Стихотворения (1884 г.)

Скажите

Скажите, я вам докучаю?Скажите, я с ума схожу?У вас, – скажите – умоляю, –Не слишком часто ль я бываю?Не слишком долго ли сижу?Я надоел вам, я уверен,При вас из рук я вон, хоть брось,При вас я жалок и растерян,При вас я туп и глуп насквозь.Когда, обвороженный вами,Впиваюсь жадно я глазамиВ ваш ясный лик, а сам молчу –Не страшно ль вам? Вы не дрожите?Уж вам не кажется ль, скажите,Что проглотить я вас хочу?Порою зависть – эту муку –Внушает мне исподтишкаВаш столик – дерево – доска,Когда покоит вашу рукуИ прикасается к перстам,Которые с таким томленьем,С таким глубоким упоеньемПрижал бы я к своим устам.Тех уст иль дерева касатьсяРукой, отброшенной слегка, –Вам всё равно бы, может статься,Равно холодною остатьсяМогла б лилейная рука.Увы! Скажите, для чего жеИ там мне счастья не дано,Где всё равно вам было б тоже,А мне – уж как не всё равно?1857

На гулянье

Веет негой ночь лукавая,В небесах луна горитИ, меж тучек тихо плавая,Их волшебно серебрит.Сад тенистый с изворотамиТемных липовых аллей,Сад с беседками и гротами –Полон множеством людей, –И с июльским сладострастиемНа гулянье дачном здесьДышит загородным счастиемЛиц пестреющая смесь.Огневыми бриллиантамиБлещут сотни фонарей.Вот – эстрада с музыкантами!Капельмейстер-чародейРад смычок свой к небу взбрасывать,Скрипку вдребезги разбить,Приседать рад и приплясывать,Чтоб оркестр одушевить.Чу! Гремят рукоплескания;Упоен народный слух, –Я один среди собранияНеподвижен, нем и глух.Знать, одна лишь благодатнаяДля больной души моейЕсть мне музыка понятная, –Это – музыка речей!Это, чуждые всесветногоКрика, шума, торжества,Звуки горлышка заветного,Уст пленительных слова,Звуки ясные, родимые –В царстве звучности цари,Речи так произносимые,Что прослушай – и умри!Да меж горем и заботамиВ промежуточный часокМне контральтовыми нотамиСладок женский голосок.Да еще есть мне отраднаяМузыкальность без конца:Это – музыка наглядная,Очерк милого лица.Это – сладкая симфония,Перелитая в черты, –Это – высшая гармонияВ виде женской красоты!1857

Поэту

Когда тебе твой путь твоим указан богом –Упорно шествуй вдаль и неуклонен будь!Пусть критик твой твердит в суде своем убогом,Что это – ложный путь!Пускай враги твои и нагло и упрямоЗа то тебя бранят всем скопищем своим,Что гордый твой талант, в бореньях стоя прямо,Не кланяется им;За то, что не подвел ты ни ума, ни чувстваПод мерку их суда и, обойдя судей,Молился в стороне пред алтарем искусстваСвятилищу идей!Доволен своего сознанья правосудьем,Не трогай, не казни их мелкого грехаИ не карай детей бичующим орудьемЖелезного стиха!Твое железо – клад. Храни его спокойно!Пускай они шумят! Молчи, терпи, люби!И, мелочь обходя, с приличием, достойноСвой клад употреби!Металл свой проведи сквозь вечное горнило:Сквозь пламень истины, добра и красоты –И сделай из него в честь господу кадило,Где б жег свой ладан ты.И с молотом стиха над наковальней звезднойНе преставай ковать, общественный кузнец,И скуй для доблести венец – хотя железный,Но всех венцов венец!Иль пусть то будет – плуг в браздах гражданской нивы,Иль пусть то будет – ключ, ключ мысли и замок,Иль пусть то будет – меч, да вздрогнет нечестивыйЛикующий порок!Дороже золота и всех сокровищ КрезаСуровый сей металл, на дело данный нам.Не трать же, о поэт, священного железаНа гвозди эпиграмм!Есть в жизни крупные обидные явленья, –Противу них восстань, – а детский визг замретПод свежей розгою общественного мненья,Которое растет.1857

