Замогильные записки Пикквикского клуба

М‑р Пикквик отвесил низкий поклон. Граф слегка кивнул головой и вынул записную книгу.

– Как ви назваль этого каспадин, мадам Гонт? – сказал граф, грациозно улыбаясь ласковой хозяйке.

– М‑р Пикквик.

– Пикквик? Карашо. Значит, предки его била основатель пикников, оттуда и фамилия – Пикник.

Говоря это, знаменитый иностранец уже вносил в свою книгу генеалогическую заметку о древней английской фамилии Пикников. М‑с Львица Гонтер поспешила исправить ошибку:

– Вы не расслышали, граф, – м‑р Пикквик.

– Пигь, Виг – карашо. Пиг (свинья) имя, Виг – фамилия. Сочинил теорию…

– Пискарей, граф.

– Сухарей, карашо. Я запишу: каспадин Вик, известный английский литератор, сочинивший «теорию сухарей», которые вообще могут играть важную роль в морской державе, обязанной содержать огромный флот и кормит сухарями целые полчища матросов. Как ваше здоровье, м‑р Вик?

– Совершенно здоров, покорно благодарю, – отвечал м‑р Пикквик учтивым тоном. – Вы давно в Англии, граф?

– Давно… очень давно… больше двух недель.

– Сколько же еще намерены пробыть?

– Неделю.

– Вам много будет дела, если вы намерены этим временем собирать материалы, – отвечал улыбаясь м‑р Пикквик.

– Материалы уже все готовы, – сказал граф.

– Право?

– Они у меня здесь, – прибавил граф, знаменательно ударяя себя по лбу. – Стоит только присесть, и книга готова.

– О чем же преимущественно вы намерены писать?

– Обо всем: музыка, живопись, наука, поэзия, политика – все войдет в мои записки.

– Как же это, сэр? Уже одна политика требует глубоких соображений: ведь это все то же, что житейская философия.

– Погодите, – сказал граф, вынимая опять записную книгу. – Счастливая идея! Можно начать этим особую главу. – Глава сорок седьмая: Политика. Эпиграф: Политика требует глубоких соображений: ведь это все то же, что житейская философия. Изречение господина Вика, автора «Теории сухарей».

Таким образом невинное замечание м‑ра Пикквика, дополненное разными пояснениями, удостоилось быть внесенным в книгу знаменитого иностранца.

– Граф, – сказала м‑с Львица Гонтер.

– Что прикажете, мадам Гонт?

– Позвольте представить вам м‑ра Снодграса, поэта, друга м‑ра Пикквика.

– Погодите! – воскликнул граф, вынимая опять записную книгу. – Поэт Сной-Крас? Карашо. Глава пятьдесятая. Поэзия. На утреннем бале мадам Гонт познакомила меня с первым английским поэтом, господином Сной-Крас, другом м‑ра Вика. Сама Гонт написала знаменитую поэму «Издохлая лягушка». Карашо, очень карашо.

И, окончив эти заметки, граф удалился в противоположный конец сада, вполне довольный собранными сведениями.

– Чудный человек этот граф Сморльторк! – сказала м‑с Львица Гонтер.

– Глубокий философ, – заметил редактор «Синицы».

– Светлая голова, – прибавил м‑р Снодграс.

Все присутствовавшие особы единодушно согласились с этими отзывами, прославляя, каждый по своему, премудрость знаменитого иностранца.

В эту минуту грянул концерт, раздались очаровательные звуки инструментальной музыки, и толпа, прославлявшая графа Сморльторка, забыла свой панегирик. После концерта началась музыка вокальная, где иностранные артисты, надсаживая грудь и горло, обнаружили удивительные эволюции своего искусства. Публика утопала в океане восторгов. Затем выступил на сцену мальчишка лет четырнадцати, черномазый и совсем невидный собою, но штукарь удивительный, заслуживший от всех громкие аплодисменты. Взяв огромный стул за одну ножку, он повертел его над своей головой, поставил на землю, разбежался, перепрыгнул, стал на четвереньки, перекувырнулся, сел, и, в довершение эффекта, сделал галстух из своих собственных ног, закинув их за шею и стараясь принять позицию жабы.

