Восток – дело близкое. Иерусалим – святое

Главную ставку в Турции нацистская Германия делала на реакционные круги пантюркистов, руководителей эмигрантских организаций и националистов. Они находили там приют, бежав из Азербайджана, Башкирии, Крыма и Татарстана. Связь с ними осуществляли брат младотурецкого диктатора Энвера-паши, один из бывших лидеров татарских и башкирских автономистов Ахмет-Заки Валидов и некоторые депутаты меджлиса. Двойную игру на Ближнем Востоке, особенно в Палестине, вели тогда и некоторые сионистские лидеры. В Турции они устанавливали взаимовыгодное сотрудничество и с нацистами, и с пантюркистами.

Заключив в октябре 1939 года договор о военной взаимопомощи с Великобританией и Францией, турецкие власти при Иненю тем не менее всячески уклонялись от его выполнения. Наоборот, Турция в широких масштабах стала поставлять стратегическое сырье, продовольствие и материалы военного назначения в Германию. С момента нападения вермахта на СССР Турция, объявив о своем нейтралитете, делала ставку на победу держав Оси. В ожидании этой победы она именно тогда и заключила с Германией пакт о ненападении и дружбе.

В критический для Советского Союза период (с осени 1941 до начала 1943 года) основная часть турецкой армии была сосредоточена на его границах. Турецкие власти негласно забрасывали во временно оккупированный немцами Крым пропагандистов для ведения пантюркистской агитации. Некоторые из них проходили даже службу в созданных немцами крымско-татарских формированиях.

С января 1943 года США и Англия стали оказывать все больший нажим на Турцию в надежде побудить ее вступить в войну на стороне антигитлеровской коалиции. В декабре того же года президент Исмет Иненю на встрече с У. Черчиллем в Адене и Ф. Рузвельтом в Каире (они возвращались с Тегеранской конференции трех великих держав) обещал ускорить вступление своей страны в войну против Германии. Но и после этого Турция продолжала поставки стратегического сырья в рейх. Она никак не реагировала на неоднократные нарушения германским военно-морским флотом конвенции о Проливах.

На протяжении всей войны Турция выступала в двоякой роли: с одной стороны – возможного союзника нацистской Германии, а с другой – ее заложника. В ретроспективе альтернативной истории она могла оказаться и тем и другим. В значительной степени судьба «привратника на Босфоре» решилась тогда в битве на берегах Волги. Только после Сталинграда Анкара стала притормаживать свое сближение с Берлином.

Неслучайно Исмет Иненю в день траура по Сталину при выражении своего соболезнования в советском посольстве, повторив несколько раз, что «ушла целая эпоха», уже в беседе с нашим послом признал, что город, носящий имя Сталина, навсегда войдет в историю вместе со Сталинградской битвой.

Эта битва и в самом деле не только обозначила перелом в ходе Второй мировой войны, но и определила место Турции в ней. В труде, вышедшем в канун шестидесятилетия окончания Второй мировой войны под заголовком «Что, если бы?», западные историки отмечают, что в стратегических планах Гитлера Турция, если бы отказалась быть добровольным союзником, все равно стала бы плацдармом для прорыва к вожделенной нефти в Ираке, Иране и Азербайджане. Все зависело от того, какое Гитлер изберет направление главного удара. Если бы до нападения на Советский Союз африканской армии Э. Роммеля удалось через Каир и Иерусалим дойти до Дамаска и Багдада, то Турция, как предполагали в Берлине, сама навязалась бы в союзницы либо согласилась ею стать. А значит, участвовала бы в осуществлении последующего плана под кодовым наименованием «Манулла», – он предусматривал дальнейшее продвижение на Восток, но уже через Иран и Афганистан к Индии и в Среднюю Азию. В случае колебания или отказа Турции стать добровольной союзницей Германии подписанная фюрером 11 июня 1941 года директива (за десять дней до нападения на СССР) предписывала сосредоточить немецкие войска в Болгарии «для обеспечения политической лояльности Турции или для подавления возможного сопротивления».

