Рабы Парижа

Пришла очередь Катена.

– Вы забываете, маркиз, – вмешался он, – что всякая компания имеет ограниченную ответственность. Вы являетесь к нотариусу и объясняете ему, что хотите собрать капитал для… Ну, найдем для чего. Показываете лист подписчиков, где будут вписаны имена акционеров-должников Маскаро. Что мы будем делать, собрав капитал? Спокойно расплатимся с незнакомыми подписчиками, а другим напишем, что дело не удалось, что обстоятельства были против, короче, что капитал пропал. А так как Батист от каждого потребует не больше того, что следует, то никто ни слова не скажет! Это же ясно, как день…

Маркиз задумался.

– Но, господа, – начал он, – все эти люди будут меня презирать…

– Вероятно, но никто вам об этом не скажет.

– Ох!..

– Что «ох»? Вы что, считаете, что в наше время кто-то кого-то уважает? Очнитесь! Делают вид, вот и все! Даже выдумали новое слово для этого: «почтение». Почтение к власти, соединенной с ловкостью. Вас будут почитать!

Маркиз смутился.

– А вы уверены в ваших… акционерах? Вы в самом деле надеетесь с них получить столько, чтобы покрыть значительные издержки?

– Почтенный Маскаро только и ждал этого вопроса.

Он взял с бюро пакет с карточками и, перебирая их в руках, заявил:

– Здесь у меня триста пятьдесят человек, каждый из которых с удовольствием даст десять тысяч франков!

– Три миллиона пятьсот тысяч франков!

– Это итог, если Бомар не лжет. Не хотите ли взглянуть хотя бы на некоторые? Я не стану выбирать специально. Возьму первые попавшиеся…

Н. – инженер. Пять решительных писем, написанных жене покровителя. Благодаря этому получил место, которое легко может потерять. Даст пятнадцать тысяч франков.

П. – торговец. Записная книжка, доказывающая, что последнее его банкротство – подложное и что он скрыл капитал в двести тысяч франков. Конечно, внесет двадцать тысяч.

Б. – Фотография в слишком легком костюме. Не богата, но три тысячи даст.

Г. – три коротенькие записки, подтверждающие неприятное обстоятельство, случившееся с ней до замужества. В доказательствах – письмо акушерки. Десять тысяч франков.

Л. – Непристойная, богохульная песня, написанная его рукой и подписанная. Может дать две тысячи.

Этих доказательств вполне хватило, чтобы Круазеноа решился.

– Довольно, – прервал он, – сдаюсь, ваша власть страшнее полицейской.

– Не вступайте в противоречия с законом, и вам не придется платить, – добавил Ортебиз, – итак, шантаж – средство для поддержания нравственности!

Маркиз Круазеноа был слишком взволнован, чтобы отреагировать на шутку, он повернулся к Маскаро и отрывисто сказал:

– Жду ваших указаний.

Маскаро вновь одержал победу. Граф Мюсидан, Поль Виолен, Катен… Теперь вот Круазеноа… Они сдавались один за другим…

Маркиз стоял перед ним побежденный, жалкий, готовый к сотрудничеству. Его тщеславие было подавлено.

Маскаро хорошо знал, что побежденный может забыть свое поражение, но никогда не забудет оскорбления. Поэтому на фразу Круазеноа он ответил утонченно вежливо.

– Я не могу давать вам указания, маркиз, мы можем только совместно обдумывать наши дела и совместно же принимать решения.

Круазеноа был тронут этой поддержкой после всех грубостей, которые он тут услышал.

– Надеюсь, – продолжал Маскаро, – мне не надо объяснять вам всю выгодность принятого решения? На днях вы писали мне, и я понял, что у вас нет средств к существованию, и вы не знаете, что предпринять на будущее.

– Но… я надеюсь на наследство после моего брата, скрывшегося таким непонятным образом…

Маскаро дружески погрозил ему пальцем.

– Вы теперь наш, и позвольте вам заметить, что откровенность у нас на первом плане, можете спросить об этом у Катена.

– Это правда, – ответил адвокат. На его губах от этой тонкой иронии появилась гримаса, которая должна была изображать улыбку.

Маркиз казался удивленным.

– Не понял, – начал он, – разве я не откровенен?

– Так при чем тогда это наследство?

– Но ведь оно существует, и довольно большое!

– Довольно, довольно! Мы все знаем. Учитывая множество сомнительных векселей, его можно оценить от ста двадцати до ста сорока тысяч франков.

