друг.

При этом трогательном воззвании Годвина приготовилась разыграть трагедию собственного изделия, и первый акт её открылся обильным пролитием горьких слез.

– Никогда, моя добрая м‑с… никогда… никогда! – вопила растроганная Годвина. – Так ли, сэр, вы любите свою бесценную супругу? Стыдно вам, сэр… грешно и перед людьми, и перед Богом. Вы не знаете, сэр, как страдают от вас! Раскаетесь, придет пора, да будет поздно: я всегда вам говорила.

Несчастный Потт и бледнел, и краснел; но еще не решился говорить.

– Годвина, – сказала м‑с Потт нежным тоном.

– Сударыня, – подхватила Годвина.

– Если б вы знали, мой друг, как я любила этого человека…

– О, не надрывайте своего сердца этими воспоминаниями! – сказала телохранительница.

М‑р Пот совсем растерялся и продолжал стоять, как убитый.

– И после всего этого, – рыдала м‑с Потт, – он обходится со мной, как злодей, как изверг!

– Не думайте об этом, мой ангел, – утешала Годвина.

– Нет, нет, я никогда этого не забуду, – продолжала м‑с Потт, бросаясь в объятия своей телохранительницы.

– Он оскорбил меня в присутствии третьего лица… в присутствии едва знакомого джентльмена. Мой брат, поручик, отмстит за меня. Нас разведут, Годвина.

– Это авось образумит его, сударыня, – сказала Годвина.

Неизвестно, какие мысли пробудились в душе м‑ра Потта при этой угрозе. Не пускаясь ни в какие рассуждения относительно возможности развода с любезной супругой, он проговорил смиренным тоном:

– Выслушай меня, мой друг.

Свежий залп истерических взвизгов и рыданий служил единственным ответом со стороны м‑с Потт. Несчастная леди желала знать, зачем судьба произвела ее на свет и зачем попалась она в руки безжалостному мучителю, готовому свести ее в преждевременную могилу.

– Друг мой, – продолжал м‑р Потт, – ты совсем напрасно надрываешь свое сердце. Я вовсе не думаю, чтоб этот гнусный пасквиль имел какое-нибудь основание… никакого, мой ангел. Мне только досадно, могу даже сказать – обидно, что эта «журавлиная» сволочь издевается над нами. Я вовсе не хотел обвинять тебя, мой ангел.

И м‑р Потт бросил умоляющий взгляд на невинную причину всей этой суматохи. Благородный пикквикист должен был забыть, что его называли пресмыкающимся змием.

– Какие же меры, сэр, вы намерены принять для уничтожения печальных последствий нанесенной обиды? – спросил ободрившийся м‑р Винкель.

– Годвина, – заметила м‑с Потт, – намерен ли он дать публичную пощечину редактору этой гадкой газеты? Как вы думаете, Годвина?

– Успокойтесь, сударыня, – отвечала телохранительница, – пощечина будет дана, если вы этого желаете. Непременно.

– Конечно, конечно, – прибавил м‑р Потт, с удовольствием заметив, что его супруга начинает мало-помалу приходить в себя. – За пощечиной дело не станет.

– Когда-ж он это сделает, Годвина? – спросила м‑с Потт, еще не совсем решаясь покончить истерическую церемонию.

– Сегодня, мой друг, прежде чем успеешь ты поужинать, – сказал м‑р Потт.

– О, Годвина! – воскликнула м‑с Потт, одним этим только способом может быть восстановлена моя репутация в свете. Пощечина клеветнику!

– Непременно, сударыня, – отвечала Годвина. – Какой же мужчина откажется отмстить за обиду?

