Приговор, который нельзя обжаловать

– Ночью, сюда.

– Я была у бабушки.

– Видишь ли, Софья, наша жизнь давно уже пошла наперекосяк. Почему так получилось? Нет смысла сейчас искать виноватого, но… А сегодня ночью… Я был очень пьян и, кажется, спал. Вот здесь, за столом, и уснул… Мне снилось… Ну да, все то же, только прибавилось кладбище… А потом – шаги по коридору и хлопнула входная дверь. Я уже не спал, я проснулся, шаги и дверь я слышал наяву. Хоть я и пьян был, но могу поклясться!.. И эта рюмка водки – я ее добровольно выпил, потому что прекрасно понял, что жить без Нее не смогу, что это Она прислала, через живого посланника… Но… Скажи мне, ты понимаешь, о чем я?

– Н-нет, не понимаю. Давай я помогу тебе дойти до спальни, лечь в постель…

Я поднялась, протянула ему руку, но он руку оттолкнул и посмотрел злобно.

– Не понимаешь или не хочешь сказать?

– Я ничего не понимаю, папа!

Позвонить Веронике, одна я не справлюсь. За что он меня так мучает? Напился пьян и теперь мучает. И так, наверное, будет всегда, каждый день: он будет напиваться и мучить.

– Пойдем лучше спать, ну, пожалуйста!

Отец уцепился за скатерть и ни за что не хотел подниматься. Сидел, молчал, морщился от какой-то таинственной боли. Так прошло очень много времени: он сидел и молчал, я стояла возле него. Мне было мутно и страшно и отчего-то холодно. Хотелось уйти, убежать.

– Я ведь не только шаги и дверь, – снова заговорил папа, – я голос слышал. Только никак не могу вспомнить – ее или твой.

– Я не приходила сюда ночью, честное слово!

– Ага! Понимаешь! Значит, все-таки… Ладно, пора. – Он подал мне руку. – Веди.

Поднять его оказалось так трудно, что я совершенно выбилась из сил – ноги отца не держали, и опоры в руках не было. Совсем непосильной задачей оказалось довести папу до спальни и уложить в постель. Несколько раз мы с ним падали, с огромным трудом поднимались. Последние метры преодолели ползком – его опять вырвало, он окончательно ослабел. На кровать взбирались, как на Эверест.

Я укрыла его свободным (с маминой половины) концом покрывала, открыла форточку и, измученная, с надорванной душой, ушла в свою комнату. О том, чтобы убрать со стола, вытереть ужасные зеленые слизкие лужи, продолжать как-то жить в сегодняшнем утре, не могло идти речи. Я закрыла дверь на замок, бросилась на кровать и отключила свой мозг.

* * *

Время длилось и длилось, стучали часы, с улицы доносились звуки вполне зрелого утра. Я все слышала и ощущала, но восприятие было как у человека, впавшего в кому: внешняя жизнь не соотносилась со мной, меня не касалась.

Хлопнула входная дверь. Что это? Отзвук папиного ночного видения? Чужая дверь в незнакомой квартире? Или конец болезненному моему покою, или начало спасения? Шаги в коридоре – оживленные шаги пришедшего с улицы человека. Значит, в нашей квартире дверь, значит, конец или начало. Это, конечно, пришла Вероника, узнать, как папа, узнать, что со мной. Я свою дверь не открою, а папа, наверное, все еще спит.

Вскрикнула, охнула, чертыхнулась. Увидела безобразие в большой комнате? Заглянула в спальню к отцу? Быстрые, частые шаги по коридору – шарканье тапок. Где-то вдалеке зазвонил телефон – шаги побежали, обрели голос. Все это меня не касается.

Хорошо бы уснуть…

Часы стучат, шаги суетливо перебегают из комнаты в кухню, звенит посуда, за окном разорвалась петарда. Я думала: отсутствие детства вполне искупило мои стихи, оказалось, что и этого мало. Я думала: немота – достаточная кара, но и ее не хватило. Мама умерла, бабушка устроила пляски на ее могиле, отец… А теперь еще и сон не идет.

Как же мешают шаги, и часы, и улица! Не уснуть, ни за что не уснуть… Часы на стене расплылись зелено-коричневым безобразным пятном, со стрелок стекают капли пота. Не рассмотреть, который час, стекло туманится. Подойти, протереть рукавом. Стол на пути встал непреодолимой преградой.

– Помнишь, как мы танцевали в шахматы?

