Потоп

Он прошел, шатаясь, через двор, мимо стражи, состоявшей из шести человек, вооруженных алебардами. За воротами стояли его люди с вахмистром Сорокой во главе.

– За мной! – крикнул Кмициц.

И направился через город к постоялому двору.

Сорока, старый слуга Кмицица, знал его прекрасно и тотчас заметил, что с молодым полковником творится что-то необыкновенное.

– Держи ухо востро! – сказал он тихо своим людям. – Горе тому, на кого обрушится его гнев!

Солдаты молча следовали за ним, а Кмициц не шел, а почти бежал вперед, размахивая руками и повторяя бессвязные слова.

До ушей Сороки доносились только отрывочные восклицания: «Отравители, клятвопреступники, изменники!.. Преступник и изменник!.. Оба одинаковы…»

Потом Кмициц стал поминать имена прежних своих товарищей. Имена: Кокосинский, Кульвец, Раницкий, Рекуц и другие вылетали из его уст одно за другим. Несколько раз он упомянул Володыевского. Сорока слушал его с изумлением, тревожился все больше, а в душе думал:

«Чья-нибудь кровь прольется, не может иначе быть!»

Но вот они пришли на постоялый двор. Кмициц тотчас заперся в своей комнате и с час не подавал признаков жизни.

А солдаты между тем без всякого приказа укладывали тюки и седлали лошадей. Сорока говорил им:

– Это не помешает, – нужно быть ко всему готовым.

– Мы и готовы! – отвечали старые забияки, шевеля усами. Оказалось, что Сорока хорошо знал своего господина: в сенях вдруг появился Кмициц, без шапки, в одной рубахе и шароварах.

– Седлать лошадей! – крикнул он.

– Уже оседланы.

– Тюки укладывать!

– Уложены.

– По червонцу на брата! – крикнул молодой полковник, который, несмотря на все свое волнение, заметил, что эти солдаты схватывают на лету каждую его мысль.

– Благодарим, пане комендант! – крикнули все хором.

– Двое возьмут с собой вьючных лошадей и сию же минуту поедут из города в Дубовую. Через город ехать шагом, а за городом пустить лошадей вскачь и остановиться только в лесу.

– Слушаюсь!

– Четверым зарядить ружья, для меня оседлать двух лошадей.

– Я знал, что что-то будет! – пробормотал Сорока.

– А теперь, вахмистр, за мной! – крикнул Кмициц.

И так, как был, в одних только шароварах и расстегнутой на груди рубахе, он вышел в сени, а Сорока пошел за ним; так они дошли до колодца. Здесь Кмициц остановился и, указывая на висящее у журавля ведро, сказал:

– Лей на голову воду.

Вахмистр знал по опыту, как опасно было спрашивать два раза; схватил шест, опустив ведро в колодезь, вытащил его быстро и вылил всю воду на голову Кмицица; пан Андрей начал фыркать и похлопывать руками по мокрым волосам, затем крикнул:

– Еще!

Сорока повторил это еще раз – и лил воду так, точно хотел потушить пламя.

– Довольно! – сказал наконец Кмициц. – Ступай за мной; поможешь мне одеться!

И оба вошли в дом.

В воротах они встретили двоих людей, уезжающих с вьючными лошадьми.

– Через город шагом, а там вскачь! – повторил вслед им Кмициц и вошел в комнату.

Полчаса спустя он появился на дворе одетый в дорогу: на нем были высокие сапоги, лосиный кафтан, опоясанный кожаным поясом, за который был заткнут пистолет.

Солдаты заметили, что из-под кафтана выглядывал край проволочной кольчуги, точно он собирался в битву. Сабля была тоже пристегнута высоко, чтобы легче было схватиться за рукоятку; лицо было спокойно, но сурово и грозно…

Окинув взглядом солдат, готовы ли они и хорошо ли вооружены, он вскочил на лошадь и, бросив хозяину червонец, выехал из постоялого двора.

