Стихотворения (1884 г.)

В. Г. Бенедиктов

Стихотворения (1884 г.)

Стихотворения 1830-1840-х годов

В альбом Е. А. Карлгоф

Вы новой жизнию дарилиМеня в тот памятный мне час,Когда стихи мои хвалилиХвалой мне лестной в первый раз.Не дорожу я криком света,Весь мир мне холоден и пуст,Но мило мне из ваших устИменование поэта.Итак, да буду я певец,Да буду возвеличен вамиИ мой сомнительный венецПусть блещет вашими лучами.

Е. А. Карлгоф

Не обиженный судьбами,Награжденный за мечты,Повергаю перед вамиВам знакомые цветы.Вы их, сирых, обласкали,Из безвестности немойК свету путь им указалиБлагосклонной похвалой.И теперь, чтоб вышел крашеСкудный сбор стихов моих,Светлый вид улыбки вашейОтпечатайте на них.1836

Москва

(Дума)

День гас, как в волны погружалисьВ туман окрестные поля,Лишь храмы гордо возвышалисьИз стен зубчатого Кремля.Одета ризой вековою,Воспоминания полна,Явилась там передо мноюСтраны родимой старина.Когда над Русью тяготелоИноплеменное ярмоИ рабство резко впечатлелоСвое постыдное клеймо,Когда в ней распри возникали,Князья, забыв и род и сан,Престолы данью покупали,В Москве явился Иоанн.Потомок мудрый ЯрославаКрамол порывы обуздал,И под единою державойКолосс распадшийся восстал.Соединенная Россия,Изведав бедствия оковНеотразимого Батыя,Восстала грозно на врагов.Почуя близкое паденье,К востоку хлынули орды,И их кровавые следыНещадно смыло истребленье.Потом и Грозный, страшный в брани,Надменный Новгород смирилИ за твердынями КазаниТатар враждебных покорил.Но, жребий царства устрояя,Владыка грозный перешелОт мира в вечность, оставляяМладенцу-сыну свой престол;А с ним, в чаду злоумышленииБояр, умолк закона глас –И, жертва тайных ухищрений,Младенец царственный угас.Тогда, под маскою смиреньяПрикрыв обдуманный свой ков,Взошел стезею преступленьяНа трон московский Годунов.Но власть, добытая коварством,Шатка, непрочен чуждый трон,Когда, поставленный над царством,Попран наследия закон;Борис под сению державнойНедолго бурю отклонял:Венец, похищенный бесславно,С главы развенчанной упал…Тень убиенного явиласьВ нетленном саване молвы –И кровь ручьями заструиласьПо стогнам страждущей Москвы,И снова ужас безначалииВитал над русскою землей, –И снова царству угрожалиКрамолы бранною бедой.Как божий гнев, без укоризныНарод все бедствия сносилИ о спасении отчизныТворца безропотно молил,И не напрасно, – провиденье,Источник вечного добра,Из праха падших возрожденьеЯвило в образе Петра.Посланник боговдохновенный,Всевышней благости завет,Могучей волей облеченный,Великий рек: да будет светВ стране моей, – и Русь прозрела;В ряду его великих делЗвезда счастливая блестела –И мрак невежества редел.По мановенью исполина,Кругом – на суше и морях –Обстала стройная дружина,Неотразимая в боях,И, оперенные громами,Орлы полночные взвились, –И звуки грома меж строямиВ подлунной славой раздались.Так царство русское восстало!Так провиденье, средь борьбыСо мглою света, совершалоЗаконы тайные судьбы!Так, славу Руси охраняя,Творец миров, зиждитель силБразды державные вручилДеснице мощной Николая!Престольный град! так я читалТвои заветные преданьяИ незабвенные деяньяБлагоговейно созерцал!Январь 1837

