Замогильные записки Пикквикского клуба

– Вы не будете визжать, сударыня?

– О нет, нет! – воскликнула вдова, – дайте мне эту бумагу.

– Вы не упадете в обморок?

– Нет!

– С вами не сделается истерики?

– Нет, нет!

– Прекрасно. Сидите же смирно и не выбегайте из комнаты царапать ему глаза. Предоставьте мне самому труд разделаться с этим господином.

– Очень хорошо, давайте бумагу.

– Извольте.

И роковое письмо очутилось в руках интересной вдовы.

Господа, покойный дядюшка рассказывал, будто Том Смарт говорил, что рыдания бедной женщины, открывшей ужасную тайну, способны были просверлить насквозь даже каменное сердце. Нежные чувства Тома Смарта были, так сказать, парализованы совершеннейшим образом при этой душу раздирающей сцене. Вдовица зашаталась во все стороны и неистово принялась ломать свои белые руки.

– О, злодей! О, изверг! О, мучитель! – воскликнула она.

– Точно так, сударыня, – подтверждал Том Смарт, – но вам надобно успокоиться.

– Не могу я успокоиться, – вопила вдова, – кого теперь полюбить мне, горемычной? Кому вручить свое бедное сердце?

– О, еще время не ушло! полюбите и вручите! – восклицал Том Смарт, испуская потоки слез при виде страданий злополучной вдовы.

Проникнутый таким образом глубочайшим соболезнованием, Том Смарт обвил своей рукой стан интересной вдовы, и она судорожно сжала другую руку Тома Смарта. Через минуту её слезы заменились отрадной улыбкой, и еще через минуту они улыбнулись оба, бросая друг на друга нежные взгляды.

При всех усилиях, джентльмены, я не мог привести в известность, поцеловал ли Том Смарт интересную вдову при этом отрадном излиянии взаимных чувств. Дядюшка говорил, что не поцеловал, хотя я собственно имею основательные причины сомневаться в его словах. Если пошло дело на откровенность, я готов, если угодно, присягнуть, что поцелуи непременно должны были завершить эту трогательную сцену.

Как бы то ни было, через полчаса Том Смарт, с шумом и гвалтом, вытолкнул из дверей взашеи долговязого верзилу, и не далее, как через месяц, интересная вдова сделалась его женой. Долго еще разъезжал он по окрестным странам на своем гнедом рысачке в желтой тележке с красными колесами; но, наконец, покончив все дела с торговым домом, отправился во Францию и завел в Париже славный трактир».

– Позвольте спросить вас, сэр, что сделалось с чудодейственным стулом? – сказал любопытный старый джентльмен.

– Этот пункт не совсем приведен в ясность, – отвечал одноглазый повествователь, – заметили вообще, что в день свадьбы он кряхтел и трещал неугомонно; но отчего именно, от удовольствия или физической немощи, Том Смарт не мог объяснить. Вероятно, от немощи.

– И все верили этой истории? – спросил грязнолицый джентльмен, набивая свою трубку.

– Все, кроме врагов Тома Смарта. Некоторые из них утверждали, будто Том выдумал всю эту историю в досужие часы; другие, напротив, держались мнения, что он был пьян и в этом виде схватил по ошибке чужие штаны, где лежало нескромное письмо. Все это, разумеется, вздор, и никто не хотел слушать, что они говорили.

– Том Смарт выдавал все это за правду?

– Да, он ручался в справедливости каждого слова.

– A ваш дядюшка?

– Он говорил, что нельзя здесь усомниться ни в единой букве.

– Стало быть, оба в некоторой степени были замечательные мужи, – сказал грязнолицый джентльмен.

– Замечательные в высшей степени, – заключил кочующий торговец.

Глава XV

Изображающая отчетливо и верно двух знатных особ, устроивших в своем чертоге общественный завтрак, где произошла неожиданная встреча, подавшая повод к началу другой главы.