Все это было прелюдией к наслаждениям высшего разряда, к поэтическим наслаждениям. Их открыла м‑с Потт, зачирикавши слабым голосом небольшое стихотвореньице в классическом духе, приспособленном к её роли Аполлона. Затем сама м‑с Гонтер продекламировала свою «Элегию к издыхающей лягушке». Публика пришла в не-описанный восторг и сопровождала громким «браво» каждую строфу. К удовольствию всех любителей изящного, м‑с Львица Гонтер должна была декламировать в другой раз, и некоторые из гостей изъявили желание слышать ее в третий раз, но большинство публики, ожидавшей питательного завтрака, избавило хозяйку от лишнего труда. Его сиятельство граф Сморльторк и многие другие джентльмены заметили весьма основательно, что было бы неблагоразумно и совсем неделикатно злоупотреблять так долго снисходительным терпением м‑с Львицы Гонтер. Поэтому, несмотря на совершеннейшую готовность со стороны хозяйки читать еще несколько раз «Издыхающую лягушку», скромные и деликатные гости отказались наотрез ее слушать, и, когда вслед затем отворились двери павильона, где устроен был завтрак, публика хлынула туда с величайшею поспешностью, так как было вообще известно, что м‑с Львица Гонтер, приглашая к себе больше сотни гостей, устраивала завтрак только на пятьдесят персон: вся заботливость её в таких случаях обращалась на одних львов, a мелкие животные должны были промышлять о себе сами.

– Где же м‑р Потт? – спросила м‑с Львица Гонтер, собирая вокруг себя знаменитых львов.

– Здесь я, сударыня, – отвечал редактор, выходя из отдаленного конца павильона. Без этого приглашения хозяйки он рисковал остаться голодным на весь день.

– Почему вы к нам не придете? – продолжала м‑с Львица Гонтер.

– Пожалуйста, не беспокойтесь о нем, – сказала м‑с Потт обязательным тоном, – вы напрасно принимаете на себя лишния хлопоты, м‑с Гонтер. – Ведь тебе хорошо там. мой милый, не правда ли?

– Очень хорошо, мой ангел, – отвечал несчастный Потт, сделав кислую гримасу.

Бедный супруг! Повелительный взгляд м‑с Потт уничтожил мгновенно его могущество и силу, и орудие казни, которое он держал в своих руках, становилось теперь ничтожной игрушкой в присутствии повелительной супруги.

М‑с Львица Гонтер бросала вокруг себя торжественные взгляды. Граф Сморльторк погружен был в созерцание роскошных блюд; м‑р Топман усердно угощал раковым салатом знаменитых львиц, обнаруживая высокую степень грациозности, столь свойственной испанским бандитам; м‑р Снодграс, искусно отстранив молодого джентльмена, поставлявшего критические статьи для итансвилльской «Синицы», объяснял патетические места молодой красавице, заведывавшей стихотворным отделом на страницах «Синицы»; м‑р Пикквик любезничал и насыщался, занимая одно из самых почетных мест подле самой хозяйки. Отборный кружок был, по-видимому, сформирован вполне, и не было недостатка ни в одной особе; но вдруг, к общему изумлению, м‑р Лев Гонтер, стоявший до сих пор у дверей, – его обязанностью всегда было стоять у дверей, – бойко выступил на сцену и проговорил суетливым тоном:

– Фиц-Маршал, душенька, Фиц-Маршал…

– Ах, как это кстати! – сказала м‑с Львица Гонтер, – поторопись, мой друг, очистить дорогу для м‑ра Фиц-Маршала. Пусть он идет прямо к нам: мне надобно побранить м‑ра Фиц-Маршала за его слишком поздний визит.

