Воспоминания кавказского офицера

Несколько раз случалось мне упоминать о телохранителях владетеля. В Абхазии они называются ашнахмуа и составляют особое сословие, не существующее в этом виде в других кавказских княжеских владениях. Говоря о них, считаю не излишним сказать несколько слов об абхазцах вообще, о разделении их на различные сословия и об обычных правах этих сословий.

Восточный берег Черного моря населен двумя совершенно различными племенами: от Анапы до реки Саше живут натухайцы и шапсуги, принадлежащие к племени, известному у нас под именем черкесского, или адыге, как они сами себя называют; от Саше до устья Ингура морской берег занят абазинами, называющими себя “абсасуа”. Последние делятся на джекетов, или садзов, живущих между реками Саше и Бзыб, и на абхазцев, составляющих отдельное владение. Черкесы и абазины говорят на двух различных языках, не имеющих между собою никакого сходства. Трудно определить число абхазского народонаселения: в мое время нам не удавалось еще нигде пересчитать горцев точным образом. Все цифры того времени, которыми означали кавказское население, брались приблизительно, можно сказать на глаз. По понятиям горцев считать людей было не только совершенно бесполезно, но даже грешно; почему они, где можно было, сопротивлялись народной переписи или обманывали, не имея возможности сопротивляться. В мое время, то есть в тридцать пятом году, считали в Абхазии около сорока тысяч голов мужского пола, цифра, которую я повторяю, не позволяя себе ручаться за ее точность.

Абхазцы, называющие своего владетеля “ах”, делятся на пять сословий: на “тавад”, князей; “амиста”, дворян; “ашнахмуа”, владетельских телохранителей, составляющих среднее сословие; “анхао”, крестьян, и “агруа”, рабов.

Владетельская власть была в то время весьма ограничена. Не получая определенной подати от народа и пользуясь только постоянным доходом с своих собственных земель, владетель находился в зависимости от князей и дворян, которые всегда были готовы сопротивляться его требованиям, когда они не согласовались с их сословными интересами. Принудить кого-нибудь из них подчиниться безусловно его воле он мог не иначе, как с помощью тех же дворян, которых он должен был в подобном случае сперва склонить на свою сторону просьбами и подарками. Согласно весьма древнему обычаю, владетель пользовался правом раза два в году навестить каждого князя и дворянина и при этом случае получить от него подарок. Кроме того, ему платилась особенная пеня за убийство, воровство и за каждый другой беспорядок, произведенные в соседстве его дома или на земле, составляющей его родовую собственность. Эти подарки и пени составляли единственную подать, получаемую владетелем от своих подданных.

Князья и дворяне числятся в одной категории, имея одинаковые права над народом и те же обязанности в отношении к владетелю. Они составляют господствующий класс землевладельцев. Крестьянами они владеют на праве подданства за землю, которою они их наделяют, сами избавлены от податей и не подлежат другому наказанию, кроме денежной пени. По зову владетеля они обязаны собираться для защиты края и его собственного лица, обязаны также почтить его подарком, когда он посещает их дома. Ценность подарка зависит от достатка и от воли хозяина, который обыкновенно старается из самолюбия не отставать в этом случае от своих богатых собратьев. Абхазское дворянство, в чувстве своей независимости, никогда не хотело признавать подарок, делаемый владетелю, за обязательную повинность, считая его только способом доказать свое уважение почетному гостю. Вообще должно заметить, что правила гостеприимства, установленные здешним обычаем, во всех отношениях весьма разорительны для абхазцев. Земля их покрыта лесом, пастбища скудны, следственно, они очень небогаты скотом; а обычай требует между тем от хозяина в честь каждого почетного гостя убить козла, барана или даже быка и ставить его разом на стол, причем, что подано, должно быть и съедено, если не гостями, так народом, сбегающимся на угощение приезжих. В прочее время абхазец живет чрезвычайно умеренно, имея обыкновение есть только один раз в сутки, перед закатом солнца. Вместо хлеба здесь употребляют кукурузу или крутую кашу из мингрельского проса, гомми, и обыкновенная пища состоит из вареного мяса, яиц и молока, приготовленных самым простым образом. Княжеским званием пользуются в Абхазии: Шервашидзе, Инал-ипы, Анчабадзе, Эмхуа, Чабалурхуа, Маршани и Дзапш-ипы. Самые значительные дворянские фамилии: Лакербаи, Маргани, Микамбай и Зумбай. Кроме того, существуют в Абхазии незначительные дворяне, называемые лесными, “акуаца амиста”, состоящие из чрезвычайно многочисленных родов: Цымбай, Баргба и Акыртаа.