Уже совесть сильно начинала тревожить м‑ра Пикквика за неосторожное забвение своих друзей в гостинице «Павлина», и он собирался сделать им визит на третье утро после окончания городских выборов, как вдруг Самуэль Уэллер, верный его слуга, явился к нему с визитной карточкой в руках, где была начертана надпись:

Мистрис Львица Гонтер.

Итансвилльское Логовище, за городской заставой.

– Ждут ответа, сэр, – сказал Сам загадочным тоном.

– Точно ли ко мне пришла эта особа? – спросил м‑р Пикквик. – Нет ли тут какой ошибки, Самуэль?

– К вам, сэр, могу вас уверить. Он спрашивает вас и никого больше, как говорил чертов секретарь, явившийся с докладом к доктору Фаусту, – отвечал м‑р Уэллер.

– Он? Разве это джентльмен? – сказал м‑р Пикквик.

– Совершеннейшее подобие и образ джентльмена.

– Но это карточка дамы, – возразил м‑р Пикквик.

– Я, однако ж, получил ее от джентльмена, который теперь дожидается в гостиной. Он говорит, что ему необходимо вас видеть, иначе он готов простоять целый день, не двигаясь с места.

Услышав такое непоколебимое решение, м‑р Пикквик сошел в гостиную и увидел степенного джентльмена, поспешившего обратиться к нему с низким поклоном.

– М‑р Пикквик, если не ошибаюсь?

– К вашим услугам.

– Позвольте, сэр, удостоиться лестной для меня чести притронуться к вашей руке… позвольте пожать вашу руку, – сказал степенный джентльмен.

– Сделайте одолжение, – сказал м‑р Пикквик.

Незнакомец схватил руку ученого мужа и продолжал скороговоркой:

– Мы наслышались о вашей славе, сэр. Молва об ученых открытиях, сделанных вами в области антикварской науки, достигла до ушей м‑с Львицы Гонтер, моей супруги. Я – м‑р Лев Гонтер.

Незнакомец остановился в ожидании, что это известие озадачит м‑ра Пикквика; видя, однако ж, что ученый муж остается совершенно спокойным, продолжал:

– Супруга моя, сэр, м‑с Львица Гонтер, ставит себе за особенную честь знакомиться со всеми великими людьми, стяжавшими бессмертие в бесконечной области искусства и науки. Позвольте, сэр, включить в обширный реэстр её знакомых имя м‑ра Пикквика и всех почтенных сочленов основанного им клуба.

– Мне будет очень приятно удостоиться внимания такой леди, – отвечал м‑р Пикквик.

– И вы удостоитесь, сэр, что не подлежит никакому сомнению, – сказал степенный джентльмен. – Завтра мы даем публичный завтрак, une fête champêtre, и приглашаем всех особ, прославившихся на поприще искусства и науки. Можно ли надеяться, сэр, что вы доставите моей супруге, м‑с Львице Гонтер, удовольствие присутствовать в её «Логовище» вместе с вашими друзьями?

– Очень рад, – отвечал м‑р Пикквик.

– М‑с Львица Гонтер часто делает такие завтраки в здешней стороне, – продолжал степенный джентльмен, – на них торжествует разум, ликует сердце, и душа изливается «потоками веселья», как недавно изъяснился один поэт в сонете, посвященном моей супруге.

– Он пользуется громкою известностью в области искусства? – спросил м‑р Пикквик.

– Да, сэр, его давно причисляли к блистательным поэтам нашего времени, – отвечал степенный джентльмен. – Все знакомцы м‑с Львицы Гонтер – великие люди, каждый по своей части; у ней и нет других знакомых: в этом её честолюбие и гордость.

– Благородное честолюбие, высокая гордость! – заметил м‑р Пикквик.

– М‑с Львица Гонтер будет гордиться этим замечанием, когда узнает, что оно излетело из собственных ваших уст, – сказал степенный джентльмен. – В свите вашей, сэр, находится, если не ошибаюсь, джентльмен, прославившийся прекрасными стихотворениями.