При иллюминации

Праздник большой! Изукрашены здания,Ночь лучезарнее дня.Плошки и шкалики – бездна сияния!Целое море огня!Но для чего мне все эти фонарики?Я уступил бы другимЭти блестящие звездочки, шарики, –Всё предоставил бы им.Нужны мне две лишь лампады прекрасныеС чистым елеем любви,Нужны мне звездочки мирные, ясные –Синие очи твои.1857

По прочтении одного из творений Шекспира

Когда в творении великомТворца великость вижу я –Пред гениальным этим ликомПростерта ниц душа моя;Благоговейным полон страхом,Дрожу, поникнув головой,Я под торжественным размахомШекспира мысли вековой.Несется гений огнекрылыйВ лучах, в пространстве голубом, –И я, подавлен этой силой,Вмиг становлюсь ее рабом.Но это рабство не обидно, –Свободы вечной в нем залог;Мое подвластье не постыдноЗатем, что мой властитель – бог.Он поражает – я покорен,Он бьет – и я, приняв удар,Ударом тем не опозорен,Зане удар тот – божий дар.Могучий в громы обращаетВеличье сродное емуИ, поражая, приобщаетМеня к величью своему.Когда пред вещим на колениЯ становлюсь, чело склоня,Он, став на горние ступениИ молнией обвив меня,Просторожденца благородит,Раба подъемлет и сплечаПлебея в рыцари возводитУдаром божьего меча.1857

«По синим волнам океана»

Из гроба твой стих нам гремит,Поэт, опочивший так рано.Воздушный корабль твой летит«По синим волнам океана».Всегда твоя песня жива,И сладки, как звуки органа,Твои золотые слова:«По синим волнам океана».И музыку кто-то творитДля песни певца-великана,И музыка та говорит:«По синим волнам океана».И, вызвав обдуманных нотАккорды из струн фортепьяно,Садится она и поет:«По синим волнам океана»,И глаз ее светлых эмаль,Мне кажется, дымку туманаПронзая, кидается вдаль –«По синим волнам океана»,И, думами, думами полн,Дрожу я, как в миг ураганаБросаемый бурею челн«По синим волнам океана».И вместе с певицей тогдаЯ рад бы без цели и планаУмчаться бог знает куда«По синим волнам океана»1857

Над рекой

Долго, по целым часам над широкой рекоюВ думах сижу я и взоры на влаге покою,Взгляд на реку представляет мне жизни теченье…(Вы уж меня извините на старом сравненье:Пусть и не ново оно, да лишь было б не дурно!)Вот на реке – примечайте – то тихо, то бурно,Чаще ж – ни то, ни другое, а так себе, хлябьюХодит поверхность воды или морщится рябью.Вот челноки, челноки, много лодочек разных,Много гребцов, и пловцов, и рабочих, и праздных;Ялики, боты плывут, и красивы и крепки,Утлые идут ладьи, и скорлупки, и щепки.Эти плавучие зданья нарядны, то принцы!Прочие ж – мелочь, так – грязный народ, разночинцы.Те по теченью плывут, обгоняя друг друга,Этот же – против теченья, – ну, этому туго!Крепче греби! – Вот сам бог ему силы прибавил, –Ветер попутный подул, так он парус поставил,Ладно! Режь воду да парус держи осторожно, –Чуть что не так – и как раз опрокинуться можно, –Лодке убогой под ветром погибнуть нетрудно. –Вот выплывает большое, тяжелое судно,Парус огромный, пузатый, с широкой каймою,Шумно вода и сопит и храпит под кормою,Под носом – пена, движение важное, – барин!Даже и ветру не хочет сказать «благодарен».Лодочка сзади привязана; панская ласкаТащит вперед ее, плыть и легко… да привязка!Я не желал бы такою быть лодкой – спасибо!Лучше уж буду я биться, как на суше рыба,Лучше в боренье с волной протащу свою долюСам по себе, полагаясь на божию волю! –Вот, развалясь, величаясь своими правами,Едет широкая барыня-барка с дровами,С топливом славным; как север зимою повеет –Многих она удовольствует, многих согреет,Щедрая барыня! – Есть и в салонах такие,Как поглядишь да послушаешь сплетни людские. –Это же что? – Тут уж в быль перешла небылица:Глядь! По волнам водяная летит колесница;Словно пылит она, так от ней брызги крутятся,Тряско стучит и гремит, и колеса вертятся.Экой корабль! С середины глядит самоваром:Искры летят из трубы между дымом и паром;Пышет огнем, попирая послушную воду;Пена вокруг, а на палубе – эко народу!Мыслю, любуясь таким огневым организмом:Этот вельможа устроен с большим механизмом,Против теченья идет, как там ветер ни дует;В тишь он далёко вокруг себя зыбь разволнует,Так что кругом закачаются лодки и челны, –И не хотел бы попасть я в подобные волны, –Слабый челнок мой другие пусть волны встречает,Только волны от вельможи боюсь – укачает. –Мысленно я между тем над рекою гадаю:Меж челноками один я за свой принимаю;Вот – мой челнок, потихоньку, на веслах, на мале,К берегу держит, от злых пароходов подале;Вслед за иным не дойдет до величья он в мире,Ну да он сам по себе, а иной – на буксире;Песни поет мой гребец – не на славу, не звонко,Было бы только лишь в меру его голосенка;Жребий безвестный и бедность его не печалит,Вот он еще поплывёт, поплывет – и причалитК берегу – стой! Вот лесок, огородец, полянка!Вот и дымок, огонек и на отдых – землянка!1857