М‑р Потт еще раз должен был подтвердить свое торжественное обещание, так как нельзя было покамест рассчитывать на окончательное прекращение истерических припадков. Запуганная мыслью о малейшей возможности подозрения относительно нарушений супружеского долга, м‑с Потт еще раз десять пыталась грянуться на мягкий ковер и непременно грянулась бы, если б усмиренный супруг каждый раз не становился на колени для испрашивания помилования. Наконец, м‑с Потт совсем угомонилась и, подав руку своему супругу, села за стол. М‑р Винкель последовал их примеру.

– Надеюсь, м‑р Винкель, что этот низкий газетчик не побудит вас сократить ваше пребывание в нашем доме, – сказала м‑с Потт, улыбаясь сквозь слезы.

– Надеюсь, что нет, – проговорил м‑р Потт, желавший от всей души, чтоб его гость подавился куском хлеба в ту самую минуту: других средств спровадить его со двора он не видел. – Надеюсь, что нет.

– Покорно вас благодарю, – сказал м‑р Винкель, – но сегодня утром получено от м‑ра Пикквика письмо, где он приглашает всех нас немедленно отправиться к нему в Бери.

– Когда-ж вы прочли это письмо? – с беспокойством спросила м‑с Потт.

– Я еще был в постели, когда м‑р Топман пришел ко мне с этой вестью.

– Стало-быть, вы едете? – спросил м‑р Потт.

– Едем в почтовой карете.

– Но вы, конечно, воротитесь к нам? – сказала м‑с Потт.

– О, непременно! – отвечал м‑р Винкель.

– Вы совершенно уверены в этом? – спросила м‑с Потт, бросив украдкой нежный взгляд на своего гостя.

– Совершенно уверен, – отвечал м‑р Винкель.

Завтрак прошел в глубоком молчании, потому что все вообще были погружены в печальную думу. М‑с Потт жалела о близкой разлуке с любезным джентльменом; м‑р Потт обдумывал план относительно будущей борьбы с бесстыдным «Журавлем»; м‑р Винкель досадовал в глубине души на свое неловкое и двусмысленное положение в обществе примирившихся супругов.

Пробил, наконец, желанный час разлуки. Повторив еще раз торжественное обещание воротиться при первой возможности под гостеприимную кровлю, м‑р Винкель учтиво раскланялся с журналистом, пожал руку его супруге и отправился в гостиницу к своим друзьям.

– Если он еще когда-нибудь переступит через порог моего дома, я отравлю его, – думал м‑р Потт, отправляясь в свой кабинет, где нужно было изострить меткую стрелу для «Журавля».

– Если еще раз когда-нибудь я вздумаю вступить в сношения с этими людьми, – думал м‑р Винкель на дороге к своим друзьям, – черт побери, меня стоит тогда повесить на первой виселице. Вот все, что я скажу.

Все было приготовлено к дороге, и уже карета стояла у крыльца. Через полчаса пикквикисты катились по тем самым местам, где еще так недавно путешествовали м‑р Пикквик и Самуель Уэллер. М‑р Снодграс составил поэтическое описание живописных лугов и полей, бывших предметом его тщательного наблюдения.

М‑р Уэллер, стоявший у ворот гостиницы «Вестника», встретил с веселым лицом путешествующих друзей и немедленно ввел их в комнату м‑ра Пикквика, где они, к величайшему изумлению, увидели также господ Трунделя и Уардля. М‑р Топман был, казалось, весьма неприятно поражен этою нечаянной встречей.

– Как ваше здоровье, любезный друг? – сказал старик Уардль, радушно пожимая руку м‑ра Топмана. – Что прошло, то невозвратимо, и тужить не стоить о том, чего говорить нельзя. Все к лучшему, м‑р Топман, поверьте старику. Для неё, разумеется, я желал бы такого жениха, как вы, но спаси вас Аллах от такой невесты, как она. Право, я рад, что вы не сошлись: спасибо этому Джинглю. Вы найдете для себя помоложе и почище, любезный друг: не так-ли?

При этом утешении старик Уардль хлопнул по спине горемычного Топмана и засмеялся от чистого сердца.