– Друг мой Снодграс любит поэзию, и я признаю в нем поэтический талант, – отвечал м‑р Пикквик.

– М‑с Львица Гонтер имеет тоже превосходный поэтический талант. Она без ума от поэзии, сэр, обожает поэзию, можно даже сказать, вся её душа и мысли запечатлены характером летучего поэтического вдохновения.

– Она пишет что-нибудь?

– Творит, сэр, творит, и плодом её последнего творчества была превосходная «Элегия издыхающей лягушке». Изволили читать?

– Нет.

– Это, однако ж, изумляет меня: последнее творение м‑с Гонтер принято образованною публикою с единодушным восторгом. Оно появилось первоначально в «Дамском журнале» под буквой: «Л» с восьмью звездочками. Элегия м‑с Гонтер начинается таким образом:

Тебя-ль я вижу, о лягушка,Беззаботная вострушка,Громогласная квакушка,          В гнилой тине,          На трясине!

– Прекрасно! – воскликнул м‑р Пикквик.

– Бесподобно! – воскликнул м‑р Лев Гонтер, – какая простота!

– Удивительная! – сказал м‑р Пикквик.

– Следующая строфа еще трогательнее, сэр. Прочесть?

– Сделайте милость.

– Она, можно сказать, сама бежит с языка и выливается таким образом:

И вот ты издыхаешь,Болото покидаешь,Друзей всех оставляешь,          Во пучине,          Во кручине!

– Превосходно! – сказал м‑р Пикквик.

– Верх совершенства! – сказал м‑р Лев Гонтер, – чем дальше, тем лучше; но вам надобно слышать декламацию самой м‑с Львицы Гонтер: это, можно сказать, олицетворенная богиня стихотворного искусства. Завтра поутру она будет в костюме читать свою элегию.

– В костюме?

– Точно так, в костюме Минервы. Я забыл предупредить вас, что наш завтрак должен иметь характер маскарада: это, некоторым образом, будет утренний bal masquê.

– Как же это? – сказал м‑р Пикквик, осматривая свою собственную фигуру, – в таком случае мне едва ли можно…

– Почему-ж? – воскликнул м‑р Лев Гонтер. – Соломон Лука, еврей, на большой улице торгует всякими костюмами, и вы можете выбрать какой угодно по-вашему вкусу. Платон, Зенон, Эпикур, Пифагор – все это были основатели известных клубов, и философская мантия пристанет к вам как нельзя лучше.

– Но я не могу вступить в соперничество с этими великими людьми, и, следовательно, костюм их будет не по мне, – возразил м‑р Пикквик.

Степенный джентльмен погрузился в размышление на несколько секунд и потом сказал:

– Впрочем, я полагаю, супруге моей, м‑с Львице Гонтер, будет гораздо приятнее, если гости её увидят в собственном образе великого мужа с вашими талантами. Супруга моя, надеюсь, сделает некоторое исключение в вашу пользу, я даже уверен в этом.

– В таком случае, – сказал м‑р Пикквик, – мне будет очень приятно присутствовать на вашем бале.

– Извините, однако ж, я злоупотребляю вашим временем, сэр, – сказал степенный джентльмен, как будто пораженный внезапным воспоминанием. – Для такого человека, как вы, драгоценна каждая минута, и я не смею больше беспокоить вас своим присутствием. Стало быть, мне можно сказать м‑с Львице Гонтер, что она должна ожидать вас вместе с почтеннейшими членами вашего клуба? Прощайте. Я горжусь, сэр, что имел счастье насладиться лицезрением знаменитого мужа… Ни шага сэр, будьте спокойны… ни полслова.

И, махнув рукой, м‑р Лев Гонтер юркнул из комнаты, прежде чем м‑р Пикквик успел сказать ему прощальное слово.