Маша

Кто там в поле ходит, звездочкой мелькая?Лишь одна на свете девушка такая!Машу крепко любит целое селенье,Маша – сердцу радость, Маша – загляденье.Да и как на Машу не смотреть с любовью?Огненные глазки с соболиной бровью,Длинный, длинный в косу заплетенный волос;Спеть ли надо песню? – Чудо что за голос!В лес пойдет голубка брать грибов иль ягод –Лес угрюмый станет веселее на год,Ветерок шалит с ней, всё ей в складки дует,Рвет платочек с шеи, в плечико целует,И лесные пташки ближе к ней садятся,Для других – пугливы, Маши не боятся;Тучка в божьем небе плакать соберется,А на Машу взглянет, да и улыбнется.Вот идет уж с поля Маша, да с обновой:Мил-хорош веночек нежный, васильковыйНа ее головке; хороша обновка,Хороша и Маша – чудная головка!Как венок умела свить она искусно!Только, видно, милой отчего-то грустно, –Так ходить уныло Маша не привыкла, –Глазки прослезились, голова поникла.Молодец удалый, чье кольцо на ручке –У красы-девицы, с месяц уж в отлучке,Ждет Василья Маша, ждет здесь дорогая,А уж там явилась у него другая;Под вечер однажды, тая в неге вешней,В садике зеленом сидя под черешнейИ целуя Насте выпуклые плечи,Говорил изменник клятвенные речи,И ее он к сердцу прижимал украдкой,Нежно называя лапушкой, касаткой, –И никто бы тайны этой не нарушил,Только речь Василья ветерок подслушал,Те слова и вздохи на лету хватаяИ чрез сад зеленый к лесу пролетая.Ветерок, ту тайну взяв себе на крылья,Заиграл, запрыгал и, собрав усилья,Превратился в вихорь, засвистал, помчался,В темный лес ударил – темный закачался.Зашумел, нагнулся, словно в тяжкой думе, –Весточка измены разносилась в шуме.На одной из веток птичка отдыхалаВ том лесу дремучем, – птичка всё узнала;С ветки потрясенной, опасаясь бури,Птичка полетела быстро по лазуриИ взвилась тревожно неба к выси дивнойС грустным щебетаньем, с трелью заунывной.Слышалось: «Вот люди! вот их постоянство!»Ну да кто там слышал? – Воздух да пространство!Нет, не утаится ветреное дело, –В небе в это время облако летело –Облако узнало… Ну да тайна ляжетВсё же тут в могилу, облако не скажет,Облако ведь немо; тут конец угрозы.Да, тут нету речи, да найдутся слезы, –Грудь земли иссохшей слезы те увлажатИ о темном деле внятно ей расскажут.Облако надулось гневом благородным,Стало черной тучей и дождем холоднымЗемлю напоило, – и уж тайна бродитВ черноземе поля, и потом выходитИз земли наружу свежими цветками,И, во ржи синея, смотрит васильками, –И веночек Маши нежный, васильковыйГолову сдавил ей думою свинцовой;Маша убралась лишь этими цветами –Залилась бедняжка горькими слезами.1857

Ваня и няня

(Детская побасенка)

