Путь домой идет через болото. Часть 3

На следующий день Силантию опять полегчало. Он так и не пришел в себя, но сипловатое дыхание стало ровным, температура понизилась, а отеки на руках и ногах спали. Больной явно идет на поправку. К вечеру, вымотавшись за прошедшие несколько суток не столько из-за чрезмерных физических нагрузок, сколько от перенесенных волнений, я, наконец, уснул спокойно.

Глава 4

Я выспался в эту ночь замечательно, как, пожалуй, давно уже не высыпался. Несмотря на то, что Силантий по-прежнему находится в забытьи, его спокойное ровное дыхание не даёт повода для беспокойства. Намурлыкивая под нос выплывший из прежней моей жизни мотивчик, заварил чайку из мелких листочков лесной земляники, поджарил нанизанные на веточку три крохотных кусочка солонины вперемешку с пятью такими же крохотными кусочками хлеба и стал не без аппетита их поедать, стараясь, что бы они подольше задерживались во рту. Уже закончив трапезу, услышал в лесу, совсем рядом, слабый треск. Прислушался. В общем-то я даже не испугался, лишь отметил взглядом лежащее рядом копье. Через минуту к костру вышли несколько человек. Я остался сидеть как сидел, нарочито безразлично поправляя уголья в костерке.

150

Это были Архип, Федор, Дмитрий и еще две незнакомые мне бородатые личности, одетые совершенно так, как и первые трое. В общем-то чего либо подобного я и ожидал, поэтому спокойствие моё вполне искренне. Двое незнакомцев с любопытством, без всякого стеснения разглядывали меня, а Архип, окинув всю картину стана, прямиком подошел к лежащему без сознания Силантию. Он внимательно осмотрел перебинтованные раны товарища. Прислушался к его дыханию. Потрогал рукой повязки и, кажется, остался ими удовлетворен. Затем, успокоившись, сел против меня, рядом с телом Силантия. Остальные, наблюдая за действиями вожака, молча расселись вокруг. При этом ни кто будто и не обратил внимания ни на лежащее на земле рядом со мной копье, ни на воткнутый в толстую ветку тут же нож. Один из пришедших принялся вытаскивать из котомки продукты. Дмитрий, взяв котелок, отправился за водой. Все не торопясь перекусили вареной холодной олениной, ржаным черным хлебом и свежим сочным луком. Заметно, что люди изрядно устали и голодны. Я так же, как и прочие, получил свою порцию и съел её. Скудный паек, на котором я находился все последние дни, позволил мне вполне искренне насладиться вторым подряд завтраком. В переданной мне фляге оказался какой то молочный продукт, нечто вроде простокваши. Я, несмотря даже на то, что никогда не был особым ценителем молока, с огромным наслаждением сделал два – три глотка вкуснейшей, слегка тягучей жидкости.

Наконец все, устроившись как кому удобнее (каждый по своему нраву), повытаскивали деревянные трубочки, набили их табаком и закурили, прикуривая от одной палочки с угольком на конце, передавая её по кругу. Увидев блеск в моих глазах, седобородый, выпустив пару плотных струек дыма, передал трубочку мне. Я с наслаждением затянулся. В голове слегка затуманилось. Приятная нега разлилась по телу.

Архип, выждав, пока я сделаю несколько затяжек, наконец нарушил молчание:

– Как случилось?

Я неторопливо, обстоятельно, по временам затягиваясь ароматным дымом, повел рассказ, стараясь не выпячивать своих заслуг и, всячески, превознося отвагу Силантия. Слушатели внимали мне с огромным интересом. Даже Архип, казалось, был поглощен развернувшейся пред его внутренним взором драмой. Я подумал про себя, что для этих, оторванных от мира людей это происшествие действительно огромное событие, которое поколения станет передаваться из уст в уста. Да и встреча со мной, очевидно, далеко не рядовой случай, не смотря даже на то, что они старались не подавать этому вида. Тем не менее любопытные взгляды двух незнакомцев ясно говорили о том, что они были уже не только наслышаны обо мне, но и моя персона явно ранее явилась предметом горячих обсуждений. Исходя из появления нескольких новых персонажей, а так же отсутствия тяжелогруженых переметных сумм, следовало, что сопровождавшая меня группа добралась таки до своего поселка и там уже была снаряжена поисковая партия.