– Пусть даже так! Но, возможно, я могу наложить арест на имущество…

Он остановился, заметив, что Ортебиз сейчас расхохочется.

– Не надо нам рассказывать сказки, – бросил Маскаро, – когда дело дошло до наложения ареста на имущество, вы засуетились, но когда выяснилось, что этой суммы не хватит, чтобы погасить ваши долги, вы сделали все, чтобы отменить этот арест. Вы правы, если ваши ростовщики узнают о настоящем положении дел, они откажут вам в кредите. Сейчас же это наследство существует для того, чтобы водить ваших поставщиков за нос.

Круазеноа был неплохим игроком. Увидя, что тут выкручиваться невозможно, он громко расхохотался.

– Каждый делает, что может!

Почтенный Маскаро уселся в кресло. Воодушевление у него пропало. Он казался ужасно утомленным.

– Не смею больше вас задерживать, маркиз, – проговорил он. – На днях мы еще увидимся с вами. Катен разработает план и расскажет вам, как действовать дальше.

Катен и Круазеноа вышли.

Как только за ними закрылась дверь, Маскаро обратился к Полю:

– Как вам понравился наш рассказ?

Поль, как все мягкие и податливые натуры, вначале был потрясен. Но когда ему удалось заглушить в себе голос совести, его природное тщеславие обернулось цинизмом.

– Я думаю, – отвечал он, – даже уверен, что вы во мне нуждаетесь. Это хорошо! Я ведь не маркиз и буду повиноваться вам без всяких уловок.

Что подумал по поводу этой тирады Маскаро, неизвестно. По лицу его, как всегда, прочитать это было невозможно.

Что касается доктора Ортебиза, то он был явно удивлен смелостью своего ученика.

– Я глуп! – подумал он. – Это же ясно, как день. Весь этот спектакль Батист затеял из-за этого мальчика, такого слабого и тщеславного…

– Я жду, сударь, – настаивал тот.

– Чего?

– Чтобы вы мне сказали условия, на которых я могу получить титул, стать миллионером и жениться на мадемуазель Флавии, которую я так люблю…

Маскаро горько, почти зло усмехнулся.

– Приданое, которое вы так любите, – прервал он, – не будем это смешивать.

– Извините меня, но я действительно сказал правду!

Доктор не мог скрыть иронической улыбки.

– Уже! – произнес он. – А как же Роза?

– Для меня она больше не существует!

Поль действительно говорил правду. И совершенно искренне добавил:

– Честно говоря, я готов проклинать состояние мадемуазель Ригал, которое нас разделяет!

Это заявление развеселило Маскаро, очки запрыгали от удовольствия.

– Успокойтесь, – добавил он весело, – разницу в состояниях мы закроем. Не так ли, Ортебиз? Только, Поль, учтите, ваша роль и труднее и опаснее, чем у Круазеноа.

– Тем лучше! Пользуясь вашими советами и покровительством, я смогу добиться всего!

– Вам, возможно, придется отказаться даже от самого себя…

– С удовольствием!

– Вы должны будете зваться другим именем, иметь другое прошлое. Другие привычки и идеи, достоинства и пороки. Одним словом, вы должны стать другим человеком и самому поверить в это. Только так вы заставите других поверить в это. Ваша прожитая жизнь должна стать жизнью другого человека. Это очень трудно!

– Ах, сударь, – сказал Поль, – кто же считается с препятствиями, когда перед глазами такая цель!

Доктор захлопал в ладоши.

– Это превосходно, – заявил он.

– Если так, – продолжал Маскаро, – то скоро вам все объяснят. А пока что постарайтесь, чтобы ваши глаза не выдавали вас. Побольше хладнокровия. Вам все ясно, герцог…

Он вдруг остановился.

На пороге стоял Бомаршеф. Воспользовавшись минутой, когда в агенстве никого не было, он сходил домой, переоделся и теперь предстал во всем блеске.

– Что такое? – спросил Маскаро.

– Патрон, во время вашего совещания принесли два письма…

– Спасибо, Бомар, можешь быть свободен…

Маскаро взглянул на письма.

