Путь домой идет через болото. Часть 3

– Тайга горит. Быстрее.

Все мигом повскидывали поклажу и вслед за старшим быстрым шагом направились в сторону от первоначального направления пути, держась по ветру. Вскоре запах горящего дерева стал настолько отчетлив, что уже не оставалось никакого сомнения в том, что где то совсем близко бушует огромное пламя. «Верхами идет» ни к кому не обращаясь бросил Федор. А еще минут через пятнадцать со спины потянуло белым дымом. Мы уже бежим. Дым становится все гуще и ядовитее. Я не понимаю куда мы несемся. Сизые удушливые клубы заволакивают небо и закрывают солнце. Мне кажется, что отчетливо слышен треск скачущего совсем рядом по нашим следам огня. Я не знаю, может ли быть что-либо страшнее и неотвратимее таежного пожара, перекинувшегося в кроны деревьев. Когда у тебя не остается никакой надежды на спасенье и ты отчетливо понимаешь, вот сейчас, еще через несколько минут, ты погибнешь. И смерть примешь ужасную и мучительную. И от тебя ничего не зависит. Ты не можешь даже попытаться противостоять огню, как противостоял бы напавшему зверю или уносящему тебя потоку воды. Ты не сможешь убежать от него, потому что некуда. И потому что несется он, подгоняемый ветром, со скоростью летящей птицы. Везде, везде вокруг его пища и он с жадностью поглощает её, обгоняя тебя то справа, то слева. Перекрывает тебе один путь, другой. Играя с тобой, насмехаясь над твоими жалкими потугами. Он то знает, что ты никуда от него не денешься. И твоя воля слабеет, решимость с каждой минутой тает, словно кусочек льда в горячей воде. Хочется просто лечь и покорно принять судьбу.

Тем не менее Архип упорно держится выбранного направления и его спокойствие придаёт уверенности другим, не давая охватить наши души панике. А раскаленный ветер крепчает. Он завивает над головами тучи черного дыма. Слева проблескивают языки пламени. И когда я уже окончательно прощаюсь с жизнью, мы выскакиваем на берег неглубокой, судя по бурлящей поверх камней воде, но весьма широкой реки.

Теперь стало понятно, куда с таким упорством вел нас седобородый. Все, не дожидаясь команды, бросаются в воду. Другой берег тоже заволакивает дымом. Не дойдя и середины реки, я теряю его из вида. Благо стремительное течение, бьющееся буруном о мою левую ногу, не дает сбиться с пути. Я давно уже не вижу своих спутников, только сквозь треск иногда слышится их надсадный кашель, но и он вскоре теряется среди гула злобно бушующего пламени. Задыхаюсь. Из легких выходит дым. Меня начинает рвать, что приносит некоторое облегчение. Огонь остался на том берегу! Ему не под силу перескочить ту сотню – полторы метров, что вдруг встала пред ним. Вот он, единственный враг, которого ему не победить. Архип знал это и вел нас к реке, понимая, что она – наш единственный шанс на жизнь.

Мне кажется, что я бреду по колено в воде целую вечность. Запинаюсь о крупные камни, оскальзываюсь на мелких, падаю на четвереньки и вновь поднимаясь. Целую чёртову вечность! Мысли ускользают. В голове калейдоскопом крутятся яркие красочные картинки. То ли воспоминания, то ли грёзы отравленного мозга. Момент, когда я наконец с разбегу налетаю коленями на полуметровый береговой обрывчик и как подкошенный падаю на траву, нечёток. Словно всё происходит в вате. Долго лежу, кашляя и стараясь собраться с мыслями. Здесь, внизу, у земли, дышится легче. Снова начинает тошнить. Поднимаюсь на четвереньки. В желудке уже ничего нет. В голове понемногу проясняется.

