Мертвые повелевают

Потомъ, въ Мадридѣ, тоже самая мысль посѣтила его, какъ-то вечеромъ, когда онъ прогуливался съ двумя женщинами по окрестностямъ столицы. Вершины холмовъ около рѣки были заняты нѣмыми поселками, среди бѣлыхъ зданій которыхъ высились острыя группы кипарисовъ. И на другомъ концѣ великаго города существовали также села молчанія и забвенія. Городъ жилъ, сдавленный форпостами небытія. Полмилліона живыхъ существъ волновались въ улицахъ, считая себя единственными господами, руководителями своего существованія, не помня, не думая о четырехъ, шести, восьми милліонахъ себѣ подобныхъ, пребывавшихъ невидимо около нихъ.

О томъ же размышлялъ онъ въ Парижѣ, гдѣ четыре милліона бодрствующихъ обывателей жили окруженные двадцатью или тридцатью милліонами прежнихъ жителей, нынѣ почившихъ. И та же мрачная мысль преслѣдовала его во всѣхъ крупныхъ городахъ.

Никогда живые не были одни: всюду ихъ окружали мертвецы и, болѣе многочисленные, безконечно болѣе многочисленные, они давили живыхъ тяжестью времени и числа.

Нѣтъ, мертвые не уходили, какъ гласила старинная поговорка, мертвые оставались неподвижно на грани жизни, сторожа новыя поколѣнія, заставляя ихъ ощущать власть прошлаго грубыми терзаніями души, каждый разъ какъ тѣ пытались сойти съ дороги.

Какая тиранія! Безграничное могущество! Безполезно отводить глаза и парализовать память. Они всюду встрѣчаются. Они занимаютъ всѣ дороги нашей жизни, выходятъ намъ навстрѣчу, чтобы напомнить о своихъ благодѣяніяхъ, обязываютъ насъ на унизительную благодарность. Что за рабство!.. Домъ, гдѣ мы обитаемъ, построили мертвецы. Религіи – ихъ создали они. Законы, которымъ мы повинуемся, продиктовали мертвецы. Плоды ихъ работы далѣе, – любимыя блюда, наши страсти и вкусы, пища, питающая насъ, все, что производитъ земля, взрытая ихъ руками, нынѣ обратившимися въ прахъ. Мораль, обычаи, предразсудки, честь – все ихъ работа. Мысли они иначе, иная была бы организація людей. Вещи пріятны нашимъ чувствамъ потому, что такъ хотѣли мертвецы. Непріятное, безполезное презирается по волѣ уже не существующихъ. Моральное и имморальное – ихъ сентенціи, произнесенныя вѣка тому назадъ. Стараясь говорить новое, люди лишь повторяютъ въ иныхъ выраженіяхъ то, что мертвецы говорили цѣлыя столѣтія. Что мы считаемъ наиболѣе произвольнымъ и личнымъ въ насъ, намъ диктуютъ невидимые учителя, лежащіе на гробовомъ ложѣ, а они въ свою очередь научились этому отъ старыхъ мертвецовъ. Въ зрачкахъ нашихъ глазъ свѣтится душа нашихъ предковъ, а линіи нашихъ лицъ воспроизводятъ и отражаютъ черты исчезнувшихъ поколѣній.

Въ безмѣрной тоскѣ Фебреръ улыбался. Мы воображаемъ, будто мыслимъ сами, а въ извилинахъ нашего мозга дѣйствуетъ сила, жившая въ другихъ организмахъ: такъ сокъ черенка отъ вѣковыхъ умирающихъ деревьевъ передаетъ энергію новымъ побѣгамъ. Многое изъ того, что мы произносимъ произвольно, какъ послѣднюю новость нашей мысли, есть чужая идея, воспринятая нашимъ мозгомъ отъ рожденія, вдругъ всплывающая въ немъ. Вкусы, причуды, добродѣтели и пороки, склонности и отвращеніе – все унаслѣдовано, все работа исчезнувшихъ, но живущихъ въ насъ.