– Это известие от Ван-Клопена, посмотрим, что у него…

«Милостивый государь, вы можете быть довольны. Наш друг Вермине выполнил ваше приказание. Гастон де Ганделю очень четко расписался на пяти облигациях по тысяче франков, подделав подпись банкира Мартен-Ригала, дочь которого вы мне рекомендовали. Облигации у меня, и вы можете их получить. Жду ваших приказаний относительно мадам Буа-Д'Ардон. Ваш покорный слуга Ван-Клопен.»

Маскаро открыл другое письмо.

«Уведомляю вас, милостивый государь, что свадьба мадемуазель Сабины с Брюле-Фаверлеем не состоится. Да оно, кажется, и невозможно. Мадемуазель очень больна. Доктора говорят, что она при смерти. Флористан».

Маскаро ударил кулаком по бюро:

– Хороши мы будем с Круазеноа на шее, если эта дура умрет!

Он стал быстро ходить по кабинету.

– Возможно, Флористан ошибся. С чего бы ей так разболеться из-за того, что свадьба расстроилась? Тут что-то не так…

– Может, мне сходить туда, – предложил доктор.

– Да, это неплохая идея. Ты врач и сможешь увидеть Сабину. А впрочем, нет… Ни ты, ни я не должны показываться в этом доме. Видимо, у графа с графиней было объяснение, а дочь оказалась меж двух огней…

– Так как же узнать?

– Увижу Флористана, и все станет ясно.

Маскаро кинулся в спальню переодеваться. Дверь была открыта, и он продолжал разговор.

– Это все ничего бы, если бы я мог заниматься только Круазеноа. Но я думаю о Поле. Дело Шандоса не терпит… А Катен? Этот изменник, который свел Перпиньяна с герцогом! Мне обязательно надо увидеть Перпиньяна. Я должен знать, что ему известно о деле, и что он сумел разгадать. Обязательно надо увидеть Каролину Шимель и узнать до конца ее секрет. Ах, время, время!

Он оделся, попросил Поля выйти и сказал доктору:

– Я ухожу, а ты не оставляй Поля одного. Мы не настолько уверены в нем, чтобы оставлять его наедине с нашими тайнами. Сходи с ним пообедать к Мартен-Ригалу. Оставь его ночевать у нас…

Он был так озабочен, что даже не услышал пожеланий успеха от Ортебиза.

Глава 19

Выйдя от Мюсиданов, Брюле-Фаверлей отпустил карету, которая ожидала его у подъезда.

Как всегда, когда у него возникали неприятности, он ощущал желание пройтись. Он думал, что, устав до изнеможения, он, придя домой, сразу же уснет, и встанет, как обычно, спокойным и хладнокровным.

Он был растроган и ошеломлен. Уже давно он решил, что настоящего чувства нет и быть не может. Никто из его знакомых не признал бы сейчас в этом человеке, почти бегущем по Елисейским Полям, нелепо размахивающим на ходу руками и что-то бормочущим себе под нос, того спокойного, выдержанного, чуть насмешливого Брюле-Фаверлея, каким привыкли его видеть в обществе.

– Черт возьми, – бормотал он, – тебе кажется, что все в тебе умерло, что ты почти старик, а тут – взгляд прекрасных глаз… И ты уже волнуешься, как мальчишка, краснеешь… И даже, кажется, слезы на глазах…

Конечно, когда он просил руки Сабины, она была не безразлична ему. Но сейчас… Когда, по сути, ему отказали, он находил в ней все новые и новые достоинства.

– Ах! – шептал он, – кто из всех этих разряженных светских кукол может сравниться с ней. Ведь они выбирают себе мужа, словно партнера для вальса, лишь потому, что одной танцевать неудобно!

Все женщины, кроме Сабины, стали ему ненавистны.

– Ах, эти глаза, когда она говорила о нем! Она видит в нем гения и старается воспринять его идеи. А с какой гордостью она говорила о его бедности и отсутствии титула…

– Довольно, – сказал он, – что ж, постараюсь найти другие радости в жизни!

Нервно рассмеявшись, он добавил:

– Все равно, жизнь кончена.

К чести Брюле-Фаверлея, надо сказать, что он не желал зла ни Сабине, ни ее возлюбленному.

Надменный в высшей степени, он, тем не менее, не был тщеславен и не находил ничего странного в том, что любимая женщина предпочла другого. Но горевал он по этому поводу вполне искренне. Сабина оценила барона. Недаром ей пришло в голову:

«Этот тоже достоин любви…»

Брюле-Фаверлей, действительно, был намного выше того мнения, которое сложилось о нем в свете.

