полная версияПолная версия
Опять на улице стук и тон, а возничий кнутом хлоп да хлоп, опят едут четыре копя, а сани парные, то едет царевич Мирон с женой своей, и опять загул народ, опять дивуется: каждый кричит-божится, что в их царстве уже невест ни одной не осталось такой, каких повыбрали себе царевичи!
Ждут еще поезда третьего.
А царевич, между тем, пока вот какие штуки делает:
Встал он это сна, пробудился, зевнул, потянулся, да как вспомнил, что ему надо на пир к отцу-Тафуте идти, так его опять и прошибла тоска!.. А что будешь делать? рада бы курочка на пир не шла, за хохол поведут!
Встал царевич и смотрит, – лягушки нет. – «Вот так и есть, дала стрекача; нарочно видно меня и спать укладывала… Я слыхал, что и не у одной жены такие проделки идут!» – Только глядь царевич в левый угол, за кроватный занавес, ан там и стоит… Да полно, нет уже, где мне старику про такое рассказывать, это только тот парень поймет, у которого борода едва пробивается, да еще тот, у которого есть или была сердечная зазнобушка…
«Ах ты батюш… мат…!» царевич вскричал, сам не зная, что и молвить хотел. – «Да кто это такое сюда зашел? кажись и двери заперты, кто ж это такой?..»
Тут и вышла из угла красавица-девица, да не такая, от какой, примерно, голова вскружится, а такая, от какой сердце заболит… Да что и рассказывать! те молодые, про которых я прежде сказал, те сами поймут; а те, у которых никогда сердечушка не щемило, не всколыхивало, тем хоть сто слов напиши, хоть кол на голове отеши, не смекнут, не разгадают, что с царевичем сталось при этакой оказии… Стоит он, что столб верстовой, не двигаючись, а кровь-то, то к лицу белому, то к сердцу бедному так и мечется!..
Уж видно красавица-девица сжалилась, подошла сама к царевичу, взяла его за руки белые да и молвила:
– Что, мой милый царевич, можно ль тебе со мною явиться теперь к батюшке?
А царевич: «ма-ма-ма…» да бух на колени, да и ну читать наизусть скороговоркою – откуда, слышь, и речь взялась: – «Да ты моя раскрасавица, роза моя алая, лебядь моя белая, голубка моя сизокрылая, невеста моя желанная! по тебе-то я и сох и грустил, тебя-то я и искать ходил… да неужели и прежде это ты была? да ты было меня с ума свела!.. да мне и теперь все это неправдой кажется!»
– Вот посмотри, – сказала красавица-девица, – посмотри, вот и шкурка моя, которую я скинула! теперь веришь ли?
«Ох, верю, ей Богу, верю, право люблю и не лицемерю!..»
– А будешь ли ты также любить меня, когда я опять стану лягушкою?
«Да будь ты… тьпфу, скверно сказать; да будь ты хоть какою хочешь гадюкою, хоть водяною, хоть сухопутною, только после такой, как теперь, обернись, мне и нужды нет! я тебя буду и любить и нежить, и уважать и тешить, на руках тебя носить и ласки твоей просить, как милости!..» И прочее такое наговорил царевич, чего не скажет иной грамотей записной.
– Хорошо же, помни это, царевич, дуст будет слово закон. Видишь ли, что я тебе должна, сказать, почему я стала лягушкою и для чего мне должно долго таковою быть. – Я родом не лягушка болотная, а я, как и ты, рода царского, я царевна Квакушка, дочь Князя Индостана и Хитросветы волшебницы, много у моей матери злодеев есть; ей они ничего не могут сделать, так обещались меня известь, и по этому так сталося, что мать моя, Хитросвета волшебница, что бы спасти, сохранить меня, присудила мне в болоте жить, и быть болотной лягушкою, чтоб злодеи наши не признали меня и не погубили бы беспременно. Пришла мне пора замуж выходить и стала я просить мать мою, добыть, приискать мне суженого; мать прежде долго думала, никак придумать не могла: как дочь-лягушку выдать замуж за жениха стоющего?.. такой задачи и в волшебных книгах мудрено отыскать!.. И долго она думала, да может и век бы этого не выдумать, еслиб на ту пору не вспала мысль мудрецу вашему – заставить вас стрельбой себе жен добывать. Мать моя, Хитросвета волшебница, услышав эту весть, несказанно обрадовалась, явилась ко мне, рассказала все, и обещала стрелу одного из царевичей непременно занести в болото мое. А как дальше все ста лося, тебе ведомо; и теперь я, царевич, невеста твоя!