“Ашнахмуа”, владетельские телохранители, составляют особенное сословие, степенью ниже дворянства, но пользуются всеми его правами относительно земли и крестьян. Это сословие образовалось частью из владетельских крестьян, освобожденных от повинностей и поставленных выше своего прежнего звания за разные заслуги, частью из черкесских выходцев, прибегнувших под защиту владетеля, который мог им дать только это сословное положение, не имея права возвышать в дворянское достоинство, достающееся не иначе как по рождению. Они не платят никаких податей, и вся обязанность их заключается в охранении владетеля и его дома.

Крестьяне имеют право владеть землей и даже рабами, но сами несут установленные обычаем повинности по отношению к господину, на земле которого поселены. Они обязаны помогать ему в полевых работах, когда их собственные хозяйственные дела то допускают, два раза в год давать ему по полной арбе кукурузы или гомми, по одной скотине и по кувшину вина с дыма. Телесное наказание не допускается в Абхазии для крестьян, и их заковывают в железа только в случае неисполнения своих обязанностей или сопротивления господину. Крестьянин вправе звать своего господина на суд за обиды и за притеснение и, когда господин окажется действительно виновным, освобождается от его власти. Чтобы спастись от мщения своего прежнего владельца, освобожденный крестьянин обыкновенно принужден селиться на земле другого дворянина, подчиняясь обыкновенным крестьянским условиям, или отдать себя под непосредственное покровительство владетеля. В первом случае он меняет только господина, во втором делается чем-то похожим на вольного собственника, не изъятого, впрочем, от обычной крестьянской подати.

Рабы существуют в Абхазии двух родов: коренные “агруа”, рожденные в крае, и новые, добытые грабежом или на войне. Раб составляет неотъемлемую собственность своего господина, обязанного его кормить и одевать или снабдить его землею, подобно крестьянину. Находясь в доме своего господина, раб обязан исполнять все работы, которые на него будут наложены; если же господин снабжает его землей, то он обязан работать на хозяина три дня в неделю, а в остальное время свободен. Дочери рабов находятся в доме владельца, имеющего право подарить их кому захочет, променять или продать. Жены рабов не могут быть разлучены с мужьями. Коренного агруа господин может продать не иначе, как с разрешения владетеля, который один имеет над ними право жизни и смерти; новоприобретенного раба он продает куда и как ему угодно. Хотя рабы не изъяты от телесного наказания, но оно почти никогда не исполняется над ними, потому что горцы вообще его гнушаются.

Власть родительская неограниченна. Отец не отвечает ни перед кем за жизнь своего ребенка; но абхазцы, как и прочие горцы, так сильно привязаны к своим детям, что случаи злоупотребления родительской власти почти неслыханны.

Обычные законы о наследстве весьма просты. Имение делится после умершего поровну между его сыновьями. Дочери не имеют участия в наследстве, но должны получить пропитание до замужества у своих братьев, обязанных также дать им приданое сообразно их состоянию. Когда умерший не имел прямых наследников, то имение делится поровну между его ближайшими родственниками, которые равномерно обязаны содержать и выдать замуж его дочерей. Вдова ничего не получает из имения своего покойного мужа, но вправе требовать пожизненного содержания от его наследников. Имение человека, умершего без наследников, переходит к владетелю.