Молитва

Творец! Ниспошли мне беды и лишенья,Пусть будет мне горе и спутник и друг!Но в сердце оставь мне недуг вдохновенья,Глубокий, прекрасный, священный недуг!Я чувствую, боже: мне тяжко здоровье;С ним жизни моей мне невидима цель.Да будет же в мире мне грусть – изголовье,Страдание – пища, терпенье – постель!Земная надежда, как призрак исчезни!Пусть мрачно иду я тропой бытия!Но в сладких припадках небесной болезниДа снидет мне в душу отрада моя!Когда же, отозван небес произволом,Меня он покинет – желанный недуг,И дар мой исчезнет, и стройным глаголомНе будет увенчан мой тщетный досуг, –Дозволь мне, о небо, упадшему духом,Лишенному силы, струнами владеть, –На звуки склоняясь внимательным слухом,Волшебные песни душой разуметь!С земли воздымаясь до горнего мира,Пророческий голос отрадой мне будь!До сердца коснется знакомая лира –Увлажатся очи и двигнется грудь!1838 или начало 1839

Совет

Когда судьба тебя послалаВ тернистый, трудный жизни путьИ пищей скорби упиталаТвою взволнованную грудь,И если небом заповеданТебе священный крест любви, –Живи один! Кому ты предан –С собой в путь мрачный не зови!Пусть тяжко с милым нам созданьемНе разделить судьбы своей,Но верь: стократно тяжелейЕго терзать своим страданьем!Весна 1839

Беглец

От грусти-злодейки, от черного горяВ волненье бежал я до Черного моряИ воздух в пути рассекал как стрела,Злодейка догнать беглеца не могла.Домчался я, стали у берега кони,Зачуяло сердце опасность погони…Вот, кажется, близко, настигнет, найдетИ грудь мою снова змеей перевьет.Где скроюсь я? Нет здесь дубов-великанов,И тени негусты олив и каштанов.Где скроюсь, когда после яркого дняТак ярко луна озаряет меня;Когда, очарованный ночи картиной,Бессонный, в тиши, над прибрежной стремнинойВлачу я мечтой упоенную леньИ, малый, бросаю огромную тень?Где скроюсь? Томленьем полуденным полный,Уйду ль погрузиться в соленые волны?Тоска меня сыщет, и в море онаПоднимется мутью с песчаного дна.Пущусь ли чрез море? – На бреге ТавридыОна меня встретит, узнает, займетИ больно в глубоких объятьях сожмет.Страшусь… Но доселе ехидны сердечнойНе чувствуя жала, свободный, беспечный,Смотрю я на южный лазоревый свод,На лоно широко раскинутых водИ, в очи небес устремив свои очи,Пью сладостный воздух серебряной ночи…Зачем тебе гнаться, злодейка, за мной?Помедли, беглец возвратится домой.Постой, пред тобою минутный изменник,Приду к тебе сам я – и снова твой пленник,В груди моей светлого юга красуКак новую пищу тебе принесуИ с новою в сердце скопившейся силойПроснусь для страданья, для песни унылой.А ныне, забывший и песни и грусть,Стою, беззаботный, на бреге Эвксина,Смотрю на волнистую грудь исполинаИ волн его говор твержу наизусть.29 июня 1839Одесса

К А. П. Гартонг

В стране, где светлыми лучамиЖивее блещут небеса,Есть между морем и горамиЗемли цветущей полоса.Я там бродил, и дум порывыНевольно к вам я устремлял,Когда под лавры и оливыГлаву мятежную склонял.Там часто я, в разгуле диком,В свободных, царственных мечтах,Вас призывал безумным кликом, –И эхо вторило в горах.О вас я думал там, где влагаФонтанов сладостных шумит,Там, где гиганта ЧатырдагаГлава над тучами парит,Там, где по яхонту эфираГуляют вольные орлы,Где путь себе хрусталь СалгираПрошиб из мраморной скалы;Там, средь природы колоссальной,На высях гор, на ребрах скал,Оставил я мой след печальныйИ ваше имя начертал,И после – из долин металисьМои глаза на высоты,Где мною врезаны осталисьТе драгоценные черты.Они в лазури утопали,А я смотрел издалека,Как солнца там лучи игралиИли свивались облака…Блеснет весна иного года,И, может быть, в желанный часТавриды пышная природаВ свои объятья примет вас.Привычный к высям и оврагам,Над бездной дола, в свой черед,Татарский конь надежным шагомВас в область молний вознесет;И вы найдете те скрижали,Где, проясняя свой уделИ сердца тайные печали,Я имя ваше впечатлел.Быть может, это начертанье –Скалам мной вверенный залог –Пробудит в вас воспоминаньеО том, кто вас забыть не мог!Но я страшусь: тех высей темяОбвалом в бездну упадет,Или завистливое времяЧерты заветные сотрет,Иль, кроя мраком свет лазуриИ раздирая облака,Изгладит их ревнивой буриНеотразимая рука…И не избегну я забвенья,И, скрыта в прахе разрушенья,Бесценной надписи лишась,Порой под вашими стопамиМелькнет не узнанная вамиМогила дум моих об вас!Сентябрь – октябрь 1839

Авдотье Павловне Гартонг

(На память прогулки в Парголове 8-го августа 1840 г.)