Через несколько минут м‑р Пикквик взял шляпу и отправился в гостиницу «Павлина»; но там был уже м‑р Винкель, и пикквикисты знали все подробности об утреннем бале.

– Будет и м‑с Потт, – возгласил м‑р Винкель, увидев президента.

– Право? – сказал м‑р Пикквик.

– В костюме Аполлона, – прибавил м‑р Винкель, – только муж её запрещает ей надевать тунику.

– И дельно, – заметил м‑р Пикквик, – к чему ей туника.

– Ну, да. Поэтому м‑с Потт наденет белое атласное платье с золотыми блестками.

– В таком случае, не поймут её роли, – возразил м‑р Снодграс.

– Как не понять? – отвечал м‑р Винкель, – в руках у неё будет лира.

– Это другое дело: всякий увидит, что она Аполлон, – сказал м‑р Снодграс.

– A я буду бандитом, – перебил м‑р Топман.

– Чем? – воскликнул изумленный м‑р Пикквик.

– Бандитом, – скромно повторил м‑р Топман.

– Послушай, любезный друг, – сказал м‑р Пикквик, бросая суровый взгляд на своего друга, – ты, если не ошибаюсь, хочешь нарядиться в зеленую бархатную куртку с коротенькими фалдами в два дюйма?

– Точно так. Разве это вас удивляет? – с живостью спросил м‑р Топман.

– Очень.

– Отчего же?

– Оттого, любезный друг, что ты слишком стар для зеленой куртки.

– Стар!

– И уж если пошло дело на правду, ты слишком толст.

– Толст!

– И стар, и толст! – подтвердил м‑р Пикквик энергическим тоном.

– Сэр, – воскликнул м‑р Топман, вставая с места с покрасневшим лицом, при чем глаза его заискрились пламенным негодованием, – вы меня обижаете, сэр.

– Вы обижаете меня, сэр, отваживаясь в моем присутствии напялить на себя зеленую бархатную куртку с разбойничьим хвостом, – возразил м‑р Пикквик тоном сильнейшего негодования.

– Сэр, – сказал м‑р Топман, – вы грубиян.

– Сэр, – сказал м‑р Пикквик, – вы грубиян.

М‑р Топман сделал два шага вперед и устремил на президента гневный взор. Пылающий взгляд м‑ра Пикквика, сосредоточенный в фокусе его очков, дышал гордым вызовом и угрозой. М‑р Снодграс и м‑р Винкель, пораженные торжественностью сцены, стояли молча, прикованные к месту.

– Сэр, – сказал м‑р Топман после короткой паузы, при чем голос его дрожал и волновался, – вы назвали меня стариком.

– Назвал, – сказал м‑р Пикквик.

– И толстяком.

– Назвал.

– И грубияном.

– И тем и другим. Сэр, вы толстяк и старик и грубиян.

Страшная пауза.

– Сэр, – продолжал м‑р Топман отворачивая обшлага своего фрака и принимая угрожающую позу, – сэр, привязанность моя к вашей личности была до сих пор велика… очень велика; но мщение мое упадет, должно упасть на эту личность.

– Сэр, продолжайте!

Это был единственный ответ ученого мужа. Раздраженный обидными и колкими выходками своего товарища и друга, м‑р Пикквик был некоторым образом парализован в своей позе, и это служило несомненным признаком, что он приготовился на всякий случай к мужественной обороне той самой личности, на которую должно было упасть неожиданное мщение.

Оглушенный столкновением двух великих личностей, м‑р Снодграс, пораженный внезапной немотою, стоял сначала без движения и без всякой определенной мысли; но вдруг вдохновенная мысль осенила его ум. Презирая собственную опасность, он стал между двумя противниками и воскликнул громогласно.

– Как! Вы ли это, м‑р Пикквик, муж разума и совета, обративший на себя взоры образованного мира? Вы ли м‑р Топман, друг наш и товарищ, озаренный величественным светом, заимствованным от этой бессмертной натуры? Стыдитесь, господа, стыдитесь, стыдитесь!