«Говорят: война! война! –Резвый мальчик ВаняЛепетал. – Да где ж она?Расскажи-ка, няня!»«Там – далёко. Подрастешь –После растолкуют».– «Нет, теперь скажи, – за что ж?Как же там воюют?»«Ну сойдутся, станут в рядПосредине луга,Да из пушки и палят,Да и бьют друг друга.Дым-то так валит тогда,Что ни зги не видно».– «Так они дерутся?» – «Да».– «Да ведь драться стыдно?Мне сказал папаша сам:Заниматься этимТолько пьяным мужикам,А не умным детям!Помнишь – как-то с Мишей яЗа игрушку спорил,Он давай толкать меня,Да и раззадорил.Я прибил его. Вот на!Победили наши!«Это что у вас? Война? –Слышим крик папаши. –Розгу!» – С Мишей тут у насБыло слез довольно,Нас папаша в этот разВысек очень больно.Стыдно драться, говорит,Ссорятся лишь злые.Ишь! И маленьким-то стыд!А ведь там – большие.Сам я видел сколько раз, –Мимо шли солдаты.У! Большущие! Я глазНе спускал, – все хваты!Шапки медные с хвостом!Ружей много, много!Барабаны – тром-том-том!Вся гремит дорога.Тром-том-том! – И весь горитОт восторга Ваня,Но, подумав, говорит: –А ведь верно, няня,На войну шло столько их,Где палят из пушки, –Верно, вышла и у нихСсора за игрушки!»1857

В лесу

Тебя приветствую я снова,Маститый старец – темный лес,Стоящий мрачно и суровоПод синим куполом небес.Меж тем как дни текли за днями,Ты в грудь земли, на коей стал,Глубоко врезался корнямиИ их широко разметал.Твои стволы как исполины,Поправ пятой постелю мхов,Стоят, послав свои вершиныНа поиск бурных облаков.Деревья сблизились как братьяИ простирают всё сильнейДруг к другу мощные объятьяСвоих раскинутых ветвей.Я вижу дубы, сосны, ели,Там – зев дупла, там – мох седой,Коры растрескавшейся щели,И пни, и кочки под ногой.При ветре здесь витийством шумаЯ упоен, а в тишинеКак величаво смотрит думаС деревьев этих в душу мне!И в час, как солнце близ закатаИ меркнет день, душа мояЗдесь дивным таинством объятаИ новым чувством бытия, –И, с миром бренным, миром пыльнымКак бы навек разделена,В союзе с миром замогильнымЗдесь богу молится она, –И лес является мне храмом,Шум листьев – гимном торжества,Смолистый запах – фимиамом,А сумрак – тайной божества.Спускает ночь свою завесу –И мне мерещится тот век,Как был родным родному лесуПерворожденный человек.Мне грезится тот возраст мира,Как смертный мирно почивал,Не заходила в лес секира,Над ним огонь не пировал.И где тот мир и та беспечность?Вот мир с секирой и огнем,Заботы, труд, могила, вечность…Откуда мы? Куда идем?.Лесная тень из отдаленьяИдет, ко мне наклонена,Как будто слово разуменьяМне хочет высказать она, –И пробираюсь я украдкой,Как будто встретиться боюсьС великой жизненной разгадкой,К которой мыслями стремлюсь;Древесных листьев сонный лепетРобею выслушать вполне,Боюсь понять… невольный трепетВдруг проникает в сердце мне.Бурлит игра воображенья,И, как в магическом кругу,Здесь духа тьмы и все виденья,Сдается, вызвать я могу, –И страшно мне, как сыну праха,Ужасно мне под этой тьмой,Но как-то рад я чувству страхаИ мне приятен ужас мой.1857

