Полное собрание стихотворений

Себя, ты выпустил – меняиз рук.

14

У – в мир приходящих – ручонки зажаты:

Как будто на приступ, как будто в атаку!

У – в землю идущих – ладони раскрыты:

Все наши полки разбиты!

15

Не стыдись, страна Россия!

Ангелы – всегда босые…

Сапоги сам черт унес.

Нынче страшен – кто не бос!

<16>

Так, в землю проводив меня глазами,

Вот что напишите мне на кресте, – весь сказ!

– “Вставала с песнями, ложилась со слезами,

А умирала – так смеясь!”

<17>

Плутая по своим же песням,

Случайно попадаю в души.

Но я опасная приблуда:

С собою уношу – весь дом.

<18>

Ты принес мне горсть рубинов, —

Мне дороже розы уст,

Продаюсь я за мильоны,

За рубли не продаюсь.

<19>

Ты зовешь меня блудницей, —

Прав, – но все ж не забывать:

Лучше к печке приложиться,

Чем тебя поцеловать.

<20>

Ты зовешь меня блудницей:

– Слушай, выученик школ!

Надо мне, чтоб гость был вежлив,

Во-вторых – чтоб ты ушел.

<21>

Твой дом обокраден,

Не я виновата.

Лишь то – мое – в доме,

Что плохо лежит.

<22>

Шаги за окном стучат.

Не знаю, который час.

Упаси тебя Божья Мать

Шаги по ночам считать!

<23>

Шаг у моего порога.

Снова ложная тревога.

Но не ложью будет то что

Новый скоро будет шаг.

<24>

В книге – читай – гостиничной:

– Не обокравши – выбыл.

Жулик – по жизни – нынешней

Гость – и на том спасибо.

1919 – 1920

“Между воскресеньем и субботой…”

Между воскресеньем и субботой

Я повисла, птица вербная.

На одно крыло – серебряная,

На другое – золотая.

Меж Забавой и Заботой

Пополам расколота, —

Серебро мое – суббота!

Воскресенье – золото!

Коли грусть пошла по жилушкам,

Не по нраву – корочка, —

Знать, из правого я крылушка

Обронила перышко.

А коль кровь опять проснулася,

Подступила к щеченькам, —

Значит, к миру обернулася

Я бочком золотеньким.

Наслаждайтесь! – Скоро-скоро

Канет в страны дальние —

Ваша птица разноперая —

Вербная – сусальная.

29 декабря 1919

“В синем небе – розан пламенный…”

В синем небе – розан пламенный:

Сердце вышито на знамени.

Впереди – без роду-племени

Знаменосец молодой.

В синем поле – цвет садовый:

Вот и дом ему, – другого

Нет у знаменосца дома.

Волоса его как лен.

Знаменосец, знаменосец!

Ты зачем врагу выносишь

В синем поле – красный цвет?

А как грудь ему проткнули —

Тут же в знамя завернули.

Сердце на-сердце пришлось.

Вот и дом ему. – Другого

Нет у знаменосца дома.

29 декабря 1919

“Простите Любви – она нищая…”

Простите Любви – она нищая!

У ней башмаки нечищены, —

И вовсе без башмаков!

Стояла вчерась на паперти,

Молилася Божьей Матери, —

Ей в дар башмачок сняла.

Другой – на углу, у булочной,

Сняла ребятишкам уличным:

Где милый – узнать – прошел.

Босая теперь – как ангелы!

Не знает, что ей сафьянные

В раю башмачки стоят.

30 декабря 1919, Кунцево – Госпиталь

“Звезда над люлькой – и звезда над гробом…”

Звезда над люлькой – и звезда над гробом!

А посредине – голубым сугробом —

Большая жизнь. – Хоть я тебе и мать,

Мне больше нечего тебе сказать,

Звезда моя!..

4 января 1920, Кунцево – Госпиталь

“Дитя разгула и разлуки…”

Дитя разгула и разлуки,

Ко всем протягиваю руки.

Тяну, ресницами плеща,

Всех юношей за край плаща.

Но голос: – Мариула, в путь!

И всех отталкиваю в грудь.

Январь 1920

“Править тройкой и гитарой…”

Править тройкой и гитарой

Это значит: каждой бабой

Править, это значит: старой

Брагой по башкам кружить!

Раскрасавчик! Полукровка!

Кем крещен? В какой купели?

Все цыганские метели

Оттопырили поддевку

Вашу, бравый гитарист!

Эх, боюсь – уложат влежку

Ваши струны да ухабы!

Бог с тобой, ямщик Сережка!

Мы с Россией – тоже бабы!