Когда я окончил свою повесть, вкратце остановившись на том, как я лечил раны одноглазого и что, на мой взгляд, опасности для его жизни в настоящий момент уже нет, Архип, забрав у меня трубку, велел остальным собирать вещи и соорудить носилки для раненного, сам же обратился ко мне:

– Мы дошли до скита. Ждали два дни. Силантия нет. Тогда Старец велел найти его. – помолчав с минуту, Архип продолжил, – Старец и о тебе знат. Велел привести к нему. Так что сбирайся, сегодня в вечеру будем дома.

Мне на минуту показалось, что седобородый как будто оправдывался передо мной за то, что вновь вынужден сделать своим пленником. Но дальнейшая его речь как-то не вязалась с только что сложившимся у меня на его счет мнением. Он вдруг заявил довольно грубо:

– Ежели еще раз наметишь бежать, жалости не жди. Это из-за тебя, из-за твово побега Силантий лежит там, – он кивнул в сторону распростертого тела, – И не ясно, встанет ли. – Вдруг Архип зло прорычал, – Лучше бы волки тебя погрызли, а не мого брата!

– Но я не просил вас тащить меня с собой! – взорвался я. Несправедливость, заключенная в словах вожака настолько меня возмутила, что сдержаться я не смог. Хоть доля правды в них и была. Но я же не просил и Силантия гнаться за мной.

– Я шел своей дорогой и не трогал никого из вас.

– Вот как! – Архип вскочил, – Вот как! Ну-ка, тяни руки.

Он сам связал мне их накрепко. Я видел, что некоторым из его спутников это явно не по душе. Да и сам Архип, казалось, уже несколько недоволен своей вспышкой. Дмитрий попытался вступиться за меня:

– Тятя, почто? Он же спас дядьку.

– Али не он его чуть и не сгубил? – отрезал Архип. Гордость старшего не позволила признать свою неправоту. Тем не менее, когда Дмитрий, не став грузить переметные сумы на меня, демонстративно взвалил их себе на плечи, Архип ничего не сказал. Мне казалось, что внутренне он борется сам с собой, стараясь казаться более жестким и бескомпромиссным, чем ему подсказывала совесть.

– Старец пусть решат судьбу евону. Как скажет, такмо и будет! – бросил он в сторону, ни к кому конкретно не обращаясь. На том и сошлись.

И вновь дорога. Двигаемся строго на запад. Несколько раз спускались в довольно глубокие распадки, по дну которых текли неширокие, но стремительные потоки. Поднимались на каменистые гривы, переваливали их и оказывались в следующей низине. Из лесов совсем исчезла осина. Зато появилась лиственница. Лишь вдоль речушек узкими полосами тянутся опутанные травой заросли березы, ивы, рябины. Лиственницы становится все больше. Местами она напрочь вытесняет сосну, радостно и горделиво раскидав по сторонам мохнатые юбки.

Наконец выходим к широкой лощине, сплошь покрытой березовыми лесами. В центре её небольшое озерцо с топкими берегами, окруженное непроходимым смешанным лесом. Как я понял из фраз, которыми перебрасывались путники, это и есть Ежовое Урочище. Но ни одного ёжика я так и не увидел, сколь старательно не пялился в траву. Может к ночи выбегают из своих норок, или где они там живут? Носятся сотнями среди травы, шурша о её иголками.