И прежде, чем вдохновенный поэт кончил свою речь, черты м‑ра Пикквика прояснились, гневное выражение исчезло с его чела, и почтенное лицо его приняло свое обыкновенное, благосклонное выражение. Так исчезают следы карандаша под трением умягчительной резины, и такова сила истинного таланта!

– Я погорячился, – сказал м‑р Пикквик, – слишком погорячился. Топман, вашу руку.

Мрачные тени мгновенно сбежали с лица м‑ра Топмана, когда он пожал руку своего друга.

– Я погорячился, – сказал м‑р Топман.

– Нет, нет, – прервал м‑р Пикквик, – виноват во всем один я. Помиримся, любезный друг. Ты наденешь зеленую бархатную куртку.

– Нет, нет, – возразил м‑р Топман.

– Для меня, любезный друг, сделай милость.

– Извольте, я согласен.

Таким образом было решено, что м‑р Топман, м‑р Снодграс и м‑р Винкель явятся на бал в заимствованных костюмах. Руководимый филантропическою полнотою своего чувства, м‑р Пикквик изъявил полное согласие на прихоти своих друзей, противоречившие его собственным убеждениям и мыслям: разительное доказательство просвещенной снисходительности, на какую может быть способен только истинно великий человек.

М‑р Лев Гонтер нимало не преувеличивал дела, отзываясь с похвалою о магазине м‑ра Соломона Луки. Гардероб его оказался неистощимым, хотя, быть может, далеко не представлял строгих классических свойств. Костюмы не отличались новизной и не были вполне приспособлены к характеру времени и места; но все без исключения блистало мишурой, a в этом и заключается сущность искусственной костюмировки. Конечно, мишура при дневном свете не может иметь ослепительного блеска; но всякому известно, что искусственные костюмы изобретены собственно для ночных похождений, и если, напротив, при ярком блеске солнца мишура утратит свое великолепие и пышность, то, само собою разумеется, виноваты в этом те особы, которым пришла неестественная фантазия давать утренние балы. Так, по крайней мере, рассуждал и доказывал м‑р Соломон Лука, и пикквикисты, убежденные его доказательствами, выбрали в его магазине приличные костюмы, при чем каждый действовал по собственному благоусмотрению.

Наняли карету в гостинице «Сизого медведя», оттуда также взята была коляска для м‑ра и м‑с Потт, отправлявшихся на дачу достопочтенной Львицы Гонтер. Редактор «Синицы», как и следует, заранее объявил об этом бале, известив итансвилльских граждан, что «этот утренний праздник представит сцену разнообразного и восхитительного очарования, великолепное сияние красоты и талантов, роскошное обнаружение гостеприимства и, особенно, всевозможные проявления изящного артистического вкуса». «Баснословные угощения Востока, – продолжал редактор, – и дикий блеск султанских пиров будут иметь характер пошлой вакханалии, если сравнить их с этим цивилизованным торжеством, на которое, однако ж, известные злонамеренные люди заранее изрыгают яд своей зависти, нагло и бесстыдно издеваясь над приготовлениями добродетельной и знатной леди, снискавшей общее уважение». Последние строки некоторым образом служили тонким и деликатным намеком на бессовестные выходки «Журавля», который, не быв удостоен приглашения на этот бал, написал презлую и пренелепую сатиру, где все это дело представлялось в самом невыгодном свете.