– Раньше не мог, м‑с Гонтер, – отвечал голос из толпы, – тьма народу… комната битком…. запыхался, устал… пробираюсь.

Нож и вилка выпали из рук президента Пикквикского клуба. Он взглянул через стол на бандита в зеленой куртке: м‑р Топман дрожал как в лихорадке и смотрел с таким отчаянным видом, как будто земля готова была расступиться под его ногами.

– Уф! – продолжал м‑р Фиц-Маршал, пробираясь сквозь густую толпу турок и всадников, отделявших его от стола, где сидели знаменитейшие львы: – демонский раут!.. вытерли, выгладили, выутюжили… ни морщинки на мундире, лучше всякой прачки… Ха, ха, ха! Странный каток… истерся… гладок, как налим… уф!

Продолжая стрелять этими и подобными стенографическими сентенциями, молодой человек в костюме флотского офицера подошел к столу, и озадаченные пикквикисты увидели перед собой м‑ра Альфреда Джингля.

Лишь только взял он и пожал протянутую руку м‑с Львицы Гонтер, глаза его столкнулись с пылающими очами президента Пикквикского клуба.

– Скверный анекдот! – воскликнул м‑р Джингль.

– Совсем забыл… ждет почтальон… надо расквитаться… сейчас ворочусь.

– Зачем вам беспокоиться самим? – перебила м‑с Львица Гонтер, – Предоставьте этот труд лакею или, всего лучше, моему мужу.

– Нет, нет… лучше сам… мигом назад.

И с этими словами м‑р Джингль снова исчез в густой толпе.

– Позвольте спросить вас, м‑с Гонтер, – сказал взволнованный м‑р Пикквик, выдвигаясь из-за стола, – кто этот молодой человек и где он живет?

– М‑р Фиц-Маршал, единственный представитель древнего и знатного рода, – отвечала м‑с Львица Гонтер, – мне будет очень приятно познакомить вас, м‑р Пикквик. Граф будет от него в восторге.

– Да, да, – сказал скороговоркой м‑р Пикквик, – но где он живет?

– Он остановился в Бери, в гостинице «Вестник».

– В Бери?

– Да, за несколько миль от Итансвилля. – Что с вами, м‑р Пикквик? Надеюсь, вы не думаете оставить нас так скоро?

Но, прежде чем м‑с Львица Гонтер кончила свою речь, м‑р Пикквик, задыхаясь от внутреннего волнения, погрузился в густую толпу и благополучно вышел в сад, где через несколько минут присоединился к нему м‑р Топман.

– Наглец! Негодяй! – говорил м‑р Пикквикь.

– Делать нечего теперь, – сказал м‑р Топман, – ушел!

– Я буду преследовать его!

– Преследовать! Где?

– В Бери, – отвечал вполголоса м‑р Пикквик, – почему знать, какой злой умысел лежит теперь на его душе? Он обманул почтенное семейство, и мы отчасти были невинной причиной его бессовестной проделки. Мой долг – отнять у него средства вредить своим ближним. Я обличу негодяя, обезоружу, уничтожу, разорву. Самуэль! Где мой слуга?

– Здесь, сэр, перед вашей особой, как лист перед травой, – откликнулся м‑р Уэллер, выплывая из-за ближайшей палатки, где он философствовал за бутылкой мадеры и голландским сыром, – здесь, сэр, ваш слуга, гордый титулом и почетом, как говаривал Живой Скелет[4], когда глазели на него праздные зеваки.

– Следуй за мною, – сказал м‑р Пикквик, устремив пристальный взгляд на Самуэля. – Топман, вы можете приехать в Бери, как скоро получите от меня письмо. До свидания.

Все убеждения и просьбы оказались бесполезными: м‑р Пикквик был разгневан, и душа его алкала мести. М‑р Топман принужден был воротиться один в парадный павильон. Через час его мрачные воспоминания совсем рассеялись и потонули в бутылке шампанского.

М‑р Пикквик и Самуэль Уэллер, заседая на империале дилижанса, подвигались к городу Бери.