Наш край и хладен и суров,Покрыто небо мглой ненастной,И вместо солнца шар чуть ясныйМеж серых бродит облаков.Но иногда – вослед деннице, –Хоть редко, хоть однажды в год,Восстанет утро в багрянице,И день весь в золоте взойдет,И, пропылав в лазурных безднах,Утонет в пурпурной заре,И выйдет ночь в алмазах звездныхИ в чистом лунном серебре.Счастлив, кого хоть проблеск счастьяВ печальной жизни озарил!Счастлив, кто в сумраке ненастьяУлыбку солнца захватил!Суров наш край. Кругом всё плоско.В сырой равнине он лежит.В нем эхо мертвое молчитИ нет на клики отголоска.Без обольщения окрестСкользят блуждающие взгляды.Но посреди сих скудных местЕсть угол воли и отрады.Там рощи скинулись шатромИ отразились озерами,И дол, взволнованный холмами,Широким стелется ковром;Под светлым именем ПарнасаПригорок стал среди холмов,И тут же сельского ПегасаХребет оседланный готов.Блажен, кто там хотя однаждыС своею музою леталИ бурный жар высокой жаждыСтихом гремучим заливал!Суров наш край, повит снегами, –И часто, вскормлены зимой,В нем девы с ясными очамиБлестят безжизненной красой.Но есть одна… зеницу окаПрирода жизнью ей зажглаИ ей от Юга и ВостокаДары на Север принесла.Блажен, кто мог ей, полн смиренья,Главой поникшею предстатьИ гром и пламя вдохновеньяПред ней как жертву разметать!Счастлив и тот, кто, полн смущенья,Покорно голову склоня,Принес ей бедное твореньеНа память золотого дня,Когда, в пучину светлой далиИз-под клубящейся вуалиЛетучий погружая взорИ рассекая воздух звонкой,Она летала амазонкойПо высям парголовских гор, –И как на темени Парнаса,В прохладе сумрачного часаСама собой озарена,Под темным зелени навесомОна стояла – и за лесомСтыдливо пряталась луна!Август 1840

Дружба

Любовь отвергла ты… но ты мне объявила,Что дружбу мне даришь; благодарю, Людмила!Отныне мы друзья. Освобожден от мук,Я руку жму твою: благодарю, мой друг!С тобой беседуя свободно, откровенно,Я тихо приклонюсь главою утомленнойНа дружескую грудь… Но что я вижу? ТыКраснеешь… Вижу стыд и робость красоты…Оставь их! Я в тебе уже не властелинку,Но друга признаю………..…………………В любви – остерегись: для ней нужна ограда;А мы, второй пример Ореста и Пилада,Должны быть запросто. Условий светских грузНе должен бременить наш искренний союз.Прочь робкие мечты! Судя и мысля здраво,Должны любовникам мы предоставить правоСмущаться и краснеть, бледнеть и трепетать;А мы… Да осенит нас дружбы благодать!На долю нам даны лишь пыл рукопожатий,…………………Да, как бы ни было, при солнце иль луне,Беседы долгие… в тиши… наедине.1841