Миновали урочище краем. Пройдя по лощине с километр, вышли из неё. Дальше местность совершенно ровная, возвышенная. Вокруг в основном лиственничная тайга, перемежающаяся небольшими ельничками и пихтачами. Видимость не далее сотни метров. Явные признаки приближающихся гор, постоянно наблюдаемые мной все последние дни, исчезли совершенно. Шли не долго, не более часа. Как-то неожиданно лес вдруг пресёкся в самом, казалось, густом своем месте и взору предстало большое дикое поле с легким уклоном в правую сторону. Вдали, по левую руку, у самого горизонта в зыбком сизом мареве виднеются верхушки горной цепи. Это не огромные, скалистые, дикие снежные вершины, а коренастые, округлые, поросшие лесами по самые макушки, древние как мир горы. Вряд ли в них достанет и километра. Пожалуй того меньше. Сменяющие друг друга луга, разделенные небольшими рощицами, какие зовутся у нас колками, меж тем всё больше склоняются книзу, переходя в пологий увал. Поначалу едва заметный спуск делался все решительнее и решительнее. И едва миновав очередную, в несколько десятков деревьев березовую кущу, оказываемся на самом краю огромной чашеобразной котловины верст двадцати в поперечнике. На западе она подходит к самому подножию упомянутых выше гор, а с северной и восточной сторон дугой очерчена сплошной стеной совершенно отвесных скал, хорошо просматривающихся даже отсюда. Создавалось впечатление, что некогда огромный участок местности просто ухнул разом на несколько десятков метров вниз. Пожалуй только с нашей, южной стороны в котловину и можно спуститься по этому, вдающемуся в неё языком склону. Плоское дно котловины сплошь затянуто таёжными лесами. Средь них поблескивают на послеполуденном солнце пять озер, промеж которых лишь одно, в самом центре, могу назвать заслуживающим внимания своей относительной величиной. Приглядевшись, замечаю, что темно-изумрудное одеяло пестреет небольшими многочисленными более светлыми заплатками – полянами. Местами меж древесных крон мерцают узкие извилистые ниточки. Это реки или ручьи, соединяющие меж собой внутренние озера котловины.

Невдалеке от нас, прямо из земли бьет крошечный родничок. Вода по отлогому склону ручейком сбегает вниз. Мои спутники заметно оживились и торопливо направились к нему. Было ясно, что это их родные места.

Я же замешкался, невольно залюбовавшись открывшейся панорамой. Один из сопровождавших, которому так же не терпелось утолить жажду, добродушно ткнул меня меж лопаток:

– Ну ладноть, ладноть. Полно. Идти надо.

Глава 5

151

На высоком внешнем берегу излучины речушки, в которую впадал ручей, на самой опушке лиственничного леса, сгрудилось десятка полтора добротных бревенчатых изб небольшого, открытого в нашу сторону скита. Домишки разбросаны в казавшемся беспорядке, словно хозяин каждой желал продемонстрировать прочим полную свою независимость. Ничего похожего на улицы или переулки. Тем не менее домики образуют собой полукольцо, окаймлявшее площадку – нечто вроде центральной площади поселка. В центре этой площади, у самого берегового обрыва особняком стоит дом несколько крупнее прочих, с просторным крытым крыльцом перед входом. Меня ведут прямо к нему.