Все спорные дела решаются в Абхазии судом по обычаю; к шариату абхазцы прибегают редко и весьма неохотно, так как исламизм не пустил еще между ними глубоких корней. Тяжущиеся стороны выбирают обыкновенно судей из числа дворян, пользующихся весом в народе. Избранные судьи назначают, по своей воле, день суда, испросив на то соизволение владетеля. В случае важного дела заседание помещается в ограде одного из древних монастырей, возле развалин церкви или под тенью священных дерев, в местах, уважаемых абхазцами по преданиям христианской и языческой старины. Народ собирается слушать дело, которое обсуживается публично. Судьи, дав присягу, что станут судить дело по совести, по правде и по обычаю, выслушивают тяжущихся и свидетелей и, когда все обстоятельства приведены в ясность, удаляются для тайного совещания. Согласившись между собою, они, до объявления приговора, берут от обеих спорящих сторон присягу и поручительство в исполнении его, потому что на судьях лежит обязанность не только решить дело, но и выполнить решение. Иногда тяжущиеся подчиняются суду самого владетеля, который в таком случае разбирает дело на основании общих правил, служащих руководством для обыкновенного третейского суда. Подобным образом разбираются все дела, касающиеся до наследственных споров, до условий, семейных дел, воровства, грабежа, убийства и кровомщения.

Смертная казнь не существует в Абхазии. Князья и дворяне отвечают обиженному только своим имуществом; крестьяне своею личною свободой, когда их собственности не достанет на уплату пени. В таком случае они обращаются в собственность обиженного, который может их продать в рабство или оставить за собою, пока они не найдут способа откупиться. Пеня вносится деньгами, скотом и всякого рода имуществом или мальчиками-рабами. За воровство, грабеж или убийство, учиненные в соседстве владетельского дома или на земле, принадлежащей владетелю, преступник подвергается, сверх обыкновенного взыскания в пользу пострадавших, уплате самому владетелю двух мальчиков, ростом не ниже четырех и не выше шести ладоней, или денежному взносу их стоимости. Для определения меры детского роста служит ладонь того, кто взимает пеню.

За убийство зовут на суд только люди, не имеющие силы сами отомстить обидчику, или когда кровомщение угрожает сделаться бесконечным.

За бесчестие женщины или девушки отплачивают смертью, не зная в этом случае другого способа загладить стыд. В минуту доказанной неверности жены муж имеет право убить ее. По суду она обращается только в его рабу, что ему дает возможность продать ее. У черкесов, строго соблюдающих правила исламизма, существует совершенно противоположный обычай. Муж пользуется правом продать неверную жену, если он не хочет подвергнуть ее суду шариата, неумолимо наказывающего смертью подобного рода преступления.

Все абазинское племя воинственно несколько менее черкесов. Занимая весьма лесистую и гористую местность, абазины дерутся преимущественно пешком и пользуются славою отличных стрелков. В домашней жизни, в одежде и вооружении они совершенно сходны с черкесами и отличаются от них в этом отношении только двумя особенностями, весьма приметными для горца. Кафтан, с патронами на груди, составляющий общую горскую одежду на всей северной стороне Кавказа, они носят гораздо короче черкесов и, кроме того, имеют привычку обвивать башлык чалмою около шапки, когда концы его не распущены по плечам против дождя, чего не делают черкесы.

Прибрежные абхазцы занимаются рыбною ловлей. Устья горных речек, впадающих в море, изобилуют лососиною, которая составляет весьма лакомую пищу и по здешнему обычаю жарится обыкновенно на вертеле. Берега посещаются летом несчетным количеством дельфинов, которых абхазцы ловят для вытапливания из них жиру, закупаемого турками и греками. Ловля дельфинов весьма любопытна. В хорошую погоду они имеют привычку держаться на поверхности моря, подпрыгивая беспрестанно колесом. Тогда абхазцы выезжают на самых маленьких каюках, выдолбленных из дерева, обхватывают довольно большое водяное пространство длинною сетью, имеющею футов шесть ширины, с поплавками наверху и с тяжестью внизу, заставляющими ее принять в воде вертикальное положение. Два или три каюка въезжают во внутренность обхваченного сетью пространства, и ловцы начинают бить баграми находящихся в нем дельфинов. Этот способ ловли не безопасен, потому что каюки иногда тонут под тяжестью убитой рыбы и опрокидываются, когда дельфины ударяют в них, кружась в воде, но абхазцы не боятся этого, плавая не хуже дикарей островов Южного океана.

