Два голоса, или поминовение

[13]

Если б я воспевал стихамитолько древние камни Кракова,то я сам, с каждым днем затихая,стал бы каменней камня всякого.Но я ствол живой, а не камень,не бревно и не развалина.Дай душе, поэзия, пламень,чтоб душа не была раздавлена,не затеряна средь камней,средь всего, что дорого глазу,среди давних печальных дней...Оглуши меня, муза, сразу!Лесные пичуги, птахи,луч рассвета,крылышек взмахи —всё должен воспеть я это.Босым пробежать по лугу,в озеро прыгнуть с разгона,как иволга, на всю округукричать радостно и упоенно,что это так, не иначе,что жизнь нам это велит,что мы не отдадим нашейземли.

[15]

Когда иволга крикнет звонко:«София, и-ди-на-пив-во-пойду-и-я!»,когда свист дроздов по лесам разнесется,а коса по лугам пройдется,зашумит вся надвислянская сторонка,расшумлюсь и я.А жаворонок на зарецвирь-цвирь – и вверх прянет,где облачка в серебре,глянешь вниз – древний камень встанет,камень города моего детства:собора и замка крыши,здесь мне всё до пылинки известно,но всё в памяти глуше и тише.Но сирени над Вислойопять бушевать,и без слез невозможносуществовать.

[17]

Может быть, ты уже близка,а может, и нет?И не скоро захлопнется гроба доска,будут ночи и дней рассвет.Нет, я жизни своей не пропью, не залью.Знай.Не впущу в свое сердце тоски змею!Дай,дай ручонки твои вместо меня всему миру с доверьем,чтобы он тебя обнял...И тогда ты воскликнешь вдруг с изумленьем:«Отец, ты ведь этого и желал!»

[18]

Открой окно. Дождь снова,а глотка моя суха,мне не хватает словадля стихао последнем дне маядождливом,у цветов уже сил не хватаетв блаженстве счастливомпод светом той луны,что и нам сияла,а вот уж минуты те сочтены,и их не стало, —когда нашим глазам приходилось встречаться,как бы в очи глядя судьбе...Но постой! Не хочу в стороне я остаться,размышляя лишь о себе.

[19]

Я на Висле родился,все любимо здесь мной,с каждой птицей сроднился,с тишиною лесной.Ясен день или буря —я их отсвет ловлю.Ветер тучи нахмурит,с ним и я зашумлю.Погляжу, поразмыслюи сквозь прищур ресницвижу, слышу о Вислепесню в щебете птиц...

[20]

Деревья оборские, дубы и клёны,разросшиеся так пышно,хожу одиноко в тени зеленой,слушаю – но ничего не слышно.Только где-то собаки лают,подчеркивая тишины глубину.Июль. А могло бы так быть и в мае.Тишина. И я слушаю тишину.Я пойду и устрою из трав себе ложетам, где вербы и тростники,и тогда, быть может,напишу стихи.Уж теперь и сама тишина уснула,не слыхать и собачьего лая.Не пытайся, чтоб жизнь моя с этой дороги свернула,не ломай ее, дорогая.

[21]

Ах, думать с Ноаковскимо Польше большой, широкой,о Возрождении польском,о средневековье, о барокко...Видишь наброски, планы,и вдруг вырастают огромные,великолепные здания —залы, покои, приемные —или людские жилищадля жильцов, еще не живущих...Но время их разыщет,и поэма архитектора будущегостанет нашей, как и ее автор,себе изменить не смогший,как Бейсцы, Сандомеж, Опатов,Краков, Мазовше.

[23]

Пахнут липы, пахнет водаречная.Не бывать мне уже молодым никогда,не плыть неведомым краем.За каждым изгибом русла, за каждой ивойтуман, как дым:– Гражданин рулевой, поверните, пока мы живы, —я стану другим!Буду я – как песок летучий,как плеск волны:одинокому – лучшедальние дали видны!Гражданин рулевой повернёт,зашумит волна.Что же – это и есть счастье твоё?Как знать...