Глава XVI

Обильная разнообразными приключениями, многосложная, запутанная.

Никогда в целом году природа не обнаруживает на мой взгляд таких прелестей, как под конец лета, с последних чисел июля до первых сентября. Весна прекрасна, спора нет, май лучезарен и цветущ; но красота весны возвышается её контрастом с опустошительной зимой. Август отнюдь не имеет таких выгод. Наступает он, когда перед нашим физическим и умственным взором рисуются зеленые поля, лазурь неба и пахучие цветы, когда снег и лед, плаксивый ветер, буря и свирепые морозы совсем удалились от наших воспоминаний, как будто суждено им навсегда исчезнуть с лица земли: и при всем том очарователен август месяц! Огороды и поля смутно жужжат суетливым шумом труда; деревья тяготеют под толстыми гроздьями плодов, склоняющих к земле их длинные ветви; сжатый хлеб, грациозно складенный в снопы, волнующиеся при каждом переливе света, окрашивает весь ландшафт золотистым цветом, какая-то сладостная нега распространяется в атмосфере над всей землей, и это успокоительное влияние распространяется даже на крестьянские телеги, заметные только для глаз на сжатой ниве, но которых не может слышать ухо вследствие их медленного движения по ровной и мягкой почве.

Как только быстрый экипаж несется мимо полей и огородов, окаймляющих дорогу, группы женщин и детей, собирающих плоды, прекращают на минуту свою работу и, заслоняя загорелое лицо пыльною рукою, с напряженным любопытством смотрят на проезжих, между тем как в это же мгновение какой-нибудь черномазый пузырь, которого мать не могла оставить дома, карабкается по краям корзинки, где его уложили, высовывает голову и визжит от полноты душевного восторга. Жнец машинально роняет серп и, скрестив руки, следит любопытным взором за быстрым движением колес, a рабочая лошадь бросает сонливый взгляд на красивых коней и, по-видимому, рассуждает про себя: «любо, братцы, издали посмотреть на вашу упряжь, но куда приятнее ходить здесь, по мягкой земле, медленным и ровным шагом». Вы обогнули угол дороги и оглянулись назад: женщины и дети принялись опять за свою работу, жнец поднял серп, карапузик упал в корзинку, лошадь двинулась вперед, и все пошло своим обычным чередом на плодоносной ниве.

Сцена в этом роде оказала могущественное влияние на благоустроенную душу президента Пикквикского клуба. Решившись обличить злодея, скрытого под маской Фиц-Маршала, он сидел сначала задумавшись и молча, погруженный в средства относительно достижения своей филантропической цели. Мысль, что этот негодный Джингль распространяет всюду разврат и зловредный обман, не давала ему покоя. Мало-помалу, однако ж, внимание его обратилось на окружающие предметы, и он всею душою погрузился в лоно природы. На половине пути м‑р Пикквик решительно повеселел и даже вступил в разговор со своим слугой.

– Какой прекрасный вид, Самуэль! – сказал м‑р Пикквик.

– Нечего и говорить, сэр, глина джентльменская: хоть сейчас кирпичи обжигай, – отвечал м‑р Самуэль Уэллер, слегка притронувшись к своей шляпе.

– Вы, мой милый, я полагаю, всю свою жизнь ничего не видали, кроме глины, песка и кирпичей, – сказал, улыбаясь, м‑р Пикквик.

– Оно так, сэр, с одной стороны, a если посмотреть с другой, так выйдет, пожалуй, и не так. Я ведь не все чистил сапоги, м‑р Пикквик.

– Что-ж вы делали?

– Раз служил я на ямском дворе.

– Когда?

– Давненько, сэр. Лишь только вышел я на свет играть в чехарду с заботами мира сего, меня сделали носильщиком на Толкучем рынке; потом сидел я на ямщицких козлах, потом – чистил тарелки за буфетом и потом уже начал чистить сапоги.