К товарищам детства

В краю, где природа свой лик величавыйВенчает суровым сосновым венцомИ, снегом напудрив столетни дубравы,Льдом землю грунтует, а небо свинцом;В краю, где, касаясь творений начала,Рассевшийся камень, прохваченный мхом,Торчит над разинутой пастью провалаОскаленным зубом иль голым ребром;Где – в скудной оправе, во впадине темной,Средь камней простых и нахмуренных горСверкает наш яхонт прозрачный, огромный –Одно из великих родимых озер;Где лирой Державин бряцал златострунной,Где воет Кивача «алмазна гора»,Где вызваны громы работы чугунной,Как молотом божьим – десницей Петра;Где след он свой врезал под дубом и сосной,Когда он Россию плотил и ковал –Державный наш плотник, кузнец венценосный,Что в деле творенья творцу помогал, –Там, други, по милости к нам провиденья,Нам было блаженное детство даноИ пало нам в душу зерно просвещеньяИ правды сердечной святое зерно.С тех пор не однажды весна распахнуласьИ снова зима пролегла на Руси!Не раз вокруг Солнца Земля повернуласьИ сколько вращалась кругом на оси!И сколько мы с ней и на ней перемчалисьВ сугубом движенье, по жизни – вперед!Иные уж с пылкими днями расстались,И к осени дело! И жатва идет.Представим же колос от нивы янтарной,Который дороже весенних цветов, –Признательность, други, души благодарной –Один из прекрасных, чистейших плодов.Пред нами единый из сеявших семя;На миг пред своими питомцами он;Созрелые дети! Захватим же времяВоздать ему вкупе усердный поклон!И вместе с глубоким приветом рассудкаЕму наш сердечный привет принестиВ златую минуту сего промежуткаМеж радостным «здравствуй» и тихим «прости»И родине нашей поклон и почтенье,Где ныне, по стройному ходу годов,За нами другое встает поколеньеИ свежая зреет семья земляков, –Да здравствует севера угол суровый,Пока в нем онежские волны шумят,Потомками вторится имя ПетровоИ бардом воспетый ревет водопад!13 февраля 1841

Ты холодна

Авдотье Павловне Гартонг

Тебе не нужно звонких слов,Ни гимнов жертвенных поэта,Ни звуков лестного привета –Нет! И клянусь огнем стихов, –С тех пор, как я тебя завиделИ петь и славить возлюбил, –Тебя я лестью не обидел,Пустой хвалой не оскорбил!Чуждаясь неги бесполезной,Тебе был внятен и не дикМой тяжкий ямб, мой стих железныйИ правды кованый язык.Я не хотел к тебе приблизитьЛюбви лукавую мечтуИ вялой нежностью унизитьСуровой думы высоту.Небес заветных в край лазурныйСебе полет я воспретилИ стон – порою слишком бурный –Не раз в груди остановил.Ты жизнь уму, а сердцу – кара, –Знать, так назначено судьбой!Ты холодна… но холод твойМилей полуденного жара.Устав от душной суеты,Отрадно горю и томленьюНайти приют под свежей теньюТвоей разумной красоты.Тому, кто вырвется из адаЖитейских дел, где тяжелоПроклятьем сдавлено чело, –Сладка эдемская прохлада!Но если – к раю приведен –Проникнуть вдаль помыслит он,Отколь блаженства воздух пашет, –Твой острый взор тогда над нимПодъят, как меч, которым машетПривратник рая – херувим!Спасен, кто в сфере испытанья,Испив твой взор, вкусивши речь,Успел от вечного страданьяОстаток сердца уберечь!Ты холодна… Так видит око!Ты вся как мраморный кумир,Но сердце женщины глубоко, –В нем можно спрятать целый мир.Трудна извитая дорогаК тому, что скрыто в этой мгле.Тайн много на небе у бога,Но тайны есть – и на земле!23 февраля 1841

Подражание персидскому

Не мечи из-под ресницыСтрел разящих на меня!Под огнем твоей зеницыУж и так повержен я.Ты красою всемогущейВсех богаче в сей стране –Я убогий, неимущий, –Дай же милостину мне!1842

Маленькой Женин

Вместо куклы в модном платье,Женни, вот тебе занятье:Я принес мои стишки!Ждать ли мне за это ласки?Рада ль ты? Горят ли глазки?Шевелятся ли ушки?Лепечи пока, малютка,Рифмы легкие шутя!Скоро будешь институтка,Скоро вырастешь, дитя!Расцветешь, как цвет махровый.И к тебе – не знаю кто –Уж поэт напишет новый,И напишет уж не то!Ты успеешь в той поэмеТайну милую постичь;Вспомни, Женни, в это времяЯ уж буду старый хрычИль косой саженью глубжеБуду тлеть в земле сырой.Не забудь же – приголубь жеХоть надгробный камень мой.Пусть над ним головку склонитЖенни резвая слегкаИ приветная рукаВетку зелени уронитНа могилу старика!1842