Когда в начале апреля 1941 года в Ираке произошел военный переворот прогерманского «золотого триумвирата» полковника Гейлани, Гитлер подписал еще одну директиву – «О поддержке арабского освободительного движения». Предполагалось, что такую «поддержку» окажут войска Роммеля после взятия Каира, форсирования Суэцкого канала и вытеснения англичан из Палестины. Обе подписанные Гитлером директивы (под номерами 30 и 32) не противоречили друг другу, а дополняли и развивали план «Барбаросса». В случае сохранения Турцией формального нейтралитета в Берлине рассчитывали, оккупировав Сирию и Ливан, осуществить бросок к нефтяным полям Ирака, Ирана и Саудовской Аравии. Затем, к концу 1941 года, начать продвижение к Каспийскому морю с целью овладения бакинскими скважинами. Осуществление этого варианта связывалось с предварительным захватом британских островных колоний в Восточном Средиземноморье. Однако для этого у Гитлера и Муссолини не было достаточных морских и десантных сил, способных совершить, «как по камням», переход к берегам Леванта.

Второй вариант представлялся более реальным. Он предусматривал оккупацию Болгарии и греческой Фракии, чтобы создать там необходимые плацдармы для оккупации сначала европейской, а затем и всей азиатской частей Турции. Уже оттуда планировался (после вторжения в Ирак, Иран и Саудовскую Аравию) молниеносный захват «южного подбрюшья» СССР силами создаваемого на новых плацдармах мощного «северного щупальца»: охват и взятие мертвой хваткой главного противника – большевистской России. По оценке английских и американских военных историков, такие клещи могли бы оказаться более успешными, чем провалившийся блоковый блицкриг против России.

Что помешало Гитлеру осуществить по стопам Наполеона, казалось бы, не столь уж бредовый план похода на Москву? По убеждению авторов «Что, если бы?», свою роль в этом сыграло не столько юридическое препятствие в виде не столь уж строжайшего нейтралитета Турции, сколько «идеологический синдром антибольшевизма». Скорее всего, именно ненависть фюрера к большевизму, подкрепляемая страхом превентивного удара со стороны Сталина (реальность его нанесения представляется не такой крамольно-преступной, как его описывает В. Суворов в своем «Ледоколе». – Л.М.), подтолкнула Гитлера лезть на рожон, чтобы быстрее покончить со своим главным врагом – Сталиным. Как замечает в этой книге американский профессор Р. Каули, «дорога, которой тогда не воспользовались, все равно остается на карте». С ним соглашается и его британский коллега Дж. Киган. Он приходит к выводу, что Запад должен быть очень благодарен тому, что весной 1941 года Гитлер «не избрал более тонкую и менее прямолинейную стратегию».

В неменьшей степени этому должен быть благодарен и Ближний Восток. В случае успешного осуществления плана «Барбаросса» даже неважно, в какой последовательности осуществлялись бы африканские операции «Феникс» или «Марита» с продолжением операции «Манулла» (Афганистан и Иран). Многие североафриканские и ближневосточные страны, в том числе и Турцию, ожидала бы судьба контролируемых территорий или колоний третьего рейха. Так или иначе, их населению была бы уготована участь рабочего скота. Не было бы ни Ливийской Джамахирии, ни Египта Насера, ни еврейского государства Эрец-Исраэль (Земля Израиля), ни Арабской Палестины. Наверняка не стало бы ни ваххабитской Саудовской Аравии, ни Хашимитского королевства Иордании. А Турции скорее всего была бы отведена роль германского протектората.

Не знаю, посещали ли подобные мысли Исмета Иненю. Ведь он принял наследие Ататюрка в преддверии Второй мировой, но не сумел потом, в годы холодной войны, его сохранить в отношениях с Россией. Как мне тогда показалось, он не столько прочувственно высказывал свои соболезнования по поводу смерти Сталина, сколько выражал надежды на лучшие времена в добрососедских отношениях России и Турции, сопроводив их традиционным в таких случаях «Иншалла!» («Дай бог!»), чтобы это сбылось.