Облака дыма заволакивают окрестности. Перекинется ли пламя на эту сторону? Надо уходить. Но куда? Идти вглубь тайги подальше от воды? Да нет, от воды в любом случае отходить не стоит. Никого из моих спутников ни видно и ни слышно. Я вспрял духом. Жив. А не воспользоваться ли случаем? Им сейчас, по крайней мере тем, кто выжил, явно не до меня. Поклажу решаю пока не бросать. Наверное там найдется что либо полезное для меня. Да для меня теперь любой клочок веревки будет полезен. Поднявшись, повернул направо и потащился по берегу. Шагов через пятьсот дым порядком редеет и я решаю отступить в сторону от реки, так как по берегу меня ничего не стоило нагнать. Шаг уже крепок, колени больше не подгибаются. Я примерно знаю направление, в котором стоит искать реку, ведущую в мои земли, и направляюсь туда. Временами останавливаюсь и прислушиваюсь. Нет, погони не слышно. Я не решаюсь отдыхать несколько часов кряду, пока не посчитал, что ушел и от таежного пожара и от возможной погони достаточно далеко. Уверен, что моим спутникам не до меня. Передохнув, шагаю вперед уже более решительно и открыто. Надо выбраться к ночи из этой негостеприимной Медвежьей пади. Налетел скоротечный ливень, вмиг прибивший остатки дыма. В наступающих сумерках добираюсь до склона и, поднявшись по нему, оглядываю сверху всю котловину. Ни одного проблеска огня! Очевидно пожар, натолкнувшись на реку, затух сам собою. Ливень же загасил угли. Но весь лес внизу словно накрыт непроницаемой пеленой, которая делала черноту уже наступившей там ночи еще более мрачной. Запах гари пропитывал все, даже здесь, вдали от пожарища. Постояв с минуту и поразмышляв о судьбе своих невольных товарищей, повернулся спиной к пади и углубился метров на пятьсот в сосновый лес, что бы мой костер невозможно было заметить снизу.

146

Разведя небольшой огонек, совершенно обессиленный и физически и морально, падаю на землю и, тяжело дыша, долго лежу так. Не хочется даже рукой шевельнуть, не то чтобы заняться обустройством ночлега. Все ж, минут через десять сажусь и, пользуясь тем, что мрак здесь еще не окутал окрестности полностью, решаю посмотреть, что находится в доставшихся мне сумах. Одна плотно набита в основном пакетами с мукой и солью. Лишь на самом дне обнаружились два небольших мешочка с гречневой крупой. Несмотря на заботливо накинутый поверх содержимого лубяной полог буквально всё в суме вымокло. Мука раскисла в кисель, соль почти полностью растворилась и пакеты с ними пришлось отбросить в сторону. Только гречку, подсушив, можно будет использовать. Я аккуратно расположил мешочки с ней невдалеке от костерка. Надо бы встать да повесить их на ветку повыше, да не могу себя заставить подняться. При одной мысли об этом ноги начинают подрагивать.

В другой суме – пара упаковок плиточного чая, мешочек с солью, три круглых буханки хлеба, две бумажных упаковки со спичками (коробков с десяток в каждой), фляга с водой, два свернутых вместе тряпочкой ножа. Поверх всего этого, под размочаленной лубяной накидочкой – завернутый в тряпицу неплохой кусок солонины. Так как эта сума находилась у меня за спиной, то её содержимое практически не пострадало. Довольный находкой и не испытывая никаких угрызений совести отламываю здоровенный ломоть хлеба и откусывая то от него, то от шмата солонины, с наслаждением поужинал, запивая водой из фляги. Рассмотрев один из ножей, не притязательный на вид, но весьма добротный, я, посчитав его законной своей добычей взамен отобранного у меня, засовываю за пазуху. Второй завернул в ту же тряпицу и положил обратно.

Взглянул на мирно пощелкивающий огонек костерка. Неужели это тот же самый огонь, от бешеного натиска которого мы не надеялись уже спастись всего несколько часов тому назад?