При нашем приближении по округе разнесся возбужденный собачий лай и из окрестных кустов повыскакивало штук семь одномастных взлохмаченных псов. Впрочем мои спутники тут же угомонили их древками коротких копий, словесно никак не выразив своего неудовольствия. Псы не особо и возражали. Они честно исполнили собачий долг и теперь с чистой совестью могли наблюдать за дальнейшим развитием событий, старательно путаясь под ногами хозяев. Последние, едва раздался собачий лай, не замедлили дружно повысыпать из всех строений, заполнив всё открытое пространство. Вслед им из избушек неслось тревоженное многоголосое мычание, обеспокоенное блеяние и испуганный куриный гвалт. Произошла всеобщая краткая суматоха, которая, однако, улеглась так же быстро, как началась. Меж тем наша процессия торжественно прошествовала сквозь остатки деревянных ворот, от которых сохранились лишь покосившиеся боковые столбы да одна воротина, плашмя догнивающая на земле в сторонке. Очевидно скит некогда был обнесен высоким забором – тыном. Но с каких то времен, похоже довольно давних, население его посчитало ограду излишней роскошью. Взамен частокола поселок сейчас окружала жиденькая околица из двух параллельных друг другу жердей, удерживаемых редкими кольями. Она обозначала границу и служила скорее не преградой для проникновение извне, а для предотвращения несанкционированного выхода домашней скотины за пределы скита. Весь лес на сотню метров вокруг околицы давно вырублен, трава же, почти до самого дерна, выщипана и вытоптана скотом.

Население скита, представленное тремя – четырьмя десятками граждан обоего пола всех возрастных групп, глазело на меня, как на чудо. Все уже были много наслышаны о моей персоне и ждали моего появления с нетерпением и некоторым страхом. И теперь их изумляло лишь отсутствие у меня хвоста и рогов на голове, наличие которых казалось им само собой разумеющимся у всех, кто жил за пределами их крошечного благословенного мирка. Некоторые обменивались мнениями на мой счет, словно я был предметом неодушевленным и ни услышать, ни понять их ни коим образом не мог. Если б это чудо вдруг еще и заговорило человеческим голосом, это явилось бы настоящим для них шоком. Я понимал, что скорее всего для большей части собравшихся я первый, да и верно единственный чужак, которого они видели или когда либо увидят в своей жизни. При этом на заросших бородами физиономиях мужиков написано не меньшее оживление и удивление, чем на окружавших их детских мордочках и румяных женских лицах. Одетые в длинные серые сарафаны, с подвязанными черными платками головами дамы всех возрастов глядели на меня с нескрываемым ужасом, приоткрыв рты. Я даже заметил, что кое-кто украдкой крестится.

Меня подвели к той самой большой избе, что стояла у обрыва. Лишь из неё никто не вышел и не проявил интереса к моей персоне. Архип, велев Дмитрию и одному из незнакомцев оставаться со мной, вошел внутрь. Остальные мои спутники разошлись, каждого кто-то встречал в толпе. Они сразу же были окружены группками любопытствующих. Рядом с носилками, на которых лежал Силантий, суетились три женщины. Затем и носилки с раненым так же унесли. С нами оставалась лишь стайка мальчишек, да пара особо любопытных и бесстрашных девчонок. Они молча стояли метрах в шести от нас и лупастили свои слегка раскосые, как и у моих спутников, глазки. Я еле сдерживался, чтобы не состроить ребятне страшную мину. Но меня остановила одна мысль – я не знал, насколько всерьез эти люди воспринимают меня как представителя темных сил. И не воспримут ли мои гримасы не как шутку, а как подтверждение их подозрений. И не выйдет ли моя шутка мне же боком. Сдержавшись, отвернулся лицом к избе.

Наконец, после слегка уже затянувшегося ожидания, входная дверь скрипнула, на крыльцо вышел мрачный Архип и, поманив рукой, скрылся за дверью. Я, сопровождаемый одним из стражей, вошел внутрь. Дмитрий остался на улице. После дневного света меня, казалось, охватила кромешная темень. Но уже через несколько секунд глаза стали привыкать. Мы прошли через длинные, почти во весь дом, сени, в которых имелись две двери по левой стене, дверь в какую-то каморку прямо и одна, по центру, по правой. Меня завели именно в неё.