[23]

На раскачивающееся деревцеворобей норовит взмоститься,раскачивается, примериваетсяи наконец садится.На колеблющиеся помыслыкапля печали осела,дрожала, дрожала от робостии наконец отвердела.Я не дрожу при мысли о смерти —все люди ее встречали, —но я колеблюсь, колеблюсь, колеблюсьперед приливом печали.

[25]

Вот мы ехали всё и ехалис шофером Фальковским.Он спросил: «Куда ж мы едем?» —«В Польшу».А Польша здесь же:от самой Варшавы —полей пшеничная свежестьи слева и справа.Висла... Висла...во всех впечатленьях и мыслях,Висла серая и голубая,Висла добрая, Висла злая,то разгневанна, то лукава.Взгляни!Цитадель!Там умирали.Варшава.

[26]

Если б всё старопольскоев рамку я вставил,ни себя, ни отчизнуя бы тем не прославил.Двухступенные крыши?«Девять монастырей и редкие домики?»Нет, мой голос, вздымайся выше:слушайте, потомки!На Святом кресте добывается камень,а в Варшаве дома из железа...Раньше их возводили руками,ныне – краны под небо лезут,хватают железной хваткойи несут и растят массивы...Опиши это сильно, и кратко,и красиво.Этот дом над Варшавойдал Сталин.Спасибо Сталину. Слава! Слава!Слава стали!

[27]

О, эти апрельские облака,небесная синева,попробуй ее удержать в руках,вечно она нова.Возьми ее в руку, пани Моника,как цветок, что уносит вода,как все это течет – гляди, глядика —в мир, в никуда.

[28]

У Збышка Турского два рояля,два гроба, воскресающие из неми.Он седеет, задумчивый, как изваянье,«Сыграй!» – ему скажешь. Ответит: «Не время».Я его растревожил Вислой,а может быть, и стихами,началось что-то близкоемежду нами.И пришлось протянуть к нему руки,чтобы вытянуть из неврастении,чтобы вызвать его на звуки,показать, что мы не немые.Как в потусторонней мазурке —вперед! – с закрытыми глазами...Мне близка твоя музыка, Збышек Турский,временами.

• • •

За плетнями вербочки жмутся.«Да войдите же вы, вербы, в калитку,да отведайте же комариного напитку —вот росы полное блюдце,будет вам пляска,будет и сказка,будет и крови чарка,и я,ваша товарка —ива сохатая, ведьма богатая».Ну, а вербочкивсё жмутся, девочки...* * *Город, любимый мною,ты строишь зданья,о, как мягки весноюих очертанья...Много нужно стараний,но мы залепимкаждую твою ранунасущным хлебом,его от себя отнимем,о да! отнимем,твоей красоты во имя,во имятого, что уже свершила,что свершалаславы нашей вершина —Варшава!* * *Выйду да гляну, как поле вспахано,ни зимы не страшусь, ни ветров осенних.И нету во мне никакого страха.Ты ведь знаешь: я – не Есенин.Страхи налево, страхи направо, —но, – промозглый страх не приемля, —он учинил над собою расправуи удалился в темную землю.Милая, я не боюсь ничего на свете,твоею лишь скорой печалью маюсь…А над полями – всё свищет ветер.А над кровлею – белый аист.* * *Птицы кругом летают,вьётся птичий рой,спрашивают, окликают:кто ты такой?А я – птицам друг,и любви, и песне,мой стих родился не вдруг...Может, оно уместнейи проще – совсем не писать,а я? – ха! – пишу.Вместо того чтоб сосцы суки-земли сосать,кое-как, но дышу.* * *Ненавижу в новелле Сенкевича волка,ненавижу жестокость дел;промолчать кой о чем – больше толку.Грустный удел.Волки жену мою растерзали,хуже, чем волки.Тишину жестокие вихри взорвали,ангелы умолкли.Что с того, что умею стихи писать, —не хочу ничего.Ведь я должен, должен, долженв сон любимые призраки пеленать.А для чего?..* * *В глазах моих – сырость,сердце – изнылось,что мне до дальних далей?Сбежал бы, тоскуя,в чащу леснуюда помер бы от печали.* * *Бумага белая лучшестихотворения скверного,плохого стиха ничто не улучшит,и дело первое:не пиши без уменья, не трать силу попусту;а во-вторых – не пиши, если нет повода,и не волнуешься, и несет тебя попростувсяческих пустяков вода;брошен в нее ты – и выплывай.Длиннее писать у меня нет повода.Бывай!* * *Сросшийся с жизнью, как древо с листами,что же скажу ей?Что сторониться, конечно, не станулистиков жухлых.Если деревья, то бишь поэты,жить без листков не могут,если дороги правильной нету,выйду своей дорогой —в поле, дорогой песчаной, не торной,не для туристов:стихотвореньям будет просторнов жизни живой и чистой.* * *Евка – в веснушках нос!Такой и у мамы тоже.Похожа ли? Вопрос!Ну, до чего похожа!Я напишу о сосне,зеленеющей у протоки,и вспомнишь ты обо мне,когда прочтешь эти строки.Будут воды внизу тихи,загорятся струи весенние...Дед написал стихи —под настроение.