– Стало быть, история вашей жизни очень любопытна?

– Как же, очень. Теперь я сделался слугою старого холостяка; a придет пора, и я сам буду джентльменом. Тогда я разведу тенистый сад, выстрою комфортабельную беседку и буду себе посиживать от утра до ночи с трубкою в зубах.

– Вы философ, Самуэль.

– A как бы вы думали? Философия у нас в крови. Мой родитель, например, философ первой руки. Если, бывало, мачиха начнет его шпынять, он свистит себе так, что и в ус не дует. Бывало, она рассердится и разобьет его трубку: он возьмет другую и набьет табаком. Потом она взвизгнет и упадет в истерику, a он покуривает себе, как в кофейном доме. Ведь все это называется философией, сэр, так ли?

– Почти так, – отвечал м‑р Пикквик, улыбаясь, – философия, вероятно, принесла вам большую пользу.

– Как же, сэр, очень большую, особенно, когда была у меня квартира без мебели.

– Это что еще?

– Ничего, сэр, две недели сряду на своем веку квартировал я под мостом… то есть под арками Ватерлооского моста. Квартира недурная, близкая ко многим трактирам и притом даровая квартира, безданная, беспошлинная. Холодновато иной раз, да это ничего, когда кровь бурлит кипятком от головы до пяток. И не скучно: честной компании вдоволь.

– Бродяги, я думаю, мошенники?

– Как бы не так! Записные бродяги знают, сэр, философию получше нас с вами: у них всегда найдется теплый угол и порция телятины с кружкой пива. Случается иной раз, заходят туда молодые нищие, женщины и мальчишки, еще не привыкшие к своему ремеслу; но вообще бывают там бездомные твари, без насущного куска хлеба, бесприютные головушки, которым не на что купить веревку в две пенни.

– Какая там веревка? – спросил м‑р Пикквик.

– Веревкой, сэр, называется меблированная квартира, где платят за койку два пенни.

– Что-ж тут общего между веревкой и койкой?

– Неужто вы не понимаете? Вещи простые, сэр. Джентльмен и леди, содержатели прекрасной гостиницы, сначала укладывали своих гостей на полу, где кто стоял: но это оказалось неудобным, потому что гости спали беспробудно каждый день вплоть до обеда. Поэтому джентльмен и леди, для предупреждения таких беспорядков, придумали утвердить гостиные постели – мешки с соломой – на веревках, привешанных к потолку на расстоянии двух аршин от пола.

– Дальше.

– Дальше уж, разумеется, что: каждое утро в шесть часов джентльмен и леди дергают за один конец веревки и вываливают жильцов на холодный пол. Гости просыпаются, встают и каждый убирается, по добру по здорову, на все четыре стороны. Однакож извините, сэр, кажется, я заболтался с вами: ведь это Бери.

– Да, Бери.

Дилижанс покатил по торцовой мостовой красивого городка и через несколько минут остановился перед воротами большой гостиницы насупротив старого аббатства.

– A вот это гостиница «Вестник», – сказал м‑р Пикквик, – здесь мы остановимся, только надобно, Сам, быть как можно осторожнее. Наймите нумер и никому не сказывайте моей фамилии. Понимаете?

– Еще бы! я ловлю на лету ваши мысли, – отвечал Самуэль Уэллер с лукавым видом.

И, взяв под мышку чемодан м‑ра Пикквика, он побежал в буфет. Скоро нумер был взят, и м‑р Пикквик расположился в нем с большим комфортом.

– Теперь, Сам, прежде всего… – сказал м‑р Пикквик.

– Надобно заказать обед, – подхватил Самуэль Уэллер: – уже поздно.

– Пожалуй и так, – сказал м‑р Пикквик, взглянув на часы, – ваша правда, Самуэль.

– И если я хорошо угадал вашу мысль, – прибавил м‑р Уэллер, – после обеда вы ляжете отдохнуть часов на десяток и отложите все попечения до завтрашнего дня, так как «утро вечер-мудренее», говаривал один сапожник, выпивая бутылку водки на сон грядущий.