– Помню. За этим столом. Они спотыкались и падали, скатывались вниз и кричали от страха и боли. Стучали и кричали, стучали и кричали. И даже музыка помочь не могла.

– Они и сейчас стучат и кричат.

Нет! Это стучит и кричит Вероника, сестра моя Вероника.

Я вскочила, рванула замок, распахнула дверь.

– Софья! – Вероника, растрепанная, страшная, схватила меня за плечи и выдернула из комнаты в коридор. – Папа… наш папа…

– Да, я знаю. – Голова туманилась, как стекло на часах, я никак не могла подобрать слова, чтобы потушить ее отчаяние. – Слишком много водки, большое горе, он никогда не пил раньше. – Я неуклюже прижала ее голову к себе, неумело погладила. – Мы должны потерпеть, преодолеть отвращение. Я помогу тебе все убрать.

Она обняла меня, крепко-крепко, двумя руками, словно связала, и вдруг пронзительно, страшно завыла. Она никогда так не выла, даже когда мама умерла, даже на кладбище. Я задергалась в ее объятиях, закричала от ужаса. Тогда и она закричала. Мы стояли, намертво приросшие друг к другу, и кричали. Это было что-то вроде обоюдного припадка. Первый раз в жизни что-то обоюдное, родственное, сестринское.

– Софья… – Вероника ослабила объятия. – Соня… – Она совсем меня отпустила. – Сонечка! – Сестра посмотрела на меня с невыразимой, больной какой-то нежностью. – Наш папа… папа наш… папа-то ведь наш умер.

Я тоже с нежностью, с благодарной восторженной нежностью посмотрела на нее – я совершенно не поняла, о чем она мне сказала.

– Мы потерпим, правда? Это ничего. Просто горе большое. Я помогу тебе все убрать. – И шагнула к ней, чтобы снова обнять и сказать еще что-нибудь доброе, поддерживающее. Но Вероника вдруг оттолкнула меня, страшно побледнела и стала медленно, цепляясь за косяк, как папа за скатерть, сползать на пол.

Обморок! С этим я знаю, как справиться, у меня тоже бывает… Воды в лицо, в аптечке есть нашатырь. Да можно и так, просто водой, ампулу долго пилить…

Я бросилась на кухню, набрала в кружку воды из-под крана, побежала обратно.

Но Вероника уже сама пришла в себя, сидела на полу и терла виски.

– Как ты? Получше? – Я протянула ей кружку. – Попей.

Кружку она не приняла, посмотрела на меня тоскливо.

– Пойдем к нему. Побудем рядом, пока можно, пока его не увезли. Попрощаемся.

Я не поняла, о чем она, я все не понимала. Подала ей руку, помогла подняться. Мы вместе пошли к папе в спальню, перешагнули через отвратительную лужу возле двери. У кровати тоже была лужа, и покрывало все было в зелено-коричневом. Папа спал, неудобно свесив голову вниз, пальцы вцепились в подушку.

– Я не могу, не могу! – Вероника обхватила лицо руками и зарыдала.

Я подошла к отцу, приподняла его голову, положила на подушку – и тут вдруг все поняла: он умер, мертв… Вот все и кончилось…

Глава 2

Расследования частного детектива Андрея Никитина

Клиент не пожелал разговаривать с секретаршей (Андрей завел ее два месяца назад в комплекте с новеньким офисом, до сих пор пахнущим свежей краской и новосельем, курьером Денисом и компьютерным гением Вениамином Балаклавом). Не пожелал представиться. Не пожелал сам подъехать в агентство и изложить суть своей таинственной проблемы. Он настойчиво требовал соединить его напрямую с Никитиным и не шел ни на какие компромиссы.

Тихим, каким-то шелестящим голосом мужчина поинтересовался, не может ли детектив Никитин уделить ему свое внимание, сегодня, часов, скажем, в восемь.

– Никаких проблем! Приезжайте! – весело заявил Андрей, пытаясь подбодрить пугливого недоверчивого клиента, и стал диктовать адрес. Но был прерван вежливым, настойчивым покашливанием и таким же вежливым, но настойчивым отказом приехать в офис агентства «Инкогнито».

– Как же тогда вы полагаете встретиться? – удивился Никитин. – У вас есть какой-то свой вариант?

Вариант у странного клиента был и заключался в том, чтобы Андрей сам приехал на встречу, а именно – в гостиничный комплекс «Теремок», в коттедж номер двенадцать. Растерявшись от такой вкрадчивой наглости, Никитин согласился.