Через стену

Письмо пишу из дали далекой,из комнаты соседней,из-за стены, где встречусь с тревогой,узнаю столько волнений.Пишу через стену к тебе и думаю:если б и гибель над миром нависла,эти слова – холщовые, грубые, —как из клише, я успел бы оттиснуть.Все было: домик, и кот, и пёс,и столько счастья всюду,что нынче до боли хочется слёз,без слёз – трудно.Меня из этого дома когда-товзяли насильно, сразу...И этим стихом моим, всем его складомя лишь тебе обязан.* * *Вторую ночь зеваю сами спать жене мешаю.Да ну! – какой там сон к чертям:июль, а пахнет маем.Под синевой покос на склоне,увяли стебельки.Была погода благосклонна —с твоей руки.Красиво было? Определённо,тут – правды проблески:Велосипед в траве. Влюблённость.И облако.* * *Стихи всё короче,все меньше дней впереди...Мой ветер юный, дни и ночигуди!Я вспыхну мгновенной искрой,если нужен кому этот дар.Вей, мой ветер, шалый и быстрый,несущий пожар.Стихи не угаснут вовеки,сколько б ни кануло дней,но ты, но ты, мой ветер,вей!* * *Пробудить в себе звуки Шопенаили Норвида с «Памятью Бема»,и на миг – если только возможно —повстречаться с твоим Утешителем скорым —Адамовым Водным Простором,чтобы в во́ды пролить серебристыетвои слезы – Лучистые, Чистые…Ты об этом мечтаешь, художник?* * *Как это славно – глаза откроешь,и сразу – целый мир пред тобой,и ты его в радость уронишь,и ты его оденешь в любовь.Но золото может покрыться шлаком,если ты закроешь глаза.Радость? Она затянется мраком.Любовь? Ее обольет слеза.Так пусть же до полного ослепленьябудут открыты глаза твои:на радость жизни, радость творенья —на все, что достойно любви.* * *Он не был мне первым встречным,я знал о нём многое: вродетого, как штаны через плечистянуть и как жизнь проходит,я знал: он, шутя, в апельсиненайти мог волшебное что-то —и все мы – в пляс, до бессилья,я знал, что шекспировский Боттом,с ослиной на час головою,в горячей его и честнойдуше уживался с героем,что носит портрет принцессы.Уберечь от забвенья мечтал онвесь мир и тебя, Наталья...«До свиданья, мой друг, до свиданья»,прочней ностальгия с годами.* * *Как мне нравятся эти березы —бают, бают, навевают грезы.Все они – кресты погибших наших,наших лучших, рядом с нами павших.О любви, о войне, о смертитихо шепчут мне березы эти.Каждая из них прекрасней мая,тихо шепчет, крону поднимая.