Съ какимъ ужасомъ думалъ Фебреръ о могуществѣ мертвецовъ. Они скрываются, чтобы сдѣлать менѣе жестокой свою тиранію, но въ дѣйствительности не появляются. Ихъ души пребываютъ въ предѣлахъ нашего существованія, точно также, какъ ихъ тѣла образуютъ укрѣпленный лагерь вокругъ человѣческихъ скопищъ. Насъ сторожатъ они свирѣпыми очами, насъ преслѣдуютъ, невидимымъ ударомъ когтей гонятъ насъ при малѣйшей попыткѣ свернуть съ пути. Дьявольски мощные, соединяются они и обрушиваются на человѣческія стада, которыя устремляются къ новымъ, необычайнымъ идеаламъ; дикой реакціей востановляютъ покой жизни – они любятъ ее молчаливой и тихой, съ шепотомъ вянущихъ травъ и порханіемъ бабочекъ, – востановляютъ нѣжный покой кладбища, уснувшаго на солнцѣ.

Душа мертвецовъ заполняетъ міръ. Мертвецы не уходятъ, ибо они господа. Мертвецы повелѣваютъ, и безполезно противиться ихъ приказаніямъ.

Увы, человѣкъ большихъ городовъ, который живетъ въ водоворотѣ, не знаетъ, кто создалъ его домъ, кто далъ ему хлѣбъ, видитъ изъ твореній свободной природы лишь чахлыя дерева, украшающія улицы, – человѣкъ большихъ городовъ не знаетъ этихъ вещей! He можетъ постигнуть, что его жизнь протекаетъ среди милліоновъ и милліоновъ предковъ, въ нѣсколькихъ шагахъ скученныхъ около него, сторожащихъ его и управляющихъ имъ. Онъ слѣпо повинуется ихъ ударамъ, не вѣдая, гдѣ конецъ веревки, за который привязана его душа. Онъ считаетъ, бѣдный автоматъ! всѣ свои дѣйствія плодомъ своей воли, а между тѣмъ они не болѣе, какъ внушенія невидимыхъ повелителей.

Въ своемъ однообразномъ существованіи на тихомъ островѣ, знакомый со всѣми своими предками, знающій происхожденіе и исторію всего окружающаго – предметовъ, платья, мебели и дома, какъ бы надѣленнаго душой, Хаиме лучше другихъ могь оцѣнить эту тираннію.

Да, мертвецы повелѣваютъ. Власть живыхъ, ихъ изумительныя новости – все иллюзія, обманы для услады существованія!..

Глядя на море, гдѣ на горизонтѣ вырисовывалась тонкая колонка пароходнаго дыма, Фебреръ подумалъ о громадныхъ океанскихъ пароходахъ, плавающихъ городахъ, чудовищахъ быстроты, гордости человѣческой промышленности, въ короткое время объѣзжающихъ свѣтъ… Его отдаленные, средневѣковые предки, ходившіе въ Англію на кораблѣ, вродѣ рыболовной барки, представляли собой нѣчто болѣе необычайное; и великіе современные адмиралы со своими человѣческими стадами не совершили большихъ подвиговъ, чѣмъ командоръ Пріамо съ горсточкой моряковъ. О, жизнь! что за обманы, что за иллюзіи мы вышиваемъ на ней, стараясь скрыть отъ себя однообразіе ея канвы. Кратковременность ея восторговъ и удивленія передъ необычайнымъ убійственно ничтожна. Прожить тридцать лѣтъ – все равно что триста. Люди совершенствуютъ игрушки, полезныя для ихъ эгоизма и благоденствія – машины, средства передвиженія, но за вычетомъ этого жизнь идетъ по – старому. Стары страсти, радости, предразсудки: животное – человѣкъ не измѣняется.

Онъ считалъ себя свободнымъ человѣкомъ, съ душою, которую называлъ новѣйшей, своей, всецѣло своей: а теперь открывалъ въ ней хаосъ душъ предковъ. Онъ могъ признать эти души, такъ какъ изучилъ ихъ, такъ какъ онѣ находились въ сосѣдней комнатѣ, въ архивѣ, какъ засохшіе цвѣты сохраняются придавленными между листьевъ старинной книги. Большинство людей помнятъ, самое большее, о своихъ прадѣдахъ. Семейства, лишенныя возможности сохранять бережно исторію прошлаго на пространствѣ вѣковъ, не даютъ себѣ отчета въ жизни предковъ, продолжающейся внутри ихъ, считаютъ самопроизвольными крики, которые въ нихъ испускаютъ предки. Наше тѣло – тѣло уже не существующихъ. Наши души – нагроможденные обрывки душъ мертвецовъ.