Царевич Иван обхватил руками царевну Квакушку, и про царство-государство и про пир забыл; так около царевны и увивается, так и хочет зацеловать ее чуть не до смерти. Царевна хоть на ласки и податлива, и сама царевича поцелуем не общитывала, однакож, целуясь-милуясь и молвила: – Пора же, царевич, нам и к батюшке! ведь нас там теперь давно дожидаются.
А царевичу теперь хоть трава не рости; – «пусть, говорит, пождут час-другой, я такого счастья чуть не полвека ждал!»
Однако царевна Квакушка, вполовину силой, вполовину ласкою, заставила царевича образумиться, уговорила его на пир поспешить; и когда они совсем снарядилися, молвила: – Помни же, царевич, не запамятуй, что я ради тебя да твоего батюшки становлюся царевной, как надобно; а завтра должна опять свою шкурку надеть, должна опять лягушкой сделаться, что бы не признали меня мои вороги, я должна быть дотоле лягушкою, доколь мне велит моя матушка, мудрая Хитросвета волшебница.
Сказавши это и на пир пошли.
Так мудрено ли, что при таком нежданном случае, при таких сладких речах царевича с царевною, их заждалися на пиру время долгое. И царь Тафута хотел опять посла посылать;но…
Вот и третий поезд катит в четыре коня; от любопытства, иль от радости, что дождались наконец, и из. палат-то все повыбежали; только царь Тафута да старшие царевичи в покоях осталися.
Как вышел царевич, да вывел невесту свою, тут… Да что и говорить, если уже один человек диву дался, то у сотни людей и дивованье сотенное… только и слышно и видно в народе, что поахиванье да руками размахиванье.
А один смышленый скоморох, глядючи на царевну Квакушку, не вытерпел, гудок схватил да тут же и песню сложил – уж не осудите его, на скорую руку изготовлена;
ЧеревичкиНевелички,НожкаВостроножка!Ручки-штучки,Глазки с лаской,Щечки –Что цветочки.Бровки, губкиУ голубки –Так быИ украл бы.Не девица,Пава птица!Ступит –Сердце сгубит!В как вошел царевич Иван в палаты с своею невестою, то царь Тафута хотел было его пожурить порядком, да раскрывши рот и остался так чуть не на полчаса, царевичи старшие глаза повыпучили, а царевен, невест их, инда дрожь проняла.
Ну уж тут, вестимо, ради этого дива, пошла потеха, пир горой! Царь Тафута сам не свой, что его сыну любимому досталась такая женка красавица! А об царевиче и слова нет, он и пира не видит, все на свою невесту глядит, на свою любушку, чудную царевну Квакушку.
Посеред пира, отвел царь Тафута царевича Ивана в сторону, и спрашивает: – Скажи, милый сын мой, чего ради ты боялся мне показать невесту свою, и говорил, что она такая, что и глядеть на нее нельзя? Да по мне ее краше кажись и на свете нет, она разве-разве уступит в красоте жене моей, вашей матери-покойнице!.. Что же ты находишь в своей невесте страшное?
Царевич Иван ничего не потаил от отца, все рассказал как дело было, как он стрелу затерял и лягушку взял, как он об этом каждый день горевал, и как, неждапно-негаданно, эта лягушка обратилась красавицей-девицей, стала царевной Квакушкой, и как она снова лягушкой сделаться намерена, не смотря на то, что, как видится, этот наряд ей лучше идет, нежели шкура лягушачья!