152

Комната показалась мне, после моих жилищ, в которых я провел последние годы, огромной. Сразу вспомнилось слово – хоромы. Слева от входа массивная русская печь с трубой. В правой стене три застекленных квадратами окошка. Напротив двери, на лавке, за длинным деревянным некрашеным, но начищенным до белизны столом сидит Старец. Седая его борода скрывается где то под столешницей. Длинные прямые, расчесанные на прямой пробор волосы свободно обрамляют худощавое лицо. Руки, сцепленные искореженными старческими пальцами в замок, лежат перед ним на столе. Одет старик в светло-серую холщевую рубаху. Человек этот был хоть и преклонного возраста, однако, судя по тому, как гордо и надменно он держался, вполне еще в силе. Слева от него весь угол комнаты занимает выстроившийся на нескольких полках мерцающий золотом иконостас, пред которым в масляной, изумрудного стекла лампадке горит тоненький фитилек. Стеклышки лампадки разбрасывают зеленые световые зайчики по стенам и полу. Вошедшие со мной дружно перекрестились на иконы. Крестясь, они прикладывали два вытянутых вместе пальца ко лбу, затем низко к самому к животу, к правому плечу и к левому.

– Развяжьте, детки, ему руки-то. – велел Старец негромко, но таким тоном, ослушаться которого невозможно. Веревки тотчас распутаны. Я вообще уже сообразил, что дед этот пользуется здесь непререкаемым авторитетом. Он не снизошел до того, что бы выскочить вместе со всеми на улицу подивиться на редкое чудо. И никто не попытался зайти вместе с нами внутрь, что бы понаблюдать за дальнейшим развитием событий. Очевидно это даже в голову никому не могло прийти.

Я растерялся. Надо бы тоже перекреститься. Не то чтобы я возражал против этого, просто не знал, как мне следует сделать это – двумя или тремя перстами. Старец словно впился в меня своими колючими и отнюдь не раскосыми глазками с нависшими над ними белыми кустистыми бровями.

– Ты что? Нехристь? – спросил он тихо, но отчетливо. Слова вылетали из почти не раскрывающихся тонких губ.

– Да нет. Крещеный я. – я действительно был крещён в детстве своим дедом в тайне от родителей-партийцев.

– А, – понял Старец. – Не знаш как крест ложить должно. Ну что ж, и то добро, что не лукавишь. Видно Антихрист не овладел еще твоей душой вконец. Садись. – он кивнул на лавку под окнами.

Мне казалось, что я где-то уже встречал это лицо, но я никак не мог вспомнить – где именно. Пока до меня не дошло, что в нем много общего с чертами лица Архипа – такой же острый орлиный нос, стальной колючий взгляд, скулы. Только глаза другие, без монголоидного налета. Я сел. Архип и второй сели рядом и, как бы невзначай, с разных сторон, примерно в метре от меня. Они явно еще не знали, дозволено ли будет вообще общаться со мной.

– Говори, сынок, – почти ласковым, но каким-то безразличным, бесцветным голосом велел Старец, – Как ты попал к нам, откель шёл. Кем раньше был. А уж о твоем будущем мы озаботимся, – с ударением на слове «мы» закончил он. Не столько от слов Старца, сколько от тона, которым они были сказаны, меня пробил холодный озноб. Еле справившись с собой, я стал рассказывать о том кто я и откуда. Я понимал, что моя старая версия, изложенная Архипу, уже известна старику, да и требует он большего. Не то, как я оказался на болотах, а то, кто я вообще есть такой. Стараясь, что бы голос не выдал моего волнения, принялся рассказывать.

Первая часть моей повести не слишком сложна, ибо я решил рассказать свою действительную историю: кто я, где появился на свет, где жил, кем работал. Про жену, про дочь. Изменил лишь некоторые несущественные детали, да свое имя и фамилию. Благо, что не забыл тех, какими назвался при первом вынужденном знакомстве.

Вторую же часть пришлось излагать более осторожно, что б она не расходилась с тем, что я говорил раньше. Впрочем, предвидя такое развитие событий, я про себя уже дня два как отшлифовывал свою полувыдуманную историю. Ни фигура, ни руки старика во время моего рассказа ни разу не изменили своего положения и лишь взгляд выдавал глубокое внимание к каждому моему слову.