Хаиме находилъ въ себѣ величаваго дѣда, дона Орасіо и иквизитора декана, хозяина страшныхъ карточекъ, и души знаменитаго командора и другихъ предковъ. Его духъ современнаго человѣка хранилъ слѣды постояннаго рехидора, смотрѣвшаго, какъ на особую, презрѣнную расу, на крещенныхъ евреевъ – островитянъ.

Мертвые повелѣваютъ. Теперь понятны неизбѣжное отвращеніе, гордость при встрѣчѣ съ этимъ услужливымъ, смиреннымъ дономъ Бенито… И эти чувства непреодолимы! И его характера нельзя измѣнить! Тутъ руководятъ болѣе сильные, чѣмъ онъ: повелѣвали мертвые и слѣдовало имъ повиноваться.

Пессимистическія мысли вернули его къ его настоящему положенію. Все погибло!.. Онъ не годенъ для мелкихъ дѣлъ, для переговоровъ и сдѣлокъ, которыми чревата нищенская жизнь. Онъ отказывается отъ этого брака, своего единственнаго спасенія, и кредиторы, какъ только узнаютъ объ его отказѣ, уничтожающемъ ихъ надежды, обрушатся на его. Онъ очутится изгнаннымъ изъ родного дома, ему будутъ сочувствовать, жалѣть, и это хуже, чѣмъ издѣвательство. Безсильный, онъ обреченъ присутствовать при окончательномъ крушеніи его дома и имени. Что дѣлать?.. Куда идти?..

Большую часть вечера онъ провелъ, глядя на море, слѣдя за бѣгомъ бѣлыхъ парусовъ, скрывавшихся у мыса или терявшихся на далекомъ горизонтѣ залива.

Удалившись съ террасы, Фебреръ, не помня какъ, открылъ дверь молельни, старинную забытую дверь. Заскрипѣла она на ржавыхъ петляхъ, посыпалась пыль съ паутиной. Сколько времени никто не входилъ сюда!.. Въ тѣснотѣ запертыхъ камней онъ ощутилъ слабый запахъ эссенцій, коробки духовъ, раскрытыя и брошенныя, – запахъ, напомнившій ему о величественныхъ дамахъ рода, чьи портреты висѣли въ пріемной.

Въ лучѣ свѣта, пробивавшемся сквозь окошечки купола, восходящей спиралью танцовали милліоны пыльныхъ тѣлецъ, зажженныхъ солнцемъ. Алтарь, старинной рѣзьбы, сверкалъ прямо, въ сумракѣ, искрами стариннаго золота. На священномъ столѣ виднѣлись лисьи хвосты и ведро, оставленные нѣсколько лѣтъ тому назадъ, во время послѣдней чистки.

Два молитвенныхъ стула изъ стариннаго синяго бархата, казалось, хранили еще слѣды господскихъ, нѣжныхъ тѣлъ, уже не существовавшихъ. На ихъ пюпитрахъ лежали, забытые, два молитвенника, съ захватанными краями. Хаиме узналъ одинъ изъ молитвенниковъ, – молитвенникъ матери, несчастной, блѣдной, больной сеньоры, проведшей жизнь въ молитвахъ и мысляхъ о сынѣ, мечтавшей для него о великой будущности. Другой молитвенникъ, можетъ быть, принадлежалъ бабушкѣ, американкѣ временъ романтизма, которая, казалась, еще оглашала громадный домъ шелестомъ своихъ бѣлыхъ платьевъ и рокотомъ арфы. Эта картина прошлаго, живая и скрытая въ заброшенной капеллѣ, память о двухъ дамахъ, одной – воплощенномъ благочестіи, другой – идеалисткѣ, изящной и мечтательной, окончательно подавили Фебрера. И вдругъ, черезъ нѣсколько времени, грубыя руки ростовщика осквернятъ величественную, застывшую старину!.. Онъ не сможетъ этого видѣть. Прощай! Прощай!..