– Что же ты намерен делать? – спросил Тафута царь.
«Да и сам не знаю, батюшка, обещался я жены слушаться, а как вспомню, что она будет лягушкою Бог весть до коих пор, то так мороз по коже и начнет подирать.»
– Пожди ж, молвил Тафута царь, позовем мудреца нашего, какой он нам совет даст; мне, признаться, и самому не любо, чтоб моя невестка любимая да была бы болотной гадиной.
По мудреца посылать было ненадобно; он, как боярин, тоже тут на пиру был; только его кликнули, он и явился тотчас. рассказали ему про такое дело чудное-досадное, и мудрец подумал, подумал, да и выдумал… «Ба! да что это за штука мудреная!.. да ты просто, царевич, сходи теперь домой, да сожги эту шкуру лягушачью проклятую, вот царевне рядиться будет и невочто!»
– А что, и точно, – молвил Тафута царь. И Иван царевич тоже рад этому умыслу; вышел украдкой в сени потом на двор, да бегом домой; схватил шкурку царевны Квакушки, и кинул в печь, а сам как ни в чем не бывал, воротился опять пир допировывать.
Попировали гости, потешились; пора, говорят, молодым и отдых дать, и царь Тафута тоже мыслей тех, а царевичам и подавно того желается.
Простилися все с царем Тафутою, благодарствовали его за хлеб за соль, за почесть дорогую, милость царскую, и отправились по домам, кто на конях, а кто пешком; кто просто так весел, а кто под хмельком; кто с женой, а кто одинехонек. Ведь и в те поры, как и нынче, у людей была судьба разная!
Старшие царевичи с своими невестами пришли домой, поспешили поскорей раздеться да лечь отдохнуть, успокоиться, а чтобы никто не потревожил их, и двери на крюк заперли крепко на крепко!.. Так же думал поступить и царевич Иван, ан дело вышло иначе: не думал он не гадал как в беду попал, как на льду подломился добрый молодец!
Пришел домой царевич с женой; только вошли, он было и дверь на крюк, а царевна Квакушка хвать под кровать, ан шкурки и нет…
«Царевич! где шкурка моя?» спрашивает жалобным голосом царевна Квакушка Ивана царевича.
– Не знаю, моя лебедушка, голубочик мой!.. видно запропастилась куда-нибудь; ну да полно искать, завтра сыщется!.. Теперь уже поздно, дрема берет; пойдем-ко приляжем; ведь ты, царевна, устала чай…
«Царевич! царевич! где шкурка моя? куда ты девал? отдай ее! что ты со мною делаешь?..» говорила царевна Квакушка еще жалобнее прежнего.
– Да почему же мне знать, ласточка моя, конопляночка; ну где ты положила, там видно и лежит она. Пойди же, усни-ляг, завтра вдвоем авось найдем!..
Царевич было-миловать, целовать, ласкать, увиваться, куда тебе!.. Заплакала царевна, что дитя малое, а сама все упрашивает…
«Иван царевич! отдай мне шкурку мою! куда ты девал ее, куда спрятал ты? мне нельзя жить без неё!.. Отдай мне ее!.. будь добр, милостив, пусти меня шкурку сыскать, где она? где шкурка моя?..»
И больно взяла жалость царевича Ивана, и не рад он, что послушал совета чужого, сам заплакать готов, да уж и то у него слезы на глазах показалися, а царевна все более плачет, все жалостней просит и умаливает, чтобы он ей её шкурку отдал. Не вытерпело сердце у Ивана царевича, обнял он царевну Квакушку, и поведал ей вину свою, сказал ей про поступок свой, что, желая ее всегда видеть таковою, какова она теперь, сжег её шкурку лягушачью…
Взвизгнула царевна Квакушка диким голосом, услышав такую весть, и кинулась прочь от царевича… Царевич Иван хотел ей еще какое-то слово в утешенье сказать… только вдруг одолел его крепкий сон, и он повалился на постель что сноп.