После смерти дяди он завертелся в шумном вихре удовольствий, но скоро ему надоело это пустое и тревожное состояние.

Ему для счастья мало было прекрасных скаковых лошадей, побеждающих на скачках, актрисы-любовницы, стоящей двести луидоров в месяц и обманывающей его… Все это была мишура.

Легкомысленный с виду, он скучал по настоящему делу, которое высвободило бы его честолюбие, ум и энергию.

Он дал себе слово сразу же после свадьбы изменить образ жизни… И вот брак, которого он так сильно желал, стал невозможен!

В клубе все тут же заметили, что он взволнован. Это было так необычно, что несколько молодых людей, игравших в карты, подошли к нему, чтобы справиться о его здоровье. Справлялись также о здоровье его любимой лошади, готовившейся к скачкам.

– Шамборан совершенно здоров, – отвечал он и поспешил в маленькую комнату, где были письменный прибор и бумага.

– Что случилось с Брюле? – спросил один из игравших.

– Кто знает, он что-то пишет…

Действительно, он писал графу Мюсидану о невозможности своей женитьбы. И ему не так легко это было сделать.

Перечитав письмо, Брюле вынужден был признать, что в каждой его фразе сквозит ирония, в общем тоне сквозит досада, о причине которой его непременно спросят. Хорошо быть великодушным, когда великодушие не доставляет тебе столько боли!

– Нет, это письмо недостойно меня, – подумал Брюле и заставил себя переписать письмо, в котором основательно порассуждал о своих закоренелых холостяцких привычках и т. д.

Окончив этот образчик дипломатичности, он отдал его одному из клубных слуг, попросив его доставить письмо по адресу.

Брюле думал, что, выполнив этот долг чести, он вскоре обо всем позабудет и сердце его станет свободным. Но он ошибся. За картами он провел ровно четверть часа. За обедом, не чувствуя вкуса еды, не смог есть… Поехал в оперу. Музыка раздражала и действовала на нервы. Он поехал домой. Уже около года не возвращался он домой так рано…

Все время мысли о Сабине преследовали его. Каким должен был быть человек, чтобы она полюбила его? Он слишком уважал ее, чтобы дурно думать о том, кого она могла избрать. С другой стороны, он так много видел в жизни необъяснимых страстей… Даже очень опытные люди не застрахованы от ошибок, а что же можно сказать о молодой девушке!

– А если она ошибается? – думал барон. – Тогда я должен найти ошибку и открыть ей глаза.

Потом, как бы оправдываясь перед собой, добавил:

– А если он достоин ее, то… я могу помочь им…

Эта мысль ему понравилась.

Возможно, тут невольно примешивалось желание показать свое превосходство в глазах Сабины.

Во всяком случае, в четыре часа утра он все еще сидел в кресле перед погасшим камином и почти решил пойти взглянуть на Андре. Богатый человек всегда найдет повод посетить мастерскую художника. Что он там будет делать и о чем говорить, его мало заботило. Он доверял своему жизненному опыту. Решив так, он лег спать.

Проснувшись на другой день, он заколебался. Зачем ему вмешиваться? Но любопытство было сильнее его.

Наконец, в два часа он приказал подать экипаж и через несколько минут оказался на улице Тур де Оверн.

Мадам Пуальве стояла у ворот, облокотившись на метлу, когда его экипаж остановился у подъезда.

Достойная женщина была ослеплена.

– Вероятно, кто-то ошибся адресом, – подумала она.

Каково же было ее изумление, когда Брюле, выйдя из экипажа, обратился к ней:

– Господин Андре, художник, здесь…

– Да, он живет здесь, вот уже два года. Если бы все жильцы походили на него… Платит всегда вовремя… вежлив, любезен… Только вот барышня с Елисейских Полей… ах, молодость…

Она несла все подряд, стараясь получше рассмотреть обладателя столь чудесного экипажа.

– Покажите мне его мастерскую, – прервал ее барон.

– Конечно, конечно. Это на четвертом этаже – и направо, на дверях есть вывеска, но все равно я провожу…

– Не беспокойтесь, любезнейшая, я найду.

Брюле пошел по лестнице, а мадам Пуальве осталась на пороге с открытым ртом.

– Вот так история, – думала она, – такие блестящие господа приезжают к нему, а он сейчас какой-то странный. Вот уже четыре дня ему не носят обед, а он даже не спросил. Это не может так продолжаться. Надо заботиться о человеке, имеющем таких знакомых! Он ведь такой добрый и может помочь нам открыть табачную лавочку. Но что же это за знатный незнакомец?…

Она поставила метлу у двери, решив пойти расспросить лакеев.