Калиф и Раб

Ум свой в думы погрузив,За столом сидел калиф.Пред владыкой величавымРаб трепещущий егоБлюдо с пышущим пилавомОпрокинул на него.Грозен, страшен, как судьба,Посмотрел он на раба;Тот, готов расстаться с светом,Прошептал полуживой:«Рай обещан МагометомТем, кто гнев смиряет свой».«Не сержусь», – сказал калиф,Укрощая свой порыв.Ободряясь, отираетРаб холодный пот с чела.«Рай – и тем, – он продолжает, –Кто не памятует зла».«Забываю». – ВеселейСтал калиф, а раб смелей:«Надо в светлый рай для входаИ за зло платить добром».– «Раб! Дарю тебя свободойИ осыплю серебром».От восторга раб едваМог опомниться сперва,Пораженный этим чудом, –А калиф смотрел, признавСамым вкусным сердцу блюдомОпрокинутый пилав.Между 1835 и 1842

На кончину А. Т. Корсаковой 11 декабря 1842 года

Она угасла – отстрадала,Страданье было ей венцом;Она мучительным концомДостигла светлого начала.Грустна сей бренной жизни глушь,В ней счастья нет для ясных душ, –Их мучит тяжко и жестокоНевольный взгляд на море зла,На вид ликующий порокаИ света скучные дела, –И, гордо отвергая розыИ жизни праздничный сосуд,Они на часть себе берутСвятые тернии и слезы.Отрада их в житейской мглеОдна – сочувствовать глубокоВсему, что чисто и высоко,Что светит богом на земле.Удел их высших наслажденийНе в блеске злата и сребра,Но посреди благотворении,В священных подвигах добра!Так, перейдя сей дольней жизниДобром запечатленный путь,Она взлетела – отдохнутьВ своей божественной отчизне.Тяжелый опыт превозмочьСудьба при жизни ей судила, –Она давно невесту-дочьВ тот мир нетленный отпустила.И, переждав разлуки срок,Спеша к родимой на свиданье,Она другую на прощаньеЗемле оставила в залог,Чтоб там и здесь свой образ видетьИ, утешая лик небес,Земли печальной не обидеть,Где светлый быт ее исчез!11 декабря 1842

Монастыркам

При выпуске 1842

Вот он, муз приют любимый,Храм наук, обитель дев,Оком царственным хранимыйВертоград страны родимой,Счастья пламенный посев,Юных прелестей рассадник,Блага чистого родник,Неземных даров тайник,Гроздий полный виноградник,Небом дышащий цветник!Это – мир, где жизнью вешнейВеет, дышит круглый год;Это – мир, но мир не здешний,В нем гроза цветов не рвет,Вихрь не зыблет сей теплицы,Терн не входит в сей венец, –Чисты белые страницыЭтих бархатных сердец.Здесь тлетворное страданьеНе тревожит райских снов,Здесь одно лишь – обожанье,Тайнам неба подражанье.………….Срок придет, и под крыламиРазлучительных минутПред несметными очамиМногоцветными лучамиДевы белые блеснут;Группой радужно летучейПромелькнут, волшебный клирМорем трепетных созвучийОбольет прощальный пир;И из райского чертогаРазлетится племя роз,Оставляя у порогаВ благодарность перлы слез.Так, до дня миросозданья,В слитный сплавлено венец,Рдело божие сиянье,Но едва изрек творец,И творения убранство,Звезды, перлы естества,Вспыхнув, брызнули в пространствоС диадемы божества;И, простясь одна с другоюИ облекшись в благодать,Стали розно над землеюМиру темному сиять;И во мгле земного бытаЕсть для каждого одна, –Тайна жизни в ней сокрытаИ судьба заключена.Так, но грозный миг разлуки, –Чуя славу впереди,Сжаты огненные звукиВ поэтической груди;Зреют, спеют молодые,Долго на сердце лежат –Срок наступит, и родныеКрупным хором задрожат,Хлынут звонкою слезою,И, рассыпаны певцом,Эти звуки под грозоюВ мир уходят за венцом!Срок настал: из врат науки,Из священной глубиныИзлетайте, божьи звуки,Звезды русской стороны!Свет проникнут ожиданьем, –Взвейтесь, дивные, в эфирИ негаснущим сияньемОчаруйте бедный мир!1842

