Поэмы

Глава III

– Подумай!.. – Я целую ночь не спала,Молилась и плакала много.Я божию матерь на помощь звала,Совета просила у бога,Я думать училась: отец приказалПодумать… нелегкое дело!Давно ли он думал за нас – и решал,И жизнь наша мирно летела?Училась я много; на трех языкахЧитала. Заметна была яВ парадных гостиных, на светских балах,Искусно танцуя, играя;Могла говорить я почти обо всем,Я музыку знала, я пела,Я даже отлично скакала верхом,Но думать совсем не умела.Я только в последний, двадцатый мой годУзнала, что жизнь не игрушка.Да в детстве, бывало, сердечко вздрогнет,Как грянет нечаянно пушка.Жилось хорошо и привольно; отецСо мной не говаривал строго;Осьмнадцати лет я пошла под венецИ тоже не думала много…В последнее время моя головаРаботала сильно, пылала;Меня неизвестность томила сперва.Когда же беду я узнала,Бессменно стоял предо мною Сергей,Тюрьмою измученный, бледный,И много неведомых прежде страстейПосеял в душе моей бедной.Я всё испытала, а больше всегоЖестокое чувство бессилья.Я небо и сильных людей за негоМолила – напрасны усилья!И гнев мою душу больную палил,И я волновалась нестройно,Рвалась, проклинала… но не было сил,Ни времени думать спокойно.Теперь непременно я думать должна —Отцу моему так угодно.Пусть воля моя неизменно одна,Пусть всякая дума бесплодна,Я честно исполнить отцовский приказРешилась, мои дорогие.Старик говорил: – Ты подумай о нас,Мы люди тебе не чужие:И мать, и отца, и дитя, наконец, —Ты всех безрассудно бросаешь,За что же? – «Я долг исполняю, отец!»– За что ты себя обрекаешьНа муку? – «Не буду я мучиться там!Здесь ждет меня страшная мука.Да, если останусь, послушная вам,Меня истерзает разлука.Не зная покоя ни ночью, ни днем,Рыдая над бедным сироткой,Все буду я думать о муже моемДа слышать упрек его кроткий.Куда ни пойду я – на лицах людейЯ свой приговор прочитаю:В их шепоте – повесть измены моей,В улыбке укор угадаю:Что место мое не на пышном балу,А в дальней пустыне угрюмой,Где узник усталый в тюремном углуТерзается лютою думой,Один… без опоры… Скорее к нему!Там только вздохну я свободно.Делила с ним радость, делить и тюрьмуДолжна я… Так небу угодно!..Простите, родные! Мне сердце давноМое подсказало решенье.И верю я твердо: от бога оно!А в вас говорит – сожаленье.Да, ежели выбор решить я должнаМеж мужем и сыном – не боле,Иду я туда, где я больше нужна,Иду я к тому, кто в неволе!Я сына оставлю в семействе родном,Он скоро меня позабудет.Пусть дедушка будет малютке отцом,Сестра ему матерью будет.Он так еще мал! А когда подрастетИ страшную тайну узнает,Я верю: он матери чувство пойметИ в сердце ее оправдает!Но если останусь я с ним… и потомОн тайну узнает и спросит:,Зачем не пошла ты за бедным отцом»..»И слово укора мне бросит»О, лучше в могилу мне заживо лечь,Чем мужа лишить утешеньяИ в будущем сына презренье навлечь…Нет, нет! не хочу я презренья!..А может случиться – подумать боюсь! —Я первого мужа забуду,Условиям новой семьи подчинюсьИ сыну не матерью буду,А мачехой лютой?.. Горю со стыда…Прости меня, бедный изгнанник!Тебя позабыть! Никогда! никогда!Ты сердца единый избранник…Отец! ты не знаешь, как дорог он мне!Его ты не знаешь! Сначала,В блестящем наряде, на гордом коне,Его пред полком я видала;О подвигах жизни его боевойРассказы товарищей бояЯ слушала жадно – и всею душойЯ в нем полюбила героя…Позднее я в нем полюбила отцаМалютки, рожденного мною.Разлука тянулась меж тем без конца.Он твердо стоял под грозою…Вы знаете, где мы увиделись вновь —Судьба свою волю творила! —Последнюю, лучшую сердца любовьВ тюрьме я ему подарила!Напрасно чернила его клевета,Он был безупречней, чем прежде,И я полюбила его, как Христа…В своей арестантской одеждеТеперь он бессменно стоит предо мной,Величием кротким сияя.Терновый венец над его головой,Во взоре – любовь неземная…Отец мой! должна я увидеть его…Умру я, тоскуя по муже…Ты, долгу служа, не щадил ничего,И нас научил ты тому же…Герой, выводивший своих сыновейТуда, где смертельней сраженье, —Не верю, чтоб дочери бедной своейТы сам не одобрил решенье!?