Поле

Тополя, тополя, тополя,изрытые рвами поля,отблеск далёких огней,трупы гнедых коней,бабы в платках клетчатых,вербы застывшей прядьи польские солдаты,шедшие умирать.

Тишина

– Скажи, как зовут тебя?– Тишина.– Повтори, твоя речь не слышна.– Тишина.– Это ты в лесу ветвями хрустишьвесной?О тебе соловей грустит,пока травы ходят волной?– Я – тишина, умолкни, гордец постылый.Упрячу тебя в могилу.

Незрячий

– Покажи мне деревья.– Не вижу.– Где тут право, где лево?– Не вижу.– Где тут свет, а где тень?– Не вижу.– Скажи! Надо любить?– Да. Вижу —ясно как день.* * *Плывут облака надо мноюгрядою белой,плывут... Ну, а мне-то какоедело?Живое жить хочет. Я тожене исключенье.Но чувствую, точит и гложети с каждым мгновеньемподбирается к горлу всё ближе,алчная, злая.Я лапы костлявые вижу,изнемогая.Но нет! Не оборвана лента —я жив. И покудане создал из смерти легенды,жить буду.* * *Просыпаюсь рано очень,чувство времени теряю,месяцу шепчу «спокойной ночи»,видимо, хвораю,видимо, какой-то тяжкой хворью(и уже без пьянства),словно сам с собою спорю,мыслей постоянствоя утратил, но когдаза окном темно,думаю: всегдапоэзия со мной.* * *

Ванде Вилкомирской

Стоит ли струны мучать,если молчание – лучше,если сути молчаньяникто не постиг,если против молчанья —только крик?!Нет! И против молчаньякое-что есть!Скрипки твоей звучанье,мой жест.

Дуб

Я иду, и на ходу меня шатает.Жизнь с меня, как лист осенний, облетает.Что за лист? Дубовый ли, кленовый?Все равно не вырастает новый.Что ж? Любви немного было,было и добро и зло,много гнева, нежности и пыла —всё прошло.Листья, листья рвутся, и на каждом —имя! Имя – на любом листке.Назови торжественно и важноимена родные те.Нет! Осенний ветерснова принимается качатьцепкие, нагие ветви.Больше мне счастливым не бывать.Голый ствол один белеет,а над ним – метели белый клуб.Ну так что ж! Смелее!Это я – тот дуб.

18 X 1961

Плакат

И сбежали вётлы вниз по бугорочку,а там берег обрывист —выстроились ветлы в цепочку,склонились.Гей! Край родимый!И пошли себе рядами ветлыпесочком белесым.Может, песня старая зовет ихк лесу?Гей! Край родимый!Нет, полями мазовецкими, куявскимиидут-поспевают,чтобы некий музыкант варшавскийвоспевал их.Гей! Край родимый!А в конце пути, в дальней дали,запоют, как умеют, зальются,может быть, иногда рассмеютсяили листья зашепчут в печали?Гей, листья усыпали берег.Гей, Фридерик...

21 XI 1961

Роды

Роды? Что ж! Крутило, ломаложенское тело сначала.Из него понемногу, помалу,выходило что-то, кричало.Спеленают, сядут около,школьный ранец дадут,и тогда слетятся соколы,духи придут.Согнется над Мицкевичем,Словацкого обоготворит.«А я – ничто. Мне – не о чем!»Это он говорит.Потом подрастет, полюбит,стихи напишет про то,не о Марыле, не о Людвике:«За что любить... Я – ничто».И тогда звезда повиснетнад его головойи поэзией брызнет,словно водой ключевой.Эти роды – болезненней дело,чем ребенку родиться.Я утверждаю все более смело,что всегда могу омолодиться.