– Правда, Самуэль, – подтвердил м‑р Пикквик, – но не мешает наперед удостовериться, точно ли стоит он в этой гостинице и скоро ли намерен ехать.

– Положитесь на меня во всем: я не промигаю, – отвечал Самуэль. – Пойду заказывать обед и спущусь вниз на разведки: все будет узнано минут через пять.

– Делайте, как знаете, – сказал м‑р Пикквик.

Слуга исчез.

Через полчаса м‑р Пикквик сидел за роскошным обедом, и минут через сорок м‑р Уэллер явился с известием, что м‑р Чарльз Фиц-Маршал приказал удержать за собой свой нумер в гостинице впредь до дальнейших распоряжений. Он собирался провести этот вечер в одном аристократическом доме, куда должен был сопутствовать ему и его слуга. Трактирному слуге поручено стоять у подъезда в ожидании м‑ра Фиц-Маршала.

– Теперь, сэр, – заключил м‑р Уэллер, – стоит мне поутру потолковать с его слугой, и я узнаю всю подноготную.

– Как же вы узнаете? – перебил м‑р Пикквик.

– Нет на свете народа откровеннее слуг, когда они толкуют о своих господах; неужели и это для вас секрет!

– Ну, да, я забыл, – сказал м‑р Пикквик, – хорошо.

– Тогда вы сами увидите, что нужно делать, и мы распорядимся как нельзя лучше.

– Очень хорошо, ступайте.

И м‑р Уэллер, с позволения своего господина, отправился провести вечер по собственному благоусмотрению. Неизвестно, как это случилось, только в короткое время он познакомился, казалось, со всеми трактирными жильцами и даже нашел для себя приют в общей зале, куда буфетчик прислал ему великолепный ужин. Долго рассказывал он остроумные анекдоты, заставляя хохотать всю почтенную компанию, и долго м‑р Пикквик не мог сомкнуть глаз, оглушаемый громким смехом, доносившимся до его спальни.

Поутру на другой день м‑р Уэллер, разгоняя лихорадочные остатки вечерней вакханалии, стоял на дворе под насосом, обливаемый с ног до головы холодной водою. В продолжение этой операции, внимание его обратилось на молодого парня в серой ливрее, сидевшего на скамейке. Парень держал какую-то духовную книгу в руках и был, по-видимому, слишком углублен в чтение; это, однако ж, не мешало ему бросить пытливый взгляд на джентльмена под насосом, и оказывалось по всему, что операция купанья забавляет его, как нельзя больше.

– Что это за пучеглазый болван, – подумал про себя м‑р Уэллер, когда глаза его первый раз встретились с любопытным взором незнакомца в серой ливрее.

Желтое, широкое лицо незнакомца, его впалые глаза и огромная голова, на которой торчало несколько черных клочков, произвели весьма неприятное впечатление на Самуэля. – Экой болван! – повторил он, продолжая операцию обливанья и стараясь больше не думать о болване.

Но незнакомец, беспрестанно отрываясь от книги, продолжал на него смотреть с напряженным вниманием, обнаруживая очевидное намерение вступить в разговор. Окатив еще раз свою голову, Самуэль вытерся полотенцем и, подходя к незнакомцу, сказал:

– Как ваше здоровье, дружище?

– Слава Богу, покорно вас благодарю, сэр, – проговорил незнакомец, медленно закрывая свою книгу, – здоров, покамест Бог грехам терпит. Вы здоровы ли, сэр?

– Рассохся малую толику и брожу, как ходячая бутылка с водкой; но это нипочем нашему брату, – отвечал Самуэль. – Вы живете в этой гостинице?

Незнакомец отвечал утвердительно.

– Как это случилось, что вчера вас не было с нами? – спросил Самуэль, продолжая вытираться. – Вы смотрите таким весельчаком… как живая форель в корзинке рыбака, – прибавил он тихонько.