Вот что я продумала в долгую ночь,И так я с отцом говорила…Он тихо сказал: – Сумасшедшая дочь! —И вышел; молчали унылоИ братья и мать… Я ушла наконец…Тяжелые дни потянулись:Как туча ходил недовольный отец,Другие домашние дулись.Никто не хотел ни советом помочь,Ни делом; но я не дремала,Опять провела я бессонную ночь,Письмо к государю писала(В то время молва начала разглашать,Что будто вернуть ТрубецкуюС дороги велел государь. ИспытатьБоялась я участь такую,Но слух был неверен). Письмо отвезлаСестра моя, Катя Орлова.Сам царь отвечал мне… Спасибо, нашлаВ ответе я доброе слово!Он был элегантен и мил (НиколайПисал по-французски.) СначалаСказал государь, как ужасен тот край,Куда я поехать желала,Как грубы там люди, как жизнь тяжела,Как возраст мой хрупок и нежен;Потом намекнул (я не вдруг поняла)На то, что возврат безнадежен;А дальше – изволил хвалою почтитьРешимость мою, сожалея,Что, долгу покорный, не мог пощадитьПреступного мужа… Не смеяПротивиться чувствам высоким таким,Давал он свое позволенье;Но лучше желал бы, чтоб с сыном моимОсталась я дома…ВолненьеМеня охватило. «Я еду!» ДавноТак радостно сердце не билось…Я еду! я еду! Теперь решено!..?Я плакала, жарко молилась…В три дня я в далекий мой путь собралась,Все ценное я заложила,Надежною шубой, бельем запаслась,Простую кибитку купила.Родные смотрели на сборы мои,Загадочно как-то вздыхая;Отъезду не верил никто из семьи…Последнюю ночь провела яС ребенком. Нагнувшись над сыном моим,Улыбку малютки родногоЗапомнить старалась; играла я с нимПечатью письма рокового.Играла и думала: «Бедный мой сын!Не знаешь ты, чем ты играешь!Здесь участь твоя: ты проснешься один,Несчастный! Ты мать потеряешь!»И в горе, упав на ручонки егоЛицом, я шептала, рыдая:«Прости, что тебя для отца твоего,Мой бедный, покинуть должна я…?»А он улыбался; не думал он спать,Любуясь красивым пакетом;Большая и красная эта печатьЕго забавляла…С рассветомСпокойно и крепко заснуло дитя,И щечки его заалели.С любимого личика глаз не сводя,Молясь у его колыбели,Я встретила утро…Я вмиг собралась.Сестру заклинала я сноваБыть матерью сыну… Сестра поклялась…Кибитка была уж готова.Сурово молчали родные мои,Прощание было немое.Я думала: «Я умерла для семьи,Всё милое, всё дорогоеТеряю… нет счета печальных потерь!..»Мать как-то спокойно сидела,Казалось, не веря еще и теперь,Чтоб дочка уехать посмела,И каждый с вопросом смотрел на отца.Сидел он поодаль понуро,Не молвил словечка, не поднял лица, —Оно было бледно и хмуро.Последние вещи в кибитку снесли,Я плакала, бодрость теряя,Минуты мучительно медленно шли…Сестру наконец обняла яИ мать обняла. «Ну, господь вас храни!» —Сказала я, братьев цалуя.Отцу подражая, молчали они…Старик поднялся, негодуя,По сжатым губам, по морщинам челаХодили зловещие тени…Я молча ему образок подалаИ стала пред ним на колени:Я еду! хоть слово, хоть слово, отец!Прости свою дочь, ради бога!..?Старик на меня поглядел наконецЗадумчиво, пристально, строгоИ, руки с угрозой подняв надо мной,Чуть слышно сказал (я дрожала):– Смотри! через год возвращайся домой,Не то – прокляну!.. —Я упала…

Глава IV

Довольно, довольно объятий и слез!?Я села – и тройка помчалась.Прощайте, родные!? В декабрьский морозЯ с домом отцовским рассталась,И мчалась без отдыху с лишком три дня;Меня быстрота увлекала,Она была лучшим врачом для меня…Я скоро в Москву прискакала,К сестре Зинаиде[120]. Мила и умнаБыла молодая княгиня.Как музыку знала! Как пела она!Искусство ей было святыня.Она нам оставила книгу новелл[121],Исполненных грации нежной,Поэт Веневитинов стансы ей пел,Влюбленный в нее безнадежно;В Италии год Зинаида жилаИ к нам – по сказанью поэта —Цвет южного неба в очах принесла?.Царица московского света,Она не чуждалась артистов, – житьеИм было у Зины в гостиной;Они уважали, любили ееИ Северной звали Коринной…Поплакали мы. По душе ей былаРешимость моя роковая:Крепись, моя бедная! будь весела!