При наступленіи темноты онъ отыскалъ на Борне Тони Клапеса. Съ откровенностью, которую ему внушалъ контрабантистъ, онъ попросилъ у. него денегъ.

– He знаю, когда смогу тебѣ вернуть. Уѣзжаю съ Майорки. Пусть гибнетъ все, но лишь не на моихъ глазахъ.

Клапесъ далъ Хаиме большую сумму, чѣмъ тотъ просилъ. Тони оставался на островѣ и съ помощью капитана Вальса попытается уладить, если есть только возможность, его дѣла. Капитанъ зналъ толкъ въ дѣлахъ и умѣлъ распутывать наиболѣе запутанныя. Co вчерашняго дня онъ поссорился съ Хаиме, но это ничего не значитъ: Вальсъ истинный другъ.

– He говори никому о моемъ отъѣздѣ, – прибавилъ Хаиме. – Долженъ знать лишь ты….. и Пабло. Ты правъ: онъ – другъ.

– А когда ты уѣзжаешь?..

Хаиме ожидалъ перваго парохода на Ибису. У него тамъ кое-что оставалось: группа скалъ, поросшая травами, жилище кроликовъ; разрушенная башня временъ пиратовъ. Онъ случайно узналъ объ этомъ вчера: ему сказали ибисскіе крестьяне, которыхъ онъ встрѣтилъ на Борне.

– Все равно, что тамъ, что въ другомъ мѣстѣ… Лучше, гораздо лучше. Буду охотиться, ловить рыбу. Буду жить, не видя людей.

Вспомнивъ свои вчерашніе совѣты, Клапесъ, довольный, пожалъ руку Хаиме. Конецъ исторіи съ чуетой! Его крестьянская душа радовалась такому финалу.

– Хорошо, что уѣзжаешь. Иначе… Иначе было бы безуміе.

Часть вторая

I

Фебреръ смотрѣлъ на свое изображеніе, прозрачную тѣнь съ расплывающимися очертаніями, среди ряби водъ. За изображеніемъ виднѣлась морская глубина, молочныя пятна чистаго песку и темныя глыбы, отдѣлившіяся отъ горы, покрытыя странной растительностью.

Морскія травы трепетно колебали своими зелеными головками; круглые плоды, похожіе на индійскія фиги, бѣлѣли по гребнямъ; въ глубинѣ зеленыхъ водъ блестѣли цвѣты, словно перламутръ; и среди этихъ таинственныхъ растеній выставляли морскія звѣзды свои разноцвѣтныя конечности, свивался морской ежъ, какъ черное пятно иглъ, суетились чертовы коньки и быстр – обыстро искрились серебро и пурпуръ, хвосты и плавники, среди воронокъ пузырей, выплывая изъ пещеры и исчезая въ другомъ невѣдомомъ, таинственномъ провалѣ.

Хаиме наклонился на бортъ маленькаго судна съ опущеннымъ парусомъ. Въ рукахъ онъ держалъ volanti – длинную дорожку съ крючками, почти опускавшуюся до дна.

Было около полдня. Суденышко находилось въ тѣни. За спиной Хаиме тянулся страшно извилистый, съ острыми выступами и глубокимитвырѣзами, дикій берегъ Ибисы. Передъ нимъ возвышался Ведрà, одинокій утесъ, гордый пограничный столпъ въ триста метровъ, благодаря своему одиночеству казавшійся еще болѣе высокимъ. У ногъ его тѣнь колосса придавала водамъ темный и въ то же время прозрачный цвѣтъ. Дальше, за его синеватой тѣнью кипѣло Средиземное море, сверкая золотыми искрами въ солнечныхъ лучахъ, и берега Ибисы, красные, плоскіе, казалось, горѣли огнемъ.