После чтения А. П. Гартонг

Когда в ее очах небесных пламень блещетИ полный, звонкий стих в устах ее трепещет,То бурно катится, сверкает и звучит,То млеет, нежится, струится и журчит, –Я жадно слушаю страстей язык могучийИ таю под огнем пронзительных созвучий;Всё глубже ноет грудь, и сердцу горячей,И просится слеза из каменных очей.Конец 1830-х- начало 1840-х годов

Порыв

Нет, милые друзья, – пред этой девой стройнойСмущаем не был я мечтою беспокойной,Когда – то в очи ей застенчиво взирал,То дерзостный мой взор на грудь ее склонял,Любуясь красотой сей выси благодатной,Прозрачной, трепетной, двухолмной, двураскатной.Роскошный этот вид и гордость на челеЯвляли мне тогда богиню на земле.Я вас не понимал, – мне чужд был и несроденВаш чувственный восторг. От дум земных свободен,Я чувство новое в груди своей питал:Поклонник чистых муз – желаньем не сгоралУдава кольцами вкруг милой обвиваться,Когтями ястреба в пух лебедя впиваться –Нет! – Жрец изящного – я мыслил: в этот мигК чему мне звуков дар, гремучий мой язык?О, если бы теперь, сим видом упоенный,Я был сын древности, ваятель вдохновенный!Блеснул бы в этот миг мне Фидия венец,Луч яркий божества во грудь мою проникнул,«Вот перси дивные! – тогда бы я воскликнул. –Подайте мрамор мне! Подайте мне резец!»И с мраморной скалы я б грубый череп скинул,И перси из нее божественные вынул,И жизнью облил их. Казалось бы, оне,Сокрыв огонь страстей в бездонной глубине,На миг оцепенев под искусом желанья,Наполнились волной мятежного дыханья,И, бурный вздох в себе стараясь удержать,Готовы – закипеть, хотят – затрепетать;И всё, что в них влекло б к земному обольщенью,Слегка полузакрыв кудрей волнистых тенью,Богини чистый лик я вывел бы светлоИ думу строгую ей бросил на чело,Лоб смертный, подходя, вдруг вспыхивал, как пламень,И, дерзкий, мнил обнять богоподобный камень.Но, взоры возведя на светоносный лик,Мгновенно б головой преступною поник,Молитву произнес в ограду от волненийИ, бледный, преклонил дрожащие колени.1845

Она была добра

Забуду ли ее? – Она вилась, как змейка,Сверкая искрами язвительных очей,А всё ж была добра мне милая злодейка,И за свою любовь я благодарен ей.Мою докучливость она переносила,Мое присутствие терпела; даже грусть,Грусть вечную мою, глубокую – щадила,Страдать позволила и говорила: «Пусть!Пускай он мучится! Страдание полезно.Пусть любит он меня, хоть любит нелюбезно!Пускай надеется! Зачем ему мешатьИ вдохновляться мной, и рифмы совершать?Для песен пламенных ему я буду темой,И он потешит нас гремучею поэмой!»Я пел, – и между тем как с легкого пераКатился бурный стих, мучительный и сладкой,Она, лукавая, смеялась… но украдкой –Итак, – не правда ли? – она была добра?1846

Цветок

Есть цветок… его на лиреВечно славить я готов.Есть цветок… он в грустном миреКраше всех других цветов.То цветок не однолетний:Всё милее, всё приветнейОн растет из году в годИ, дивя собой природу,По семнадцатому годуПолной прелестью цветет.Он подъемлется так статно,Шейка тонкая бела,А головка ароматна,И кудрява, и мила.Он витает в свете горнем,И, пленительно живой,Он не связан грязным корнемС нашей бедною землей.Не на стебле при дорожкахНеподвижно одинок –Нет, – на двух летучих ножкахВьется резвый тот цветок.От невзгод зимы упрямойЖизнь его охраненаЗа двойной ревнивой рамойСветозарного окна, –И, беспечный, он не слышитБурь, свистящих в хладной мгле:Он в светлице негой дышит,Рдеет в комнатном тепле.Непонятное растенье!Нежен, хрупок каждый сгиб:Лишь одно прикосновенье –И прелестный цвет погиб!Увлекая наши взоры,Слабый, ищет он опоры,Но страшитесь! Он порой,Томный, розово-лилейный,Дышит силой чародейной,Колдовством и ворожбой.Полный прелести, он разомСердце ядом напоит,Отуманит бедный разум,Обольстит и улетит!1848