Наступило вожделенное утро и вместе вожделенный час ехать на торжественный завтрак м‑с Львицы Гонтер. Забавно было видеть, как м‑р Топман рисовался или, правильнее, корчился в полном костюме испанского бандита, в узенькой бархатной курточке, представлявшей из его спины нечто в роде дамской булавочной подушки, туго набитой песком. Бархат картинно обтягивал верхнюю часть его ног, между тем как нижнюю их часть пеленали хитросплетенные повязки – любимый исключительный наряд, присвоенный героями больших и малых дорог. Его открытая и добрая физиономия украшалась длинными беспардонными усами, падавшими с обеих сторон на воротнички его голландской рубашки. Для украшения его головы предназначалась шляпа, имевшая форму сахарной головы и убранная разноцветными лентами разной длины и ширины; но так как ни один экипаж в мире не представлял таких удобств, чтоб шляпа такого рода, надетая на голову, не достигала до его кровли, то м‑р Топман принужден был во всю дорогу держать ее на коленях. Столько же забавен и даже остроумен в своем роде был поэтический костюм м‑ра Снодграса. Он выбрал в магазине Соломона Луки голубые атласные штаны, длинный черный плащ, белые шелковые чулки и башмаки такого же цвета, и все это вместе с греческою феской, составляло подлинный вседневный костюм трубадура с той поры, как появились эти певцы на европейской почве, до окончательного исчезновения их на земном шаре. Но все это не значило ничего в сравнении с костюмом редактора «Итансвилльской Синицы». Как журналист и представитель общественного мнения, он выбрал для себя костюм старинного русского подъячего и вооружился огромным кнутом – символом казни для всех нечестивцев. В этом костюме м‑р Потт, сопровождаемый оглушительным ревом уличной топпы, подкатил из магазина Соломона Луки к подъезду своего дома.

– Браво! – заголосили м‑р Снодграс и м‑р Топман, когда увидели на галлерее аллегорического джентльмена. – Браво!

– Браво! – воскликнул м‑р Пикквик, вышедший на галлерею встретить грозного подъячего.

– Ура! Потт, ура! – заревела чернь, окружавшая дом журналиста.

И посреди этих восклицаний м‑р Потт, бросая на все стороны благосклонную улыбку, обличавшую внутреннее сознание превосходства и силы, торжественно воссел на свою колесницу.

Последовали затем: м‑с Потт, греческий Аполлон в юбке английской леди и м‑р Винкель в светло-красном сюртуке и красном картузе – костюм, в котором всякий должен был угадать меткого стрелка, поражающего кроликов и тигров с одинаковым искусством. После всех явился м‑р Пикквик в антикварских панталонах и штиблетах, обличавших его археологическую натуру, и затем обе колесницы открыли свое шествие к «Логовищу» м‑с Львицы Гонтер. На козлах колесницы мистера Пикквика восседал Самуэль Уэллер.

Мужчины, женщины, мальчики и девочки, собравшиеся глазеть у ворот «Логовища» на костюмированных гостей, взвизгнули от удивления общим хором, когда м‑р Пикквик, поддерживаемый с одной стороны бандитом, с другой – трубадуром, торжественно вышел из своей коляски; но салют праздной толпы превратился в неистовый оглушительный рев, когда м‑р Топман, подходя к воротам, начал употреблять отчаянные усилия напялить на свою голову шляпу бандита.

В самом деле, приготовления к балу, как предсказал м‑р Потт, были великолепны в полном смысле слова. Он устроен был в саду на расстоянии сорока квадратных сажен, и все это пространство было наполнено народом. Никогда и нигде, даже в сказках Тысячи и Одной Ночи, не видели такого чудного соединения красоты, изящества, вкуса и талантов. Все литературные знаменитости явились на фантастический праздник м‑с Львицы Гонтер. Была тут молодая леди в султанской чалме, писавшая прекрасные стихотворения для «Итансвилльской Синицы», и вел ее под руку молодой джентльмен в фельдмаршальском мундире, поставлявший критические статьи для той же газеты. Гении, литераторы сталкивались на каждом шагу, и уже взглянуть на них считалось завидным счастьем для каждого рассудительного человека. Были здесь даже лондонские львы, знаменитые сочинители, написавшие целые книги и даже напечатавшие их. И что всего удивительнее, лондонские львы ходили, ни дать ни взять, как обыкновенные люди, говорили, шутили, смеялись, сморкались и даже болтали всякий вздор, вероятно, из благосклонного внимания к толпе, которая без того не могла бы понять их. Были здесь иностранные артисты, каждый в своем национальном костюме, и вместе с ними английские артисты в костюме и без всяких костюмов. Была здесь, наконец, сама м‑с Львица Гонтер, величественная Минерва, принимавшая гостей с чувством гордости и удовольствия, потому что вокруг неё были знаменитости всех стран и народов.