Холодная война не могла не сказываться на периодически обострявшихся отношениях Москвы с Анкарой. Веру в возвращение дружбы по-прежнему символизировал разве что памятник на площади Таксим в Стамбуле. Он изображал героев освободительной борьбы со стоящим рядом советским полководцем М.В. Фрунзе. Монумент был водружен по личному распоряжению Кемаля Ататюрка в знак признания и веры в дружбу между двумя близкими соседями. Об этом же напоминали и действующие памятники: построенный в 1930-х годах с помощью Советского Союза самый крупный в стране текстильный комбинат в Кайсери, а также планерная школа недалеко от Коктебеля в Крыму, где когда-то обучались турецкие военные летчики. Среди них была и приемная дочь Ататюрка Сабиха Гекчен.

Уже в конце 1950-х годов мне приходилось принимать участие в переговорах, которые велись в Анкаре и Стамбуле, о восстановлении деловых и культурных связей между нашими странами. В марте 1967 года было подписано новое соглашение об экономическом и техническом сотрудничестве. При участии и содействии наших специалистов было построено около двадцати новых объектов. Среди них металлургический завод в Искендеруне, алюминиевый комбинат в Сейидшехире, нефтеперерабатывающий завод в Измире, плотина и водохранилище на реке Ахурен, химические комбинаты в Бандырме и Мерсине.

За последние годы Турция стала одним из самых продвинутых деловых партнеров России. К 2010 году она благодаря реализации уникального проекта «Голубой поток» может выйти на первое место по закупке российского природного газа. В ближайшие пять лет объем его закупок запланировано увеличить в два раза. Почти во столько же раз возросли за прошедшие пять лет поставки нефти. Новый импульс получило развитие сотрудничества в области культуры, науки и гуманитарных связей. Состоявшаяся летом 2005 года в городе Сочи рабочая встреча президента В.В. Путина и премьер-министра Турции Р. Эрдогана продемонстрировала готовность Москвы и Анкары сообща решать многие совместные задачи, продолжать политический диалог и деловое сотрудничество. А начало всему этому было положено после установления в 1920 году дипломатических отношений между Россией и Турцией. Если вспомнить строки Назыма Хикмета, некогда определившие мою судьбу, то теперь я бы перефразировал их по-другому: «У России в историческом пространстве не было, нет и, возможно, не будет в будущем более близкого Востока, чем соседняя «близко-далекая» Турция…»

Почти после одновременного распада сначала царской России, а вслед за ней и султанской Турции обе страны долгое время, по крайней мере, до развала Советского Союза, оставались единственными соседними евразийскими государствами. Они не только географически находятся в пространстве Европы и Азии, но и связаны общей историей, во многом схожими судьбами преимущественно славянских и тюркских народов. Как христиане, так и мусульмане и поныне в основном проживают в новых границах уже постимперских государств. Этой общей историей с географией и был предопределен их путь – не европейский и не азиатский. Советская Россия и Новая Турция каждая на свой манер шла собственным путем, встречаясь с разными, а в чем-то и со схожими трудностями. По-разному старались они их преодолевать, то с успехами и победами, то с потерями и поражениями.

Успехи Страны Советов в социально-экономической сфере принесли свои плоды в исторической Победе в Великой Отечественной и во Второй мировой войнах. Они были продемонстрированы и первым прорывом СССР в Космос. Но в этнонациональной политике обе страны натолкнулись на схожие трудности. Отчасти нерешенность этих проблем привела к развалу Советского Союза. После этого Россия оказалась вовлеченной во многие межнациональные конфликты на Кавказе. Они вылились в длительную войну с чеченским сепаратизмом и терроризмом на Северном Кавказе. Кемалистская Турция унаследовала от Османской империи греческий и армянский вопросы, связанные с последствиями Первой мировой войны, а вместе с ними и более острую курдскую проблему. До сих пор она несет их тяжелый груз. Это дает о себе знать как на дипломатическом фронте при решении затянувшейся кипрской проблемы и вступления Турции в Европейский союз, так и на постоянно ощутимом фронте многолетней борьбы с курдским сепаратизмом и международным терроризмом.

Со схожими трудностями и бедами приходится сталкиваться и современной России в борьбе с разными проявлениями терроризма и сепаратизма. На постсоветском Кавказе не всегда удается эффективно противостоять силам международного терроризма и радикально-политического ислама. Глубинные причины этого кроются, может быть, не столько в проводимой Советской Россией и кемалистской Турцией внешней политике (Москва – с упором на пролетарский интернационализм и революционный резерв Востока, Анкара – на капиталистический Запад), сколько в избрании ими разных социально-политических курсов. Это касается, прежде всего, области межнациональных отношений и взаимоотношений с религией.