Хаиме отправлялся ловить рыбу ежедневно, при тихой погодѣ, въ узкомъ проливѣ между островомъ и Ведри. Въ ясные дни это была голубая рѣка съ подводными скалами, высовывшими на поверхность воды черныя верхушки. Великанъ позволялъ приставать къ себѣ, ничуть не теряя своего величественнаго, суроваго, враждебнаго вида. А когда дулъ свѣжій вѣтеръ, наполовину потопленныя верхушки скалъ вѣнчались пѣной, издавая ревъ; водяныя горы, глухія, темныя достигали воротъ моря, и приходилось ставить парусъ и бѣжать скорѣе изъ этого пролива, отъ шумнаго хаоса воротовъ и потоковъ.

На носу барки стоялъ дядя Вентолера, старый морякъ, плававшій на судахъ разныхъ націй и спутникъ Хаиме съ момента пріѣзда послѣдняго на Ибису. «Лѣтъ восемьдесятъ, сеньоръ!» и ни одного дня не пропускалъ безъ рыбной ловли. He зналъ ни болѣзней, ни страха передъ непогодой. Имѣлъ загорѣвшее обвѣтрившееся, но съ рѣдкими морщинами лицо. Тонкія ноги, подъ засученными штанами, показывали свѣжую кожу крѣпкихъ мускуловъ. Блуза, съ открытой грудью, позволяла видѣть волосастое, сѣрое тѣло, того же цвѣта, какъ голова. На головѣ, – черная шапка, – память о послѣдней его поѣздкѣвъ Ливерпуль – съ ярко – красной кисточкой посрединѣ, съ широкой лентой, расписанной бѣлыми и красными дервишами. Лицо украшали узкія бакенбарды. На ушахъ висѣли мѣдныя серьги.

Познакомившися съ нимъ, Хаиме заинтересовался его украшеніями.

– Мальчишкой служилъ я юнгой на англійской шхунѣ, – говорилъ Вентолера на своемъ ибисскомъ нарѣчіи, произнося слова на распѣвъ, нѣжнымъ голосомъ. – Хозяинъ былъ пресмѣлый мальтіецъ, съ бакенбардами и серьгами. И я сказалъ себѣ: «Выросту – стану, какъ хозяинъ». Вотъ вы какимъ меня видите, и былъ я казистъ съ лица, и любо было мнѣ подражать людямъ стоющимъ.

Первые дни, когда Хаиме сталъ ловить рыбу у Ведри, онъ забывалъ смотрѣть на воду и снарядъ, который держалъ въ рукѣ, и впивался глазами въ колоссъ, поднимающійся надъ моремъ, отторгнутый отъ берега.

Громоздились скалы другъ на друга, высилась къ небесамъ острая вершина, заставлявшая зрителя закидывать голову назадъ. Прибрежные утесы были доступны. Mope доходило до нихъ, вливаясь въ низкія колоннады подводныхъ пещеръ – нѣкогда убѣжище корсаровъ, а теперь иногда складочное мѣсто контрабандистовъ. Можно было идти, прыгая съ утеса на утесъ, среди можжевельника и другихъ лѣсныхъ растеній, по береговой сторонѣ; но дальше, скала поднималась отвѣсная, гладкая, неприступная, красивыми сѣрыми стѣнами, какъ бы обрѣзанными.

На громадной высотѣ было нѣсколько площадокъ, поросшихъ зеленью, а за ними опять поднималась скала, вертикально – отвѣсная до самой вершины, острая, какъ палецъ. Нѣкоторыя охотники взбирались на эту крѣпость, пользуясь, какъ дорожками выступами камней, и такимъ путемъ достигали до первыхъ площадокъ. Дальше дошелъ, по словамъ дяди Вентолеры, одинъ только монахъ, изгнанный правительствомъ за карлистскую агитацію, построившій на берегу Ибисы обитель Кубельсъ.

– Былъ человѣкъ твердый и смѣлый, – продолжалъ старикъ. – Говорятъ, водрузилъ крестъ на самой высотѣ, да вотъ уже давно унесли его буйные вѣтры.