Ты мрачная стала такая.Чем мне эти темные тучи прогнать?Как мы распростимся с тобою?А вот что! ложись ты до вечера спать,А вечером пир я устрою.Не бойся! все будет во вкусе твоем,Друзья у меня не повесы,Любимые песни твои мы споем,Сыграем любимые пьесы…?И вечером весть, что приехала я,В Москве уже многие знали.В то время несчастные наши мужьяВниманье Москвы занимали:Едва огласилось решенье суда,Всем было неловко и жутко,В салонах Москвы повторялась тогдаОдна ростопчинская шутка:В Европе сапожник, чтоб барином стать,Бунтует, – понятное дело!У нас революцию сделала знать:В сапожники, что ль, захотела?..?И сделалась я «героинею дня».Не только артисты, поэты —Вся двинулась знатная наша родня;Парадные, цугом каретыГремели; напудрив свои парики,Потемкину ровня по летам,Явились былые тузы-старикиС отменно учтивым приветом;Старушки статс-дамы былого двораВ объятья меня заключали:Какое геройство!.. Какая пора!..? —И в такт головами качали.Ну, словом, что было в Москве повидней,Что в ней мимоездом гостило,Всё вечером съехалось к Зине моей:Артистов тут множество было,Певцов-итальянцев тут слышала я,Что были тогда знамениты,Отца моего сослуживцы, друзьяТут были, печалью убиты.Тут были родные ушедших туда,Куда я сама торопилась,Писателей группа, любимых тогда,Со мной дружелюбно простилась:Тут были Одоевский, Вяземский; былПоэт вдохновенный и милый,Поклонник кузины, что рано почил,Безвременно взятый могилой.И Пушкин тут был… Я узнала его…Он другом был нашего детства,В Юрзуфе[122] он жил у отца моего.В ту пору проказ и кокетстваСмеялись, болтали мы, бегали с ним,Бросали друг в друга цветами.Все наше семейство поехало в Крым,И Пушкин отправился с нами.Мы ехали весело. Вот наконецИ горы, и Черное море!Велел постоять экипажам отец,Гуляли мы тут на просторе.Тогда уже был мне шестнадцатый год.Гибка, высока не по летам,Покинув семью, я стрелою впередУмчалась с курчавым поэтом;Без шляпки, с распущенной длинной косой,Полуденным солнцем палима,Я к морю летела, – и был предо мнойВид южного берега Крыма!Я радостным взором глядела кругом,Я прыгала, с морем играла;Когда удалялся прилив, я бегомДо самой воды добегала,Когда же прилив возвращался опятьИ волны грядой подступали,От них я спешила назад убежать,А волны меня настигали!..И Пушкин смотрел… и смеялся, что яБотинки мои промочила.Молчите! идет гувернантка моя!? —Сказала я строго… (Я скрыла,Что ноги промокли…) Потом я прочлаВ «Онегине» чудные строки.Я вспыхнула вся – я довольна была…Теперь я стара, так далекиТе красные дни! Я не буду скрывать,Что Пушкин в то время казалсяВлюбленным в меня… но, по правде сказать,В кого он тогда не влюблялся!Но, думаю, он не любил никогоТогда, кроме Музы: едва лиНе больше любви занимали егоВолненья ее и печали…Юрзуф живописен: в роскошных садахДолины его потонули,У ног его море, вдали Аюдаг…Татарские хижины льнулиК подножию скал; виноград выбегалНа кручу лозой отягченной,И тополь местами недвижно стоялЗеленой и стройной колонной.Мы заняли дом под нависшей скалой,Поэт наверху приютился,Он нам говорил, что доволен судьбой,Что в море и горы влюбился.Прогулки его продолжались по днямИ были всегда одиноки,Он у моря часто бродил по ночам.По-английски брал он урокиУ Лены, сестры моей: Байрон тогдаЕго занимал чрезвычайно.Случалось сестре перевесть иногдаИз Байрона что-нибудь – тайно;Она мне читала попытки свои,А после рвала и бросала,Но Пушкину кто-то сказал из семьи,Что Лена стихи сочиняла:Поэт подобрал лоскутки под окномИ вывел всё дело на сцену.Хваля переводы, он долго потомКонфузил несчастную Лену…Окончив занятья, спускался он внизИ с нами делился досугом;У самой террасы стоял кипарис,Поэт называл его другом,Под ним заставал его часто рассвет,Он с ним, уезжая, прощался…И мне говорили, что Пушкина следВ туземной легенде остался:«К поэту летал соловей по ночам,Как в небо луна выплывала,И вместе с поэтом он пел – и, певцамВнимая, природа смолкала!»