Цивилизационные последствия Первой мировой войны, в которую вступили почти одновременно обе империи – царская Россия как оплот Православия и Османская Турция как защитница ислама, оказались во многом схожими. Возможно, из-за того, что и сами эти империи были во многом похожи. Будучи полиэтническими и многоконфессиональными, они претендовали на то, чтобы воплощать в себе две мировые религии ортодоксального толка – православное христианство и суннитский ислам. Вовлечение в Великую войну тоже проходило через сходные поражения в малых войнах: России – в войне с Японией в 1904–1905 годах, Турции – в двух балканских и итало-турецко-ливийских войнах. Для обеих империй эти войны завершились катастрофами: они не только потеряли значительную часть своих территорий, но и понесли огромные жертвы. Все же для России постимперский транзит оказался куда труднее и жертвеннее, чем для кемалистской Турции. Это произошло не только из-за различного их отношения к классовой борьбе и религии. Революции по-разному откликнулись на заявку религии об ее участии в общественной жизни. Поэтому, возможно, это по-разному и аукнулось в цивилизационных последствиях войн ХХ века.

В самый разгар холодной войны, сопровождавшейся тремя «горячими» кризисами – суэцким, венгерским и кипрским (они следовали буквально один за другим), меня прикомандировали к аппарату военно-морского атташе. Находился он в Стамбуле. Там меня подключили к переговорам и самой процедуре передачи полученных от США в годы войны по ленд-лизу старых торпедных и вспомогательных военных судов. Правда, так и не ясно было, кому мы их передавали: прежним хозяевам или Турции – новому союзнику по НАТО. Кроме участия в этих переговорах, я по просьбе нашего торгпредства был направлен в качестве переводчика на ежегодно устраиваемую в Измире торгово-промышленную ярмарку. Меня это вполне устраивало, так как я имел возможность получить хорошую языковую практику. Там мне посчастливилось близко познакомиться с одним из многих посетителей советского павильона доктором Хикметом Кывылджимлы. Он оказался близким другом Назыма Хикмета. Вместе они просидели в тюрьме, в одной камере, более десятка лет за «коммунистическую пропаганду». Он тоже писал стихи и перевел на турецкий язык ряд трудов классиков марксизма-ленинизма. Выйдя на волю, он возглавил рабоче-крестьянскую партию «Ватан» («Родина»).

Узнав, что в Москве я встречался с Назымом и занимаюсь переводами его поэзии, доктор приглашал меня потом несколько раз к себе, в небольшой домик на азиатском берегу Босфора. Некогда он назывался Скутари, а ныне – Ускюдаром. Дома он мне признался, что теперь переключился с марксистской классики на политическую поэзию. С одним из своих новых творений он тут же познакомил: дал почитать свой «отчетный доклад» в стихах. Подготовлен он был специально для участников съезда партии «Ватан», названный «Конгрессом хлеба и лука», ибо именно этим вынуждены были чаще всего питаться трудовые люди, будь то турки или курды, турецкие армяне или греки.

Незадолго до того в Стамбуле разыгрались бурные события под националистическим девизом «Кипр – турецкий». Они сопровождались не только греческими, но и новыми армянскими погромами. Неспокойно было и в восточных вилайетах, где проживали в основном курды. Официальные власти называли их «горными турками». Когда по возвращении в Москву я рассказал Назыму Хикмету о своей жизни в Турции и встречах с доктором Кывылджимлы, он, не скрывая волнения, стал мне читать отрывки из поэмы в стихах «Человеческая симфония», рассказывать о своих друзьях разных национальностей, с которыми познакомился на воле и в тюрьме. Услышав о планах своего друга создать новую рабоче-крестьянскую партию на интернациональной основе, Назым, назвав его неисправимым идеалистом, добавил: «Турецкий национализм и интернационализм – несовместимы… Наверное, даже турецким коммунистам так же трудно избавиться от национализма, как советским коммунистам от бюрократизма. Недаром его так бичевал Маяковский. Не знаю, что опаснее – национализм или бюрократизм». Назым, как в воду глядел: вкупе они и развалили потом Советский Союз.