Фебреръ видѣлъ, какъ по уступамъ громаднаго сѣраго утеса, осѣненнымъ зеленью можжевельника и морскихъ сосенъ, прыгали неустанно цвѣтныя точки, словно красныя или бѣловатыя блохи. To были козы Ведрá, одичавшія козы, брошенныя здѣсь давно, плодившіяся вдали отъ человѣка, потерявшія всѣ свои привычки домашнихъ животныхъ, спасавшіяся чудесными прыжками, какъ только барка приставала къ скалѣ. Тихимъ утромъ ихъ блеянье громко раздавалось среди безмолвія природы и неслось надъ морской поверхностью.

Однажды, на разсвѣтѣ Хаиме, захвативши съ собой ружье, сдѣлалъ два выстрѣла въ далекую группу козъ, будучи увѣренъ, что не попадетъ, но желая насладиться зрѣлищемъ ихъ бѣгства и прыжковъ. Усиленные эхомъ пролива, выстрѣлы наполнили пространство чиликаньемъ и шелестомъ крыльевъ. Сотни старыхъ, громадныхъ чаекъ, испуганные шумомъ, покинули свои норы. Встревоженный островокъ выбрасывалъ своихъ пернатыхъ обитателей. Совсѣмъ высоко, черными точками летѣли къ большому острову, другіе бѣглецы – соколы, находившіе пріютъ на Ведрá, охотившіеся за ибисскими и форментерскими голубями.

Старый морякъ показывалъ Фебреру пещеры, зіявшія, какъ окна, въ наиболѣе отвѣсныхъ и неприступныхъ стѣнахъ островка. Ни козы, ни люди не могли туда проникнуть. Дядя Вентолера зналъ, что скрывалось въ ихъ черной пасти. Это были улья, имѣвшія за собой многовѣковую давность, естественный пріютъ пчелъ, которыя пролетая черезъ проливъ между Ибисой и Ведрá, укрывались въ неприступныхъ пещерахъ, послѣ набѣговъ на островныя поля. Въ извѣстное время года онъ видѣлъ, какъ сверкали у этихъ отверстій свѣтлыя нити, и змѣйками сбѣгали по камнямъ. Таялъ медъ у входовъ пещеръ и вытекалъ, безъ пользы, изъ сотовъ.

Дядя Вентолера, свистнувъ отъ удовольствія, дернулъ свой рыболовный снарядъ.

– Привалило восемь!..

На крючкѣ шевелилъ хвостомъ и лапами темно – сѣрый крабъ. Другіе, такіе же, неподвижно лежали въ корзинкѣ около старика.

– Дядя Вентолера, почему не споете обѣдни?

– Если позволите…

Хаиме зналъ привычки старика, его склонность къ пѣснопѣніямъ обѣдни въ минуты рарадости. Переставъ совершать дальнія плаванія, онъ полюбилъ по воскресеньямъ пѣть въ деревенской церкви Санъ Хосе или Санъ Антоніо, а затѣмъ распространилъ свое пристрастіе на всѣ счастливые случаи жизни.

– Хорошо… хорошо, – произнесъ онъ тономъ превосходства, словно готовясь доставить своему спутнику величайшее наслажденіе.

Приложивъ руку ко рту, онъ вдругъ вынулъ зубы – и спряталъ ихъ за поясомъ. Лицо его покрылось морщинами вокругь ввалившагося рта. И онъ началъ пѣть фразы священника и отвѣты помощника. Дрожащій, дѣтскій голосъ пріобрѣталъ торжественную звучность, разносясь по водному пространству, отдаваемый эхомъ скалъ. По временамъ ему вторили козы Ведрá нѣжнымъ, изумленнымъ блеяньемъ. Хаиме смѣялся надъ усердіемъ старика: закативъ глаза, тотъ прижималъ руку къ сердцу, не выпуская изъ другой руки веревки ѵоlantі. Это продолжалось долго – Хаиме слѣдилъ внимательно за своимъ снарядомъ, но не замѣчалъ ни малѣйшаго движенія. Счастье было на сторонѣ старика. Хаиме былъ раздосадованъ. Ему вдругъ надоѣло пѣніе.

– Довольно, дядя Вентолера… Достаточно!

– Понравилось вамъ, правда? – наивно произнесъ старикъ. – Знаю еще кое-что. Знаю про капитана Рикера, истинное событіе, вовсе не басня. Мой отецъ видѣлъ.