Потом соловей, – повествует народ, —Летал сюда каждое лето:И свищет, и плачет, и словно зоветК забытому другу поэта!Но умер поэт – прилетать пересталПернатый певец… Полный горя,С тех пор кипарис сиротою стоял,Внимая лишь ропоту моря…?Но Пушкин надолго прославил его:Туристы его навещают,Садятся под ним и на память с негоДушистые ветки срывают…Печальна была наша встреча. ПоэтПодавлен был истинным горем.Припомнил он игры ребяческих летВ далеком Юрзуфе, над морем.Покинув привычный насмешливый тон,С любовью, с тоской бесконечной,С участием брата напутствовал онПодругу той жизни беспечной!Со мной он по комнате долго ходил,Судьбой озабочен моею,Я помню, родные, что он говорил,Да так передать не сумею:Идите, идите! Вы сильны душой,Вы смелым терпеньем богаты,Пусть мирно свершится ваш путь роковой,Пусть вас не смущают утраты!Поверьте, душевной такой чистотыНе стоит сей свет ненавистный!Блажен, кто меняет его суетыНа подвиг любви бескорыстной!Что свет? опостылевший всем маскарад!В нем сердце черствеет и дремлет,В нем царствует вечный, рассчитанный хладИ пылкую правду объемлет…Вражда умирится влияньем годов,Пред временем рухнет преграда,И вам возвратятся пенаты отцовИ сени домашнего сада!Целебно вольется в усталую грудьДолины наследственной сладость,Вы гордо оглянете пройденный путьИ снова узнаете радость.Да, верю! недолго вам горе терпеть,Гнев царский не будет же вечным…Но если придется в степи умереть,Помянут вас словом сердечным:Пленителен образ отважной жены,Явившей душевную силуИ в снежных пустынях суровой страныСокрывшейся рано в могилу!Умрете, но ваших страданий рассказПоймется живыми сердцами,И за полночь правнуки ваши о васБеседы не кончат с друзьями.Они им покажут, вздохнув от души,Черты незабвенные ваши,И в память прабабки, погибшей в глуши,Осушатся полные чаши!..Пускай долговечнее мрамор могил,Чем крест деревянный в пустыне,Но мир Долгорукой еще не забыл,А Бирона нет и в помине.Но что я?.. Дай бог вам здоровья и сил!А там и увидеться можно:Мне царь, Пугачева» писать поручил,Пугач меня мучит безбожно,Расправиться с ним я на славу хочу,Мне быть на Урале придется.Поеду весной, поскорей захвату,Что путного там соберется,Да к вам и махну, переехав Урал…»Поэт написал «Пугачева»,Но в дальние наши снега не попал.Как мог он сдержать это слово?..Я слушала музыку, грусти полна,Я пению жадно внимала;Сама л не пела – была я больна,Я только других умоляла:Подумайте: я уезжаю с зарей…О, пойте же, пойте! играйте!..Ни музыки я не услышу такой,Ни песни… Наслушаться дайте!?И чудные звуки лились без конца!Торжественнои песнеи прощальноиОкончился вечер, – не помню лицаБез грусти, без думы печальной!Черты неподвижных, суровых старухУтратили холод надменный,И взор, что, казалось, навеки потух,Светился слезой умиленной…Артисты старались себя превзойти,Не знаю я песни прелестнейТой песни-молитвы о добром пути,Той благословляющей песни…0, как вдохновенно играли они!Как пели!.. и плакали сами…И каждый сказал мне: «Господь вас храни!», —Прощаясь со мной со слезами…

Глава V

Морозно. Дорога бела и гладка,Ни тучи на всем небосклоне…Обмерзли усы, борода ямщика,Дрожит он в своем балахоне.Спина его, плечи и шапка в снегу,Хрипит он, коней понукая,И кашляют кони его на бегу,Глубоко и трудно вздыхая…Обычные виды: былая красаПустынного русского края,Угрюмо шумят строевые леса,Гигантские тени бросая;Равнины покрыты алмазным ковром,Деревни в снегу потонули,Мелькнул на пригорке помещичий дом,Церковные главы блеснули…Обычные встречи: обоз без конца,Толпа богомолок старушек,Гремящая почта, фигура купцаНа груде перин и подушек;Казенная фура! с десяток подвод:Навалены ружья и ранцы.Солдатики! Жидкий, безусый народ:Должно быть, еще новобранцы;Сынков провожают отцы-мужикиДа матери, сестры и жены:Уводят сердечных в полки!? —Доносятся горькие стоны…Подняв кулаки над спиной ямщика,Неистово мчится фельдъегерь.