Брюле-Фаверлей неторопливо взбирался по лестнице.

Добравшись до последнего этажа, он собрался постучать в дверь, на которой прочел имя Андре, но обернулся, услышав позади легкие шаги.

Он увидел молодого, очень смуглого человека высокого роста. Одет тот был в длинную белую блузу, какие носят орнаментщики во время работы. В руке тот держал оцинкованное ведро с водой.

– Господин Андре… здесь? – спросил его Брюле.

– Это я, милостивый государь.

– Я хотел бы с вами поговорить.

– Что ж, пожалуйста.

Сказав это, молодой человек открыл дверь и пригласил Брюле войти.

Первое впечатление было благоприятным. Брюле понравилось открытое лицо, блестящие глаза, звучный голос.

С другой стороны, ему показался несколько странным костюм Андре.

– Во всяком случае, – подумал он про себя, – это безусловно порядочный человек.

Он, правда, никогда не предполагал, что избранник Сабины де Мюсидан может оказаться в блузе и с ведром воды в руках.

– Я должен попросить у вас прощения, – начал Андре, – что принимаю вас таким образом. Но, что поделаешь, я не богат и мне приходится самому обслуживать себя.

Все это было высказано спокойно, без иронии или хвастовства. Тон этот понравился Брюле, он улыбнулся и дружески произнес:

– Скорее это мне следует просить извинения, ведь это я вас побеспокоил. Мне рекомендовал вас один из моих друзей…

Он запнулся, не зная, что сказать дальше.

– Может быть, принц Креченци? – спросил Андре.

Едва ли Брюле знал этого известного любителя живописи, но он ухватился за это имя.

– Кажется, да. Он с таким энтузиазмом говорил о вашем таланте… Зная его отменный вкус, я захотел иметь вашу вещь…

Андре покраснел, словно незадачливый ученик.

– Я не знаю, как вас благодарить за то, что вы поверили словам принца, но, к сожалению, боюсь, что вы напрасно беспокоились…

– Почему?

– У меня в последнее время было так много работы, что сейчас нет ничего оконченного, ничего хорошего…

Брюле перебил его:

– Но это ровным счетом ничего не значит, разве в нашем распоряжении нет больше времени? Вы сможете закончить то, что у вас есть…

– Если вы мне доверяете…

– Как, если я вам доверяю! У вас же прекрасный поручитель!

– Если так, мы можем договориться…

– Странно, – думал Брюле, – я должен презирать этого мальчика, а между тем, никто не казался еще мне более симпатичным, чем он.

Так как он продолжал молчать, заговорил Андре.

– У меня более тридцати эскизов к будущим работам, возможно, какой-нибудь вам понравится…

– Давайте посмотрим, – поспешно согласился Брюле.

Ему хотелось сопоставить характер художника с его работами, поэтому он внимательно стал рассматривать наброски, развешанные по стенам.

Андре молчал, предоставив ему возможность осмотреть работы.

– Этот заказ, – думал Андре, – был бы как нельзя кстати. Ведь одного слова принца достаточно, чтобы купили даже плохую вещь не менее, чем за десять тысяч франков…

Но, как ни странно, эта перспектива не радовала его.

Он думал о том, что Сабина пообещала прислать письмо. Прошло три дня, а письма все еще не было. Он не сомневался в Сабине, но, кто знает, что могло случиться в доме Мюсиданов…

Как всякий сильный человек, он мучился от сознания своей отстраненности от решения собственной судьбы.

Тем временем Брюле окончил свой осмотр.

Да, безусловно, это был талант! Нельзя сказать, что он совсем не мучился ревностью, но он сумел победить в себе это чувство. И руку художнику он пожал с искренним чувством.

– Я пришел к вам с желанием купить картину, и я не передумал, увидев ваши работы, но мне хотелось бы, чтобы вы сами выбрали мне ее.

Андре молчал.

– Я, в принципе, выбрал эскиз, но я хотел бы знать ваше мнение.