А царевна Квакушка, вскочила на окно, пропела какую-то песню своим ветрам-помощникам, и вмиг обернулась серой утицей, взвилась-полетела, и след простыл!..
Только оставила после себя грамотку, а в той грамотке значилось: «Прощай, царевич Иван! не смог ты своего слова держать, не умел меня удержать, прощай!.. Долго мы не увидимся, а может расстались на веки вечные!.. Если хочешь отыскать меня, то ступай, поезжай за тридевять земель, в тридесятое царство, заморское государство, там быть может и найдешь меня.»
Позвольте же, господа честные, люди добрые, приостановиться и мне, старику, да отдохнуть немножечко! хоть конец уже и недалек теперь, да усталому последняя верста длиннее пяти первых кажется: дозвольте же дух перевесть и собраться с новыми силами: я вам скажу поправде, что вот тут-то дело не на шутку пойдет!
На другое утро после пира царского, спят все прохлаждаются, а те, кто рано встал, опять пира дожидаются… Ведь в старые годы и малый пир по неделе шел, а тут уж думали, ему и не будет конца.
Так вот встает после пира православный народ; кто уж умылся, пригладился, кто только с постели встал, да потягивается, а кто еще храпит-спит, хоть водой обливай, не добудишься; всякой молодец на свой образец, у всякой-де птички есть свой напев.
Да вот… идет прежде шептанье, там говор пошел, а там и просто голосить начали, что-де у Тафуты царя что-то в хоромах не доброе, после пира веселого подеялось что-то печальное!.. А чтобы такое?..
Некуда правды девать – вострая правда, что шило в мешке, неутайчива, совсем вон не выйдет, а миру покажет себя; уведали, узнали православные, что стряслась беда нежданая, пропала невеста у младшего царевича!..
Да и как не узнать: раным-ранешенько прибежал царевич Иван к отцу-Тафуте царю; еще тот почивал на радостях, а бедный царевич плачет, рыдает, голосом воет, причитает, у крыльца палат убиваючись!..
«Пропала невеста моя, желанная!.. Горе мое лютое, голова моя безталанная!.. что мне делать, как мне быть, где мне невесту царевну найти?.. Пропал я без неё, жить не могу! Отдайте мне ее, люди добрые! отыщите ее, люди мудрые! скажите, посоветуйте, люди смышленые, где мне найти, сыскать мою любушку, мою дорогую милую царевну Квакушку?..»
Всполошились все в покоях Тафуты царя, и сам он, услыхавши, бежит, спешит, спрашивает: «что такое подеялось?.. что за шум, за гам, за голоса жалобные?..»
И увидал царь Тафута любимого своего сына царевича, что убивался и плакал горько-навзрыд. И поведал царевич отцу-родителю свое горе великое, свою потерю не малую.
Царь Тафута опять мудреца за бока, призвал его; прежде поругал-потазал порядком, зачем он совет дал шкуру сжечь, от этого-то-де все и сталося; а после стал совета спрашивать: как такой теперешней беде помочь?
Мудрец удивляется, как это из такого пустого дела, что сожгли шкурку лягушечью, такая красавица царевна тягу задала?.. Да, говорит, еслиб, примерно, у меня жена была, да уродилась бы она безобразною, да я бы, по своей премудрости, содрал с нее шкуру да сделал бы из жены девицу хорошу что куколка; так, кажись, она сама от такой радости бы и с места не сошла, не только за тридевять земель ускакать!..
– Ну, сказал Тафута, что пустошь врать, тут нечего городить безтолковщину, мерекать: кабы, да еслибы, бритоли, стриженоль, все голо; дело в том, что царевны нет, так лучше подумаем, как ее возвратить.
«Надо потерпеть подольше», сказал мудрец «может и сыщется.»
– Долго терпеть не беда, а было бы чего ждать, примолвил, Тафута царь, сидя с вершей на берегу, не залучишь плотвы-рыбицы, а надо самому за ней в реку идти.