Сорока ехал с ним рядом, а остальные трое сзади, ведя запасную лошадь. Вскоре они очутились на рынке, заполненном войсками князя Богуслава. Там царило необыкновенное движение. Должно быть, был получен приказ собираться. Драгуны подтягивали подпруги и взнуздывали лошадей, пехота разбирала мушкеты, установленные в козлы перед домами; лошадей запрягали в телеги.

Кмициц очнулся от своей задумчивости.

– Слушай, старик, – сказал он Сороке, – ведь от усадьбы старосты дорога идет дальше и не нужно возвращаться через рынок?

– А куда мы поедем, пане полковник?

– В Дубовую.

– Тогда с рынка надо свернуть мимо усадьбы. Рынок останется за нами.

– Хорошо! – сказал Кмициц.

Спустя минуту он пробормотал точно про себя:

– Эх, если бы те жили теперь! Мало у меня людей для такого предприятия. Между тем они проехали рынок и стали сворачивать к дому старосты, который был в версте от дороги. Вдруг раздалась команда Кмицица:

– Стой!

Солдаты остановились, а он повернулся к ним и спросил:

– Готовы вы к смерти?

– Готовы! – ответили хором оршанские забияки.

– Мы лезли в горло Хованскому, и он нас не съел… Помните?

– Помним.

– Сегодня нужно нам решиться на большое дело… Удастся – тогда милостивый наш король сделает из вас вельмож… Я в том порукой… Не удастся – сидеть вам на колу.

– Почему не удастся! – ответил Сорока, глаза которого сверкнули, как у старого волка.

– Удастся! – повторили трое других, Белоус, Завратынский и Лубенец.

– Мы должны похитить князя-конюшего! – сказал Кмициц.

И замолчал, точно желая проверить, какое впечатление произведет на солдат эта безумная мысль. Они тоже молчали и не спускали с него глаз, только усы их шевелились и лица приняли грозное и разбойничье выражение.

– Кол близко, награда далеко! – сказал наконец Кмициц.

– Мало нас, – пробормотал Завратынский.

– Это хуже, чем с Хованским! – прибавил Лубенец.

– Войска все на рынке, а в доме только стража и человек двадцать придворных, – сказал Кмициц, – которые ничего не ожидают и у которых нет даже сабель с собой.

– Ваша милость подставляете свою голову, почему бы и нам не подставить наши! – ответил Сорока.

– Слушайте! – сказал Кмициц. – Если мы не возьмем его хитростью, то никак не возьмем… Слушайте. Я войду в комнату и вскоре выйду с князем… Если князь сядет на моего коня, я сяду на другого, и поедем… Как только мы отъедем сто или полтораста шагов от города, двое из вас подхватят его за руки и будут мчаться с ним во весь дух.

– Слушаю-с!

– Если же мы не выйдем, – продолжал Кмициц, – и вы услышите выстрел в комнате, пустите стражам пулю в лоб, а мне подавайте коня, как только я выбегу из двери.

– Слушаюсь! – ответил Сорока.

– Вперед! – скомандовал Кмициц.

Все тронулись и четверть часа спустя очутились перед воротами старостиной усадьбы.

У ворот по-прежнему стояло шесть часовых с алебардами, а двое стояли в сенях, у двери. На дворе, около кареты, возились слуги, за которыми присматривал какой-то придворный, судя по костюму и парику иностранец.

Дальше, возле конюшни, гайдуки огромного роста укладывали на телеги тюки и другую поклажу, за ними следил какой-то человек, весь в черном, похожий по лицу на доктора или астролога.

Кмициц доложил о своем приходе через дежурного офицера, который тотчас же вернулся и пригласил его к князю.

– Как поживаете, мосци-кавалер? – сказал весело князь. – По вашему уходу я предположил, что мои слова вызвали в вас ложные упреки совести, и не думал вас больше увидеть.