Догадка

Когда ты так мило лепечешь «люблю»,Волшебное слово я жадно ловлю;Оно мне так ново, и странно, и чудно;Не верить мне страшно, а верить мне трудно.На праздное сердце певца твоего,Быть может, ты кинула взгляд сожаленьяИ, видя в нем глушь, нищету, запустенье,Размыслила: «Дай я заполню его!Он мил быть не может, но тихо, бесстрастноЯ буду ласкать его сирый порыв;Не боле, чем прежде, я буду несчастна,А он – он, быть может, мной будет счастлив!»И с ангельским, кротким, небесным приветомКо мне обратился твой дружеский взор,И в сердце моем, благодатно согретом,Мечты и надежды воскресли с тех пор.1848

Л. Е. Ф.

Есть два альбома. Пред толпоюВсегда один из них открыт,И всяк обычною тропоюТуда ползет, идет, летит.Толпа несет туда девице –Альбома светлого царице –Желаний нежные цветыИ лести розовой водицейКропит альбомные листы.Там есть мечты, стихи, напевыИ всякий вздор… Но есть другойАльбом у девы молодой, –Альбом тот – сердце юной девы.Сперва он весь как небо чист,Вы в нем ни строчки не найдете,Не тронут ни единый листВ его багряном переплете.Он – тайна вечная для нас,Толпа сей книжки не коснется, –Для одного лишь в некий часОна украдкой развернется, –И счастлив тот, кто вензель свой,Угодный ангелу-девице,Нарежет огненной чертойНа первой розовой странице!Между 1842 и 1850

Как хороша!

Перед нею умиленьемСвято теплилась душа,И, проникнут упоеньем,Я шептал с благоговеньем:«Боже мой! Как хороша!»Но чрез миг, пред милым ликомСтрастным пламенем дыша,Задрожав в восторге диком,Пал я ниц с безумным криком:«Черт возьми! Как хороша!»Между 1842 и 1850

Ужин у кардинала Ришелье

Комната в гостиницена дороге из Парижа в Рюэль, где находится загородный дом кардинала-министра. Вкаминеразведен огонь. Пожилой человек сидит у камина и просушивает измокшую свою одежду. Это – Гоше, незначительный парижский ремесленник из улицы Сен-Дени. От времени до времени видны проблески молнии и слышны раскаты грома.

Гоше (один)

Какая буря! Черт возьми!Досадно! Вот и остановка!Вот так-то с бедными людьмиВсегда бывает, – всё неловко,Всё не под стать, везде беда.Сам бог немилостив к ним – да!Где нужно вёдро – шлет им бурю.Знать, не для бедных создан свет!

Молния и гром.

Ишь как блестит, гремит! Да нет!Уж я глаза себе зажмурюИ уши наглухо заткну,А до Рюэля донырну,Хоть в море обратись дорога!Чай, мул мой отдохнул немногоТеперь в конюшне – свежих силСебе подбавил. В самом деле,К чему ж заране я уныл?Ведь к сроку буду ж я в Рюэле!

Входит проезжий в мокрой одежде.

Незнакомец (не видя Гоше)

Э! Время терпит. ОтдохнуВ гостинице.(Подойдя к камину и увидя Гоше.)Ах, извините!Я думал: к один здесь…

Гоше

Ну!Так что ж такое? – Стул берите,И сядем вместе у огня.Ведь вы проезжий здесь, я – тоже,Вы не помеха для меня.Притом я тотчас еду…

Незнакомец

Боже!В такую бурю?(В сторону.)Как он мил,И прост, и вежлив в обращенье!

Гоше

Что ж делать? Я бы не спешил,Когда б не крайность. ПриглашеньеТакое важное! ВовекНе ожидал… да вот – поди же!Да придвигайте стул поближе!

Незнакомец (в сторону)