Растянувшись прямо на траве у мерцающего огонька, решаю, что завтра надо бы выйти пораньше. Уже не сомневаюсь, что погони не будет. Не до того им сейчас. Скорее всего они вообще решили, что пленник сгинул в пламени таёжного пожара. Мне сейчас важнее выйти к своей реке. А уж по ней-то я найду свою лодку. А там уже почти и дома. С этими успокаивающими мыслями я засыпаю.

Глава 3

147

Проснулся свежим и отдохнувшим. К моему удивлению костерок все еще весело потрескивал. Я приподнялся. Напротив, по ту сторону костра, на поваленном сосновом стволе сидит Силантий. Он с видимым удовольствием поедает кусок оставшегося от моей трапезы хлеба. На коленях лежит копье, которое без угрозы, но как-то так, что бы я сразу уяснил положение дел, несколько развернуто длинным узким металлическим наконечником в мою сторону. Смотрел Силантий на меня добродушно и без всякой злобы.

– Ну как? Набегалсити? Устал? – спросил он участливо.

– Да. – хмуро проворчал я, еще не избавившись окончательно ото сна.

– Ладноть, сбирайся да пойдем помалеху. – одноглазый принялся затаптывать кострище. Тем временем я собирал сумы. Что делать? Напасть на него? Да вряд ли смогу его одолеть. Он явно посильнее будет. Видно, что человек этот не голодал и ел минувшие зимы всласть, ни в чем себе не отказывая. У него копье. Да и настороже он постоянно. Силантий исподтишка косит на меня единственным глазом, явно отдавая себе отчет, что в этот самый момент я решаю, как поступить и ждал окончания моих размышлений, готовый ко всякому развитию событий. Когда же он понял, что его пленник смирился с ситуацией, добродушно сообщил:

– Я ж эти места как свою длань. – он раскрыл в мою сторону основательную ладонь, – Как снашли на бережку следы твои, сообразили: намерился Никитка наш торить свою дорожку, порознь от нашей. Обратно, стало быть, к болотам своим подалси. Токмо дурачина ты, брат. Тайга то больша, да троп в ней наперечет. Хошь не хошь, а пройдёшь то по одному, то по другому закутку. Вот я, поразмыслив, и исчислил где тебя ждать следоват и прямком туда. Лишь малёхо запоздал. Да ты, брат, своим же костерком и сподмог. И что ты головой своей дурьей удумал? Всё едино – пропадешь один. – Он покачал головой, словно говорил с малым неразумным дитём.

Силантий явно был доволен и собой, и моим, таким предсказуемым, поведением. Вместе с тем мой побег, похоже, изменил к лучшему его мнение обо мне. Видимо он пришел к выводу, что ошибался на мой счет и я не такой уж и слизняк. Силантий даже не стал связывать мне рук, понимая, что воля пленника в настоящий момент сломлена. Да и с грузом на плечах, имея за спиной вооруженного сопровождающего, пытаться бежать или напасть на него было бы безрассудством.

Первым делом спустились вниз, к ручью, что б утолить жажду, в чем оба нуждались. Затем двинулись вперед, держась берега. Подошли к реке и переправились через неё. Вскоре опять вошли в ельник. И опять этот лесной житель стал проявлять признаки крайней осторожности. Нет, он не был напуган или растерян, просто он знал о реальности грозившей нам опасности.

– Ты, братец, не отставай шибко. Держись меня.

Продвигались спешным порядком. Миновали краем свежую, еще дымящуюся местами, гарь. Пожар, оказалось, затронул не такую уж большую площадь и сам собой вскоре затих, так как деревья и кусты полны соков. Да и прошедший краткий, но обильный ливень помог. Силантий, глядя на то, что натворил огонь в их владениях, огорченно качал головой и цокал языком. За гарью, войдя в нетронутый лес, чуть передохнув, двинулись дальше. Шли больше часа. Уже в просветах меж елей временами промелькивал противоположный склон низины, до которого оставалось никак не больше километра. Выскочив к небольшому озерцу с болотистыми берегами, мы вынуждены были отклониться к северу, обходя топь краем. Силантий то и дело останавливался и, зыркнув на меня глазом, что б я не шумел, к чему-то внимательно прислушивался. Наших спутников не видно. Я решил, что ему одному поручили эту миссию. Прочие, очевидно, дожидаться не стали и пошли дальше без нас, понадеявшись на известную им сноровку одноглазого.