«Так просто, говорит мудрец, просто плюнуть на это дело, если мудрено оно, да и пойти отыскивать другую невесту себе; белый свет ведь не клином сведен, можно добыть всякой всячины, лишь бы охота была.»
А царевич, услыхав это, и руками и ногами… «И ведать не желаю и знать не хочу, не стану невесты отыскивать, – эту подай, что прежде нашел, а не будет ее, и мне на свете не быть!» Да вымолвив это, опять так-таки и завыл голосом; инда и царя Тафуту слеза прошибла и мудреца жалость взяла.
Подумали, подумали, да на том и покончили, что присудили царевичу по его желанью ехать в путь – царевну отыскивать.
И царевич Иван как бы утешился, простился с отцем-родителем и отправился за невестою своей, за царевною Квакушкой… эх, горе наша гречневая каша: есть не хочется, а кинуть жаль!
Едет, скачет царевич Иван на бойком вороном коне, держит путь прямо не сбиваючись, едет на восход красна солнышка. Прямым-де путем дойдешь куда-нибудь, а кривым заблудишься. А лукавое навождение шепчет на ухо царевичу: «поверни царевич в сторону, поезжай царевич под гору, буде не заблудишься, так вернешься назад до дому, а все прямо поедешь, приедешь в тупик, так, что некуда и ступить…» царевич едет, не слушает, едет прямо, держит путь на восход солнышка.
Вот, ехавши царевич близколи, далеколи, долго ли, коротко ли, приехал в такое место, что коль хочешь – вернись да прощай, а не хочешь – с конем простись да пешком ступай: такие овраги, буераки, да крутояры да обрывы, что надо тут великую силу, и ловкость и сметливость, чтобы пробраться в даль…
«Все испытаю, пройду везде», говорит царевич сам себе «а постараюсь прямым путем иттить, постараюсь прямиком-правотою найтить мою невесту любушку-царевну Квакушку!»
Слез он с коня доброго, дал ему волю, пустил на свободу: где хочешь гуляй, ступай в поле чистое, ал в дремучий лес, аль назад вернися, если хочется! А сам пошел чрез овраги, чрез буераки по трудной дороге.
И долго он шел так, бился-маялся, переплывал реки быстрые, переправлялся чрез болота тонкие, продирался сквозь кусты частые терновые, сквозь леса темные-дремучие… и не заблудился он, прямой путь на восход солнца держучи, и не утомился он царевны отыскать надеючись…
Чрез время немалое, прошедши путь дальний и проведши в дороге дней число довольное, вышел царевич на поле широкое. И поле то маком позасеяно, цветами пестрыми изукрашено… и клонит дрема царевича и хочется ему соснуть-отдохнуть, от пути-дороги дух перевесть; но видит он, вдали что-то чернеется… перемогает себя царевич, переламывает, не хочет он остановиться прилечь отдохнуть; а хочет доведаться: что это в дали чернеется?.. Ведомо чего царевич отыскать надеется.
Подошел царевич, дивуется: стоит избушка на курьих ножках, шевелится-ворочается… царевич слыхал, что есть-де в иных царствах таковые хатки строются, так он это вспомнивши поговорку и вымолвил:
Избушка, избушка!Стань к лесу задом,Ко мне-передом!..И по сказанному, по приказанному избушка перевернулася, стала задом к лесу, передом к Ивану царевичу.
Ступил царевич на крылечко, вошел в избу, сидит подле печи баба-Яга, старушка почтенная, сидит она дело делает: лен прядет, нитку ведет, песенку поет, думу думает; а вошел царевич, встречает его словами приветными:
«Здравствуй, царевич Иван! откуда Бог несет, куда твой путь идет и волею, аль неволею?..»
– Не льзя сказать, чтобы вольной волею, а больше таки своею охотою, бабушка!
«Да охота пуще неволи, родимый мой, а какое дело с тобой случилося, какая беда приключилася, что ты идешь нет и в такую дальную сторонку?..»
