Полное собрание стихотворений

Вдоль членов, кажущихся дымом.

– Как хорошо мне под луною —

С нелюбящим и нелюбимым.

29 апреля 1920

8. “Нет, легче жизнь отдать, чем час…”

“День – для работы, вечер – для беседы,

а ночью нужно спать”.

Нет, легче жизнь отдать, чем час

Сего блаженного тумана!

Ты мне велишь – единственный приказ! —

И засыпать и просыпаться – рано.

Пожалуй, что и снов нельзя

Мне видеть, как глаза закрою.

Не проще ли тогда – глаза

Закрыть мне собственной рукою?

Но я боюсь, что все ж не будут спать

Глаза в гробу – мертвецким сном законным.

Оставь меня. И отпусти опять:

Совенка – в ночь, бессонную – к бессонным.

14 мая 1920

9. “В мешок и в воду – подвиг доблестный…”

В мешок и в воду – подвиг доблестный!

Любить немножко – грех большой.

Ты, ласковый с малейшим волосом,

Неласковый с моей душой.

Червонным куполом прельщаются

И вороны, и голубки.

Кудрям – все прихоти прощаются,

Как гиацинту – завитки.

Грех над церковкой златоглавою

Кружить – и не молиться в ней.

Под этой шапкою кудрявою

Не хочешь ты души моей!

Вникая в прядки золотистые,

Не слышишь жалобы смешной:

О, если б ты – вот так же истово

Клонился над моей душой!

14 мая 1920

10. “На бренность бедную мою…”

На бренность бедную мою

Взираешь, слов не расточая.

Ты – каменный, а я пою,

Ты – памятник, а я летаю.

Я знаю, что нежнейший май

Пред оком Вечности – ничтожен.

Но птица я – и не пеняй,

Что легкий мне закон положен.

16 мая 1920

11. “Когда отталкивают в грудь…”

Когда отталкивают в грудь,

Ты на ноги надейся – встанут!

Стучись опять к кому-нибудь,

Чтоб снова вечер был обманут.

........... с канатной вышины

Швыряй им жемчуга и розы.

....., друзьям твоим нужны —

Стихи, а не простые слезы.

16 мая 1920

12. “Сказавший всем страстям: прости…”

Сказавший всем страстям: прости —

Прости и ты.

Обиды наглоталась всласть.

Как хлещущий библейский стих,

Читаю я в глазах твоих:

“Дурная страсть!”

В руках, тебе несущих есть,

Читаешь – лесть.

И смех мой – ревность всех сердец! —

Как прокаженных бубенец —

Гремит тебе.

И по тому, как в руки вдруг

Кирку берешь – чтоб рук

Не взять (не те же ли цветы?),

Так ясно мне – до тьмы в очах! —

Что не было в твоих стадах

Черней – овцы.

Есть остров – благостью Отца, —

Где мне не надо бубенца,

Где черный пух —

Вдоль каждой изгороди. – Да. —

Есть в мире – черные стада.

Другой пастух.

17 мая 1920

13. “Да, вздохов обо мне – край непочатый…”

Да, вздохов обо мне – край непочатый!

А может быть – мне легче быть проклятой!

А может быть – цыганские заплаты —

Смиренные – мои

Не меньше, чем несмешанное злато,

Чем белизной пылающие латы

Пред ликом судии.

Долг плясуна – не дрогнуть вдоль каната,

Долг плясуна – забыть, что знал когда-то —

Иное вещество,

Чем воздух – под ногой своей крылатой!

Оставь его. Он – как и ты – глашатай

Господа своего.

17 мая 1920

14. “Суда поспешно не чини…”

Суда поспешно не чини:

Непрочен суд земной!

И голубиной – не черни

Галчонка – белизной.

А впрочем – что ж, коли не лень!

Но всех перелюбя,

Быть может, я в тот черный день

Очнусь – белей тебя!

17 мая 1920

15. “Так из дому, гонимая тоской…”

“Я не хочу – не могу – и не умею Вас обидеть…”

Так из дому, гонимая тоской,

– Тобой! – всей женской памятью, всей жаждой,

Всей страстью – позабыть! – Как вал морской,

Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.

О вспененный высокий вал морской

Вдоль каменной советской Поварской!

Над дремлющей борзой склонюсь – и вдруг —

Твои глаза! – Все руки по иконам —

Твои! – О, если бы ты был без глаз, без рук,

Чтоб мне не помнить их, не помнить их, не помнить!

И, приступом, как резвая волна,

Беру головоломные дома.