<Начало января 1920>

“У первой бабки – четыре сына…”

У первой бабки – четыре сына,

Четыре сына – одна лучина,

Кожух овчинный, мешок пеньки, —

Четыре сына – да две руки!

Как ни навалишь им чашку – чисто!

Чай, не барчата! – Семинаристы!

А у другой – по иному трахту! —

У той тоскует в ногах вся шляхта.

И вот – смеется у камелька:

“Сто богомольцев – одна рука!”

И зацелованными руками

Чудит над клавишами, шелками…

Обеим бабкам я вышла – внучка:

Чернорабочий – и белоручка!

Январь 1920

“Я эту книгу поручаю ветру…”

Я эту книгу поручаю ветру

И встречным журавлям.

Давным-давно – перекричать разлуку —

Я голос сорвала.

Я эту книгу, как бутылку в волны,

Кидаю в вихрь войн.

Пусть странствует она – свечой под праздник —

Вот так: из длани в длань.

О ветер, ветер, верный мой свидетель,

До милых донеси,

Что еженощно я во сне свершаю

Путь – с Севера на Юг.

Москва, февраль 1920

“Доброй ночи чужестранцу в новой келье…”

Доброй ночи чужестранцу в новой келье!

Пусть привидится ему на новоселье

Старый мир гербов и эполет.

Вольное, высокое веселье

Нас – что были, нас – которых нет!

Камердинер расстилает плед.

Пунш пылает. – В памяти балет

Розовой взметается метелью.

Сколько лепестков в ней – столько лет

Роскоши, разгула и безделья

Вам желаю, чужестранец и сосед!

Начало марта 1920

Психея

Пунш и полночь. Пунш – и Пушкин,

Пунш – и пенковая трубка

Пышущая. Пунш – и лепет

Бальных башмачков по хриплым

Половицам. И – как призрак —

В полукруге арки – птицей —

Бабочкой ночной – Психея!

Шепот: “Вы еще не спите?

Я – проститься…” Взор потуплен.

(Может быть, прощенья просит

За грядущие проказы

Этой ночи?) Каждый пальчик

Ручек, павших Вам на плечи,

Каждый перл на шейке плавной

По сто раз перецелован.

И на цыпочках – как пери! —

Пируэтом – привиденьем —

Выпорхнула.

Пунш – и полночь.

Вновь впорхнула: “Что за память!

Позабыла опахало!

Опоздаю… В первой паре

Полонеза…”

Плащ накинув

На одно плечо – покорно —

Под руку поэт – Психею

По трепещущим ступенькам

Провожает. Лапки в плед ей

Сам укутал, волчью полость

Сам запахивает… – “С Богом!”

А Психея,

К спутнице припав – слепому

Пугалу в чепце – трепещет:

Не прожег ли ей перчатку

Пылкий поцелуй арапа…

Пунш и полночь. Пунш и пепла

Ниспаденье на персидский

Палевый халат – и платья

Бального пустая пена

В пыльном зеркале…

Начало марта 1920

“Малиновый и бирюзовый…”

Малиновый и бирюзовый

Халат – и перстень талисманный

На пальце – и такой туманный

В веках теряющийся взгляд,

Влачащийся за каждым валом

Из розовой хрустальной трубки.

А рядом – распластавши юбки,

Как роза распускает цвет —

Под полами его халата,

Припав к плечам его, как змеи,

Две – с ожерельями на шее —

Над шахматами клонят лоб.

Одна – малиновой полою

Прикрылась, эта – бирюзовой.

Глаза опущены. – Ни слова. —

Ресницами ведется спор.

И только челночков узорных

Носок – порой, как хвост змеиный,

Шевелится из-под павлиньей

Широкой юбки игроков.

А тот – игры упорной ставка —

Дымит себе с улыбкой детской.

И Месяц, как кинжал турецкий,

Коварствует в окно дворца.

19 марта 1920

“Она подкрадётся неслышно…”

Она подкрадётся неслышно —

Как полночь в дремучем лесу.

Я знаю: в передничке пышном

Я голубя Вам принесу.

Так: встану в дверях – и ни с места!

Свинцовыми гирями – стыд.

Но птице в переднике – тесно,

И птица – сама полетит!

19 марта 1920

Старинное благоговенье

Двух нежных рук оттолкновенье —

В ответ на ангельские плутни.

У нежных ног отдохновенье,

Перебирая струны лютни.

Где звонкий говорок бассейна,

В цветочной чаше откровенье,

Где перед робостью весенней

Старинное благоговенье?