Хаиме сдѣлалъ жестъ протеста. Нѣтъ, не нужно про капитана Рикера. Онъ наизусть помнилъ. За три мѣсяца, которые они вмѣстѣ плавали, рѣдкій день не завершался повѣствованіемъ о капитанѣ. Но дядя Вентолера, по своей старческой наивности, убѣжденный въ великомъ значеніи всего, что дѣлалъ, уже началъ свой разсказъ, и Хаиме, отвернувшись, наклонился надъ бортомъ и глядѣлъ въ морскую глубину, не желая слушать лишній разъ наизусть извѣстнаго.

Капитанъ Антоніо Рикеръ!.. Герой острова, столь же великій морякъ, какъ Барсело… Но Барсело былъ майоркинецъ, а онъ ибисенецъ: все почести и чины принадлежали майоркинцу. Существуй справедливость, море поглотило бы гордый островъ, мачеху Ибисы. Тутъ старикъ вспомнилъ, что Фебреръ майоркинецъ и сконфуженно молчалъ нѣсколько минутъ.

– Это такъ говорится, – прибавилъ онъ, извиняясь. – Хорошіе люди водятся вездѣ. Ваша милость – хорошій человѣкъ, но вернемся къ капитану Рикеру…

Рикеръ былъ хозяиномъ каперской шебеки Санъ Антоніо, снаряженный ибисенцами въ постоянной войнѣ съ галеотами алжирскихъ мавровъ и кораблями англичанъ, враговъ Испаніи. Имя Рикера извѣстно было всему Средиземному морю. Событіе случилось въ 1806 г. Въ троицынъ день, утромъ, въ виду города Ибисы показался фрегатъ подъ англійскимъ флагомъ, лавируя внѣ прицѣла крѣпостныхъ пушекъ. Это былъ «Успѣхъ», корабль итальянца Мигуэля Новелли, по призванію Папы, жителя Гибралтара, корсара, служившаго Англіи. Онъ разыскивалъ Рикера, издѣвался надъ нимъ, нагло плавая передъ городомъ. Зазвонили въ набатъ колокола, забили барабаны, населеніе столпилось на стѣнахъ Ибисы и въ морскомъ кварталѣ. Санъ Антоніо стоялъ бокомъ на сушѣ, но Рикеръ, со своими, спустилъ его въ воду. Маленькія пушки шебеки были приведены ьъ негодность: ихъ на скорую руку привязали веревками. Всѣ обитатели морского квартала захотѣли сѣсть на судно, но капитанъ выбралъ лишь пятьдесятъ человѣкъ и прослушалъ съ ними обѣдню въ церкви св. Тельмо. Когда поднимали паруса, явился отецъ Рикера, старый морякъ и, несмотря на протестъ сына, взошелъ на шебеку.

Много часовъ, много ловкихъ маневровъ потребовалось Санъ Антонію, чтобы приблизиться къ кораблю Папы. Бѣдная шебека выглядѣла насѣкомымъ рядомъ съ большимъ судномъ, на борту котораго находились самые отважные авантюристы, собравшіе на молахъ Гибралтара: мальтійцы, англичане, римляне, венеціанцы, ливорнцы, сардинцы и рагузцы. Первый залпъ изъ пушекъ корабля убиваетъ пять человѣкъ на палубѣ шебеки, въ томъ числѣ отца Рикера. Рикеръ схватываетъ разорванный трупъ, пачкается его кровью, бѣжитъ спрятать его въ трюмѣ. – «Убили нашего отца!» – стонутъ братья Рикера. – Покажемъ себя! – дико кричитъ послѣдній. – Пороховницы! На абордажъ!

Пороховницы, страшное оружіе ибисенскихъ корсаровъ, огненныя бутылки, которыя разрываясь на непріятельской палубѣ, зажигали ее, попадаютъ въ корабль Папы. Горятъ снасти, пылаетъ мертвое дерево, и, словно демоны, среди пламени прыгаютъ Рикеръ и его люди, съ пистолетомъ въ одной рукѣ, съ абордажнымъ топоромъ въ другой. Палуба заливается кровью, съ разрубленными головами летятъ трупы въ море. Папу нашли спрятавшимся, полумертвымъ отъ страху въ шкафу его каюты.