Всех перецеловала чередом.

Вишу в окне. – Москва в кругу просторном.

Ведь любит вся Москва меня! – А вот твой дом…

Смеюсь, смеюсь, смеюсь с зажатым горлом.

И пятилетний, прожевав пшено:

– “Без Вас нам скучно, а с тобой смешно”…

Так, оплетенная венком детей,

Сквозь сон – слова: “Боюсь, под корень рубит —

Поляк… Ну что? – Ну как? – Нет новостей?”

– “Нет, – впрочем, есть: что он меня не любит!”

И, репликою мужа изумив,

Иду к жене – внимать, как друг ревнив.

Стихи – цветы – (И кто их не дает

Мне за стихи?) В руках – целая вьюга!

Тень на домах ползет. – Вперед! Вперед!

Чтоб по людскому цирковому кругу

Дурную память загонять в конец, —

Чтоб только не очнуться, наконец!

Так от тебя, как от самой Чумы,

Вдоль всей Москвы – ....... длинноногой

Кружить, кружить, кружить до самой тьмы —

Чтоб, наконец, у своего порога

Остановиться, дух переводя…

– И в дом войти, чтоб вновь найти – тебя!

17 – 19 мая 1920

16. “Восхищенной и восхищённой…”

Восхищенной и восхищённой,

Сны видящей средь бела дня,

Все спящей видели меня,

Никто меня не видел сонной.

И оттого, что целый день

Сны проплывают пред глазами,

Уж ночью мне ложиться – лень.

И вот, тоскующая тень,

Стою над спящими друзьями.

17 – 19 мая 1920

17. “Пригвождена к позорному столбу…”

Пригвождена к позорному столбу

Славянской совести старинной,

С змеею в сердце и с клеймом на лбу,

Я утверждаю, что – невинна.

Я утверждаю, что во мне покой

Причастницы перед причастьем.

Что не моя вина, что я с рукой

По площадям стою – за счастьем.

Пересмотрите все мое добро,

Скажите – или я ослепла?

Где золото мое? Где серебро?

В моей руке – лишь горстка пепла!

И это все, что лестью и мольбой

Я выпросила у счастливых.

И это все, что я возьму с собой

В край целований молчаливых.

18. “Пригвождена к позорному столбу…”

Пригвождена к позорному столбу,

Я все ж скажу, что я тебя люблю.

Что ни одна до самых недр – мать

Так на ребенка своего не взглянет.

Что за тебя, который делом занят,

Не умереть хочу, а умирать.

Ты не поймешь, – малы мои слова! —

Как мало мне позорного столба!

Что если б знамя мне доверил полк,

И вдруг бы тыпредстал перед глазами —

С другим в руке – окаменев как столб,

Моя рука бы выпустила знамя…

И эту честь последнюю поправ,

Прениже ног твоих, прениже трав.

Твоей рукой к позорному столбу

Пригвождена – березкой на лугу

Сей столб встает мне, и не рокот толп —

То голуби воркуют утром рано…

И все уже отдав, сей черный столб

Я не отдам – за красный нимб Руана!

19. “Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя…”

Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя.

Я руку, бьющую меня, целую.

В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,

Чтоб, удивясь, прослушал – тишину.

И чтоб потом, с улыбкой равнодушной:

– Мое дитя становится послушным!

Не первый день, а многие века

Уже тяну тебя к груди, рука

Монашеская – хладная до жара! —

Рука – о Элоиза! – Абеляра.

В гром кафедральный – дабы насмерть бить! —

Ты, белой молнией взлетевший бич!

19 мая 1920, Канун Вознесения

20. “Сей рукой, о коей мореходы…”

Сей рукой, о коей мореходы

Протрубили на сто солнц окрест,

Сей рукой, в ночах ковавшей – оды,

Как неграмотная ставлю – крест.

Если ж мало, – наперед согласна!

Обе их на плаху, чтоб в ночи

Хлынувшим – веселым валом красным

Затопить чернильные ручьи!

20 мая 1920

21. “И не спасут ни стансы, ни созвездья…”

И не спасут ни стансы, ни созвездья.

А это называется – возмездье

За то, что каждый раз,

Стан разгибая над строкой упорной,

Искала я над лбом своим просторным

Звезд только, а не глаз.

Что самодержцем Вас признав на веру,

– Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,

Без Вас мне не был пуст!

Что по ночам, в торжественных туманах,

Искала я у нежных уст румяных —

Рифм только, а не уст.