– Как же я мог перед отъездом не засвидетельствовать вам своего почтения? – ответил Кмициц.

– Конечно, князь должен был знать, кому доверяет такое важное поручение. Я тоже не упущу случая воспользоваться вашими услугами и дам вам несколько писем к разным высокопоставленным лицам, а в том числе и к королю шведскому. Но зачем вы так вооружились?

– Еду в местности, занятые конфедератами, и не дальше как вчера мне рассказывали, что по этой дороге на днях проходил конфедератский полк. В Пильвишках они порядком потрепали людей Золотаренки; недаром ими командует знаменитый рыцарь.

– Кто же это?

– Пан Володыевский, а с ним Мирский, Оскерко и двое Скшетуских: один из них – тот самый, жену которого вы хотели осаждать в Тыкоцине. Все они восстали против князя, а жаль – это прекрасные солдаты. Что делать? Есть еще в этой Речи Посполитой такие дураки, которые не хотят тащить красное сукно вместе с казаками и шведами.

– В дураках нигде недохвата не бывает, особенно в этой стране! – ответил князь. – Вот вам письма, а кроме того, при свидании со шведским королем скажите ему по секрету, что я такой же его сторонник, как и гетман, и лишь до поры до времени должен играть комедию…

– Каждому приходится это делать, – заметил Кмициц, – особенно тем, кто хочет чего-нибудь добиться.

– Ну так устройте все хорошенько, молодой человек, а в награде я уж не дам себя перещеголять воеводе виленскому.

– Если вы так милостивы, то я попрошу награду вперед!

– Вот как. Гетман, верно, не очень щедро снабдил вас на дорогу!

– Сохрани меня бог просить денег; я не хотел их брать от гетмана, не возьму и от вас. До сих пор я довольствовался своим и никогда себе не изменю.

Князь Богуслав взглянул с удивлением на молодого рыцаря.

– Я вижу, что Кмицицы не принадлежат к числу тех, которые любят заглядывать в чужой карман! Так в чем же дело, пан кавалер?

– Вот в чем, ваше сиятельство. Не подумав хорошенько, я с собой взял очень ценную лошадь, чтобы было чем похвастать перед шведами. Смело могу сказать, что лучшую трудно найти в кейданских конюшнях. А теперь я боюсь, как бы от таких долгих переездов она не испортилась или не попала в руки неприятеля, хотя бы того же Володыевского, который на меня очень зол. Поэтому я решился просить ваше сиятельство подержать ее у себя, пока мне не представится возможность взять ее обратно.

– Так лучше продайте ее мне!

– Для меня это было бы то же самое, что продать лучшего друга. Она не раз уже выносила меня из опасностей, ибо в числе других достоинств она имеет еще обыкновение кусать во время битвы врагов.

– Да не может быть? – спросил заинтересованный этим рассказом князь.

– Если бы я был уверен, что вы не рассердитесь, то держал бы с вами пари, что такой вы не найдете и в ваших конюшнях!

– И я бы не отказался, не будь то, что теперь не время для спорта. С удовольствием ее сохраню, но все же предпочел бы купить. А где же это чудо находится?

– Там, около ворот. Вы изволили справедливо назвать эту лошадь чудом; сам султан может позавидовать ее обладателю.

– Пойдем посмотрим!

– К услугам вашего сиятельства. Князь взял шляпу, и они вышли.

У ворот люди Кмицица держали двух оседланных лошадей, одна из них была действительно очень породистая, черная, как вороново крыло, с белой стрелкой на лбу и белым пятнышком на задней ноге, завидев своего хозяина, она заржала.

– Это она! Угадываю! – сказал князь. – Не знаю, такое ли она чудо, как вы говорили, но, во всяком случае, прекрасная лошадь.

– Проведите ее! – крикнул Кмициц. – Или нет! Лучше я сам сяду!