Но никакой встречи не получилось. К восьми часам он подъехал к «Теремку», отыскал нужный коттедж и постучал в дверь. Ответа не последовало. Тогда Андрей толкнул дверь – она оказалась не заперта. Домик был пуст, клиент то ли опаздывал, то ли куда-то вышел, то ли вообще не пожелал явиться на встречу. «Розыгрыш! Глупый предновогодний розыгрыш», – обиженно подумал Никитин, но тут в глаза ему бросился белый конверт на столе под лампой – лампа была стилизована под старину и горела свечным каким-то, мягким светом. Прежде чем взять конверт, он зачем-то посмотрел на часы – десять минут девятого, – протер очки, взглянул, есть ли надпись – надписи не было, расположился в кресле и только тогда протянул руку за таинственным посланием. Но ознакомиться с содержимым не успел – раздался телефонный звонок. Он положил конверт на место, вороватым каким-то движением, словно вдруг засомневался, что письмо адресовано ему, и взял трубку.

– Да, я вас слушаю.

В ответ раздались шорох и покашливание, словно человек на том конце провода не знал, с чего начать, или не решался заговорить и набирался духу. Наконец сквозь помехи пробился голос утреннего таинственного собеседника и осторожно поинтересовался:

– Андрей Львович?

– Да, это я.

– В таком случае… – начал телефонный человек-инкогнито, но опять замолчал.

И тут уж Андрей не выдержал:

– Слушайте, перестаньте заниматься ерундой! Объясните, в конце концов, в чем дело? Давайте встретимся, поговорим, обсудим вашу проблему.

– Понимаете, Андрей Львович, встречаться нам абсолютно ни к чему. Да это и невозможно.

«Может, калека, прикованный к постели или инвалидному креслу, а я на него так напустился», – устыдился Никитин.

– Ну, хорошо, – сказал он мягко и с сочувствием. – Но изложить суть дела вы можете?

– Разумеется. – Мужчина вздохнул. – На столе, под лампой, конверт. В нем двести долларов. Это вам за то, что приехали на встречу сами. Гонорар обговорим позже. Но прежде чем возьметесь за дело, вы должны обещать, что станете соблюдать полную конфиденциальность.

– Ну, разумеется!

– Нет, вы меня не совсем поняли. Речь идет не просто о тайне, а о полнейшей секретности: вести свое расследование вы будете втайне даже от тех, с кем придется непосредственно работать. Инкогнито! Ваше агентство ведь так и называется? Так вот, работать вы будете инкогнито.

– Ну, хорошо, – не очень уверенно согласился Андрей: все это было странно.

– В таком случае перейдем к сути. Вчера, в половине девятого утра, в библиотечном архиве госуниверситета сработало взрывное устройство, – монотонно, словно читая написанный на листе бумаги текст, проговорил мужчина.

– Взрыв в университете? Я слышал об этом. Только не знаю деталей…

– Погибла работник архива Королева Екатерина Васильевна, – продолжал «читать свой текст» мужчина. – Судя по всему, это было хорошо подготовленное убийство. Взрывное устройство убийца вмонтировал в обогреватель. Как только Екатерина Васильевна включила его, бомба сработала, произошел взрыв. Убийца хорошо рассчитал, он знал ее привычки: первым делом Екатерина Васильевна, приходя на работу, всегда включала обогреватель – в архиве прохладно, – потому и вмонтировал устройство туда. Кроме нее, в этот час в кабинете никого не могло оказаться. Разве что случайно. Я хочу, чтобы вы нашли убийцу. И самое главное – его имя вы должны назвать только мне, и больше никому. Имя – и доказательства вины. Помните о нашем договоре?

– О договоре я помню, но… Допустим, я найду убийцу и смогу доказать, что преступник – Петров Иван Сидорович, а дальше? Ведь убийца не может разгуливать на свободе, не должен остаться безнаказанным. Убийцу я просто обязан передать в руки милиции.

– Конфиденциальность будет хорошо оплачена.

– Да поймите вы, я не имею права держать в тайне от органов…

– Милиция не должна ничего знать! Это самое главное условие.

– В таком случае я становлюсь соучастником преступления!

– А в противном случае убийца вообще не будет найден. Поймите, вы должны его только найти, карать – это уже не в вашей компетенции. И потом… – мужчина замялся, видимо не решив еще, говорить ему или нет, – есть один нюанс. – Он опять помолчал в нерешительности. – Убийца и жертва в ходе вашего расследования вполне могут поменяться местами.