Вот уже явно виден гораздо более отлогий, чем тот, по которому мы спускались утром, подъем. Я вздохнул свободнее, заметив, что и Силантий как то расслабился. Мы шли вдоль опушки густого ельника по неширокой, продолговатой, похожей на просеку поляне. Высокая трава шуршит о колени. Становится жарко. Случайно бросив взгляд в сторону деревьев, я сдавленно вскрикнул и замер. Силантий мгновенно вскинул голову и так же встал, словно налетел на невидимую преграду. Несколько впереди нас, по левую руку, не далее как метрах в десяти, под спутавшимися еловыми ветвями стоят четыре здоровенных матерых волка. Это были поистине огромные звери. Я их даже не сразу заметил, настолько они стояли тихо и спокойно, почти сливаясь с окружающей растительностью.

Самый крупный из них, увидав, что стая обнаружена, злобно ощерился и грозно задышал. Остальные трое продолжали стоять с безразличными мордами, один даже присел и отвернулся со скукой в сторону. Они словно не решили еще, напасть на нас либо предоставить всем идти своей дорогой. Их явно смущало, что нас двое. Мой спутник, стараясь не смотреть прямо в глаза вожаку, тихо пробормотал:

– Спиной не вертайси. Помалеху отходим.

Мы стали по полшажка смещаться боком вправо. Но вожак, очевидно приняв наконец решение, с громким рыком бросился на нас. За ним так же стремительно кинулся второй. Два других медленно семенили позади, расходясь в стороны, выбирая позицию и момент для удачного прыжка. Силантий, отскочив в последний момент с линии атаки вожака, встретил его ударом копья в бок. Тот завертелся юлой, силясь ухватить зубами торчавшее меж ребер древко. Второй волк впился зубами в ногу жертвы. Силантий, выпустив из рук копье, вырвал из ножен на поясе клинок, принялся бить зверя куда придется. В тот же миг третий волк схватил его за руку, державшую нож. Звери старались завалить человека наземь, что бы добраться до горла. Их четвертый товарищ, очевидно самый робкий, нерешительно топтался в сторонке. Почему звери выбрали для нападения одного из нас и проигнорировали другого, для меня по сей день остается загадкой. Сунув руку за пазуху я казалось вечность не мог извлечь оттуда нож, о существовании которого Силантий, к своему счастью, не подозревал. Наконец, сбросив взмахом с клинка обертывающую его тряпицу, бросаюсь на помощь. По каким соображениям я сделал это, а не пустился наутек, судить не берусь. Другого мне просто тогда и в голову не пришло.

Стоявший в нерешительности до того волк прыгнул мне навстречу, вцепившись в висевшую спереди суму. Пока он разобрался что это не мое тело, я успел довольно ловко всадить правой рукой клинок ножа ему под основание левой лапы. Вырвав, всадил еще раз, другой, третий. Раз или два нож соскальзывал по ребрам, но один из ударов очевидно достиг сердца зверя. Тот разом обмяк и осел, все еще удерживаясь зубами за суму. Я откинул его толчком ноги. Вся схватка продлилась буквально секунды. Упав на траву, зверь больше не подавал признаков жизни. Я кинулся к бешено крутящемуся с многоголосым рыком метрах в пяти от меня клубку, вскинув вверх руку с ножом. Но тут на глаза попалось окровавленное копье, лежавшее рядом с телом застывшего вожака. Очевидно он в предсмертных судорогах сумел таки вырвал его из своей груди. Отбросив нож, хватаю копье и с диким ревом втыкаю его в первое попавшееся, оказавшееся сверху серое тело. Копье вошло прямо в горло волка. Он жалобно взвыл и отпустил жертву. Я выдернул копье и вновь замахнулся им. Но волк не стал дожидаться повторного удара и, издавая жалобные вопли, скачками скрылся в чаще.