Солдаты подвели лошадь, и Кмициц стал объезжать ее около ворот. Под умелым всадником лошадь показалась вдвое прекраснее. Грива ее развевалась, выпуклые глаза горели, а из ноздрей, казалось, вырывался огонь. Кмициц делал крутые повороты, изменял аллюр, наконец, подъехал к князю так близко, что ноздри лошади были не дальше, как на шаг расстояния от его лица, и крикнул по-немецки:

– Стой!

Лошадь остановилась как вкопанная.

– Как это говорится: «Глаза и ноги оленя, ход волка, ноздри лося, а грудь девичья!» – сказал Богуслав. – В ней соединены все эти достоинства, да и немецкую команду она понимает.

– Ее объезжал Зенд, он был родом из Курляндии.

– А быстро бежит?

– Ветер ее не догонит. Татарин от нее не уйдет.

– Должно быть, этот немец был мастер своего дела, лошадь прекрасно выезжена.

– Она так выезжена, что во время галопа вы можете отпустить поводья, и она не выдвинется ни на вершок из строя. Если вы хотите попробовать и если она на расстоянии двух верст выдвинется хоть на полголовы, я ее даром вам отдам.

– Ну это было бы действительно чудо! – заметил князь.

– И кроме того, большое удобство, так как обе руки свободны. Не раз, бывало, я в одной руке держал саблю, в другой пистолет, а лошадь шла сама.

– А если строй поворачивает?

– Тогда повернет и она, не выходя из строя.

– Не может быть! – воскликнул князь. – Этого не сделает ни одна лошадь. Во Франции я видел лошадей королевских мушкетеров. Они все прекрасно дрессированы, но и их нужно вести на уздечке.

– У этой лошади человеческая сметка… Не хотите ли убедиться?

– Пожалуй! – сказал, подумав, князь.

Сам Кмициц подержал лошадь, князь вскочил на седло и стал похлопывать рукой по блестящему крупу.

– Странная вещь, – сказал он, – самые лучшие лошади к осени в лохмах, а эта точно сейчас из воды вышла. А в какую сторону мы поедем?

– По-моему, лучше всего к лесу, около города нам могут помешать телеги.

– Пусть будет так!

– Ровно две версты. Пустите ее вскачь и не держите уздечки… Двое поедут с вами рядом, а я сзади.

– Становитесь! – сказал князь.

Солдаты стали по бокам, а князь между ними.

– Трогай! – скомандовал он. – С места вскачь… Марш!

Строй помчался и через минуту несся уже, как вихрь. Туча пыли скрыла их от глаз придворных и берейторов, которые, собравшись у ворот, с любопытством смотрели на это состязание. Всадники проехали с той же скоростью уже более версты, а княжеский скакун действительно не выдвинулся ни на вершок вперед. Вдруг Кмициц повернулся и, не видя за собой ничего, кроме тучи пыли, крикнул страшным голосом:

– Брать его!

В ту же минуту Белоус и громадный Завратынский схватили князя за обе РУки, так что кости захрустели, и пришпорили лошадей.

Изумление, страх, ветер, хлеставший в лицо князя, в первую минуту отняли у него язык. Он пробовал было вырваться, но почувствовал такую невыносимую боль, что отказался от своего намерения.

– Как вы смеете? Мошенники!.. Разве вы не знаете, кто я!

Вдруг Кмициц ударил его прикладом пистолета между лопаток и крикнул:

– При малейшем сопротивлении пуля в спину!

– Изменник! – крикнул князь.

– А ты кто? – спросил Кмициц. И они мчались дальше.

XXVI

Мчались через лес так, что придорожные сосны, казалось, отскакивали назад от страха; по дороге попадались корчмы, избы лесников, смолокурни, порою нагруженные телеги, ехавшие в сторону Пильвишек. Время от времени князь нагибался к седлу, точно пробуя вырваться, но в ту же минуту железные руки Лубенца и Завратынского сжимали его как в тисках, а Кмициц приставлял к спине дуло пистолета, и они снова мчались, пока лошади не покрылись пеной.