– Как это – поменяться местами? – удивился Никитин. – Что вы имеете в виду?

На этот раз мужчина замолчал надолго, так надолго, что Андрею показалось: связь прервалась.

– Алло, вы меня слышите? – прокричал он в трубку.

– Жизнь изменить, родить себе новую девочку, все еще можно исправить, – нараспев «прочитал по бумажке» загадочно бредовую фразу его собеседник. Андрей засомневался в его рассудке и хотел отказать, категорически и твердо, но, сам не зная почему, вместо этого сказал:

– Хорошо, я займусь вашим делом.

– Вот и прекрасно! – обрадовался мужчина. – В таком случае будьте добры открыть средний ящик стола.

Никитин послушно выполнил просьбу. В ящике обнаружилась зеленая плотная пластиковая папка.

– Там вы найдете необходимые для начала расследования материалы и аванс. Я позвоню вам завтра в шесть. Буду звонить вам каждый вечер в это время. Мне бы хотелось знать номер вашего мобильного, чтобы иметь возможность общаться с вами напрямую, а не вступать каждый раз в переговоры с секретаршей.

Андрей продиктовал номер.

– И еще. Послезавтра, тридцатого декабря, состоятся похороны Екатерины Васильевны Королевой на Ивановском кладбище. Мне кажется, вам необходимо на них присутствовать, инкогнито разумеется. Ну, вроде все. До свидания.

В трубке послышались частые гудки. Андрей некоторое время вслушивался в них, словно ждал, что гудки исчезнут и его таинственный собеседник вернется, но, конечно, так и не дождался. Повесил трубку, раскрыл папку. Сверху обнаружился точно такой же конверт, какой лежал на столе, а в нем деньги – аванс. Под конвертом – фотография – явно семейная и явно не новая. Кроме того, в папке Андрей нашел три сборника стихов Софьи Королевой (маленькая поэтесса, как же, как же, помнит он ее, однажды Настя с Татьяной затащили на концерт, где она выступала) и несколько листков отпечатанного текста: биографические сведения обо всех членах семейства и некоторых близких знакомых. Он бегло просмотрел бумаги, сложил в папку, тщательно затушил окурок в пепельнице и вышел из коттеджа.

* * *

Никто не должен знать о его расследовании обстоятельств убийства Екатерины Васильевны Королевой – главное условие договора. Оно связывало Андрея по рукам и ногам, совершенно не давало развернуться. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы обратиться к Бородину, хорошему знакомому и милицейскому майору, за помощью. Не мог он откровенно поговорить и с Татьяной, которая, оказывается, лично знала поэта Артемия Польского, близкого друга семьи Королевых и поэтического опекуна Сони. Не мог открыто прийти в университетскую библиотеку и, честно представившись частным детективом, выудить сведения о личной жизни, привычках, знакомствах и пристрастиях Екатерины Васильевны у ее коллег. Ничего он не мог. Как же тогда расследовать? Даже Вениамина и Дениса он посвятил в суть дела, взяв с них страшную клятву, что ни одна живая душа ни о чем не узнает. А секретарше Оле вообще пока решили ничего не рассказывать. Совещание совета сыщиков проходило за закрытыми дверями, и Оля ужасно обиделась.

В конце концов распределили силы таким образом. Дениса, он больше всех подходил на роль студента – охмурителя старых библиотечных дев, отправили в университет. Вениамин, у него давно уже болел нижний левый зуб мудрости, поехал в клинику. Андрей же пошел «устраиваться» на работу учителем права в школу, где Вероника, старшая дочь Королевых, преподавала биологию.

Результат этих карнавальных переодеваний превзошел все ожидания: и Денис, и Вениамин, и Андрей получили, не особо напрягаясь (любители обсудить чужие дела в любой организации найдутся), исчерпывающие ответы на все интересующие их вопросы. Вот только расследованию причин убийства это нисколько не помогло, потому что причин-то, как выяснилось, совершенно не было. Ни у Екатерины Васильевны, ни у ее мужа, Романа Кирилловича, любовных связей на стороне не имелось – ревность, значит, автоматически исключалась. Особого богатства в семье не наблюдалось, родственников-миллионеров, готовых вот-вот отдать Богу душу ради повышения благосостояния Королевых, не было – наследство, следовательно, как причина тоже отменялось. Стоматологический частный кабинет главы семьи не представлял никакого интереса для бандитов. Да убивать ее вообще было не за что!