9 XI 1961

Адам

Слиться хочу с тишиною —колоколом, что замолк.Все, что сделано мною,Он давно превозмог.Не полюблю Марыли(сколько их было, страсть!),с Ним давно разделилиэту страсть.Не верю, что умер Ордон —историки лгут.Ни я, ни Онне призна́ем их суд.В «дзядов» и духов не верю,в чары, в ночные заклятья.Хоть по ним я мерюмерки мои и понятья.Эй! Поля, в хлеба разряженные,мы вам верны,и с винтовкой, уже не заряженной,умрем у стерни.

14 XI 1961

Против бешенства

• • •

Дребезг окон, стен трясенье...Эта буря как накатит!Что ж мне надо для спасенья?Разве – до утра – заклятий.Чары-мары... тьфу ты, имикто нас нынче обморочит?Да упырь вот в домовинес чердака слезать не хочет!За окошком чьи-то мордымерзкие гримасы строят.Как, рассвет, еще не скор ты —кто-то мне глаза закроет?От бессонницы те страсти,как и горсть стихотворений...А во тьме, куда попасть мне, —дребезг окон, стен трясенье.Эта буря мчит от Вислы,тополя сгибая круто:как не знать ее мне свиста!Будет – грусть. Седое утро.Но подвигнусь вновь на труд я —сочиню стихи иные,в них зазолотеет утро...Чары – вздор. Молчи, стихия!

На Жолибоже

Густы на Жолибоже тополя,но небо мне милей над Жолибожем,особенно в дни ноября, когдаслой серой краски на лазурь положен.Когда я полюбил, такое ж небо было.Как мило...

Тишь-тишью

Я по Освенциму плачуи по тебе, Мария.Звалась ты Мария, может, иначе.Умерли дни былые.Хожу-брожу, бестолковый покойник,еле таскаю ноги.Вспомнит ли кто обо мне с тоскою?Что я встречу? Смерть на дороге.Еще похожу-поброжу, быть может,рука моя стих напишет.В землю потом положат,тишь-тишью.

Воспоминание о 1931 годе

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!.Знакомая формулировка.Я и каменщик – мы в тюряге.У нас голодовка.Этот сырой каземати жалкая корка хлеба,неужели они для нас —окно в небо?Окно будет распахнутокувалдой, пером, мастерком,хлебное поле – вспаханочестным трудом.Мы выйдем на волю с тем каменщиком,хлеб заработать чтоб.А если кому не нравится —в лоб!

Эстетика

Будь я поэтом-эстетом (как кому-то на ум взбрело),слагал бы вирши эстетские (себе же назло),но лучше б я нанялся маляром,выводил лица покойных,а после – головой в ведрос краской: вот смерть достойная...

Стихотворение

Она спит,я пишу свой стих,мое сердце болит,мир тревожно затих,дом объят тишиной,страх навис надо мной,страх видений ночных,и пишу я свой стих.Не сплю, бужу тебя, берусь за папиросу:будильник на столе, хлеб, пара желтых хризантем;кричит ноябрьский ветер, как хор многоголосый,и, словно искривленное полено,я нем,с кривой улыбкою на мир смотрю...Спи, моя нежность неизменна,но я не сплю.Отними папиросу, склонись надо мнойи погладь мои волосы нежной рукой,прикажи мне тебя, как дитя, укачать,научи, как стихи писать.Если нет, то путем безнадежнымза Мокотовым, за Жолибожемвдаль уйду неизвестным прохожим,поплетусь, где-то камень найду —головой на него упаду.

Счастье

Величайшее счастье —всегда только часть его.Прекраснейшая из поэм —та, которой нет совсем.Прекраснейшая из дам —где-то там...где-то там...

На рассвете

На рассвете многие —только держись —всю жизнь начинают новую жизнь.Вот он, герой, – тут как тут– уже и одет и обут.Едва натянул портки– готов наперегонки.А новой жизни как не было, так и нет.Эх, люди, люди!!! И почему на всё у вастолько один ответдраные портки да драные башмаки?..