На самой дороге догнав русака,Усатый помещичий егерьМахнул через ров на проворном коне,Добычу у псов отбивает.Со всей своей свитой стоит в сторонеПомещик – борзых подзывает…Обычные сцены: на станциях ад —Ругаются, спорят, толкутся.Ну, трогай!? Из окон ребята глядят,Попы у харчевен дерутся;У кузницы бьется лошадка в станке,Выходит, весь сажей покрытыйКузнец с раскаленной подковой в руке:Эй, парень, держи ей копыты!..?В Казани я сделала первый привал,На жестком диване уснула;Из окон гостиницы видела балИ, каюсь, глубоко вздохнула!Я вспомнила: час или два с небольшимОсталось до нового года.Счастливые люди! как весело им!У них и покой, и свобода,Танцуют, смеются!.. а мне не знаватьВеселья… я еду на муки!..?Не надо бы мыслей таких допускать,Да молодость, молодость, внуки!Здесь снова пугали меня Трубецкой,Что будто ее воротили:Но я не боюсь – позволенье со мной!?Часы уже десять пробили,Пора! я оделась. «Готов ли ямщик»?– Княгиня, вам лучше дождатьсяРассвета, – заметил смотритель-старик. —Метель начала подыматься! —Ах! то ли придется еще испытать!Поеду. Скорей, ради бога!..?Звенит колокольчик, ни зги не видать,Что дальше, то хуже дорога,Поталкивать начало сильно в бока,Какими-то едем грядами,Не вижу я даже спины ямщика:Бугор намело между нами.Чуть-чуть не упала кибитка моя,Шарахнулась тройка и стала.Ямщик мой заохал: «Докладывал я:Пождать бы! дорога пропала!..»Послала дорогу искать ямщика,Кибитку рогожей закрыла,Подумала: верно, уж полночь близка,Пружинку часов подавила:Двенадцать ударило! Кончился год,И новый успел народиться!Откинув циновку, гляжу я вперед —По-прежнему вьюга крутится.Какое ей дело до наших скорбей,До нашего нового года?И я равнодушна к тревоге твоейИ к стонам твоим, непогода!Своя у меня роковая тоска,И с ней я борюсь одиноко…Поздравила я моего ямщика.Зимовка тут есть недалеко, —Сказал он, – рассвета дождемся мы в ней!?Подъехали мы, разбудилиКаких-то убогих лесных сторожей,Их дымную печь затопили.Рассказывал ужасы житель лесной,Да я его сказки забыла…Согрелись мы чаем. Пора на покой!Метель всё ужаснее выла.Лесник покрестился, ночник погасилИ с помощью пасынка ФедиОгромных два камня к дверям привалил.Зачем?? – Одолели медведи! —Потом он улегся на голом полу,Всё скоро уснуло в сторожке,Я думала, думала… лежа в углуНа мерзлой и жесткой рогожке…Сначала веселые были мечты:Я вспомнила праздники наши,Огнями горящую залу, цветы,Подарки, заздравные чаши,И шумные речи, и ласки… кругомВсё милое, всё дорогое —Но где же Сергей?.. И, подумав о нем,Забыла я всё остальное!Я живо вскочила, как только ямщикПродрогший в окно постучался.Чуть свет на дорогу нас вывел лесник,Но деньги принять отказался.Не надо, родная! Бог вас защити,Дороги-то дальше опасны!?Крепчали морозы по мере путиИ сделались скоро ужасны.Совсем я закрыла кибитку мою —И темно, и страшная скука.Что делать? Стихи вспоминаю, пою,Когда-нибудь кончится мука!Пусть сердце рыдает, пусть ветер реветИ путь мой заносят метели,А всё-таки я подвигаюсь вперед!Так ехала я три недели…Однажды, заслышав какой-то содом,Циновку мою я открыла,Взглянула: мы едем обширным селом,Мне сразу глаза ослепило:Пылали костры по дороге моей…Тут были крестьяне, крестьянки,Солдаты – и целый табун лошадей…Здесь станция: ждут серебрянки,* —Сказал мой ямщик. – Мы увидим ее,Она, чай, идет недалече…?Сибирь высылала богатство свое,Я рада была этой встрече:Дождусь серебрянки! Авось что-нибудьО муже, о наших узнаю.При ней офицер, из Нерчинска их путь…?В харчевне сижу, поджидаю…Вошел молодой офицер; он курил,Он мне не кивнул головою,Он как-то надменно глядел и ходил,И вот я сказала с тоскою:Вы видели, верно… известны ли вамТе… жертвы декабрьского дела…Здоровы они? Каково-то им там?О муже я знать бы хотела…?Нахально ко мне повернул он лицо —Черты были злы и суровы —И, выпустив изо рту дыму кольцо,Сказал: – Несомненно здоровы,Но я их не знаю – и знать не хочу,Я мало ли каторжных видел!.. —Как больно мне было, родные! Молчу…Несчастный! меня же обидел!..