– Ну, a вы как, друзья мои! – продолжал старый джентльмен, пожимая в одно и то же время руки господ Винкеля и Снодграса. – Я только что говорил Пикквику, что все мы должны собраться на святках в моем доме. Будем праздновать свадьбу, друзья мои, настоящую свадьбу.

– Свадьбу! – воскликнул м‑р Снодграс, побледнев, как полотно.

– Ну да, свадьбу. Чего-ж вы испугались? М‑р Трундель женится на Изабелле и больше ничего.

– Только то? – сказал м‑р Снодграс, почувствовавший в эту минуту, будто гора свалилась с его плеч. – Поздравляю вас, м‑р Уардль. Здоров ли Джой?

– Как откормленный бык. Спит напропалую с утра до ночи.

– A ваша матушка? пастор? все ваше семейство?

– Все здоровы, как нельзя больше.

– A где, позвольте вас спросить, – сказал м‑р Топман, делая над собою некоторое усилие, – она? где, сэр?

Предложив этот вопрос, м‑р Топман отворотил голову и закрыл руками лицо.

– Она! – воскликнул пожилой джентльмен, делая лукавую гримасу. – Кого ж вы разумеете, любезный друг?

М‑р Топман, перегибаясь и переминаясь, должен был произнести имя прелестной Рахили.

– Её уж нет с нами, – сказал пожилой джентльмен. – Она живет у дальней родни, за несколько сот миль от Дингли-Делль. Общество молодых девиц не нравилось моей сестре, и мы снарядили ее в путь-дорогу. – Но вот готов и обед. Вероятно, вы проголодались. Садитесь, господа.

За столом м‑р Пикквик, к величайшему ужасу и негодованию своих друзей, рассказал подробно историю своих несчастных похождений в девичьем саду, причем все единодушно и единогласно подвергли проклятию мошенника Джингля.

– И вот, господа, – заключил м‑р Пикквик, – теперь я принужден хромать на одну ногу.

– Со мной ведь тоже случилась довольно забавная история, – сказал улыбаясь м‑р Винкель.

И по требованию м‑ра Пикквика он представил подробности относительно гнусного пасквиля, напечатанного в бессовестной итансвилльской газете.

Чело м‑ра Пикквика постепенно хмурилось и приняло самое мрачное выражение под конец неприятного рассказа. Заметив это, почтительные сочлены хранили глубокое молчание, не осмеливаясь представить с своей стороны никаких замечаний. Наконец, м‑р Пикквик сжал кулак и, выразительно ударив по столу, произнес следующую речь:

– Не странно ли, господа, не удивительно ли, что судьба, по-видимому, предназначила нам везде расстраивать спокойствие честных людей, предлагающих нам гостеприимство? Отчего это происходит? Не доказывает ли это, в некоторой степени, нескромность, криводушие, наглость или, – что всего хуже, – низкую неблагодарность моих спутников, готовых бесстыдно возмущать спокойствие женских сердец под всякой кровлей, где бы им ни было оказано радушное гостеприимство? Не значит ли это, спрашиваю я…

М‑р Пикквик, нет сомнения, представил бы своим сочленам образчик великолепной речи, если бы в эту самую минуту не явился в комнату Самуэль Уэллер с письмом в руках. Прерванный таким образом на самом красноречивом месте, ученый муж взял и вытер очки, надел их на нос и проговорил ласковым тоном:

– Чего вам надобно, Сам?

– Бегал сейчас на почту и получил письмо, адресованное на ваше имя, – отвечал м‑р Уэллер. – Запечатано облаткой, сэр.

– Почерк незнакомый, – сказал м‑р Пикквик, открывая письмо. – Великий Боже! что это такое? Ну, да… быть не может… да, да, это чья-нибудь шутка и больше ничего.

– Что это за письмо? – вскричали пикквикисты в один голос.