– Да вот так-итак, молвил царевич, и рассказал ей всю правду истинную; что вот-мол, виноват, покорыствовался, чего нельзя, а я сделать хотел, думал с барышем остаться, ан в наклад попал!
«Так, царевич» поддакнула баба-Яга, на незнамый прибыток надеяться нечего; однажды вишь было так…
Побаска первой бабы-Яги
Ставила баба в печь двенадцать пирогов, а вынула, видит тринадцать их; баба было, сдуру, радехонька: она думала пирог пирога родил, ан, поглядит, одного розарвало… Вот-те тетка находка, держи-тко карман!.. и пирог то негоден и начинки нет.
«Так-то и с тобой знать, царевич-свет!.. Ну, да то хорошо, что неутайчив ты: рассказал мне всю правду сущую; за то я, как смогу помогу; только смотри и сам не плошай!.. Видишь ли: знаю я царевну Квакушку и знаю её матушку, Хитросвету волшебницу!.. Добра и умна она, а кто провинится не потачлива!.. Ну да не робей, царевич, взойдет солнце и к нам на двор, этому делу еще у тебя побывать в руках, что затеял, авось дождешься. Скажу я тебе по правде, только выслушай, и мимо ушей не пропускай тех речей! Бывает у меня невеста твоя, царевна Квакушка, прилетает ко мне она серой утицей и садится вот тут, окол меня; подстереги ее, сядь хоть под стол да прикройся столешником, и только она прилетит, старайся поймать, ухватить; схватишь держи, не выпусти, хотя и будет она на разные манеры перекидываться; как умается да натешится, оборотится вертепом она, ты и хрясь пополам, тогда и станет твоею царевна Квакушка!»
Царевич чуть не в ноги бабе-Яге, – ах, ты моя раскрасавица!.. Да я тебе за это сошью телогрейку штофную, али кофту куплю шитую… и платок, пожалуй, и всякой всячины!..
«Спасибо, ненадо; я ничего, царевич, себе не потребую, это не то, что у и с, али где там водится, что старые старухи возами берут, когда молодых да вместе сведут, у нас в степи не бывает так!.. А ты лучше ляг себе, усни-отдохни до завтрого, а там уже будет так, как я сказывала!»
И напоила, накормила Яга царевича, и спать уложила, и разбудить в пору обещалася.
Чтож, и действительно: уснул ли царевич, али нет еще, а вдруг его баба-Яга толк под бок: «Вставай-ко царевич Иван! летит серая утица!» Так и вскочил царевич наш, точно его холодной водой вспрыснули, зараз пырь под стол!
Прилетела серая утица, села она окол бабы-Яги – я начала свои перушки обирать-общипываться; а царевич не спал, не зевал… Как хватит за крыло серую утицу и выскочил из под стола и стоит-глядит, как-то вывернется?.. Серая утица закрякала, рванулася-встрепенулася, глядь в руках у доброго молодца!.. пришло ей невзгодье великое: или убиться, смерть получить или отдаться, покориться доброму молодцу!..
И стала уточка перекидываться, серая перебрасываться и голубкой сизокрылою, и малой птицей синицею, и тьпьфу дурно вспомнить, мокрой курицей!.. а царевич все держит за крылошко… И стала она перекидываться на другую стать, разной поганой зверюкою… и вдруг метнулась, стала змеей, скверной гадюкой шипучею!. Испугался царевич и выпустил, и вспорхнула из окна серая утица!.. Тут-то царевич Иван и вспокаялся, и сам себя он ругал и баба Яга пеняла не мало, зачем царевну Квакушку из рук упустил.
– Ктоже думал, молвил царевич в оправдание, что невеста моя мне змеею покажется?
«Да ведь твое дело было выждать, чтобы она в твоих руках вертеном была!» примолвила баба-Яга.
Ну да так-сяк, а дело потеряно, за хвост не удержисься, коли гриву упустил, идет пословица; думай не думай, а деньга не грош!