Я бросила только презрительный взгляд,С достоинством юноша вышел…У печки тут грелся какой-то солдат,Проклятье мое он услышалИ доброе слово – не варварский смех —Нашел в своем сердце солдатском:– Здоровы! – сказал он, – я видел их всех,Живут в руднике Благодатском!.. —Но тут возвратился надменный герой,Поспешно ушла я в кибитку.Спасибо, солдатик! спасибо, родной!Недаром я вынесла пытку!Поутру на белые степи гляжу,Послышался звон колокольный,Тихонько в убогую церковь вхожу,Смешалась с толпой богомольной.Отслушав обедню, к попу подошла,Молебен служить попросила…Все было спокойно – толпа не ушла…Совсем меня горе сломило!За что мы обижены столько, Христос?За что поруганьем покрыты?И реки давно накопившихся слезУпали на жесткие плиты!Казалось, народ мою грусть разделял,Молясь молчаливо и строго,И голос священника скорбью звучал,Прося об изгнанниках бога…Убогий, в пустыне затерянный храм!В нем плакать мне было не стыдно,Участье страдальцев, молящихся там,Убитой душе не обидно…(Отец Иоанн, что молебен служилИ так непритворно молился,Потом в каземате священником былИ с нами душой породнился.)А ночью ямщик не сдержал лошадей,Гора была страшно крутая,И я полетела с кибиткой моейС высокой вершины Алтая!В Иркутске проделали то же со мной,Чем там Трубецкую терзали…Байкал. Переправа – и холод такой,Что слезы в глазах замерзали.Потом я рассталась с кибиткой моей(Пропала санная дорога).Мне жаль ее было: я плакала в нейИ думала, думала много!Дорога без снегу – в телеге! СперваТелега меня занимала,Но вскоре потом, ни жива ни мертва,Я прелесть телеги узнала.Узнала и голод на этом пути,К несчастию, мне не сказали,Что тут ничего невозможно найти,Тут почту бурята держали.Говядину вялят на солнце ониДа греются чаем кирпичным,И тот еще с салом! Господь сохраниПопробовать вам, непривычным!Зато под Нерчинском мне задали бал:Какой-то купец тороватыйВ Иркутске заметил меня, обогналИ в честь мою праздник богатыйУстроил… Спасибо! я рада былаИ вкусным пельменям и бане…А праздник, как мертвая, весь проспалаВ гостиной его на диване…Не знала я, что впереди меня ждет!Я утром в Нерчинск прискакала,Не верю глазам, – Трубецкая идет!Догнала тебя я, догнала!?– Они в Благодатске! – Я бросилась к ней,Счастливые слезы роняя…В двенадцати только верстах мой Сергей,И Катя со мной Трубецкая!

Глава VI

Кто знал одиночество в дальнем пути,Чьи спутники – горе да вьюга,Кому провиденьем дано обрестиВ пустыне негаданно друга,Тот нашу взаимную радость поймет…– Устала, устала я, Маша!Не плачь, моя бедная Катя! СпасетНас дружба и молодость наша!Нас жребий один неразрывно связал,Судьба нас равно обманула,И тот же поток твое счастье умчал,В котором мое потонуло.Пойдем же мы об руку трудным путем,Как шли зеленеющим лугом.И обе достойно свой крест понесемИ будем мы сильны друг другом.Что мы потеряли? подумай, сестра!Игрушки тщеславья… Не много!Теперь перед нами дорога добра,Дорога избранников бога!Найдем мы униженных, скорбных мужей,Но будем мы им утешеньем,Мы кротостью нашей смягчим палачей,Страданье осилим терпеньем.Опорою гибнущим, слабым, больнымМы будем в тюрьме ненавистнойИ рук не положим, пока не свершимОбета любви бескорыстной!..Чиста наша жертва – мы всё отдаемИзбранникам нашим и богу.И верю я: мы невредимо пройдемВсю трудную нашу дорогу…?Природа устала с собой воевать —День ясный, морозный и тихий.Снега под Нерчинском явились опять,В санях покатили мы лихо…О ссыльных рассказывал русский ямщик(Он знал их фамилии даже):– На этих конях я возил их в рудник,Да только в другом экипаже.Должно быть, дорога легка им была:Шутили, смешили друг дружку;На завтрак ватрушку мне мать испекла,Так я подарил им ватрушку,Двугривенный дали – я брать не хотел:,Возьми, паренек, пригодится…» —Болтая, он живо в село прилетел:– Ну, барыни! где становиться» —Вези нас к начальнику прямо в острог?.– Эй, други, не дайте в обиду! —Начальник был тучен и, кажется, строг,Спросил: по какому мы виду?