Он

Посвящено тем, которые его помнят и чтят его память

Я помню: был старик – высокий, худощавый,Лик бледный, свод чела разумно-величавый,Весь лысый, на висках седых волос клочки,Глаза под зонтиком и темные очки.Правительственный сан! Огромные заботы!Согбен под колесом полезной всем работы,Угодничества чужд, он был во весь свой векСоветный муж везде и всюду – человек,Всегда доступен всем для нужд, и просьб, и жалоб,Выслушивает всех, очки поднимет на лоб,И видится, как мысль бьет в виде двух лучейИз синих, наискось приподнятых очей;Иного ободрит улыбкою привета,Другому, ждущему на свой вопрос ответа,На иностранный лад слова произнося,Спокойно говорит: «Нет, патушка, нелься».Народным голосом и милостью престольнойУвенчанный старик, под шляпой треугольной,В шинели серенькой, надетой в рукава,В прогулке утренней протащится сперва –И возвращается в свой кабинет рабочий,Где труд его кипит с утра до поздней ночи.Угодно ль заглянуть вам в этот кабинет?Здесь нету роскоши, удобств излишних нет,Всё дышит простотой студентской кельи скромной:Здесь к спинке кресел сам хозяин экономный,Чтоб слабых глаз его свет лишний не терзал,Большой картонный лист бечевкой привязал;Тут – груды книг, бумаг, а тут запас дешевыхНеслиндовских сигар и трубок тростниковых,Линейки, циркули; а дальше – на полу –Различных свертков ряд, уставленный в углу:Там планы, чертежи, таблицы, счеты, сметы;Здесь – письменный прибор. Вот все почти предметы!И посреди всего – он сам, едва живой,Он – пара тощих ног с могучей головой!Крест-накрест две руки, двух метких глаз оглядкаДа тонко сжатых губ изогнутая складка –Вот всё! – Но он тут – вождь, он тут душа всего,А там орудия и армия его:Вокруг него кишат и движутся, как тени,Директоры, главы различных отделений,Вице-начальники, светила разных мест,Навыйные кресты и сотни лент и звезд;Те в деле уж под ним, а те на изготовке,Те перьями скрипят и пишут по диктовке,А он, по комнате печатая свой шаг,Проходит, не смотря на бренный склад бумаг,С сигарою в зубах, в исканье целей важных,Дум нечернильных полн и мыслей небумажных.Вдруг: «Болен, – говорят, – подагрой поражен», –И подчиненный мир в унынье погружен,Собрались поутру в приемной, – словно ропотСмятенных волн морских – вопросы, говор, шепот:«Что? – Как? – Не лучше ли? – Недосланных ночейПоследствие! – Упрям! Не слушает врачей.Он всем необходим; сам царь его так ценит!Что, если он… того… ну кто его заменит?»Между 1845 и 1857

На новый 1857-й

Полночь бьет. – Готово!Старый год – домой!Что-то скажет новыйПятьдесят седьмой?Не судите строго, –Старый год – наш другСделал хоть немного,Да нельзя же вдруг.Мы и то уважим,Что он был не дик,И спасибо скажем, –Добрый был старик.Не был он взволнованЛютою войной.В нем был коронованЦарь земли родной.С многих лиц унылостьДавняя сошла,Царственная милостьПадших подняла.Кое-что сказалосьС разных уголков,Много завязалосьНовых узелков.В ход пошли вопросы,А ответы им,Кривы или косы, –Мы их распрямим.Добрых действий семяСеет добрый царь;Кипятится время,Что дремало встарь.Год как пронесется –В год-то втиснут век.Так вперед и рвется,Лезет человек.Кто, измят дорогой,На минутку стал,Да вздремнул немного –Глядь! – уж и отстал.Ну – и будь в последних,Коль догнать не хват, –Только уж переднихНе тяни назад!Не вводи в свет знаньяС темной стороныДуха отрицанья,Духа сатаны.Человек хлопочет,Чтоб разлился свет, –Недоимки хочетСгладить прошлых лет.Ну – и слава богу!Нам не надо тьмы,Тщетно бьют тревогуЗадние умы.«Как всё стало гласно! –Говорят они. –Это ведь опасно –Боже сохрани!Тех, что мысль колышут,Надо бы связать.Пишут, пишут, пишут…А зачем писать?Стало всё научно,К свету рвется тварь,Мы ж благополучноШли на ощупь встарь.Тьма и впредь спасла быНас от разных бед.Мы же зреньем слабы, –Нам и вреден свет».  –Но друзья ль тут РусиС гласностью в борьбе?Нет – ведь это гусиНа уме себе!В маске патриотовМраколюбцы тутИз своих расчетовГолос подают.Недруг просвещеньяВопреки добруЖаждет воспрещеньяСлову и перу;В умственном движенье,В правде честных слов –«Тайное броженье»Видеть он готов.Где нечисто дело,Там противен свет,Страшно всё, что смелоГоворит поэт.Там, где руки емкиВ гуще барыша,Норовит в потемкиТемная душа,Жмется, лицемерит,Вопиет к богам…Только Русь не веритЭтим господам.Время полюбилоПравду наголо.Правде ж дай, чтоб было –Всё вокруг светло!Действуй, правду множа!Будь хоть чином мал,Да умом вельможа,Сердцем генерал!Бедствий чрезвычайныхНе сули нам, гусь!Нет здесь ковов тайных, –Не стращай же Русь!Русь идет не трусяК свету через мглу.Видно, голос гуся –Не указ орлу.Русь и в ус не дует,Полная надежд,Что восторжествуетНад судом невежд, –Что венок лавровыйВ стычке с этой тьмойПринесет ей новыйПятьдесят седьмой, –И не одолеютЧуждых стран мечиЦарства, где светлеютИстины лучи, –И разумной славыПроблеснет заряНам из-под державыСветлого царя.Декабрь 1856 или январь 1857