Баба Яга говорит царевичу:
«Теперь как царевич хочешь, так и делаешь; в руки давала, а ты брать не умел; так, если не желаешь опять твоей невесты искать, то домой вернись, я дорогу покажу, а если еще хочешь маяться, то я могу совет тебе дать и путь показать, больше от меня ничего не спрашивай.»
Царевич опять куда тебе! на тот свет, говорит, пойду, а царевну найду; только удружи, путь укажи!
«По мне пожалуй» отвечает Яга, «от чужого труда меня пот не проймет, иди себе! А вот-те, на дорогу, ниток клубок, выйдешь из хатки, так кинь его и куда он покатится, то и ты иди в ту сторону… и придешь ты чрез время немалое, может и чрез несколько днейночей, а может и неделей не управишься, придешь ты к другой избушке, к такой же, как моя, так же выстроенной, и найдешь ты там вторую сестру мою; ее спроси, что она тебе скажет посоветует, то ты, если исполнишь, как надобно, то быть таки царевне Квакушке женой твоей!..»
На ту речь царевич поклон да и вон – некогда тут мешкать перчетверживать, надо скорее жену добыть, увидеть опять ненаглядную, прижать ее к сердцу верному.
* * *Побежал наш царевич опрометью и хоть не нагонит клубка, все царевичу кажется, что лениво клубок катится; и часто бегучи царевич остановится, да что-то руками цап-царап!.. а после плюнет, да и вымолвит: «тьпьфу ты пропасть, так и мерещится, что ее ловлю!»
Долго ли наш царевич бежал, неведомо, а прибежал таки ко второй избе, и, хоть больно царевич на пути умаялся, а сей час же проговорил, без отдыха:
Избытка, избушка!Стань к лесу задом,Ко мне передом!И взбежал по лесенке не отдыхаючи и, увидевши другую бабу-Ягу, говорит о здоровьи не спрошаючи… что вот, мол дело так и так; то-то со мной случилось, затем-то пришел, того-то вот хотелось, а вот это нашел… и уж, конечно, все и старое и прошлое, и по молодости, как бы по глупости, рассказал и то, что вперед сделать намерен, если царевну найдет…
Вторая баба-Яга, тоже старушка степенная, начала говорить, куда грамотному: «Погод, подожди, царевич, дух переведи!.. не поймал медведя, а из его шкуры шубу кроит мерекаешь!. Эх, ведь то-то молодость болтлива, заносчива, говорит про ягоды, когда и цвету Бог весть быть ли на дереве!.. Ты пожди-ко, посмотри, да выслушай… раз ты преступился, второй оплошал, коль в третий промахнешься, в четвертый не жди пути: ошибиться раз-два, дело не важное; а соваться на скору-руку, опрометью, не значит ошибка, а просто дурь! совок да не ловок, худа похвальба!.. а конечно, идет пословица: кто вишь, в 20 не умен, в 30 не женат, в 40 не богат, в том нет пути!.. да ведь эта пословица умышленная, поговорка двулишневая, кто попристальней взглянет, так тотчас смекнет, будет согласен; что хорошо-де слыть умным и женатым богатым быть… да всем де этим вместе хорошо сделаться, а дожидаться штуки десять лет и тоска возьмет и неудобство в житье будет великое! Так-то царевич Иван, вот что!..»
– Как же это, молвил царевич; мне вот так и мерещилось, что я вижу царевну как на ладони у себя!.. А теперь погляжу, Бог весть где искать ее!
«А знаешь ли что», прибавила баба-Яга, «знаешь ли, что я тебе скажу…»
Побаска второй бабы-Яги
Шли два парня молодых из далекой деревни до городу; и один из них был не то что хвастлив, а чер-чур опрометчивый; на чтоб ни взглянул, так уж и говорит, что оно тут и есть! Вот первый молвил: что это в дали чернеется?.. никак изба стоит? А другой тотчас: «ан это комар сидит!.. Даром далеко, а вишь я вижу как хорошо!» Да хотел показать, ан и в самом деле то комар ведь был, только сидел он не далеко, а у него ж на носу!..