Андре начал объяснять содержание картины, соразмерность, величину холста…

Брюле хотелось скорей закончить все это. Он чувствовал неловкость этого посещения. Доверие Андре стесняло его. Он терял чувство уверенности. К тому же он боялся попасть в неловкое положение, если Андре начнет снижать цену картины в силу ложной скромности. Но он ошибся…

– Цена картины, – начал Андре, – чисто условная. Полотно этого размера, чистое, стоит восемьдесят франков, покрытое красками, оно может не стоить ничего или…

– Десять тысяч франков будет хорошей ценой, – прервал его Брюле.

– Много, – произнес Андре.

– Так как же…

– Сейчас я почти не известен. Так что четыре тысячи – вполне хорошая цена. Но если вещь выйдет очень удачной, то я попрошу у вас шесть тысяч.

– Хорошо, – согласился барон, – считайте, что мы договорились.

Он вынул из бумажника две тысячи франков и положил их на стол.

– Вот вам аванс.

Андре покраснел.

– Вы шутите?

– Нисколько. У меня есть правила, от которых я никогда не отступаю. А, вообще-то, я бы очень хотел подружиться с вами.

– Но ведь я не смогу закончить картину раньше чем через пять, шесть месяцев! Дело в том, что у меня есть работа для господина Ганделю. Я должен сделать скульптурные украшения для дома…

– Ну и что! Я никогда не беру своих слов назад.

Андре наклонил голову в знак согласия, в душе сознавая, что эти деньги как нельзя кстати.

Брюле собрался уходить.

– У меня в собрании есть неплохая картина Мурильо, – произнес он, – если бы вы захотели, то могли бы посмотреть ее. – С этими словами он подал свою визитную карточку и вышел.

Оставшись один, Андре взглянул на нее и остолбенел. С ним сыграли довольно злую шутку, оскорбили, унизили…

Он выскочил на лестницу и, перегнувшись через перила, закричал:

– Вернитесь, милостивый государь!

Брюле сперва остановился в нерешительности, но потом быстро поднялся наверх в мастерскую.

Андре кинулся к нему:

– Немедленно возьмите назад ваши деньги!

– Но что случилось?

– Я не могу, не хочу писать для вас!

– Почему?

Брюле прекрасно понял, «почему». Он догадался, что Сабина делилась своими мыслями о нем с Андре.

– Потому, – отрезал Андре.

– Но у вас нет никаких причин для этого!

Андре растерялся. Действительно, объяснить разумно причину было невозможно. Он бы скорее умер, чем назвал имя Сабины.

– Просто мне не нравится ваша физиономия!

– Вы хотите разозлить меня, господин Андре?

– Да какая разница?

Брюле побледнел.

– Примите мои искренние извинения, господин Андре. Возможно, я, не желая того, сыграл не очень-то красивую роль. Мне надо было сразу назваться и предупредить вас о том, что мне все известно…

– Я не понимаю вас, сударь, – холодно заметил Андре.

– Прекрасно вы все понимаете. Просто вы не доверяете мне. Но мадемуазель Сабина мне все рассказала.

Андре молчал. Барон печально улыбнулся.

– Вчера, по просьбе мадемуазель Сабины, я отправил ее отцу отказ жениться на ней.

Андре понемногу приходил в себя.

– Я очень благодарен вам, – начал он.

– Не могу сказать, что мне это было приятно, но думаю, что вы поступили бы точно так же, оказавшись на моем месте.

– Безусловно.

– Так я могу надеяться, что мы – друзья?

– Да, – подтвердил Андре, – да, безусловно!

– Но, в таком случае, я должен рассказать все по порядку. Картина – только предлог, конечно. Услышав от мадемуазель Сабины о вас, я решил, что, если человек, которого она полюбила, достоин ее, я должен сделать все, чтобы ее родители приняли его. Я повторяю, что я готов предоставить в ваше распоряжение свое влияние и влияние своих друзей.

Андре слушал, слегка наклонив голову.

– Я очень благодарен вам, – произнес он, – но… я не могу это принять.

– Почему?

– Видите ли, пожалуйста, не обижайтесь только, я действительно бесконечно люблю Сабину, но я скорее откажусь от нее, чем приму вашу помощь.

– Да вы сошли с ума!..

– Поймите же меня! Я – бедняк без имени, без положения, без средств. Вы – один из самых богатых и блестящих людей Парижа…

– Но еще вчера я был беднее вас! В вашем возрасте я знатный дворянин, зачастую умирал с голоду. Одевал шерстяную блузу и шел работать погонщиком быков. Так что, вы считаете, что тогда я был ниже, чем теперь?!