Другой зверь, не сразу поняв, что положение их стаи изменилось и он остался один против двоих врагов, продолжал терзать ногу Силантия, почти превратив его сапог в клочья. Тот же, почувствовав что руки его свободны и вспряв духом, так как еще мгновенье назад положение его было практически безнадежным и он это отчетливо осознавал, стараясь лишь продать свою жизнь подороже, схватил ярко-красными от крови, своей и волчьей, руками противника за горло. Даже в израненных руках сохранялся изрядный запас сил и зверь, понимая, что проигрывает схватку, разжав зубы, стал пытаться вырваться из смертельных объятий, норовя резануть клыком противника по запястью, рвя и без того искромсанную плоть. Я, находясь в каком-то неестественно спокойном состоянии, несколько раз подряд ткнул наконечником копья, со стекающей с него кровью, тело животного, выбирая наиболее убойные, на мой взгляд, места. Зверь затих, придавив своей тушей Силантия. Тот так и лежал, держась руками за горло трупа, отвалившись на спину и тяжело дыша. Положив копье, я присел и не без труда стал отрывать руки раненого от волчьей глотки, уговаривая его успокоиться. Силантий сначала не понимал, чего я хочу от него, затем опустил мутный взгляд вниз и, не без усилия, разжал свои пальцы. Приподняв подрагивающую голову, забрызганную каплями крови, и слегка приподнявшись сам, оглядел место побоища и слабым голосом просипел:

– Эх, шкурки бы снять, – после чего без сил упал навзничь.

Я думал, что он потерял сознание. Сняв с себя закрутившиеся вокруг тела, изодранные спереди клыками перемётные сумы, вытряхнул их содержимое прямо на измятую, в багровых пятнах траву. Отложил в сторону флягу и, найдя всё тряпье, какое там имелось, нарвал его полосами. Первым делом разрезал ножом оба рукава куртки и штанину, сняв с раненого правый сапог, обмыл раны водой, стараясь не попадать на открытую плоть. Раны на ноге и на правом предплечье страшные. Рваные. В нескольких местах виднелась обнажившаяся кость. Куски плоти пришлось вправлять на место пальцами. Чтобы в ранах не осталось заразной волчьей слюны, я, слегка нажимал на края пальцами, сцеживая кровь. После чего стягивал края раны, прикрывал её тампон из тряпицы почище, прокладывая горстью найденного тут же у подножия сосны мха, и заматывал лоскутами ткани. Каким то чудом волчьи клыки не перерезали ни одной крупной артерии ни на руках, ни на ноге одноглазого. Только потому он еще не истек кровью. Когда я уже заканчивал обработку ран несчастного, заметил, что он, приоткрыв глаза, пристально наблюдает за моими действиями. Увидев, что я смотрю на него, Силантий просипел:

– Спасибо… – и слабо коснулся моего локтя левой, менее поврежденной рукой.

Я похлопал его по здоровому плечу, затем нашел флягу и приложил горлышко к бледным губам Силантия. Прежде чем пить, он спросил:

– На животе ран нет? – и лишь убедившись в этом, принялся с жадностью, временами захлебываясь, поглощать живительную влагу. Напоив раненого и подложив ему под голову пустую флягу, я стал собирать разбросанные пожитки, размышляя, что делать дальше. Ждать помощи? От кого? Придет ли она? Какие обычаи у этих людей? Однозначно бросать его в таком состоянии нельзя. Тогда я решил выволочь его из этой низины, а там – посмотрим. Не хотелось вновь попадать в плен, но и оставить человека на верную смерть я не мог.