После того, как я замолчал, Старец долго еще сидел, прикрыв веки и погрузившись в свои думы. Минут через десять я стал поглядывать на соседей – не заснул ли старик? Но мои стражи совершенно спокойны и никаких признаков нетерпения не выказывают. Скорее они хранили благоговейное молчание в предвкушении мудрости, которую изрекёт этот седой оракул.

– Так, значит… Архипушка, – раздался наконец голос старика. При этом ни один мускул на его лице не шевельнулся, – Отведёшь сего человече к Матвею. Он теперь один в избе бедует. Сказывай ему, пока с ним жить станет. Да и в хозяйстве подмога какая. А ты, завтра в вечеру, сбери-ка стариков. Думать будем. Посмотрим – можно ли в общество ввести.

Архип почтительно выслушал сказанное, после чего кивнул мне в сторону двери. Я уже понял, что моим мнением тут никто интересоваться не собирается и воздержался от каких либо споров, решив, что прежде чем пытаться бороться за свои права, следует немного освоиться и понять господствующие здесь нравы. Решить, насколько авторитет Старца бесспорен. Есть ли у него какая никакая оппозиция. Да и положение самого Архипа мне не вполне ясно, как не ясно, насколько я могу довериться ему. Из всех, с кем я до сих пор был знаком, пожалуй, только Дмитрий выказывал мне искреннюю симпатию.

Когда я уже выходил в дверь, краем глаза заметил, как откуда-то из-за печи, из закутка, отгороженного занавесочкой, вышла старушка, укутанная с ног до пят во все темное и с почтением поставила перед стариком небольшую миску с варевом, деревянную ложку да глиняную крынку, до краев полную молоком.

153

Те же двое охранников вывели меня из избы. Глаза вновь на мгновенье ослепли, но на этот раз от яркого предвечернего солнца, бившего прямо в лицо. Меня повели вглубь скита. Миновав по натоптанной извилистой тропке три избушки, подошли к четвертой, росшей из земли почти у самой околицы. Изба, не то чтоб маленькая, но и не так, чтоб большая, сложенная из крепких толстых лиственничных стволов, уже хорошо потемневших от времени. Как и все прочие строения в поселке она крыта тесом из нешироких досок. Из крыши торчит круглая труба. Мы обошли сруб кругом, так как дверь избушки выходила в сторону леса. У самого входа, на обрубке бревна сидит дед. Он, пожалуй, того же возраста, что и Старец. Но вид его выдавал совершенно иную личность. Первым обращал на себя добрый, с некоторым налетом грустного лукавства взгляд выцветших от времени голубоватых глаз. Разрез глаз его, так же как и у Старца, не имел того небольшого прищура, что характерен для большинства местных жителей. Фигурка хозяина суха и, как то по-старчески, костиста. Впрочем, когда он встал, сразу стало заметно, что в молодые свои годы человек этот был весьма высок и крепок. Увы, сейчас от былой крепости осталось немного. Одет хозяин в домотканые штаны и рубаху, ничем, по-домашнему, не подпоясанную. На ногах короткие кожаные, протертые по внутренним сторонам голенищ почти до дыр сапоги. Борода и волосы деда такие же седые как и у Старца, но довольно коротко и аккуратно стрижены, отчего лицо его приобретало несколько интеллигентный вид. Пожалуй не хватало лишь очков – половинок.

Архип без особого почтения, но и не так чтоб развязно, обратился к нему:

– Матвей, Старец велел тебе взять чужака к себе в избу. Пусть живет у тебя, пока старики не решат, что с ним делать дале.

Дед окинул, как мне показалось, чуть насмешливым взглядом Архипа, от которого тот заметно стушевался. Затем с интересом, но доброжелательно осмотрел меня. Вытащил трубку изо рта и чуть трескучим голосом фыркнул:

– Ну коль Старец изволил… – и повернувшись ко мне, продолжил, – А ты, парень, проходь. И не серчай на прием. Мы, в обще-то люди добры, не злобливы.