– Не умер ли кто-нибудь? – спросил старик Уардль, пораженный страшным беспокойством, выразившимся на лице м‑ра Пикквика.

Не отвечая ничего, м‑р Пикквик бросил письмо через стол и приказал Топману читать вслух. Страшно было в эту минуту смотреть на физиономию великого человека, забросившего свою голову на спинку кресел.

М‑р Топман дрожащим и прерывающимся голосом начал читать следующее письмо, написанное красивым почерком:

«Господину Самуилу Пикквику.

Корнгильское подворье. Августа 28.

Год 1827.

Вдова Бардль против Пикквика.

Милостивый государь.

Уполномоченные вдовою м‑с Мартою Бардль завести с вами тяжбу по поводу нарушения вами формального обещания вступить с нею в законный брак, мы имеем честь известить вас, что м‑с Бардль полагает свои убытки в тысячу пятьсот фунтов стерлингов. Жалоба на законном основании уже поступила против Вас в Суд, где будет производиться это дело по существующим законам. Благоволите, милостивый государь, известить нас по почте об имени Вашего лондонского адвоката, которому вы имеете поручить ходатайство по вышеозначенному иску.

С глубочайшим почтением, милостивый государь, имеем честь быть Вашими покорнейшими слугами, Додсон и Фогг».

Никакое перо не в состоянии изобразить немого изумления, с каким все почтенные гости и сочлены пересматривались друг на друга и бросали потом изумленные взоры на достопочтенного президента. У всех как будто отнялся язык, и торжественное молчание продолжалось несколько минут. М‑р Топман первый начал речь:

– Додсон и Фогг! – повторил он машинально.

– Вдова Бардль и Пикквик! – сказал м‑р Снодграс, погруженный в глубокое раздумье.

– Возмущать спокойствие женских сердец! – бормотал м‑р Винкель с рассеянным видом.

– Это заговор, – сказал м‑р Пикквик, получив способность говорить, – низкий заговор между этими алчными сутягами… как бишь их?

– Додсон и Фоггь! – повторил м‑р Топман.

– Бессовестные крючки! – продолжал м‑р Пикквик. – Это их затеи, иначе быть не может. М‑с Бардль к этому неспособна, я в этом уверен. Сердце у неё мягкое, робкое. Смешно, право смешно!

– Ну, конечно, вы можете лучше всех судить о сердце м‑с Бардль, – проговорил старик Уардль с насмешливой улыбкой. – Нет, почтеннейший, я готов присягнуть, что Додсон и Фогг получше нась с вами знают женские сердца.

– Чего-ж они хотят от меня? – сказал м‑р Пикквик.

– Повыцарапать денег из вашего кармана – вот и все тут, – сказал м‑р Уардль.

– Удивительная наглость! И кто слышал когда, чтобы я говорил с нею иначе, как обыкновенно говорит жилец со своей хозяйкой? – продолжал м‑р Пикквик. – Кто когда-либо видел меня с нею? Даже мои друзья, почтенные члены моего клуба…

– Один раз, впрочем… – заметил м‑р Топман.

М‑р Пикквик изменился в лице.

– Ну, тут должна быть закорючка, – сказал старик Уардль. – Посмотрим, что такое.

М‑р Топман устремил робкий взгляд на президента.

– Подозрительного, однако ж, тут ничего не могло быть, – сказал м‑р Топман, – только вот видите… право, я не знаю, как это случилось! Представьте, однако ж, мы видели м‑с Бардль в объятиях м‑ра Пикквика.

– Силы небесные! – воскликнул м‑р Пикквик, пораженный внезапным воспоминанием. – Какое страшное стечение обстоятельств! Так точно: она лежала на моих руках!

– И почтенный друг наш старался нежным голосом смягчить её горе, – сказал м‑р Винкель с лукавой усмешкой.

– Правда, – сказал м‑р Пикквик, – отпереться не могу.