Сложив вещи кучей, взвалил Силантия на спину и поволок вверх по склону. Благо уклон невелик и я, с несколькими остановками, затащил раненого на самый верх, где выбрав место почище, положил наземь. Он даже не пошевелился. Не умер ли? Да нет, дышит. Пыхтя, вернулся вниз за вещами. Пока ходил, немного передохнул. Соорудил из двух срезанных стволов молодых березок волокуши и, разместив на них Силантия, поволок в сторону от Медвежьей пади. Я даже не знал куда иду. Лишь бы подальше от страшного места. Ближайшая задача – выйти к какому либо водоему. Через каждые пару сотен шагов останавливаюсь и отдыхаю, так как кроме волокуши тащу на себе переметную суму и копье. Наконец, уже к вечеру, вышел к берегу неширокой лесной речушки, текущей среди боров. Наш берег высокий, сухой. Найдя подходящее место, устроил раненого, развел костер, сходил за водой, наполнил обе фляги. Затем искупался сам, так как моё тело давно в этом нуждалось. Смыл с себя и с одежды покрывавшие нас багровые пятна.

Когда я вернулся к костру, Силантий по-прежнему был без сознания и лежал в том самом положении, в каком я оставил его. Немного перекусив из имевшегося скудного запаса, который решил максимально экономить, я сидел у костра, шурудя прутиком угольки, и размышлял. Самым верным будет остаться здесь на несколько дней, выжидая дальнейшего развития событий. Дай бог – раненый пойдет на поправку. Тогда, дождавшись, когда он сможет передвигаться, с чистым сердцем я смогу оставить его. Он знает эти места и не заблудится. Судя по всему до их поселка не так далеко. Сужу по тем словам, что слышал, когда группа шла еще в полном составе. Они говорили в том роде, что последнее препятствие перед домом, та злополучная низина. За ней лишь надо миновать некое Ежовое Урочище и вот он, милый дом. Всего лишь день пути налегке. Ну а коль помрёт, так хоть схороню по человечески. Подкинув в костер полешек потолще и укрыв Силантия нарубленными сосновыми ветками улегся спать сам.

148

Утром Силантий по-прежнему находился без сознания. Прислушавшись к ровному дыханию, решил что скорее всего он попросту спит. Спустился к реке напиться и умыться. Когда вернулся, раненый что-то мычал во сне, временами принимаясь стонать. Я прошелся вдоль берега. Нарвал букетик ромашек, а так же прихватил с десяток листьев лопуха, обламывая их вместе с толстенькими черешками. Вскипятил в котелке воду, бросил туда всю ромашку. Подержал немного на огне. Снял котелок, кинул туда же листья лопуха, оборвав предварительно черешки. Выждал пока вода не остынет до приемлемой температуры.

Тем временем разбинтовал раны одноглазого, смачивая теплой водой присохшие тряпицы и осторожно срывая их. Раны еще местами кровоточат, но уже начинают затягиваться и подсыхать, покрываясь корочкой запекшейся крови. Промыл их полученным отваром. Из свежих черешков лопуха выдавливаю капельки сока прямо на раны. Затем, прикладывая заваренные листья лопуха, вновь забинтовываю, подбирая более менее чистые места на тряпицах. К вечеру Силантий первый раз очнулся. Разговор давался ему тяжело, очевидно оказалось повреждено горло, хотя внешних признаков тому нет. Я стал его, как маленького ребенка кормить, размакивая в воде кусочки хлеба и один за другим просовывая сквозь иссохшие губы, пока он не замычал, давая понять, что сыт.

Затем Силантий вновь заснул, а я сидел у костра в надвигающихся сумерках и размышлял о всем произошедшем со мной за несколько последних дней.