И дядя Вентолера смѣялся своимъ дѣтскимъ смѣхомъ, вспоминая эту смѣшную подробность великой побѣды Рикера. Потомъ, плѣннаго Папу привезли на островъ. Горожане и крестьяне толпами сбѣгались смотрѣть на него, какъ на рѣдкаго звѣря. Вотъ пиратъ, гроза Средиземнаго моря! И его нашли между полками, испугавшагося ибисенцевъ! Судомъ приговорили его къ повѣшенію на островѣ Висѣльниковъ, – маленькомъ островкѣ, гдѣ теперь находится маякъ пролива Монаховъ, но Годой отдалъ приказъ обмѣнять его на плѣнныхъ испанцевъ.

Отецъ Вентолеры былъ очевидцемъ великаго событія. Онъ служилъ юнгой на шебекѣ Рикера. Потомъ попалъ онъ въ плѣнъ къ алжирцамъ и былъ однимъ изъ послѣднихъ рабовъ передъ появленіемъ въ Алжирѣ французовъ. Тамъ онъ подвергся однажды смертельной опасности ихъ разстрѣливали черезъ десятаго за убійство порочнаго мавра (тѣло его нашли въ отхожемъ мѣстѣ). Дядя Вентолера помнилъ разсказы отца объ эпохѣ когда на Ибисѣ быаи корсары и въ ибисскую гавань прибывали захваченныя суда съ плѣннами мавританками и маврами. Плѣнниковъ проводили «къ писарю захватовъ», какъ свидѣтелей событія, и требовали чтобы они клялись именемъ Аллаха, Пророка и Алкорана, поднявъ кверху указательный палецъ, обративъ лицо къ восходу солнцаі. А суровые ибисенскіе корсары, раздѣливъ добычу, оставляли фондъ на покупку простынь для ранъ, а остальную часть награбленнаго отдавали, «чтобы служилъ священникъ обѣдню всѣ дни, пока они находятся внѣ острова».

Дядя Вентолера переходилъ отъ Рикера къ другимъ храбрымъ каперамъ, предшественникамъ послѣдняго, но Хаиме сердила его болтовня: въ нихъ скрыто было желаніе поразить островъ Майорку, сосѣдній и враждебный, – и, наконецъ, онъ потерялъ терпѣніе.

– Уже двѣнадцать, дѣдушка!.. Тронемся; больше не клюютъ. Старикъ посмотрѣлъ на солнце; оно стояло надъ вершиной Ведрá. Полдень еще не наступилъ, но былъ близокъ. Потомъ, посмотрѣлъ на море: сеньоръ правъ; рыбы клевать больше не станутъ, но онъ былъ доволенъ сегодняшнимъ уловомъ.

Своими тонкими руками онъ потянулъ за веревку, поднимая маленькій треугольный парусъ судна. Судно накренилось, качнулось на мѣстѣ и затѣмъ начало разрѣзать воду съ тихимъ журчаньемъ. Вышли изъ пролива, оставили сзади Ведрá, направляясь по ибисскому берегу. Хаиме правилъ рулемъ, а старикъ, зажавъ корзину между колѣнъ, пересчитывалъ и перебиралъ рыбъ съ жадностью и наслажденіемъ.

Обогнули мысъ. Открылась новая полоса берега. На небольшой горкѣ съ красными скалами, усѣянной то здѣсь, то тамъ темными пятнами густыхъ кустарниковъ, маячила широкая, желтая башня, гладкій цилиндръ съ однимъ только отверстіемъ на сторонѣ обращенной къ морю, – съ окномъ, чернымъ проваломъ неправильной формы. На коронкѣ башни амбразура, служившая нѣкогда для небольшой пушки, вырѣзывалась въ небесной лазури. По одной сторонѣ мыса, круто падавшаго въ море, шелъ зеленѣющій участокъ земли, съ низкими вѣтвистыми деревьями; между ними просвѣчивало бѣлое пятно крошечнаго домика.