Пришлось придержать лошадей, так как и люди, и лошади задыхались; Пильвишки остались далеко позади, и возможность погони исчезла совершенно.

Князь долго молчал, по-видимому, стараясь успокоиться, и наконец спросил:

– Куда вы меня везете?

– Потом узнаете, ваше сиятельство, – ответил Кмициц.

– Прикажите этим хамам выпустить меня, они мне руки вывернут. Если они этого не сделают, быть им на виселице.

– Это не хамы, а шляхта! – ответил Кмициц. – А что до наказания, то бог знает еще, кого оно раньше постигнет!

– Знаете ли вы, на кого вы подняли руку? – спросил князь, обращаясь к солдатам.

– Знаем! – ответили те.

– Черти! Дьяволы! – воскликнул князь. – Да прикажите же наконец этим людям освободить меня!

– Я прикажу связать вашему сиятельству руки сзади, так будет удобнее всего.

– Но тогда они вконец вывихнут мне руки.

– Другого я освободил бы на слово, но вы не умеете сдерживать слова, – ответил Кмициц.

– Я вам даю другое слово, – ответил князь, – что при первом случае не только вырвусь из ваших рук, но велю вас четвертовать, как только попадетесь в мои руки…

– Что Бог даст, то и будет! – ответил Кмициц. – Я все же предпочитаю искреннюю угрозу ложным обещаниям. Выпустите его руки, а сами ведите под уздцы его лошадь; а вы, – обратился он к князю, – смотрите сюда! Стоит мне потянуть за спуск, чтобы пустить вам пулю в лоб, а я никогда не промахнусь. Сидите же спокойно и не пробуйте вырваться.

– Меня это ничуть не беспокоит.

Сказав это, он вытянул затекшие руки, а солдаты схватили с обеих сторон его лошадь за уздечку.

Помолчав с минуту, князь сказал:

– А что вы прячетесь у меня за спиной? Совестно в глаза взглянуть?

– Нисколько, – ответил Кмициц и, погнав лошадь, отстранил Завратынского и сам, схватив за повод княжеского скакуна, посмотрел прямо в глаза князю Богуславу.

– Ну что, какова моя лошадь? Приврал ли я хоть чуть-чуть?

– Хорошая лошадь! – ответил князь. – Хотите, я куплю ее?

– Спасибо. Она стоит лучшей участи, чем до смерти носить на себе изменника.

– Глуп ты, пан Кмициц!

– Потому что в Радзивиллов верил!

И снова наступило молчание, которое прервал князь.

– Скажите мне, пан Кмициц, – произнес он, – в своем ли вы уме? Уж не рехнулись ли вы? Спросили ли вы себя, что вы делаете, безумный человек? Не пришло ли вам в голову, что лучше бы вам не родиться на свет? Что на такой дерзкий поступок не решился бы никто, не только в Речи Посполитой, но и во всей Европе?

– Ну, значит, не очень-то храбр народ в вашей Европе. А я вот вас схватил, держу и не пущу!

– Не иначе как с сумасшедшим имею дело! – пробормотал точно про себя князь.

– Ваше сиятельство, – ответил пан Андрей. – Теперь уж вы в моих руках и должны с этим примириться. А даром слов не теряйте. Погони не будет, ваши люди до сих пор думают, что вы поехали с нами по доброй воле. Когда вас схватили мои люди под руки, никто этого не видел. Нас закрывала туча пыли, да и без того никто бы ничего не увидел – слишком далеко. Часа два будут вас ожидать, на третий потеряют терпение, четвертый, пятый будут беспокоиться, на пятый или шестой вышлют за вами людей, а мы к тому времени будем уже за Мариамполем.

– Что же из этого?