Окно, светящееся долго,

И гаснущий фонарь дорожный…

Вздох торжествующего долга

Где непреложное: “не можно”…

В последний раз – из мглы осенней —

Любезной ручки мановенье…

Где перед крепостью кисейной

Старинное благоговенье?

Он пишет кратко – и не часто…

Она, Психеи бестелесней,

Читает стих Экклезиаста

И не читает Песни Песней.

А песнь все та же, без сомненья,

Но, – в Боге все мое именье —

Где перед Библией семейной

Старинное благоговенье?

Между 19 марта и 2 апреля 1920

“Та ж молодость, и те же дыры…”

Та ж молодость, и те же дыры,

И те же ночи у костра…

Моя божественная лира

С твоей гитарою – сестра.

Нам дар один на долю выпал:

Кружить по душам, как метель.

– Грабительница душ! – Сей титул

И мне опущен в колыбель!

В тоске заламывая руки,

Знай: не одна в тумане дней

Цыганским варевом разлуки

Дурманишь молодых князей.

Знай: не одна на ножик вострый

Глядишь с томлением в крови, —

Знай, что еще одна… – Что сестры

В великой низости любви.

“Люблю ли вас…”

Люблю ли вас?

Задумалась.

Глаза большие сделались.

В лесах – река,

В кудрях – рука

– Упрямая – запуталась.

Любовь. – Старо.

Грызу перо.

Темно, – а свечку лень зажечь.

Быть – повести!

На то ведь и

Поэтом – в мир рождаешься!

На час дала,

Назад взяла.

(Уже перо летит в потемках!)

Так. Справимся.

Знак равенства

Между любовь – и Бог с тобой.

Что страсть? – Старо.

Вот страсть! – Перо!

– Вдруг – розовая роща – в дом!

Есть запахи —

Как заповедь…

Лоб уронила на руки.

Вербное воскресенье

22 марта 1920

“От семи и до семи…”

От семи и до семи

Мы справляли новоселье.

Высоко было веселье —

От семи и до семи!

Между юными людьми

– С глазу на глаз – в темной келье

Что бывает? ( – Не томи!

Лучше душу отними!)

Нет! – Подобного бесчинства

Не творили мы (не поздно —

Сотворить!) – В сердцах – единство,

Ну а руки были розно!

Двух голов над колыбелью

Избежал – убереглась! —

Только хлебом – не постелью

В полночь дружную делясь.

Еженощная повинность,

Бог с тобою, рай условный!

Нет – да здравствует невинность

Ночи – все равно любовной!

В той же келье новоселье —

От семи и до семи

Без “......” и “обними”, —

Благоправное веселье

От семи и до семи!

Mapт 1920

“Я страшно нищ, Вы так бедны…”

“Я страшно нищ, Вы так бедны,

Так одинок и так один.

Так оба проданы за грош.

Так хороши – и так хорош…

Но нету у меня жезла…”

– Запиской печку разожгла…

Вербное воскресенье 1920

“На царевича похож он…”

На царевича похож он.

– Чем? – Да чересчур хорош он:

На простого не похож.

Семилетняя сболтнула,

А большая – вслед вздохнула…

Дуры обе. – Да и где ж

Ждать ума от светлоглазых?

Обе начитались сказок, —

Ночь от дня не отличат.

А царевичу в поддевке

Вот совет наш: по головке

Семилетнюю погладь.

Раз за дочку, раз за мать.

.......................……………

Впрочем, можно и однажды.

Mapт 1920

“Буду жалеть, умирая, цыганские песни…”

Буду жалеть, умирая, цыганские песни,

Буду жалеть, умирая .......…… перстни,

Дым папиросный – бессонницу – легкую стаю

Строк под рукой.

Бедных писаний своих Вавилонскую башню,

Писем – своих и чужих – огнедышащий холмик.

Дым папиросный – бессонницу – легкую смуту

Лбов под рукой.

3-й день Пасхи 1920

Баллада о проходимке

Когда малюткою была

– Шальной девчонкой полуголой —

Не липла – Господу хвала! —

Я к материнскому подолу.

Нет, – через пни и частоколы —

Сады ломать! – Коней ковать! —

А по ночам – в чужие села:

– “Пустите переночевать!”

Расту – прямая как стрела.

Однажды – день клонился долу —

Под дубом – черный, как смола —

Бродячий музыкант с виолой.

Спят …...., спят цветы и пчелы…

Ну словом – как сие назвать?

Я женский стыд переборола:

– “Пустите переночевать!”

Мои бессонные дела!

Кто не спрягал со мной глаголу:

…....? Кого-то не звала

В опустошительную школу?

Ах, чуть закутаешься в полы

Плаща – прощайте, рвань и знать! —

Как по лбу – молотом тяжелым:

– “Пустите переночевать!”