Хлебопашество находится в Абхазии, как и во всех горах, в самом первобытном состоянии и ограничивается небольшим посевом “гомми”, кукурузы, ячменя, фасоли и табаку. Пшеницы сеют очень мало. Русские научили абхазцев разводить капусту, картофель и некоторые другие овощи. Абхазия чрезвычайно богата виноградом и разными фруктами, в особенности грушами, сливами и персиками, растущими без всякого ухода. В лесах господствуют – дуб, бук, чинар, чиндар, орех, каштан и шелковица. Около Сухума встречается в больших размерах буковое дерево и растет лавр. Скотом абхазцы беднее прочих горцев. Лошади их небольшого роста и не отличаются силою; ослы в большом употреблении. Дичи так много в горах и в абхазских лесах, что хлебопашцы не знают, как уберечь от нее свои поля. Чаще всего встречаются дикие козы, серны и кабаны. Последние производят весьма убыточные опустошения в полях, засеянных просом, почему абхазцы истребляют их без пощады и продают в Сухуме их головы и окорока за несколько зарядов пороху. Из диких зверей водятся медведи, волки, лесные кошки, лисицы, куницы и шакалы в несметном количестве. Иногда случается охотникам ловить барсов, но это бывает не часто.

Приключение, случившееся со мной в поездку с владетелем, не отняло у меня охоты продолжать мой прежний образ жизни, которому я предавался не без цели. Я был слишком беспечен для того, чтобы задумываться долго над советом Каца Маргани, и мысленно надеялся на свое счастье, когда мне напоминали о Софыдже или о Богоркан-ипе, указывая на их дерзкие и хитрые проделки. Моя уверенность не обманула меня в этом отношении. Случай свел меня с одним из них лицом к лицу, и я вышел из этой встречи цел и невредим. Расскажу, как это случилось.

Проживая в Бамборах, я виделся с владетелем почти ежедневно, навещая его в Лехне, и по-прежнему продолжал появляться нередко в Сухуме и Келассури. Невзирая на скрытную вражду, существовавшую между Михаилом и Гассан-беем, я находился с обоими в самых лучших отношениях и пользовался их доверенностью в одинаковой мере, употребляя для этого самое простое средство – никогда их не ссорить, а напротив того, улаживать дело, когда между ними возникали какие-нибудь недоумения. Для моих собственных дел мне были нужны более всего личные друзья. Часто я проводил у Гассан-бея по несколько дней сряду, ночевал у него, играл с ним в шахматы, кормился его жирными турецкими обедами, приправленными красным перцем от первого до последнего блюда, или ездил с ним в Дранды к батальонному командиру играть в бостон. Гассан-бей выучился этой игре в Сибири, очень ее любил, играл хорошо и твердо помнил бостонный расчет, невзирая на свою безграмотность.