При прощании он подарил свою новую книгу с поэмой «Человеческая симфония». Из всех автографов моих друзей, писателей и ученых (а таких книг у меня несколько сотен), надпись на титульном листе книги Хикмета мне особенно дорога. Теперь лишь мне известно, какой смысл вкладывался нами в понятия «национализм», «интернационализм» и «коммунизм». Прожив в СССР после эмиграции из Турции несколько лет, Назым остро переживал «обуржуазивание» советской номенклатуры и все другие издержки нашей модели извращенного «реального социализма». Причину последовавших за революцией бед он усматривал не столько в сталинском тоталитаризме, сколько в советском бюрократизме и его нетерпимости к любому инакомыслию.

– Ваш бюрократизм превзошел даже наш турецкий. Вы успешно можете с ним конкурировать и даже экспортировать его не только в социалистические, но и капиталистические страны, – мрачно подшучивал Назым Хикмет.

Друг Назыма, доктор Кывылджимлы, будучи сам атеистом, болезни советских большевиков ставил другой диагноз: это нетерпимость по отношению к своим и чужим, верующим и инакомыслящим, христианам и мусульманам. Против них нельзя проводить репрессии, как это было в сталинские времена, и этнические чистки, которые сотрясали Турцию в Первую мировую войну.

– Ничто так не ослабляет любой режим, любую цивилизацию или религию, – сказал он при нашей прощальной беседе, – как идейное, но не цивилизованное и не демократичное обращение – со своим или с чужим народом. Режим, который, провозгласив свободу и демократию, сумеет сохранить их для своего народа и признать такое же право за другими народами, этим и докажет свою жизнеспособность.

Основанная Кемалем Ататюрком Народно-республиканская партия, как и большевики, единолично правила страной около тридцати лет. Скорее по инстинкту самосохранения, а не только под давлением американцев она вовремя, еще при правлении Иненю, решила «демократизироваться» не в прямом, а в турецком значении этого понятия. Наряду с правящей партией разрешено было создание (по аналогии с США) Демократической партии. Установившееся ненадолго двухпартийное правление также было далеко не безмятежным. Несколько военных исправительных революций и переворотов не помешали прорываться к власти не всегда демократическим путем и буржуазным светским, и религиозным партиям.

Одна из таких религиозных партий, возглавляемая нынешним премьер-министром Р. Эрдоганом, сумела победить на последних парламентских выборах. Его правительство подтверждало свою верность идеям Кемаля Ататюрка, духу ислама, союзническому долгу НАТО и принципам Европейского союза. Это не помешало новому турецкому правительству вернуться к проводимой Ататюрком политике дружбы и сотрудничества с «Великим северным соседом» – Россией. Но в новых условиях глобального противостояния террора-антитеррора не все составляющие обновленного кемалистского курса оказались совместимы. Потребовались определенные коррективы. Волей-неволей пришлось признать за «горными турками» право не только называться курдами, но и пользоваться родным языком и некоторыми атрибутами местной автономии. Труднее оказалось совмещать, а тем более соединять ислам (да и вообще религию) с политикой. Точно так же трудно бывает отделить от пантюркизма патриотический турецкий национализм, уходящий своими глубокими корнями в историю Османского султаната и халифата.

В турецком языке не делается разделение между словами «турок» и «тюрк». Они неразделимы. Ислам воспринимается турком, арабом, персом, то есть всеми мусульманами, не только как религия, но и как некий общий стержень общности и национального самоощущения («уммы»), он полностью не отделяется от кемализма. Но религия не должна быть политическим орудием какой-либо партии. Ни одна из них не может объявлять на нее монопольное право как во внутренней, так и во внешней политике. В этом принципиальная разница кемализма и господствовавшего в свое время в СССР сталинизма, который устанавливал монопольное право на марксизм-ленинизм как на заменитель религии не только в самой России, но и в мусульманских республиках Кавказа и Средней Азии. Такую мысль высказывали в 2001 году мои собеседники – турецкие участники Международной конференции в Баку «Исламская цивилизация на Кавказе». Именно в этом, считали они, одна из причин того, почему кемализм оказался более жизнестойким, чем сталинизм.