Н. Ф. Щербине

Была пора – сияли храмы,Под небо шли ряды колонн,Благоухали фимиамы,Венчался славой Парфенон, –И всё, что в мире мысль проникла,Что ум питало, сердце жгло,В златом отечестве ПериклаНа почве греческой цвело;И быт богов, и быт народаВстречались там один в другом,И человечилась природа,Обожествленная кругом.Прошли века – умолк оракул,Богов низринул человек –И над могилой их оплакалСвою свободу новый грек.Ничто судеб не сдержит хода,Но не погибла жизнь народа,Который столько рьяных силВ стремленьях духа проявил;Под охранительною сеньюСплетенных славою венковТа жизнь широкою ступеньюОсталась в лестнице веков,Осталась в мраморе, в обломках,В скрижалях, в буквах вековыхИ отразилась на потомкахВ изящных образах своих…И там, где льются наши слезыО падших греческих богах,Цветут аттические розыПорой на северных снегах, –И жизнью той, поэт-художник,В тебе усилен сердца бой,И вещей Пифии треножникОгнем обхвачен под тобой.27 января 1857

Вход воспрещается

Посвящено И. К. Гебгардту

«Вход воспрещается» – как часто надпись этуВстречаешь на вратах, где хочешь ты войти,Где входят многие, тебе ж, посмотришь, нетуСвободного пути!Там – кабинет чудес, там – редкостей палата!Хотел бы посмотреть! Туда навезеноДиковин множество и мрамора, и злата, –Пойдешь – воспрещено!Там, смотришь, голова! Прекрасной мысли, знаньяТы пробуешь ввести в нее отрадный свет –Напрасно! Тут на лбу, как на фронтоне зданья,Отметка: «Впуска нет».А там – храм счастия, кругом толпы народа,Иные входят внутрь, ты хочешь проскользнуть,Но стража грозная, стоящая у входа,Твой заграждает путь.Ты просишь, кланяясь учтиво и покорно,Ногою шаркая, подошвою скользя:«Позвольте!» – А тебе настойчиво, упорноОтветствуют: «Нельзя».Нельзя! – И мне был дан ответ того же рода.Нельзя! – И, сближены нам общею судьбой,О Гебгардт, помнишь ли, тогда в волнах народаМы встретились с тобой?«Да почему ж нельзя? Проходят же другие!» –Спросили мы тогда, а нам гремел ответ:«Проходят, может быть, да это – не такие, –Для вас тут места нет.Вы – без протекции. Вы что? Народ небесный!Ни знатных, ни больших рука вам не далась.Вот если было бы хоть барыни известнойХодатайство об вас!Просили бы о вас пригожие сестрицы,Колдунья-бабушка иль полновесный брат!А то вы налегке летите, словно птицы, –Назад, дружки, назад!»«Что делать? Отойдем! Нам не добиться счастья, –Мы грустно молвили, – златой его венецНам, верно, не к лицу. Поищем же участьяУ ангельских сердец!»Идем. Вот женщина: открытая улыбка,Открытое лицо, открытый, милый взгляд!Знать, сердце таково ж… Приблизились – ошибка!И тут ступай назад!«Вход воспрещается», задернута завеса,Дверь сердца заперта, несчастный не войдет,А между тем туда ж какой-нибудь повесаТоржественно идет.Полвека ты дрожал и ползал перед милой,Колени перетер, чтоб заслужить венец,Молчал, дышать не смел, и вот – с последней силойСобрался наконец.«Позвольте, – говоришь, – воздайте мне за службу!Мой близок юбилей». – «Не требуй! Не проси! –Ответят. – Нет любви, а вот – примите дружбу!»– «Как? Дружбу? – Нет, merci!Не надо, – скажешь ты, – на этот счет безбедноИ так я жить могу в прохладной тишине,Холодных блюд не ем, боюсь простуды, – вредноМороженое мне».Дивишься иногда, как в самый миг рожденьяНам был дозволен вход на этот белый светИ как не прогремел нам голос отверженья,Что нам тут места нет.Один еще открыт нам путь – и нас уважат,Я знаю, как придет святая череда.«Не воспрещается, – нам у кладбища скажут, –Пожалуйте сюда!»На дрогах нас везут, широкую дорогуМы видим наконец и едем без труда.Вот тут и ляжем мы, близ церкви, слава богу!..Но нет – и тут беда!И мертвым нам кричат: «Куда вы? Тут ограда;Здесь место мертвецам большим отведено,Вам дальше есть места четвертого разряда,А тут – воспрещено!»Февраль 1857