Возмездие за то, что злейшим судьям

Была – как снег, что здесь, под левой грудью —

Вечный апофеоз!

Что с глазу на глаз с молодым Востоком

Искала я на лбу своем высоком

Зорь только, а не роз!

20 мая 1920

22. “Не так уж подло и не так уж просто…”

Не так уж подло и не так уж просто,

Как хочется тебе, чтоб крепче спать.

Теперь иди. С высокого помоста

Кивну тебе опять.

И, удивленно подымая брови,

Увидишь ты, что зря меня чернил:

Что я писала – чернотою крови,

Не пурпуром чернил.

23. “Кто создан из камня, кто создан из глины…”

Кто создан из камня, кто создан из глины, —

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело – измена, мне имя – Марина,

Я – бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти —

Тем гроб и надгробные плиты…

– В купели морской крещена – и в полете

Своем – непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети

Пробьется мое своеволье.

Меня – видишь кудри беспутные эти? —

Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной – воскресаю!

Да здравствует пена – веселая пена —

Высокая пена морская!

23 мая 1920

24. “Возьмите всё, мне ничего не надо…”

Возьмите всё, мне ничего не надо.

И вывезите в ..................……..

Как за решетку розового сада

Когда-то Бог – своей рукою – ту.

Возьмите все, чего не покупала:

Вот .....………., и....., и тетрадь.

Я все равно – с такой горы упала,

Что никогда мне жизни не собрать!

Да, в этот час мне жаль, что так бесславно

Я прожила, в таком глубоком сне, —

Щенком слепым! – Столкнув меня в канаву,

Благое дело сотворите мне.

И вместо той – как..........……….

Как рокот площадных вселенских волн —

Вам маленькая слава будет – эта:

Что из-за Вас ...... – новый холм.

23 мая 1920

25. Смерть танцовщицы

Вижу комнату парадную,

Белизну и блеск шелков.

Через все – тропу громадную —

– Черную – к тебе, альков.

В головах – доспехи бранные

Вижу: веер и канат.

– И глаза твои стеклянные,

Отражавшие закат.

24 мая 1920

26. “Я не танцую, – без моей вины…”

Я не танцую, – без моей вины

Пошло волнами розовое платье.

Но вот обеими руками вдруг

Перехитрен, накрыт и пойман – ветер.

Молчит, хитрец. – Лишь там, внизу колен,

Чуть-чуть в краях подрагивает. – Пойман!

О, если б Прихоть я сдержать могла,

Как разволнованное ветром платье!

24 мая 1920

27. “Глазами ведьмы зачарованной…”

Глазами ведьмы зачарованной

Гляжу на Божие дитя запретное.

С тех пор как мне душа дарована,

Я стала тихая и безответная.

Забыла, как речною чайкою

Всю ночь стонала под людскими окнами.

Я в белом чепчике теперь – хозяйкою

Хожу степенною, голубоокою.

И даже кольца стали тусклые,

Рука на солнце – как мертвец спеленутый.

Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит, —

А в солонице соль лежит нетронута…

25 мая 1920

“О, скромный мой кров! Нищий дым…”

О, скромный мой кров! Нищий дым!

Ничто не сравнится с родным!

С окошком, где вместе горюем,

С вечерним, простым поцелуем

Куда-то в щеку, мимо губ…

День кончен, заложен засов.

О, ночь без любви и без снов!

– Ночь всех натрудившихся жниц, —

Чтоб завтра до света, до птиц

В упорстве души и костей

Работать во имя детей.

О, знать, что и в пору снегов

Не будет мой холм без цветов…

14 мая 1920

“Сижу без света, и без хлеба…”

С. Э.

Сижу без света, и без хлеба,

И без воды.

Затем и насылает беды

Бог, что живой меня на небо

Взять замышляет за труды.

Сижу, – с утра ни корки черствой —

Мечту такую полюбя,

Что – может – всем своим покорством

– Мой Воин! – выкуплю тебя.

16 мая 1920

“Писала я на аспидной доске…”

С. Э.

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблёклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым сотни зим,

И, наконец – чтоб было всем известно! —

Что ты любим! любим! любим! – любим! —

Расписывалась – радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел

В веках со мной! под пальцами моими!

И как потом, склонивши лоб на стол,

Крест-накрест перечеркивала – имя…

Но ты, в руке продажного писца

Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!

Непроданное мной! внутри кольца!

Ты – уцелеешь на скрижалях.

18 мая 1920

“Тень достигла половины дома…”

Тень достигла половины дома,

Где никто не знает про меня.