Ув. гр. пр.

– Уважаемый гражданин приказчик,есть у вас бумага? Продайте стопку.– Обождите, мальчишка сейчас притащит,он пошел за товаром в подсобку.– Ув. гр. пр., мне ужасно некогда,времени – просто в обрез,если ваш мальчик замешкается,я отправлюсь в лес.Куплю себе стопку листов шелестящихв березовой роще, в кленовой чаще,а если и там не сыщу ни листочка —повешусь, и точка.* * *Там, напротив, железо куют.Ничего.Телефон звонит поминутно.Ничего.В дверь звонят.Ничего.Машины рычат.Ничего.Я всё это перекричумолчаньем,ненаписанным стихотвореньем,тенью своей печальной.* * *Ничего со мной не стрясется,коль хлеба кусок найдется.Хлеб?Само собой:в дом приходит хлеб трудовой.Не то сгинуть придется,коль хлеба куска не найдется!Хлеб? – само собой.Автомат... тут вопрос другой.Хлеб насущный? – само собой:чтоб за жизнь —в ежедневныйбой.

Песня польских рабочих

Средь фабрик и заводовта песня родилась.Нас долго мучил голод,годами кровь лилась.Сегодня нас мильоны,мы строим Общий Дом,мы красные знаменамечты своей несем.Мы сметаем порядкигосударства господ —это в классовой схваткепобеждает народ!Огни социализмарассеивают мрак,на зов родной Отчизныв бою равняем шаг.Сегодня Польша всталав обличье трудовом —насилье капиталас родной земли сотрем!Мы сметаем порядкигосударства господ —это в классовой схваткепобеждает народ!Раздавим сапогамифашистский черный сброд!Страна Советов с намикак добрый друг живет.И с городом воскреснутруины деревень.Мы первомайской песнейвстречаем новый день.Мы сметаем порядкигосударства господ —это в классовой схваткепобеждает народ!

Воспоминание

Моя мама была знакома с врачом по фамилииПеркаль,моя мама питала к нему симпатию и уважение,доктор Перкаль был достоин уважения моей мамы,в нашем доме не было антисемитизма.Мои друзья евреи сражались в Войске Польском,мои друзья евреи погибали за Польшу,моим друзьям – миллионам моих друзей! —поставили памятник в гетто.Какой Гомеров гекзаметр воспел бы такую смерть?С ней не сравнится даже истерзанный трупПатрокла.О! не Илиада – Аид... Больше, чем Голгофа, —Освенцим...Вот основание памятника в варшавском гетто.Мир, мир умершим. Не мир, а борьба – живым,борьба за имя людское для каждого, кто человекомзовётся...Моя мама была знакома с врачом по фамилииПеркаль,который был благородным человеком.* * *Мысли мелькают белками в парке —глядишь, устанут...Тянется день, а суровые паркитянуть не станут.Жизнь коротать за чаркой – не дело,топай по тропам!Только моя-то жизнь пролетела,словно галопом.Родина-матушка, тюрьмы да войны,книжки, журналы, —нет, не могу помереть спокойно:мало мне, мало!Эх, написал бы я пасквиль на Бога —Бог не отпишет.Ванда, мой свет, написал бы так много —да кто услышит?Кто мне поверит, что май приходитосенью зябкой,что жить охота – аж пальцы сводит?!.(Дочка, писал твой папка.)* * *В пьяной башке, наконец, ясно,пьяные звезды скоро погаснут,встанет рассвет бельмом на глазу слепого,радио загремит на весь мир – и давай трещать(по радио, конечно, гуралю в керпцах слово,а может, ещё какое важное дело,может, Трумэн какой-нибудь или Бевин),ну и пусть себе верещит на свет целый.Зачем?Откуда мне знать.Решил я (вместе с моей душой) – нынче май,так пускай... будет сирень и каштанов свечи,и чтоб тишина стояла,и небо было за́лито синевой,и снова был я влюблен бесконечно.Да так и есть!Ванда, любимая,Радио пусть катится...а любовь не остынет.* * *Знаю, Пушкин страдал от царя.Да что там. Знаю давно:слова его, как алмазы, горяткаждым каратом. Новсё-таки он в тех антишамбрах[30]съёживался чутьчуть,когда вокруг ошивалась шантрапа. Кто? Не в этом суть.Обнявшись, будь я на сто лет моложе,я бы плакал с ним от тоски.Факт: я хандрю и мучаюсь тоже —от Вислы и до Оки.Поляк и русский, мы оба люди,но одного не осилю:это было и это будет —«Клеветникам России».