– А то, что за нами не погонятся, а если бы и погнались, то не могли бы догнать, потому что ваши лошади только что с дороги, а наши отдохнули; наконец, если каким-нибудь чудом и догнали бы, то я сию же минуту пустил бы вашему сиятельству пулю в лоб… что и сделаю, если это будет необходимо! Вот как! У Радзивилла есть двор, войско, орудия, драгуны, а у Кмицица только шесть человек, и, несмотря на это, Кмициц схватил Радзивилла за шиворот…

– Что же дальше? – спросил князь.

– Ничего! Поедем туда, куда мне заблагорассудится. Благодарите Бога, ваше сиятельство, что вы еще до сих пор живы; если б я не приказал вылить себе на голову ведер с десять воды, вы были бы уже на том свете, иначе говоря, в аду; во-первых, как изменник, а во-вторых, как кальвинист.

– И вы бы на это осмелились?

– Не хвастая скажу, что вы, ваше сиятельство, не найдете такого предприятия, на которое я бы не решился.

Князь внимательно взглянул в лицо юноше и сказал:

– Сам дьявол, мосци-кавалер, написал на вашем лице, что вы на все готовы. И это справедливо. В доказательство – я сам скажу, что вы даже меня удивили своей смелостью, а это не легко.

– Мне это все равно. Благодарите Бога, что вы до сих пор живы, ваше сиятельство, и баста!

– Нет, пан кавалер! Прежде всего вы должны благодарить Бога… Знайте, что если бы хоть один волос упал с моей головы, то Радзивиллы нашли бы вас и под землею. Если вы рассчитываете на то, что теперь между нами нелады и что олыкские и несвижские Радзивиллы не будут вас преследовать, то вы ошибаетесь. Кровь Радзивилла должна быть отомщена, страшный пример должен быть дан, иначе нам не жить в этой Речи Посполитой. За границей вы тоже не скроетесь. Германский император вас выдаст, ибо я из удельных немецких князей; курфюрст – мой дядя, принц Оранский – его зять, французский король и его министры – мои друзья. Куда вы скроетесь? Турки и татары вас продадут, хотя бы нам пришлось отдать им половину нашего состояния. Нет такого уголка на земле, нет такой пустыни, нет такого народа, где бы вас не нашли…

– Мне странно, – сказал Кмициц, – что вы, ваше сиятельство, так беспокоитесь о моем здоровье. Радзивилл – такая важная персона! А стоит мне только нажать курок…

– Этого я не отрицаю. Не раз уже бывало на свете, что великие люди погибали от рук простых людей. Ведь Помпея убил хам, и французские короли погибали от рук простых людей. Наконец, к чему далеко ходить за примерами: и с моим отцом приключилось то же. Я только спрашиваю вас: что же дальше?

– Ну что там! Я никогда особенно не заботился о том, что будет завтра. Если придется воевать со всеми Радзивиллами, то бог весть, чья еще возьмет! Уж давно меч висит над моей головой! Мало мне будет одного Радзивилла, я похищу и другого, и третьего!

– Клянусь Богом, кавалер, вы мне нравитесь. Повторяю, что во всей Европе вы одни могли бы решиться на что-нибудь подобное. Даже не подумает, бестия, о том, что завтра! Люблю смелых людей! К несчастью, их все меньше на свете… Вот схватил Радзивилла и держит его, как собственность. Кто вас таким воспитал? Откуда вы?

– Я оршанский хорунжий.

– Пане оршанский хорунжий, жаль, что Радзивиллы теряют такого человека, как вы, – с такими людьми можно много сделать. Если бы не сегодняшнее приключение. Гм… я бы ничего не пожалел, чтобы перетянуть вас на свою сторону!

– Поздно! – сказал Кмициц.

– Разумеется! – ответил князь. – Даже очень поздно. Но обещаю вам, что прикажу вас только расстрелять, так как вы достойны умереть солдатской смертью… Что за дьявол во плоти! Похитил меня в присутствии всех моих слуг!..