Посылка:

Вы, Ангелы вокруг Престола,

И ты, младенческая Мать!

Я так устала быть веселой, —

Пустите переночевать!

2 апреля 1920

Памяти Г. Гейне

Хочешь не хочешь – дам тебе знак!

Спор наш не кончен – а только начат!

В нынешней жизни – выпало так:

Мальчик поет, а девчонка плачет.

В будущей жизни – любо глядеть! —

Тыбудешь плакать, ябуду – петь!

Бубен в руке!

Дьявол в крови!

Красная юбка

В черных сердцах!

Красною юбкой – в небо пылю!

Честь молодую – ковром подстелешь.

Как с мотыльками тебя делю —

Так с моряками меня поделишь!

Красная юбка? – Как бы не так!

Огненный парус! – Красный маяк!

Бубен в руке!

Дьявол в крови!

Красная юбка

В черных сердцах!

Слушай приметы: бела как мел,

И не смеюсь, а губами движу.

А чтобы – как увидал – сгорел! —

Не позабудь, что приду я – рыжей.

Рыжей, как этот кленовый лист,

Рыжей, как тот, что в лесах повис.

Бубен в руке!

Дьявол в крови!

Красная юбка

В черных сердцах!

<Начало апреля 1920>

“А следующий раз – глухонемая…”

А следующий раз – глухонемая

Приду на свет, где всем свой стих дарю,

свой слух дарю.

Ведь все равно – что говорят – не понимаю.

Ведь все равно – кто разберет? – что говорю.

Бог упаси меня – опять Коринной

В сей край придти, где люди тверже льдов,

а льдины – скал.

Глухонемою – и с такою длинной —

– Вот – до полу – косой, чтоб не узнал!

7 апреля 1920

“Две руки, легко опущенные…”

Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были – по одной на каждую —

Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми —

Яростными – как могла! —

Старшую у тьмы выхватывая —

Младшей не уберегла.

Две руки – ласкать – разглаживать

Нежные головки пышные.

Две руки – и вот одна из них

За ночь оказалась лишняя.

Светлая – на шейке тоненькой —

Одуванчик на стебле!

Мной еще совсем не понято,

Что дитя мое в земле.

Пасхальная неделя 1920

Сын

Так, левою рукой упершись в талью,

И ногу выставив вперед,

Стоишь. Глаза блистают сталью,

Не улыбается твой рот.

Краснее губы и чернее брови

Встречаются, но эта масть!

Светлее солнца! Час не пробил

Руну – под ножницами пасть.

Все женщины тебе целуют руки

И забывают сыновей.

Весь – как струна! Славянской скуки

Ни тени – в красоте твоей.

Остолбеневши от такого света,

Я знаю: мой последний час!

И как не умереть поэту,

Когда поэма удалась!

Так, выступив из черноты бессонной

Кремлевских башенных вершин,

Предстал мне в предрассветном сонме

Тот, кто еще придет – мой сын.

Пасхальная неделя 1920

Вячеславу Иванову

1. “Две руки, легко опущенные…”

Ты пишешь перстом на песке,

А я подошла и читаю.

Уже седина на виске.

Моя голова – золотая.

Как будто в песчаный сугроб

Глаза мне зарыли живые.

Так дети сияющий лоб

Над Библией клонят впервые.

Уж лучше мне камень толочь!

Нет, горлинкой к воронам в стаю!

Над каждой песчинкою – ночь.

А я все стою и читаю.

2. “Ты пишешь перстом на песке…”

Ты пишешь перстом на песке,

А я твоя горлинка, Равви!

Я первенец твой на листке

Твоих поминаний и здравий.

Звеню побрякушками бус,

Чтоб ты оглянулся – не слышишь!

О Равви, о Равви, боюсь —

Читаю не то, что ты пишешь!

А сумрак крадется, как тать,

Как черная рать роковая.

Ты знаешь – чтоб лучше читать —

О Равви – глаза закрываю…

Ты пишешь перстом на песке…

Москва, Пасхи 1920

3. “Не любовницей – любимицей…”

Не любовницей – любимицей

Я пришла на землю нежную.

От рыданий не подымется

Грудь мальчишая моя.

Оттого-то так и нежно мне —

Не вздыхаючи, не млеючи —

На малиновой скамеечке

У подножья твоего.

Если я к руке опущенной

Ртом прильну – не вздумай хмуриться!

Любованье – хлеб насущный мой:

Я молитву говорю.

Всех кудрей златых – дороже мне

Нежный иней индевеющий

Над малиновой скамеечкой

У подножья твоего.