Счастье

Мое добро – кусок карандаша,которым я пишу.Что ждет меня? – поселится душав тиши, покинет шум.А гром в тиши? – история зовет —зовет из дома в путь.И будущее говорит: «Вперед!»,а прошлое: «Забудь!»Живу я так же, как живет народ,обычный польский люд.Идти за смертью? – радостный поход.Идти за счастьем? – труд.Мое несчастье? – не Освенцим, нет(его во всем виним):я счастье, что дано в награду мне,раздал другим.

Против бешенства

Прежде:космы до плечи – «Муза, явись к поэту!..»А явключаю приемник,развертываю газету.Корабльв Средиземное моребурливую пену тянет.Грозящим тебе и мнеоружием он нагружен.Но стачка была в Тулузе,и в Лондоне стачка грянет.Спокоен строй коммунистовв мужественном содружье.Китай?Что о нёммы знали, кроме:тончайший фарфор,и чай,и даль, да еще какая!А нынче?Радостьв каждом домеу Желтой реки Китая.Статуя Свободы.Есть?Есть.А Трумэнскрипит зубами:«Франциикак быеще подвезтьоружьедля войны во Вьетнаме?»Мы возводим город,закладываем сад,завод подымаемс песней веселой.Но мы сумеем сказать«назад!»бешенству форрестолов.Не позволимбанде разбойнойразразитьсяатомной бойней!Советский Союзповорачивает реки,там радость и трудсвободны навеки.Там сила и братствовсего человечного!Мне есть что сказать,а Трумэнам – нечего.

Стихи к умершей матери

Мама!Я жив, работаю,и можешь быть уверена:мое сердце —Твое по́ крови —не из дерева.Мама!Я стал поэтом(лучше, чем большинство),пишу и думаю: «не то!» —поэтому опереться бы —но на кого?Мама!Я «делаю то, что делаю»,как ты учила и понять помогла,ношу в себе – целое:то, что ты мне дала.* * *Каб лишился чёрт рогов,вера б ослабела,онемел костёлов зов —нет до чёрта дела.Поскакал бы черт, как он умел —галопом, галопом.Поскакал бы черт к одной куменастоящим чертом.А та кума —ведьма сама —сказала бы гордо:«Пошел ты, черт, к черту!»

По следам Вийона

Интеллигент Франсуа Вийоншел себе как-то в подпитии:то ли он был (ради рифмы) влюблен,то ль отметил какое событие...Шел он себе пятнадцатым веком,как я гуляю полем и лесом,и в народе слыл неплохим человеком,и умер, как подобает повесам.А был он казнен, ибо вор и смутьян —или просто в Лету плюхнулся летом?Отвечаю с трудом (потому что пьян):он был настоящим поэтом.

Сумерки

Что ж это в памяти так засело?Какой незапамятный год?Время сумерек, бедных и серых:комнатушка, камин, комод...Тик-так, тик-так... – шаги подступающей ночи.И голос – любимый самый:– Ты не поужинал, мой сыночек?– Нет, не поужинал, мама...Может быть, мне в чем-то откажутили за что-то накажут...Часы и годы бегут...Но вернуть бы от прежнего часа,от этого серого часа —хотя бы тридцать минут.