Обернувшись вновь к приведшим меня, спросил:

– Чо щё просил Лексей казать? – я понял, что «Лексей» – имя Старца. Меня такое нарочитое непочтение к тому, пред кем я видел лишь всеобщее почтение, несколько удивило. Архипа, казалось, это покоробило.

– Токмо то. – и, словно только сейчас вспомнив, – Да. Завтра в вечеру совет стариков. И ты приходи. – было заметно, что Архип хочет высказать свое неудовольствие поведением собеседника, но, все ж, он несколько робеет перед этим человеком. Причем робость была иного рода, чем перед Старцем. Без преклонения. С некоторым даже высокомерием. Но все ж он явно его опасался. Это повод поразмыслить. Не всё, видно, так уж однозначно в этом «датском королевстве», как мне старались показать.

– Ну так иди, малой, – отпустил его Матвей. Архип крутанулся, словно его щелкнули по носу, и зашагал прочь в сопровождении своего молчаливого и вполне ко всему безразличного товарища. Тот явно не торопился встать на сторону ни одного, ни другого. Но мне показалось, что он внутренне наслаждается унижением Архипа.

Хозяин проводил удаляющуюся парочку насмешливым взглядом и затем, обращаясь ко мне:

– Как мне звать тебя, человече?

– Так Никитою все зовут.

Дед какое-то время пристально смотрел мне в глаза. Мне даже показалось, что он каким то образом знает, что это не мое имя. Затем он все тем же приветливым голосом согласился:

– Ну Никита, так Никита. Заходи, Никитушка, в избу.

Вслед за дедом я вошел внутрь, опять на мгновенье ослепнув. Изба, хоть и гораздо меньшая по размерам, чем у Старца, все ж вполне просторная. Состояла из двух, разделенных рубленой стеной помещений, в первом из которых выделены небольшие сени, отгороженные толстыми тесанными досками. Пройдя через сени мы оказались внутри. Почти треть комнаты занимает стоящая по левую руку русская печь, менее громоздкая чем в предыдущем доме, но также вполне основательная. Судя по всему она, как и моя, целиком бита из глины-сырца, но сделана неизмеримо искуснее. Справа во внешней стене небольшое оконце, застекленное через переплет четырьмя стеклышками. Под окошком, несколько наискосок от печи, большой стол, непременный атрибут крестьянской избы, с обеих длинных сторон которого лавки. У противоположной стены, во всю её длину – лавка пошире. Справа у входа, прямо в стену набито с десяток коротеньких колышков для верхней одежды, а дальше, в углу – ряды полок. Содержимое полок полускрыто занавесочкой, но можно разглядеть чашки, тарелки, крынки, несколько чугунов и кружек. Все это частью из металла, частью глиняное либо деревянное. Под полками еще один стол, небольшой. На нём в берестяных туесках деревянные ложки и пара ножей. Несколько туесков с плотно воткнутыми крышками. Вообще комната, несмотря на свою скромность, покоряла чистотой и порядком – каждой вещи определено своё место. По гладко струганному полу разбросано с пяток самотканых половичков, а у дальней лавки здоровенная, бурого цвета шкура. Не иначе, как медвежья, решил я. Сдесь же аккуратно расставлены какие-то немногочисленные приспособления из деревянных частей, назначения которых я не знал. В правом дальнем углу полочка с пятью иконками. Тусклое серебро окладов и густой темноты деревянное обрамление говорили об их древности. Центральная же, большая из всех, была цельно-писанной, на единой, несколько выпуклой к центру доске. Неброскую красоту её не искажало никакое обрамление. С доски прямо в душу вошедшему смотрели удивительной глубины и мудрости глаза. У меня пробежал озноб по спине.