Головой в колени добрые

Утыкаючись – все думаю:

Все ли – до последней – собраны

Розы для тебя в саду?

Но в одном клянусь: обобраны

Все – до одного! – царевичи —

На малиновой скамеечке

У подножья твоего.

А покамест песни пела я,

Ты уснул – и вот блаженствую:

Самое святое дело мне —

Сонные глаза стеречь!

– Если б знал ты, как божественно

Мне дышать – дохнуть не смеючи —

На малиновой скамеечке

У подножья твоего!

1-е Воскресенье после Пасхи 1920

<Н. Н. B.>

“Не позволяй страстям своим

переступать порог воли твоей.

– Но Аллах мудрее…”

(Тысяча и одна ночь)

1. “Большими тихими дорогами…”

Большими тихими дорогами,

Большими тихими шагами…

Душа, как камень, в воду брошенный —

Все расширяющимися кругами…

Та глубока – вода, и та темна – вода…

Душа на все века – схоронена в груди.

И так достать ее оттуда надо мне,

И так сказать я ей хочу: в мою иди!

27 апреля 1920

2. “Целому морю – нужно все небо…”

Целому морю – нужно все небо,

Целому сердцу – нужен весь Бог.

27 апреля 1920

3. “Пахнуло Англией – и морем…”

“то – вопреки всему – Англия…”

Пахнуло Англией – и морем —

И доблестью. – Суров и статен.

– Так, связываясь с новым горем,

Смеюсь, как юнга на канате

Смеется в час великой бури,

Наедине с господним гневом,

В блаженной, обезьяньей дури

Пляша над пенящимся зевом.

Упорны эти руки, – прочен

Канат, – привык к морской метели!

И сердце доблестно, – а впрочем,

Не всем же умирать в постели!

И вот, весь холод тьмы беззвездной

Вдохнув – на самой мачте – с краю —

Над разверзающейся бездной

– Смеясь! – ресницы опускаю…

27 апреля 1920

4. “Времени у нас часок…”

Времени у нас часок.

Дальше – вечность друг без друга!

А в песочнице – песок —

Утечет!

Что меня к тебе влечет —

Вовсе не твоя заслуга!

Просто страх, что роза щек —

Отцветет.

Ты на солнечных часах

Монастырских – вызнал время?

На небесных на весах —

Взвесил – час?

Для созвездий и для нас —

Тот же час – один – над всеми.

Не хочу, чтобы зачах —

Этот час!

Только маленький часок

Я у Вечности украла.

Только час – на .........

Всю любовь.

Мой весь грех, моя – вся кара.

И обоих нас – укроет —

Песок.

5. “Да, друг невиданный, неслыханный…”

“я в темноте ничего не чувствую:

что рука – что доска…”

Да, друг невиданный, неслыханный

С тобой. – Фонарик потуши!

Я знаю все ходы и выходы

В тюремной крепости души.

Вся стража – розами увенчана:

Слепая, шалая толпа!

– Всех ослепила – ибо женщина,

Все вижу – ибо я слепа.

Закрой глаза и не оспаривай

Руки в руке. – Упал засов. —

Нет – то не туча и не зарево!

То конь мой, ждущий седоков!

Мужайся: я твой щит и мужество!

Я – страсть твоя, как в оны дни!

А если голова закружится,

На небо звездное взгляни!

6. “Мой путь не лежит мимо дому – твоего…”

– “А впрочем, Вы ведь никогда

не ходите мимо моего дому…”

Мой путь не лежит мимо дому – твоего.

Мой путь не лежит мимо дому – ничьего.

А все же с пути сбиваюсь,

(Особо весной!)

А все же по людям маюсь,

Как пес под луной.

Желанная всюду гостья!

Всем спать не даю!

Я с дедом играю в кости,

А с внуком – пою.

Ко мне не ревнуют жены:

Я – голос и взгляд.

И мне не один влюбленный

Не вывел палат.

Смешно от щедрот незваных

Мне ваших, купцы!

Сама воздвигаю за ночь —

Мосты и дворцы.

(А что говорю, не слушай!

Все мелет – бабье!)

Сама поутру разрушу

Творенье свое.

Хоромы – как сноп соломы – ничего!

Мой путь не лежит мимо дому – твоего.

27 апреля 1920

7. “Глаза участливой соседки…”

Глаза участливой соседки

И ровные шаги старушьи.

В руках, свисающих как ветки —

Божественное равнодушье.

А юноша греметь с трибуны

Устал. – Все молнии иссякли. —

Лишь изредка на лоб мой юный

Слова – тяжелые, как капли.

Луна как рубище льняное