Клятва молодёжи

Клянемся все тебе, Отчизна,в дни благородного труда:построим мы для новой жизнизаводы, штольни, города!В руках кирка, и молот, и лом...Построим мы вольный наш дом!Друзья! Бездействовать не будем!Зовет нас к подвигам земля,и, покорясь свободным людям,машины вышли на поля.И пусть комбайн помочь идетвеликому плану работ!Мы дружно сеем, жнем и пашем,еще упорней, чем вчера...Дымите, трубы фабрик наших!Вздымайся, уголь, на-гора!Народ свободный, получайтрудов великих урожай!В Балтийском море – пароходы,суда по Одеру плывут...Мы охраняем край свободы,мы охраняем вольный труд.К боям готов, на страже стой,неутомимый часовой!Несется белый голубь мира,к социализму – путь в борьбе!Любить тебя все глубже, шире,клянемся, Родина, тебе!На счастье трудовой землимы эту клятву принесли!

Американцам

Памяти Этель и Юлиуса Розенбергов

Позади кровавая расправа.Линч во имя верховенства права.Торжество тюремного законанад могилой бедных заключённых.Что же? Разве Эдисон придумалсхему электрического стула?Разве сердце Линкольна народупожелать могло бы несвободы?Разве Уитмен черпал вдохновеньев том, что совесть предана забвенью?Нет и нет! Не братья Вашингтонаобрастали жиром миллионов.Не достойна Твена или Фастаэта обесчещенная каста:по её вине поля горели,на позор истории, в Корее,как в издёвку, всякий раз торговлянефтью оборачивалась кровью.Не народ свои авиабазыразбросал по миру как заразу.Но на месте подлости безликойновая Америка возникнет,и не будет уголка на картемира для разбойников Маккарти,на глазах трудящегося классавозродится единенья расаблагородных новых поколений,словно тех двоих казнённых тени.* * *Я б хотел, чтоб звезда ранняясыграла мне ораторию,чтоб небесной музыки маннакормила меня – историей.Стихи не обязаны быть логичны,они должны быть прекрасны...Давайте поплачем, похнычем,можно и постонать нам.Я хочу петь, петь, петь —всего себя вопреки соловьямраздать,ни дать, ни не дать не уметь —плыть в никуда.* * *Я не ведал, что радость рядом —тронуть рукою,я не знал, что довольно взгляда —прекрасное предо мною,что внезапно так может случиться:вспышка молнии —и ничего не надо, пусть длитсяжизнь, чудесами полная,что смогу влюбиться так страстно,хоть на излёте жизнь,и что может всё оборваться —вспышкой молнии, прянувшей ввысь.* * *Кабы я был луной,расстался бы с жизнью хмельной,светил бы постоянно —и трезвым, и пьяным,пьяным – во всю силу,трезвым – вполсветила.* * *Говорят, что звоню я нередков неподходящую пору.Ну, а если моя соседка —смерть? А что, если скоро?Груз этих дней бесконечныхсбросить бы можно было...Так нет же! И день изувечен,и все, что видишь, не мило.Окно бы открыть? Не нужно,не стоит и не поможет...Крик пьяниц... Голос недужный...Ничто не поможет... А все же?И снова бегу к телефону,прошу любви и прощенья.Не хочу утонуть я, как тонутпотерпевшие кораблекрушенье.Цветов увядшая груда.Одиночество. Иней на стёклах.Дорогая! Я больше не буду...Скажи, что любовь не поблёкла.* * *Дохнуло! Повеяло!Снова штора? Обманка?Неужели ещё слишком мало?Ты... Анка?Знаю, это сентябрь, месяц жестокий,когда гаснут цветы и кусты, затихает звонпоследних подсолнухови от меня убегает сон.Знаю, знаю, тот ветер —моя бездомность;вихрь пронесется по свету —обо мне и не вспомнят.