– М‑р Пикквик, сударыня, – прокричал лакей, когда этот джентльмен подошел к греческой богине со шляпою в руках. По правую руку ученого мужа был бандит, по левую – трубадур.

– Где? – воскликнула м‑с Львица Гонтер, потрясенная с ног до головы необыкновенным восторгом при имени великого человека.

– Здесь я, – сказал м‑р Пикквик.

– Как? Возможно ли? Неужели я собственными глазами имею счастье видеть самого м‑ра Пикквика, основателя и президента знаменитого клуба.

– Точно так, сударыня, я сам к вашим услугам, – проговорил м‑р Пикквик, отвешивая низкий поклон, – мне очень приятно свидетельствовать лично свое почтение знаменитой сочинительнице «Издыхающей лягушки». Позвольте представить моих друзей и членов моего клуба, господ Топмана, Винкеля и Снодграса.

Если вы не испытали, так не можете и понять, что значит делать низкие поклоны в узенькой бархатной куртке, уже лопнувшей в двух местах, когда притом с вашей головы, при малейшей неосторожности, может слететь высочайшая шляпа с разноцветными лентами и перьями. М‑р Топман при этом представлении чувствовал невыразимую пытку, хотя все без исключения находили его грандиозным и развязным.

– М‑р Пикквик, – сказала м‑с Львица Гонтер, – вы должны дать обещание не отходить от меня ни на минуту во весь день. Здесь целые сотни знаменитостей, которым я должна вас представить.

– Вы очень добры, сударыня, – отвечал м‑р Пикквик.

– И, во-первых, вот мои малютки: я почти забыла их, – продолжала Минерва, беспечно указывая на пару взрослых девиц, из которых одной могло быть около двадцати трех лет. Обе они были в панталончиках и детских костюмах, вероятно для того, чтоб им или их маменьке придать цветущий вид первых юношеских лет.

– Как они милы! – проговорил м‑р Пикквик, когда малютки удалились после сделанного представления.

– Они удивительно похожи, сэр, на свою прекрасную мать, – сказал м‑р Потт величественным тоном, – их даже различить трудно.

– Полноте, как вам не стыдно! – воскликнула м‑с Львица Гонтер, притронувшись веером (Минерва с веером!) к плечу редактора «Синицы».

– Что-ж? Разве это не правда? Вы очень хорошо знаете, когда в прошлом году портрет ваш явился на выставке королевской Академии Художеств, все спрашивали, вы ли это, или ваша младшая дочь, потому что в самом деле различить вас никак нельзя было!

– Пусть так; но разве вы обязаны повторять это в присутствии незнакомых особ? – возразила м‑с Львица Гонтер, снова ударив по плечу ручного льва итансвилльской литературы.

– Граф, граф! – воскликнула м‑с Львица Гонтер, завидев проходившего мимо джентльмена в иностранном костюме.

– А! чего угодно? – сказал граф, поворачиваясь назад.

– Мне угодно представить друг другу две европейские знаменитости, – отвечала м‑с Львица Гонтер, – м‑р Пикквик, позвольте рекомендовать вам графа Сморльторка. – Потом она прибавила вполголоса, – знатный иностранец… собирает материалы для своих мемуаров… изучает Англию в историческом, географическом и статистическом отношениях. Граф Сморльторк, рекомендую вам м‑ра Пикквика, знаменитого автора «Теории пискарей».