А может быть, Королеву убрали как опасного свидетеля, которым она случайно стала?

Нет, тоже не вяжется. Зачем было придумывать такую сложную схему убийства: архив, взрывчатка в обогревателе? Да ее бы просто сбили машиной или стукнули по голове в темном переулке!

Что же еще?

Не ревность, не наследство, не конкурентные игры, месть тоже вряд ли. Самая обыкновенная семья, не за что зацепиться. Самая обыкновенная… Нет, не так: была бы самой обыкновенной, если бы в этой семье не появилась девочка Соня, поэт-вундеркинд, чудо-ребенок. Но она-то уж точно ни при чем.

Так кто и за что убил Королеву? Кто и за что?

В шесть часов все разошлись, офис опустел. Только Андрей уходить не торопился, хотя дома его ждала Настя и сын Сашенька – ему необходимо было побыть в одиночестве и еще раз все хорошо обдумать. Весь день длилась какая-то суета, беготня, эти идиотские наигранные разговоры с завучем школы, с учителями. Конечно, происходящее мешало, раздражало – нормальные мысли не рождались, версии не клеились. Андрей ждал: разойдется народ, он заварит себе чашечку кофе, откинется в кресле, закурит, закроет глаза – и все поймет: картина убийства выстроится, цель и причины станут ясны. И так он все это себе ярко представил, что дождаться не мог, когда наконец закончится рабочий день.

И вот он остался один. Но тут вдруг понял, что вовсе не хочет выстраивать никакие версии убийства, и кофе никакой ему не нужен, и глубокомысленное курение ни к чему – не для того, совсем не для того он так ждал уединения. Андрей закрыл дверь на ключ, опустил жалюзи, отключил телефоны и воровским каким-то движением, словно таясь от самого себя, достал сборники стихов Софьи Королевой. Да нет, какая она к черту Софья? Соня, Сонечка.

Она и тогда, на концерте, куда затащили его Настя с Татьяной, произвела на него очень сильное впечатление – не столько ее стихи, сколько она сама: этот недетский голос, этот недетский взгляд, эта совершенно недетская манера читать, – но он постарался поскорее прогнать впечатление. Слишком это было больно и отчего-то стыдно. После концерта специально пригласил Настю с Татьяной в ресторан, заказал вина, много, громко и почему-то пошло и плоско шутил. Но голос, ее, Сонин голос, никакими шутками и никаким вином заглушить было невозможно, он звучал и звучал в голове, хотелось разрыдаться, и неприятны стали подавленные Настя с Татьяной.

Проступит на ладони кровь,И я тайком ее слижу.Ты улыбнешься, бросишь кость —Как волк голодный, отвернусь… —

начала озвучивать Татьяна стихи, которые не выходили из его головы, и вдруг сорвалась, всхлипнула и выбежала из-за стола.

Соня, Сонечка Королева. Он все-таки тогда смог от нее излечиться, смог избавиться, смог забыть. И вот теперь снова Соня.

Андрей разложил сборники в хронологическом порядке: пятилетний, девятилетний, тринадцатилетний. Три ступеньки недетского детства, три фотографии: пять, девять, тринадцать – история высокой болезни. Соня. Сонечка Королева – Софья Королева, если верить обложке. Теперь так просто от нее не избавишься. Мать ее, Екатерина Васильевна, самая заурядная в мире женщина, позавчера была убита, и его наняли, чтобы расследовать убийство. Почему он не отказался, не сбежал, поводов для этого было сколько угодно? Вероятно, из-за той сумасшедшей таинственной фразы, которую произнес, словно зачитал по бумажке, загадочный клиент: «Жизнь изменить, родить себе новую девочку…» Заинтриговала она его, прямо-таки загипнотизировала. Что он имел в виду? Откуда взял эту фразу? Что она значит?

Что бы ни значила, она таит в себе явную угрозу Соне. Только в чем состоит эта угроза? Вот на этот вопрос и нужно искать ответ.

Нет, не на этот, вовсе не для того его наняли. Наняли его, чтобы убийцу нашел, объектом его забот и размышлений должна быть не Соня, а ее мать. А впрочем… Он ведь – клиент, не пожелавший представиться, – передал для чего-то сборники Сониных стихов. И потом, была еще одна фраза, не менее загадочная: «Убийца и жертва могут в ходе расследования поменяться местами». Так, может, он Соню и имел в виду, может, нанял его не столько для того, чтобы найти убийцу матери, сколько для того, чтобы оградить от опасности дочь? От кого же тогда может исходить опасность?