Не сравню с любовною истомой

Благородство трудового дня.

Этою короной коронован

Будет Царь… – Пот на державном лбу! —

Мне ж от Бога будет сон дарован

В безымянном, но честном гробу.

21 мая 1920

“Все братья в жалости моей…”

Все братья в жалости моей!

Мне жалко нищих и царей,

Мне жалко сына и отца…

За будущую тень лица,

За тень грядущего венца,

За тень сквозного деревца…

– Впалость плечей…

21 мая 1920

“Руку на сердце положа…”

Кричали женщины ура

И в воздух чепчики бросали…

Руку на сердце положа:

Я не знатная госпожа!

Я – мятежница лбом и чревом.

Каждый встречный, вся площадь, – все! —

Подтвердят, что в дурном родстве

Я с своим родословным древом.

Кремль! Черна чернотой твоей!

Но не скрою, что всех мощней

Преценнее мне – пепел Гришки!

Если ж чепчик кидаю вверх, —

Ах! не так же ль кричат на всех

Мировых площадях – мальчишки?!

Да, ура! – За царя! – Ура!

Восхитительные утра

Всех, с начала вселенной, въездов!

Выше башен летит чепец!

Но – минуя литой венец

На челе истукана – к звездам!

21 мая 1920

“Одна половинка окна растворилась…”

Одна половинка окна растворилась.

Одна половинка души показалась.

Давай-ка откроем – и ту половинку,

И ту половинку окна!

25 мая 1920

Песенки из пьесы “Ученик”

1. “В час прибоя…”

В час прибоя

Голубое

Море станет серым.

В час любови

Молодое

Сердце станет верным.

Бог, храни в часы прибоя —

Лодку, бедный дом мой!

Охрани от злой любови

Сердце, где я дома!

2. “Сказать: верна…”

Сказать: верна,

Прибавить: очень,

А завтра: ты мне не танцор, —

Нет, чем таким цвести цветочком, —

Уж лучше шею под топор!

Пускай лесник в рубахе красной

Отделит купол от ствола —

Чтоб мать не мучилась напрасно,

Что не одна в ту ночь спала.

Не снился мне сей дивный ужас:

Венчаться перед королем!

Мне женихом – топор послужит,

Помост мне будет – алтарем!

3. “Я пришел к тебе за хлебом…”

Я пришел к тебе за хлебом

За святым насущным.

Точно в самое я небо —

Не под кровлю впущен!

Только Бог на звездном троне

Так накормит вдоволь!

Бог, храни в своей ладони

Пастыря благого!

Не забуду я хлеб-соли,

Как поставлю парус!

Есть на свете три неволи:

Голод – страсть – и старость…

От одной меня избавил,

До другой – далёко!

Ничего я не оставил

У голубоокой!

Мы, певцы, что мореходы:

Покидаем вскоре!

Есть на свете три свободы:

Песня – хлеб – и море…

4. “Там, на тугом канате…”

Там, на тугом канате,

Между картонных скал,

Ты ль это как лунатик

Приступом небо брал?

Новых земель вельможа,

Сын неземных широт —

Точно содрали кожу —

Так улыбался рот.

Грохнули барабаны.

Ринулась голь и знать

Эту живую рану

Бешеным ртом зажать.

Помню сухой и жуткий

Смех – из последних жил!

Только тогда – как будто —

Юбочку ты носил…

5. (моряки и певец)

Среди диких моряков – простых рыбаков

Для шутов и для певцов

Стол всегда готов.

Само море нам – хлеб,

Само море нам – соль,

Само море нам – стакан,

Само море нам – вино.

Мореходы и певцы – одной материи птенцы,

Никому – не сыны,

Никому – не отцы.

Мы – веселая артель!

Само море – нам купель!

Само море нам – качель!

Само море – карусель!

А девчонка у нас – заведется в добрый час,

Лишь одна у нас опаска:

Чтоб по швам не разошлась!

Бела пена – нам полог,

Бела пена – нам перинка,

Бела пена – нам подушка,

Бела пена – пуховик.

6. (певец – девушкам)

Вам, веселые девицы,

– Не упомнил всех имен —

Вам, веселые девицы,

От певца – земной поклон.

Блудного – примите – сына

В круг отверженных овец:

Перед Господом едино:

Что блудница – что певец.

Все мы за крещенский крендель

Отдали людской почет:

Ибо: кто себя за деньги,

Кто за душу – продает.

В пышущую печь Геенны,

Дьявол, не жалей дровец!