В Иркутске читали инструкцию намИ выслать в Нерчинск обещали…?– Застряла, застряла, голубушка, там! —Вот копия, нам ее дали…?– Что копия? с ней попадешься впросак! —Вот царское вам позволенье!?Не знал по-французски упрямый чудак,Не верил нам, – смех и мученье!Вы видите подпись царя: Николай??До подписи нет ему дела,Ему из Нерчинска бумагу подай!Поехать за ней я хотела,Но он объявил, что отправится самИ к утру бумагу добудет.Да точно ли?..? – Честное слово! А вамПолезнее выспаться будет!.. —И мы добрались до какой-то избы,О завтрашнем утре мечтая;С оконцем из слюды, низка, без трубы,Была наша хата такая,Что я головою касалась стены,А в дверь упиралась ногами;Но мелочи эти нам были смешны,Не то уж случалося с нами.Мы вместе! теперь бы легко я снеслаИ самые трудные муки…Проснулась я рано, а Катя спала.Пошла по деревне от скуки:Избушки такие ж, как наша, числомДо сотни, в овраге торчали,А вот и кирпичный с решетками дом!При нем часовые стояли.Не здесь ли преступники?? – Здесь, да ушли. —Куда?? – На работу, вестимо! —Какие-то дети меня повели…Бежали мы все – нестерпимоХотелось мне мужа увидеть скорей;Он близко! Он шел тут недавно!Вы видите их?? – я спросила детей.– Да, видим! Поют они славно!Вон дверца… гляди же! Пойдем мы теперь,Прощай!.. – Убежали ребята…И словно под землю ведущую дверьУвидела я – и солдата.Сурово смотрел часовой, – наголоВ руке его сабля сверкала.Не золото, внуки, и здесь помогло,Хоть золото я предлагала!Быть может, вам хочется дальше читать,Да просится слово из груди!Помедлим немного. Хочу я сказатьСпасибо вам, русские люди!В дороге, в изгнанье, где я ни была,Всё трудное каторги время,Народ! я бодрее с тобою неслаМое непосильное бремя.Пусть много скорбей тебе пало на часть,Ты делишь чужие печали,И где мои слезы готовы упасть,Твои уж давно там упали!..Ты любишь несчастного, русский народ!Страдания нас породнили…Вас в каторге самый закон не спасет!? —На родине мне говорили;Но добрых людей я встречала и там,На крайней ступени паденья,Умели по-своему выразить намПреступники дань уваженья;Меня с неразлучною Катей моейДовольной улыбкой встречали:Вы – ангелы наши!? За наших мужейУроки они исполняли.Не раз мне украдкой давал из полыКартофель колодник клейменый:Покушай! горячий, сейчас из золы!?Хорош был картофель печеный,Но грудь и теперь занывает с тоски,Когда я о нем вспоминаю…Примите мой низкий поклон, бедняки!Спасибо вам всем посылаю!Спасибо!.. Считали свой труд ни во чтоДля нас эти люди простые,Но горечи в чашу не подлил никто,Никто – из народа, родные!..Рыданьям моим часовой уступил.Как бога его я просила!Светильник (род факела) он засветил,В какой-то подвал я вступилаИ долго спускалась все ниже; потомПошла я глухим коридором,Уступами шел он: темно было в немИ душно; где плесень узоромЛежала; где тихо струилась водаИ лужами книзу стекала.Я слышала шорох; земля иногдаКомками со стен упадала;Я видела страшные ямы в стенах;Казалось, такие ж дорогиОт них начинались. Забыла я страх,Проворно несли меня ноги!И вдруг я услышала крики: «Куда,Куда вы» Убиться хотите?Ходить не позволено дамам туда!Вернитесь скорей! Погодите!?Беда моя! видно, дежурный пришел(Его часовой так боялся),Кричал он так грозно, так голос был зол,Шум скорых шагов приближался…Что делать? Я факел задула. ВпередВпотьмах наугад побежала…Господь, коли хочет, везде проведет!Не знаю, как я не упала,Как голову я не оставила там!Судьба берегла меня. МимоУжасных расселин, провалов и ямБог вывел меня невредимо:Я скоро увидела свет впереди,Там звездочка словно светилась…И вылетел радостный крик из груди:Огонь!? Я крестом осенилась…Я сбросила шубу… Бегу на огонь,Как бог уберег во мне душу!Попавший в трясину испуганный коньТак рвется, завидевши сушу…И стало, родные, светлей и светлей!Увидела я возвышенье:Какая-то площадь… и тени на ней…Чу… молот! работа, движенье…Там люди! Увидят ли только они?Фигуры отчетливей стали…Вот ближе, сильней замелькали огни.