Зачем

Посвящено Антонине Христиановне Лавровой

Мне ваш совет невыразимо дорог, –И хоть тяжел он сердцу моему,Но должен я, скрепясь, без отговорокЕго принять и следовать ему,Согласен я: чтоб тщетно не терзаться,Спокойно жить, бесплодно не страдать –Не надобно прекрасным увлекаться,Когда нельзя прекрасным обладать.Зачем смотреть с восторженной любовьюНа лилию чужого цветника,Где от нее не суждено судьбоюМне оторвать ни одного цветка?И для чего пленяться мне картиной,Когда она – чужая, не моя,Иль трепетать от песни соловьиной,Где я поймать не в силах соловья?Зачем зарей я любоваться стану,Когда она сияет надо мной, –И знаю я, что снизу не достануЕе лучей завистливой рукой?Зачем мечтам напрасным предаваться?Не лучше ли рассудку место дать?О, да! к чему прекрасным увлекаться,Когда – увы! – нельзя им обладать?1857 (?)

Мысль

Лампадным огнем своим жизнь возбуждая,Сгоняя с земли всеобъемлющий мрак,Пошла было по свету мысль молодая –Глядь! – сверху нависнул уж старый кулак.Кулак, соблюдая свой грозный обычай,«Куда ты, – кричит, – не со мной ли в борьбу?Ты знаешь, я этой страны городничий?Негодная, прочь! А не то – пришибу,Я сильный крушитель, всех дел я вершитель,Зачем ты с огнем? Отвечай! Сокрушу!Идешь поджигать?.. Но – всемирный тушитель –Я с этим огнем и тебя потушу».– «Помилуй! – ответствует мысль молодая. –К чему мне поджогами смертных мутить?Где правишь ты делом, в потемках блуждая, –Я только хотела тебе посветить.Подумай – могу ль я бороться с тобою?Ты плотно так свернут, а я, между темКак ты сотворен к зуболомному бою,Воздушна, эфирна, бесплотна совсем.С живым огоньком обтекаю я землю,И мною нередко утешен бедняк.Порой – виновата – я падших подъемлю,Которых не ты ль опрокинул, кулак?Порою сама я теряю дорогуИ в дичь углубляюсь на тысячи верст,Но мне к отысканью пути на подмогуНе выправлен твой указательный перст.Одетая в слово, в приличные звуки,Я – мирное чадо искусства, науки,Я – признак единственный лучших людей,Я – божьего храма святая молитва.Одна мне на свете дозволена битваСо встречными мыслями в царстве идей.И что же? – Где в стычке кулак с кулаками,Там кровь человечья струится реками,Где ж мысль за священную к правде любовьРазумно с противницей-мыслию бьется, –Из ран наносимых там истина льется –Один из чистейших небесных даров.1858

Запретный плод

Люди – дети, право, дети.Что ни делайте, всегдаИм всего милей на светеВкус запретного плода.Человек – всегда ребенок,Говоришь ему: «Не тронь!» –Из хранительных пеленокВсё он тянется в огонь.Иногда с ним просто мука:«Дай мне! Дай!» – «Нельзя. Тут бука».– «Цацу дай!» – «Нельзя никак».Рвется, плачет он. Досада!«На, бесенок! На!» – «Не надо».– «Да ведь ты просил?» – «Я – так…»1858