В чем же все-таки истоки упоминавшегося Назымом «неискоренимого турецкого национализма»? Как могло случиться, что так глубоко укоренившаяся исламская солидарность или кемалистский национализм (как бы их ни называли – пантюркизм, туранство или арабизм) оказались более живучи, чем, казалось бы, бескорыстно благородный коммунистический или советский интернационализм? Эти вопросы не давали мне покоя на протяжении всей конференции. Тем более что в виде панисламизма, окрашиваемого в рекламно-горделивые национальные цвета, эти идеи доминировали в выступлениях и докладах большинства организаторов и участников конференции. Исключение составила лишь речь тогдашнего президента Азербайджана Гейдара Алиева. Как бы в продолжение моего приветственного выступления о вкладе российских востоковедов в изучение исламской цивилизации и национальных культур бывших советских республик, он на правах гостеприимного хозяина форума особо отметил и признал большой их вклад в развитие отечественного исламоведения. Упомянув о том, что его личное ознакомление с Кораном, как и у большинства других мусульман Советского Союза, произошло на русском языке, президент призвал к продолжению и укреплению сотрудничества с исламскими и научными центрами России.

Следуя совету одного моего турецкого коллеги – вчитаться в знаменитую речь Ататюрка, чтобы лучше понять природу турецкого национализма, я по возвращении с конференции раскопал ее в личной библиотеке профессора Бондаревского. Это было уникальное издание начала 1930-х годов, – книга «Путь Новой Турции» уже с изрядно пожелтевшими страницами. Так удалось ознакомиться, пожалуй, с главной речью Ататюрка. Он произнес ее при провозглашении национального суверенитета Турции на первом заседании меджлиса. Ататюрк аргументированно обосновывал необходимость отделения государства от халифата, а также разделения светской и духовной власти.

После краткого рассказа об этногенезе тюрков следовала сжатая история рождения ислама в интерпретации самого Кемаля, увязанная с целями революции. «Аллах, – напомнил Ататюрк всем верующим, – поистине един, велик и могуществен. Руководимые проявлением его божественной воли и предписанием всех Пророков и последнего из них – Печати всех Пророков посланника Мухаммеда, мы можем выделить два этапа в развитии человечества и две категории людей. Первый – это детство и отрочество. Второй – это зрелость и полное развитие человека». А далее он разъяснял их принципиальную разницу. Если в отрочестве люди находились на попечении избранных Аллахом пророков, то по достижении зрелости и нужной степени развития люди сами должны избрать свою власть. Она, используя данное Аллахом право, может и должна направлять развитие нации, народа.

Исходя из стоявших перед революцией задач, Ататюрк определил следующие приоритеты: подавлять мятежи, обеспечивать безопасность городов, регулировать и направлять все общественные дела. «В период революции и освободительной борьбы, – говорил он, – первое из этих положений может быть достигнуто посредством силы и могущества самого народа». Исторически так сложилось, что «наследие халифата перешло к наиболее могущественной нации». В его представлении такая тюркская нация стала складываться еще до исламизации Средней Азии. Затем, приняв ислам, тюрки сумели образовать могущественные государства – чингизидов, сельджуков и Османской династии.

На смену им пришло новое государство, и нация взяла в свои руки управление собственной судьбой. Объявив об отделении суверенного светского государства от религии, Ататюрк провозгласил, что отныне оно будет олицетворяться не каким-то одним лицом, а единой нацией, доверившей ее представлять великому национальному собранию Турции – меджлису. Обосновывая, таким образом, суверенитет государства над светской и духовной властью, Ататюрк отделил его от религии, но выразил надежду, что она станет «источником двойного счастья» для всего народа – граждан как светской, так и мусульманской Турции. Тем самым вместо лозунга «Партия и народ едины», выдвинутого большевиками в России, кемалисты в Турции действовали под девизом «Ислам и народ едины». Вторжение ислама, как и любого национализма в жизнь страны, по крайней мере, строго дозировалось. Тюркизм доминировал и над исламизмом, и над любым этнизмом. Государство отделялось от религии, но не от своего гражданина – турка-мусульманина.