Должно быть, меня увидали…И кто-то, стоявший на самом краю,Воскликнул: «Не ангел ли божий»Смотрите, смотрите!? – Ведь мы не в раю:Проклятая шахта похожейНа ад! – говорили другие, смеясь,И быстро на край выбегали,И я приближалась поспешно. Дивясь,Недвижно они ожидали.Волконская!? – вдруг закричал Трубецкой(Узнала я голос). СпустилиМне лестницу; я поднялася стрелой!Всё люди знакомые были:Сергей Трубецкой, Артамон Муравьев,Борисовы, князь Оболенский…Потоком сердечных, восторженных слов,Похвал моей дерзости женскойБыла я осыпана; слезы теклиПо лицам их, полным участья…Но где же Сергей мой? «За ним уж пошли,Не умер бы только от счастья!Кончает урок: по три пуда рудыМы в день достаем для России,Как видите, нас не убили труды!»Веселые были такие,Шутили, но я под веселостью ихПечальную повесть читала(Мне новостью были оковы на них,Что их закуют – я не знала)…Известьем о Кате, о милой жене,Утешила я Трубецкого;Все письма, по счастию, были при мне,С приветом из края родногоСпешила я их передать. Между темВнизу офицер горячился:Кто лестницу принял? Куда и зачемСмотритель работ отлучился?Сударыня! Вспомните слово мое,Убьетесь!.. Эй, лестницу, черти!Живей!.. (Но никто не подставил ее…)Убьетесь, убьетесь до смерти!Извольте спуститься! да что ж вы?..? Но мыВсё вглубь уходили… ОтвсюдуБежали к нам мрачные дети тюрьмы,Дивясь небывалому чуду.Они пролагали мне путь впереди,Носилки свои предлагали…Орудья подземных работ на пути,Провалы, бугры мы встречали.Работа кипела под звуки оков,Под песни, – работа над бездной!Стучались в упругую грудь рудниковИ заступ и молот железный.Там с ношею узник шагал по бревну,Невольно кричала я: «Тише!»Там новую мину вели в глубину,Там люди карабкались вышеПо шатким подпоркам… Какие труды!Какая отвага!.. СверкалиМестами добытые глыбы рудыИ щедрую дань обещали…Вдруг кто-то воскликнул: «Идет он! идет!»Окинув пространство глазами,Я чуть не упала, рванувшись вперед, —Канава была перед нами.Потише, потише! Ужели затемВы тысячи верст пролетели, —Сказал Трубецкой, – чтоб на горе нам всемВ канаве погибнуть – у цели??И за руку крепко меня он держал:Что б было, когда б вы упали??Сергей торопился, но тихо шагал.Оковы уныло звучали.Да, цепи! Палач не забыл ничего(О, мстительный трус и мучитель!), —Но кроток он был, как избравший егоОрудьем своим искупитель.Пред ним расступались, молчанье храня,Рабочие люди и стража…И вот он увидел, увидел меня!И руки простер ко мне: «Маша!»И стал, обессиленный словно, вдали…Два ссыльных его поддержали.По бледным щекам его слезы текли,Простертые руки дрожали…Душе моей милого голоса звукМгновенно послал обновленье,Отраду, надежду, забвение мук,Отцовской угрозы забвенье!И с криком: «Иду!» я бежала бегом,Рванув неожиданно руку,По узкой доске над зияющим рвомНавстречу призывному звуку…Иду!..? Посылало мне ласку своюУлыбкой лицо испитое…И я подбежала… И душу моюНаполнило чувство святое.Я только теперь, в руднике роковом,Услышав ужасные звуки,Увидев оковы на муже моем,Вполне поняла его муки,И силу его… и готовность страдать!..Невольно пред ним я склонилаКолени – и, прежде чем мужа обнять,Оковы к губам приложила!..И тихого ангела бог ниспослалВ подземные копи – в мгновеньеИ говор, и грохот работ замолчал,И замерло словно движенье,Чужие, свои – со слезами в глазах,Взволнованы, бледны, суровы —Стояли кругом. На недвижных ногахНе издали звука оковы,И в воздухе поднятый молот застыл…Всё тихо – ни песни, ни речи…Казалось, что каждый здесь с нами делилИ горечь, и счастие встречи!Святая, святая была тишина!Какой-то высокой печали,Какой-то торжественной думы полна.Да где же вы все запропали?? —Вдруг снизу донесся неистовый крик.Смотритель работ появился.Уйдите! – сказал со слезами старик. —Нарочно я, барыня, скрылся,Теперь уходите. Пора! Забранят!Начальники люди крутые…?И словно из рая спустилась я в ад…И только… и только, родные!По-русски меня офицер обругал,Внизу ожидавший в тревоге,А сверху мне муж по-французски сказал:Увидимся, Маша, – в остроге!..?