Однажды я приехал в Келассури с одним Шакриловым, не застал Гассан-бея и, не останавливаясь поэтому в его доме, поехал в Дранды, желая узнать от батальонного командира подробности дела, случившегося около самого укрепления. Дело это заключалось в том, что цебельдинские разбойники угнали несколько подъемных лошадей и убили двух солдат, которые их стерегли. От Келассури до Дранд недалеко, и мы приехали через два часа в укрепление. Первое время естественно прошло в рассказах о неприятном происшествии; потом сели обедать. Мы были еще за столом, когда караульный офицер прислал спросить, к нам ли принадлежат абхазцы, расположившиеся кормить лошадей в виду укрепления. В Абхазии, как и во многих других местах на Кавказе, видя перед собою горцев, редко можно было знать наверное, друзья ли они или неприятели. Чрезвычайно дерзкие в своих воровских покушениях, они подъезжали довольно часто в небольшом числе к укреплениям и останавливались около них с видом миролюбивых людей, имеющих какую-нибудь надобность; потом, выждав удобную минуту, бросались неожиданно на солдат и на скотину, находившихся вне укрепления, убивали одних, угоняли другую, и уходили, прежде чем успевали послать за ними погоню. Поэтому караульные были обязаны следить за всеми горцами, показывавшимися вблизи постов и укреплений, и тотчас дознавать, кто они и зачем приехали. Ответив, что мы приехали только вдвоем и что об этих людях ничего не знаем, я поручил Шакрилову рассмотреть их в зрительную трубку. Исполняя мое приказание, он насчитал семь человек, совершенно ему незнакомых, пасших своих лошадей в расстоянии пушечного выстрела. Можно было выслать казаков, узнать поближе, кто они таковы, и даже заставить их отъехать подальше; но это было плохое средство от них избавиться. Хуже было встретиться с ними на дороге, чем возле укрепления, если они действительно составляли неприятельскую партию. Я был уверен, что никто не знал о моем предположении ехать в Дранды и не следил за мною. На дороге мы хорошо осматривались во все стороны и также никого не видели. Поэтому я не полагал, что эти люди, кто бы они ни были, выжидают собственно меня. Лучше всего было оставить их в покое, не показывая даже вида, что за ними наблюдают, и дождаться, когда они сами уедут, замечая только в какую сторону, для того чтобы не наткнуться на них неосторожным образом. Несколько раз я посылал и сам ходил узнавать из-за бруствера, очистили ли они место; но лошади паслись по-прежнему, а люди около них, казалось, спали крепким сном. Перед вечером мне дали знать, что они, наконец, уехали по направлению к Кодору, в противоположную сторону от моей дороги. Из предосторожности я дал пройти еще получасу и оставил потом укрепление, невзирая на убеждения коменданта переночевать у него или взять, по крайней мере, казачий конвой. Ночевать я не остался для того, чтобы сдержать мое обещание провести вечер в Келассури, опасаясь дать Гассан-бею дурное понятие о моей смелости, если он узнает, что остановило меня приехать; а от казачьего конвоя я отказался, желая сберечь в глазах абхазцев неизвестность, в которую облекал меня мой черкесский наряд. Дорога из Дранд вела через открытую поляну, под гору, в густой лес, примыкавший к морскому берегу. Лесом приходилось ехать около трех верст. Подъезжая к опушке, мы увидели несколько в стороне от нашей дороги стреноженных лошадей и около них людей, которые, заметив нас, стали подыматься с земли. Шакрилов узнал в них горцев, кормивших так долго лошадей в виду крепости, и тотчас вывел заключение, что они бродят здесь не с добрым намерением. В лесу мы прибавили шагу, нисколько не ревнуя схватиться с ними двое против семерых. Дорога была так узка, что Шакрилов не мог ехать рядом со мною. Мы не сделали по лесу двухсот шагов, как перед нами показался ехавший нам навстречу высокого роста молодой человек. По горскому обыкновению, когда встречаются незнакомые люди, уступает дорогу тот, кто чувствует себя ниже званием или слабее. Дворянин черкесского рода скорее станет драться, чем своротит для абазина. Молодой человек был абазин, а моя черкеска, оружие и отличная кабардинская лошадь обличали черкеса не простого звания. Я знал настолько горцев, чтобы понять, что в этом случае мне надо было удержать дорогу или возбудить в моем противнике пренебрежение ко мне, что было опасно. Мы ехали прямо один на другого. Не доезжая двух шагов, абазин положил левую руку на чехол своей винтовки. Как известно, горцы носят ружье за плечами в бурочном чехле, из которого выхватывают его мгновенно одним взмахом правой руки, откинув сперва левою рукой чехол с приклада. Это движение, означавшее вызов, доказывало, что он не намерен уступать. Не касаясь своего ружья, я взмахнул плетью, и наши лошади столкнулись мордами. Это его так озадачило, что он невольно своротил в сторону, но, поравнявшись с Шакриловым, вдруг схватил его лошадь за повод, назвал по имени и стал ему с горячностью говорить что-то по-абхазски. В ту же минуту я остановил лошадь, взвел курок у моего поясного пистолета и повернулся на седле, готовый выстрелить ему в спину прежде, чем он успеет взяться за оружие. Когда курок щелкнул на взводе, абазин оглянулся, сказал еще несколько слов, с видом сдержанной досады, взмахнул плетью и отъехал скорым шагом. Несколько времени мы удалялись друг от друга, беспрестанно оглядываясь и в полной готовности выхватить ружья, если понадобится. На первом повороте дороги Шакрилов объявил мне, что мы встретили Богоркан-ипу, что люди, бывшие в лесу, принадлежат к его шайке и что нам остается теперь только уходить, не дожидаясь, пока он опомнится и станет нас догонять с своими товарищами. До Келассури мы скакали сколько было силы у лошадей, и только в виду деревни дали им вздохнуть. Тут Шакрилов рассказал мне, как было дело. Богоркан-ипа, озадаченный и рассерженный моею неуступчивостью, спросил его грозным голосом, схватив повод лошади: “Кто едет с тобою? – не пущу ни шагу, пока не ответишь!” Шакрилова он узнал, видев его несколько раз в доме у Михаила.