– Ну, брат Пикквик, попался, любезнейший! – подхватил старик Уардль. – Дело принимает серьезный оборот. Ах ты, старый ловелас!

И он залился самым добродушным смехом, от которого чуть не задрожали стекла буфета.

– Страшное стечение обстоятельств, – воскликнул м‑р Пикквик, облокачиваясь подбородком на свои руки. – Винкель, Топман, прошу извинить меня за выходки, обращенные мною против вас. Беру назад все свои слова. Что делать? Все мы – несчастные жертвы обстоятельств. Такова судьба!

Закрыв руками свое лицо, м‑р Пикквик погрузился в глубокую думу. Старик Уардль наблюдал ужимки и косвенные взгляды пикквикистов.

– Надобно, однако ж, привести в известность это гнусное дело, – сказал м‑р Пикквик, поднимая голову и ударив кулаком но столу. – Я должен увидеться с этим Додсоном и Фоггом. Еду завтра в Лондон.

– Не завтра, почтенный, – сказал старик Уардль, – ты слишком хром для езды на почтовых.

– Ну, так послезавтра.

– A послезавтра – первое сентября, и мы отправляемся на охоту в поместье сэра Джоффри Маннинга. Ты, по крайней мере, должен принять участие в нашем завтраке.

– В таком случае поездка в Лондон отлагается на два дня, – сказал м‑р Пикквик. На третий будет четверг. – Самуэль!

– Что прикажете?

– Возьмите два места в дилижансе на утро четверга – для себя и для меня.

– Слушаю, сэр.

Проговорив это, м‑р Уэллер выступил на улицу медленным шагом, запустив руки в карманы и устремив глаза в землю.

– Ведь вот оно, подумаешь, не было печали, да черти накачали, – говорил м‑р Уэллер, отправившийся исполнять поручение своего господина. – Неужто в самом деле водились у него шашни с этой пучеглазой вдовой?.. Странные люди: всегда с ними какая-нибудь история! Впрочем, быть не может: он к этому неспособен.

И, продолжая философствовать в этом духе, м‑р Самуэль Уэллер пришел, наконец, в контору дилижансов.

Глава XIX

Веселое начало и печальный конец.

Не думая и не гадая об ужасных приготовлениях, которые делал беспокойный человек на первое сентября, беззаботные птички весело встретили этот день и приветствовали общим хором тихое утро, озаренное яркими лучами солнца. Молодые куропатки извивались и порхали между колосьями сжатой нивы, предаваясь всем утехам, свойственным юным летам, между тем как старые друзья их, бросая философский взгляд на проказы юных птенцов, спокойно сидели на своих местах, согревая свою кровь под влиянием живительных лучей. Спокойные настоящим, невинные птенцы отнюдь не предчувствовали ужасной судьбы, уже тяготейшей над их головами. Счастливое неведение! Не часто ли и мы… мы, которые… но это вздор: обратимся к делу.

На простом языке это значит, что наступило превосходное редкое утро, так что никто не мог подумать, что уже совсем пролетело английское лето. Заборы, поля, деревья, долины представляли очарованному глазу разнообразные переливы глубокой, роскошной зелени: ни один листок не пожелтел, не упал на мягкую землю, и не было нигде ни малейших признаков осенних опустошений. Солнце горело ярко на безоблачном небе; воздух наполнялся пением птиц и жужжанием насекомых; сады, луга и огороды еще пестрели мириадами цветов, омытых теперь серебристою росою. Везде и на всем глубокие следы прекрасного лета, полного роскошной жизни.

Таково было утро, когда открытая коляска подкатила к воротам огороженного поля, где стояли высокий дюжий лесничий и оборванный мальчишка в кожаных штанах. В коляске сидели пикквикисты, – за исключением м‑ра Снодграса, который предпочел остаться дома, – м‑р Уардль и м‑р Трундель. Самуэль Уэллер вместе с кучером заседал на козлах.