Андрей достал фотографию, которая была вложена в папку как часть досье на семью Королевых. Старая фотография, примерно семилетней давности, если судить по Соне – ей здесь не больше восьми. Екатерина Васильевна – мать, Роман Кириллович – отец, Вероника – сестра, Аграфена Тихоновна – бабушка, Артемий Польский – друг и поэтический опекун, а в центре она, Сонечка. Зачем ему передали эту фотографию? Почему именно эту, а не какую-нибудь другую, поновее, посвежее? Может ли в ней таиться разгадка? Возможно, на ней снят убийца. Ну, или клиент его так думает, подозревает кого-то из семьи.

Андрей провел кончиком пальцев по фотографии. Кто же из этих людей вероятный убийца?

Ну, конечно, не он, не Роман Кириллович. Слишком добродушное, слишком простоватое у него лицо – совершенно не годится он на такую роль. Бабушка, Аграфена Тихоновна? Не смешно. Вероника? Здесь ей, должно быть, лет девятнадцать-двадцать. Не очень симпатичное, надо признать, лицо для столь юной девушки. Не очень симпатичное и явно озабоченное желанием выйти замуж – за приличного, по возможности обеспеченного. Сегодня в школе он видел ее мельком – она мало изменилась, и желание не притупилось, хоть замужем успела побывать. Но вряд ли и она годится в кандидаты в убийцы, тем более родной матери. Артемий? Как знать, как знать! Прощупать его очень даже стоит. Причина? Причин на поверхности нет никаких.

Соня…

Андрей открыл наугад третий, самый «взрослый» ее сборник. Обругал себя, что не тем, вовсе не тем занимается: нужно анализировать причины и следствия, убийцу искать, а не препарировать Сонину душу, не ковырять свою давно затянувшуюся рану. Приказал себе немедленно закрыть сборник, но понял, что поздно, болезнь вернулась, и поделать с этим все равно ничего нельзя. Тогда он пошел на компромисс со своей совестью: сделал вид, что стихи ему необходимо «изучить» для того, чтобы лучше понять характер одного из членов семьи и возможную новую жертву, и вообще… для дела, для непосредственного его дела это нужно. Удивительный, странный ребенок, так по-взрослому мыслящий. Ребенок, один из членов семьи которого, возможно, убил… Может, в этом-то и содержится разгадка ее недетской боли? Она родилась и жила все годы в ожидании катастрофы, в предчувствии ужаса?

Но кто мог все-таки убить ее мать?

Андрей с сожалением отложил сборник и снова принялся изучать лица на фотографии. Один из этих людей убийца. Или он неверно понял посыл, не так его растолковал? А что, если на снимке вовсе не подозреваемые, а будущие жертвы? Но ведь тогда получается, и Соня?…

Он должен срочно найти убийцу, во что бы то ни стало – найти!

Но если на снимке жертвы, и заказчик об этом заранее знал… выходит… Ну да! Выходит, что он и есть убийца! Убийца или сообщник убийцы. Теперь понятно, почему клиент повел себя так таинственно и ни за что не захотел встречаться непосредственно. Как же ему это раньше не пришло в голову?

Но кто это может быть? Скорее всего – да почти наверняка так! – он связан с семьей Королевых. Дальний родственник или знакомый. В любом случае – сумасшедший, затеявший страшную игру. Как же его вычислить?

Андрей закурил сигарету, откинулся в кресле, закрыл глаза. Не хватало только чашечки кофе – и полный комплект условий для плодотворной работы мысли, о котором он сегодня мечтал, был бы готов. Но и без всякого кофе голова работала прекрасно. Картина убийства проступала все яснее, психологический портрет убийцы был почти завершен. Сумасшедший, но дерзкий, решительный, смелый, расчетливый человек, возможно, в жизни выглядит уравновешенным и спокойным, и о его психическом отклонении никто не догадывается. Считает себя намного умнее окружающих. В этом его сила и слабость: сознание интеллектуального превосходства придает ему уверенность в себе, в своих поступках – он идет напролом и не сомневается, но в таких случаях всегда есть вероятность того, что однажды нарвешься на умника и проиграешь.

Почему он решил истребить семью Королевых? Почему именно их? Чем отличается эта семья от других? Ответ очевиден: Соней, чудо-ребенком. Соня его уязвила – своими стихами, своим талантом.