– Кабардинский князь, гость владетеля.

– Как его зовут, куда вы ездили и зачем?

– Не мое дело знать его имя и его дела. Владетель приказал мне проводить его в Дранды, и я исполняю владетельское приказание.

– Все это неправда!

– В твоей воле верить или нет.

– А если я вздумаю остановить вас обоих? – мои люди в двух шагах.

– Попробуй! если мы еще дадимся! – не забывай только, что за кровь своего гостя мстит владетель и что пуля его хватает далеко.

В это мгновение я взвел курок у пистолета.

– Это что значит? – спросил Богоркан-ипа.

– То значит, что кабардинец не намерен долее терпеть твоего нахальства. Разве ты не держишь моей лошади? – Если бы не в чужой земле, так он бы тебе давно показал, позволено ли с ним шутить.

Уверенность, с которою говорил Шакрилов, и мой пистолет наготове усмирили гнев Богоркана. С словами: “Эти кабардинцы бешеные собаки!” он бросил повод лошади Шакрилова и отъехал.

Вечером я рассказал мое похождение Гассан-бею, который поздравил меня с тем, что я так дешево отделался, потому что сила была на стороне Богоркан-ипы, и он не призвал своих людей только из страха канлы, если б я действительно оказался кабардинским князем, за которого меня выдавал Шакрилов. При этом я не мог отказать себе в удовольствии попросить Гассан-бея передать цебельдинцу, что, встретившись с незнакомцем, которого он так самонадеянно обещал привести домой живого или мертвого, и не сдержав своего слова, хотя имел силу на своей стороне, он заслужил таким славным подвигом полное право не только вооружиться прялкою вместо ружья, но даже надеть женскую юбку. Сильнее этого нельзя было обидеть горца.

Пока я ездил, знакомился и не находил людей, которых отыскивал, наступила весна, дороги просохли и приблизилось время для наших войск приняться опять за прошлогоднюю работу, прорубать леса и насыпать укрепления. В конце апреля приехал в Абхазию генерал N. Мои исследования и предположения не были им одобрены. Место, выбранное мною для бзыбского укрепления, показалось ему неудобным, и он предоставил себе самому отыскать новый пункт. Осмотрев разные места, он нашел его, наконец, возле устья Бзыба, в четырех верстах севернее Пицунды, где он также предполагал учредить переправу. По моему мнению, место было одинаково неудобно для переправы и для укрепления. Заброшенный уголок на берегу моря, отрезанный высоким гребнем от всех населенных мест, в стороне от дороги, посреди густого леса, этот пункт ничем не владел и ничего не защищал. Бзыб проходим везде в обыкновенную воду, но в три летних месяца, когда снег тает в высоких горах, или после сильных дождей полая вода заливает все броды. Горцы называют Бзыб бешеною рекой, потому что по всему берегу Черного моря нет другой реки, которая так неожиданно и так скоро поднимается, так часто меняет глубину и направление и в которой гибнет столько людей от неимоверной быстроты течения. Около Аджепхуне и выше этого селения броды весьма удобны в обыкновенное время, хотя с опасностью, но возможны и в полноводье, между тем как возле устья исчезает всякая возможность воспользоваться бродом или устроить переправу. N. оправдывал свой выбор тем, что шапсуги и джекеты пристают в этом месте на своих галерах, делая на Абхазию набеги с моря, и что он надеется прекратить эти набеги, устроив здесь укрепление. Это было весьма сомнительно. Прибрежные черкесы и абазины, живущие на севере от Абхазии, имели действительно обыкновение отправляться на морской разбой в узких, длинных и чрезвычайно легких лодках, вмещавших от тридцати до пятидесяти человек. Эти лодки, названные нами галерами, были уже известны византийским грекам под именем “камар”.