И взойдет в нее смиренно

За блудницею – певец.

Что ж что честь с нас пооблезла,

Что ж что совесть в нас смугла, —

Разом побелят железом,

Раскаленным добела!

Не в харчевне – в зале тронном

Мы – и нынче Бог-Отец —

Я, коленопреклоненный

Пред блудницею – певец!

7. “Хоровод, хоровод…”

– Хоровод, хоровод,

Чего ножки бьешь?

– Мореход, мореход,

Чего вдаль плывешь?

Пляшу, – пол горячий!

Боюсь, обожгусь!

– Отчего я не плачу?

Оттого что смеюсь!

Наш моряк, моряк —

Морячок морской!

А тоска – червяк,

Червячок простой.

Поплыл за удачей,

Привез – нитку бус.

– Отчего я не плачу?

Оттого что смеюсь!

Глубоки моря!

Ворочайся вспять!

Зачем рыбам – зря

Красоту швырять?

Бог дал, – я растрачу!

Крест медный – весь груз.

– Отчего я не плачу?

Оттого что смеюсь!

Между 25 мая и 13 июля 1920

<8>. “И что тому костер остылый…”

И что тому костер остылый,

Кому разлука – ремесло!

Одной волною накатило,

Другой волною унесло.

Ужели в раболепном гневе

За милым поползу ползком —

Я, выношенная во чреве

Не материнском, а морском!

Кусай себе, дружочек родный,

Как яблоко – весь шар земной!

Беседуя с пучиной водной,

Ты все ж беседуешь со мной.

Подобно земнородной деве,

Не скрестит две руки крестом —

Дщерь, выношенная во чреве

Не материнском, а морском!

Нет, наши девушки не плачут,

Не пишут и не ждут вестей!

Нет, снова я пущусь рыбачить

Без невода и без сетей!

Какая власть в моем напеве, —

Одна не ведаю о том, —

Я, выношенная во чреве

Не материнском, а морском.

Такое уж мое именье:

Весь век дарю – не издарю!

Зато прибрежные каменья

Дробя, – свою же грудь дроблю!

Подобно пленной королеве,

Что молвлю на суду простом —

Я, выношенная во чреве

Не материнском, а морском.

13 июня 1920

<9>. “Вчера еще в глаза глядел…”

А нынче – все косится в сторону!

Вчера еще до птиц сидел, —

Все жаворонки нынче – вороны!

Я глупая, а ты умен,

Живой, а я остолбенелая.

О вопль женщин всех времен:

“Мой милый, что тебе я сделала?!”

И слезы ей – вода, и кровь —

Вода, – в крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха – Любовь:

Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,

Уводит их дорога белая…

И стон стоит вдоль всей земли:

“Мой милый, что тебе я сделала?”

Вчера еще – в ногах лежал!

Равнял с Китайскою державою!

Враз обе рученьки разжал, —

Жизнь выпала – копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду

Стою – немилая, несмелая.

Я и в аду тебе скажу:

“Мой милый, что тебе я сделала?”

Спрошу я стул, спрошу кровать:

“За что, за что терплю и бедствую?”

“Отцеловал – колесовать:

Другую целовать”, – ответствуют.

Жить приучил в самом огне,

Сам бросил – в степь заледенелую!

Вот что ты, милый, сделал мне!

Мой милый, что тебе – ясделала?

Все ведаю – не прекословь!

Вновь зрячая – уж не любовница!

Где отступается Любовь,

Там подступает Смерть-садовница.

Само – что дерево трясти! —

В срок яблоко спадает спелое…

– За все, за все меня прости,

Мой милый, – что тебе я сделала!

14 июня 1920

Евреям

Так бессеребренно – так бескорыстно,

Как отрок – нежен и как воздух синь,

Приветствую тебя ныне и присно

Во веки веков. – Аминь. —

Двойной вражды в крови своей поповской

И шляхетской – стираю письмена.

Приветствую тебя в Кремле московском,

Чужая, чудная весна!

Кремль почерневший! Попран! – Предан! – Продан!

Над куполами воронье кружит.

Перекрестясь – со всем простым народом

Я повторяла слово: жид.

И мне – в братоубийственном угаре —

Крест православный – Бога затемнял!

Но есть один – напрасно имя Гарри

На Генриха он променял!

Ты, гренадеров певший в русском поле,

Ты, тень Наполеонова крыла, —

И ты жидом пребудешь мне, доколе

Не просияют купола!

Май 1920

“Где слезиночки роняла…”

Где слезиночки роняла,