Кмициц ничего ему на это не ответил; князь задумался на минуту, а потом воскликнул:

– Впрочем, черт с вами! Если вы меня сейчас отпустите, я не буду вам мстить. Дайте мне только слово, что никому не скажете о том, что между нами произошло.

– Этого не будет! – ответил Кмициц.

– Хотите выкуп?

– Не хочу.

– Так зачем же вы меня схватили, черт возьми, не понимаю?

– Долго говорить об этом. Впрочем, узнаете со временем, ваше сиятельство.

– А что ж нам делать в дороге, как не говорить? Сознайтесь, что вы схватили меня в порыве отчаяния и бешенства, а теперь вы сами не знаете, что со мной делать.

– Это мое дело, – ответил Кмициц, – а знаю ли я, что делаю, вы скоро увидите.

Нетерпение отразилось на лице князя Богуслава.

– Вы не очень разговорчивы, пане хорунжий оршанский, – сказал он, – но ответьте мне, по крайней мере, на один вопрос: ехали ли вы ко мне уже с готовым намерением совершать покушение на мою особу или это пришло вам в голову потом?

– Я могу вам искренне ответить, ваше сиятельство, мне самому давно хочется сказать, почему я покидаю вас и, пока жив, не вернусь… Князь-воевода виленский меня обманул и начал с того, что заставил меня поклясться перед распятием не покидать его до смерти…

– Недурно вы сдерживаете клятву!.. Нечего сказать…

– Да! – воскликнул с жаром Кмициц. – И если я погубил душу, если я теперь достоин вечного осуждения, то через вас… Но я предпочитаю гореть на вечном огне, чем сознательно грешить дольше, чем служить вам, зная, что служу греху и измене. Пусть же Бог смилуется надо мной… Предпочитаю гореть! Ведь я и так бы горел, останься я с вами. Нечего мне терять. Теперь я, по крайней мере, могу сказать на суде Божьем: «Я не знал, в чем клялся, а когда понял, что дал клятву губить отчизну и польское имя, тогда нарушил клятву… А теперь суди меня, Господи!»

– К делу, к делу! – прервал его князь.

Но пан Андрей тяжело дышал и ехал некоторое время в молчании, опустив голову, как человек, убитый горем.

– К делу! – повторил князь.

Кмициц очнулся, тряхнул головой и продолжал:

– Я верил гетману, как отцу родному. Помню день, когда он впервые сказал нам, что заключил союз со шведами. Сколько я выстрадал тогда, одному Богу известно. Другие, честные люди бросали ему под ноги булавы, а я стоял, как дурак, с булавой, со стыдом, с позором, со страшной мукой в сердце, ибо меня в глаза назвали изменником. И кто же?.. Ох, лучше не вспоминать, чтобы не забыться и не пустить вашему сиятельству пулю в лоб… Это вы, продажные души, довели меня до этого!

И Кмициц бросал на князя взгляд, полный ненависти, что, как змея, выползла из своего убежища на свет дневной, но князя это не испугало; он, спокойно глядя ему в глаза, сказал:

– Это очень интересно, продолжайте.

Кмициц выпустил из рук уздечку княжеской лошади и снял шапку, чтобы освежить свою разгоряченную голову.

– В ту же ночь, – продолжал Кмициц, – я пошел к князю-гетману и думал: откажусь от службы, нарушу присягу, задушу его вот этими руками, взорву Кейданы, а там будь что будет. Но он хорошо знал меня. Я видел, что он шарит руками в ящике, где лежали пистолеты. Пусть, думаю я, или он меня, или я его! Но он стал меня так уговаривать, рисовать передо мной такие заманчивые картины, выказал себя таким благодетелем отчизны, что знаете, чем кончилось?

– Он убедил простачка? – ответил князь Богуслав.