Следующий день бродил невдалеке от нашего стана, стараясь представить себе, где нахожусь и высчитывая в каком направлении мой дом. Местность здесь более возвышена, испещрена невысокими холмами и распадками между ними, по некоторым из которых текут небольшие ручейки. Куда не посмотришь, заметны выходы скальных пород. Кое-где голыми каменистыми вершинами торчат утесы. Ручьи и бегущая рядом речка имеют вполне отчетливый перепад высот, благодаря чему течение довольно бурно и имеет скорее предгорный, нежели равнинный характер. Вода с шумом скачет по устланному галькой и булыжником ложу. Местами, выскочив на небольшую равнину, речушка разливается мелким озерцом, но лишь затем, что бы через сотню – другую шагов низвергнуться вниз крошечным водопадом либо устремиться по наклонному руслу бурливыми перекатами, пенясь над вылизанными за века камнями, обтекая боками валуны побольше, отскакивая прочь от скалистых берегов. Хрустальная вода холодна и приятна на вкус. Окружающая местность настолько отлична от той, к которой я привык, что нет никакого сомнения в том, что мы вышли за пределы одной из величайших равнин планеты, раскинувшейся болотами и таежными лесами на тысячи километров к востоку, и находимся уже в предверии горной страны. Кстати комаров заметно меньше, а мошка исчезла вовсе. Где-то на западе, в одном – двух днях пути, покажутся первые горные кряжи, являющие не только рубеж низменности, но и разграничивающие два великих континента, объединенных единым материком.

К вечеру возвращаюсь обратно. Силантию заметно лучше, он устроился поудобнее, подсунув под голову котомку. Костер горит небольшим ровным уютным огоньком. Когда раненый увидел меня, взгляд его смягчился.

– А-а. Ты, друг Никита… – он замялся. Я махнул рукой:

– Давай-ка перекусим. – после чего стал отрезать ножом небольшие кусочки солонины, отрывать ломтики хлеба и запихивать ему по очереди все это в рот. Видно было, что Силантию с трудом дается даже пережёвывание пищи. Лишь однажды я поймал взгляд раненого, мельком брошенный на нож в моей руке. Несколько небольших кусочку того и другого, не удержавшись, сунул в рот и себе. Заметив это, Силантий понимающе спросил:

– Что, мало припасу?

Я кивнул. Тогда он решительно, насколько это позволял его еле слышный голос, заявил:

– Хватит мне.

– Не дури, Силантий, тебе надо окрепнуть, а то обоим худо будет.

Но Силантий упрямо качнул в бок головой:

– Хватит, хватит… Сыт… Да и почти оклемался… Завтра, послезавтра стану на ноги… И пойдем помаленьку. – после каждой фразы он делал перерыв в несколько секунд, сбираясь с силами. А последнюю произнес полуутвердительно, полувопросительно, внимательно взглянув мне в глаза. Теперь я качнул головой и уклончиво ответил:

– Ну ни завтра, ни послезавтра ты, предположим, не встанешь. Дня три тебе как минимум надо полежать. А там и решим.

Силантий, соглашаясь, прикрыл глаз и утомленный разговором растянулся на хвойной подстилке. Через минуту он уже спал.

149

К утру Силантия стал бить озноб. Его раны посинели, а руки и ноги отекли. Покрытый крупными каплями пота лоб холоден. Несчастный метался из стороны в сторону, с кем-то споря в бреду. Что он говорил, разобрать невозможно. Речь быстра, отрывиста и невнятна. Я стал опасаться, что у него начинается заражение крови. Может даже гангрена. Вновь промыл отваром ромашки все раны. Растер в кашицу проваренные листья лопуха и нанес на больные места. Несмотря на то, что края ран покраснели и припухли, к счастью ни отмерших, ни загнивающих участков плоти заметно не было. Вновь замотал раны простиранными и высушенными тряпицами. Два дня Силантий не приходил в себя. На третий ему стало немного лучше. Он даже очнулся и я, почти насильно, покормил его. Мне показалось, что одноглазый не узнаёт меня. После еды он впал в какую то прострацию – смотрел не моргающим остекленевшим глазом в небо, на вопросы никак не реагировал. Я не мог понять – в сознании ли он или нет.