– Вчера меня не было дома, – отвечал незнакомец, – мы выезжали с господином.

– Как фамилия вашего господина? – спросил м‑р Уэллер, раскрасневшись от внезапного волнения и от сильных трений полотенцем.

– Фиц-Маршал, – сказал незнакомец.

– Дайте вашу руку, почтеннейший, – сказал м‑р Уэллер, делая шаг вперед, – очень рад познакомиться с вами. Мне ужасно нравится ваше лицо.

– Скажите, пожалуйста, это, однако ж, очень странно, – проговорил желтолицый слуга наивным тоном, – вы мне понравились с первого взгляда; я готов был расцеловать вас, когда вы стояли под насосом.

– Право?

– Честное слово. Не удивительно ли это?

– Удивительно, – сказал Сам, всматриваясь с удовольствием в глупую фигуру незнакомца. – Как ваше имя, любезный друг?

– Иов.

– Прекрасное имя. A фамилия?

– Троттер, – сказал незнакомец. – A вас как величают?

Самуэль припомнил предостережение своего господина и отвечал:

– Меня зовут Уокер; фамилия моего господина – м‑р Вилькинс. Не угодно ли вам перекусить чего-нибудь, м‑р Троттер?

– С удовольствием, – отвечал желтолицый, с благоговением укладывая свою книгу в карман.

Они отправились в буфет, выпили по рюмке водки и закусили колбасой. М‑р Уэллер приказал подать бутылку рома и огромный чайник кипятку, с прибавлением двух лимонов и гвоздики.

– Хорошее у вас место, м‑р Троттер? – спросил Самуэль, приготовляя стакан пунша.

– Дурное, любезный друг, мизеристо.

– Как?

– Да так. М‑р Фиц-Маршал намерен жениться на этих днях.

– Право?

– Точно так; но это бы еще ничего: он намерен похитить молодую девушку, богатую наследницу, из девичьего пансиона.

– Какой дракон! – проговорил м‑р Уэллер, размешивая другой стакан. – Пансион этот в здешнем городе, я думаю?

Хоть этот вопрос был предложен самым невинным и беспечным тоном, однако ж м‑р Иов Троттер обнаружил своими жестами, что он понимает нескромность своего друга.

Опорожнив стакан горячего пунша, он бросил таинственный взгляд, моргнул обоими глазами и принялся выделывать своей рукою аллегорическое движение, показывая, будто выкачивает воду из колодца. По смыслу этой аллегории, м‑р Троттер представлял колодезь, откуда м‑р Уэллер собирался черпать таинственную воду.

– Нет, нет, – сказал м‑р Троттер, – тут надо придержать свой язык. Это секрет, большой секрет, м‑р Уокер.

Говоря это, м‑р Троттер поставил свой стакан вверх дном, напоминая таким образом, что ему нечем больше утолить своей жажды. М‑р Уэллер понял деликатный намек и поспешил налить другой стакан.

– Так это секрет! – сказал Самуэль.

– Думать надобно, что так, – отвечал м‑р Троттер, прихлебывая живительную влагу.

– Богат ваш господин, любезный друг? – спросил Самуэль.

М‑р Троттер улыбнулся и, придерживая стакан левою рукою, знаменательно ударил правой четыре раза по карману своих светло-серых штанов, намекая таким образом, что сэр Фиц-Маршал мог сделать то же самое, не обеспокоив никого звоном денежного металла.

– Так это, выходит, он затеял рискованное дело, любезный друг? – спросил Самуэль.

М‑р Троттер улыбнулся.

– A знаете ли что, любезный друг, – продолжал м‑р Уэллер, – ведь вы будете отчаянный каналья, если позволите своему господину увезти эту девицу.

– О-о-ох! Я знаю это, м‑р Уокер, – отвечал Иов Троттер, бросив на своего товарища печальный взгляд, исполненный сердечного сокрушения, – я знаю и скорблю душевно, да только что прикажете мне делать?