Два квадрата

– Знаете, фрате, – сказал Бофранк, когда монах был отпущен и ушел. – Я бы советовал вам соблюдать правила монастыря, но ставить в ночь двоих, а то и троих монахов.

– Я уже сделал так, – кивнул бертольдианец.

Дальнейший день прошел без особых событий. Бофранк отобедал у старосты – на сей раз, за столом присутствовал только сам хире Офлан, а беседа велась преимущественно об экономических и домашних делах, после чего недолго поспал и пожурил бродягу Акселя за дурно почищенные сапоги и штаны.

О бутылочке с семенем конестабль вспомнил ближе к ужину, сидя в своей комнате и рассеянно перелистывая «Нескромные мечтания» Улье Трифениуса, довольно фривольное собрание стихов, купленное в дорогу с целью развеять скуку. Прочитав несколько еще в пути, Бофранк убедился, что книга нехороша, а автор явно не учен стихосложению, и забросил ее было, но теперь вот снова извлек и, к неожиданности, нашел пару премилых и забавных сонетов.

Он читал бы и далее, но строки «наполнил семенем сей благостный сосуд» привлекли его память к событиям на леднике и взятой там толике семени. Достав из кармана бутылочку, конестабль обнаружил, что бывшее замерзшим семя сейчас растаяло и растеклось отвратительной белесой слизью.

Из своих небольших познаний в миссерихордии Бофранк помнил, что семя дьявола ледяное (но тут оно и с самого начала было ледяное), а также вспыхивает ярким светом, ежели бросить его в огонь. Понтифик Радульф, как помнил конестабль из лекций, указывал, что в этом огне можно даже видеть лица дьявола, каковых, как известно, у того предостаточно.

Произвести подобный опыт не составляло труда, благо пламя в очаге пылало вовсю, наполняя комнатку приятным теплом. Бофранк осторожно откупорил бутылочку, затем тоненькой щепкой, отколотой от полена, взял немного семени и бросил все это в огонь. Как он и ожидал, щепка тут же занялась, а семя, закипев, вспузырилось и сгорело безо всяких затей.

– Доказано, – удовлетворенно пробормотал конестабль. – Но доказано ли?

В самом деле, в книгах миссерихордов бытовали разные толкования – например, дьявол в момент испытания находился где-то рядом и мог не дать семени вспыхнуть, дабы его труднее было вывести на чистую воду. Равно и муки пытаемых жертв трактовались как обычное притворство по дьяволову наущению, на самом же деле ведьмы и колдуны не терпели боли. Если бы в обычном судопроизводстве использовались законы миссерихордии, многие преступники были бы изобличены и казнены; впрочем, с таким же успехом это могли быть и простые люди, каковые – и Бофранк был в этом уверен – гибли десятками на кострах, плахах и виселицах, ложно обвиненные в колдовстве.

В столице казни не практиковались вот уже несколько лет, и на памяти Бофранка самым страшным наказанием за чародейство из виденных им было пожизненное заключение в темницу. Но в провинциях, особенно в таких далеких уголках, как этот поселок, частенько пылали костры. Надо полагать, в Мальдельве сейчас происходило как раз нечто подобное, раз уж там гостит Броньолус.

Как всегда в таких случаях, конестабль вспомнил своего брата Тристана, единственного из семьи, кто подался в церковники. Сейчас Тристан аббатствовал далеко на юге, и кто знает, может быть, тоже пытал и вешал кого-то или, по крайней мере, потворствовал тамошним миссерихордам в их мрачных деяниях.

По возвращении Бофранк задумал навестить старика отца, который давно уже оставил университет и писал некий ученый труд в своем поместье. Мать отошла с миром еще семь лет назад и покоилась на семейном кладбище под Сельмином, среди старых пиний и буков, в изобилии там произраставших. Нужно сказать, что отца конестабль не навещал примерно с того же времени, потому что многие их разногласия сделали, в конце концов, встречи невыносимыми для обоих. Но втайне Бофранк полагал, что отец после столь долгой разлуки поведет себя мягче и покойней; к тому же пришла пора обсудить кое-какие имущественные вопросы.

Посмотрев еще некоторое время в огонь – как известно, занятие это завораживает и может надолго увлечь смотрящего, равно как и наблюдение за движущейся водою в реке, – Бофранк вернулся к «Нескромным мечтаниям»:

Мой нежный друг, скажу Вам, не таясь:С тех пор, как наша сладостная связьУстановилась, я всегда томлюсьЖеланием любовным: наш союзНе должен знать размолвок и разлук —Вы совершенны, мой прекрасный друг;Когда ж порой согласья не сберечь,Я примиренья жду, я жажду встреч… —

но уже совсем скоро понял, что стихи нейдут на ум. Мысли все время обращались к дикому происшествию на леднике, которое Бофранк полагал издевательской выходкой сумасшедшего или хитрым ходом преступника, который возомнил таким образом запутать его, Бофранка. Вкупе с ночным визитом незнакомца, а вернее, незнакомки, содеянное вызывало нешуточные опасения: довольно страшно иметь дела с человеком, выпотрошившим мертвое тело монаха и совокупившимся с покойницей.

Но тут как раз пришел слуга старосты пригласить конестабля на ужин, после которого Бофранк, слегка злоупотребив вином, благополучно уснул.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

в которой Хаиме Бофранк узнает несколько больше о карлике и пещерных троллях, а также встречается с кладбищенским смотрителем

Идолы пещеры происходят из присущих каждому свойств, как души, так и тела, а также из воспитания, из привычек и случайностей. Хотя этот род идолов разнообразен и многочислен, все же укажем на те из них, которые требуют больше всего осторожности и больше всего способны совращать и загрязнять ум.

Фрэнсис Бэкон. Великое восстановление наук. Новый Органон

«… Среди нас, как я знаю, по временам случается – таковы переменчивые судьбы людей, – что в новолуние иные оборачиваются волками. Знаем мы историю некоего весьма отважного рыцаря, закаленного в схватках с врагом. Он стал скитаться и блуждать по всему краю и в одиночестве, подобно дикому зверю, посещал пустоши и ущелья и однажды ночью, влекомый луной и обезумевший от странствий, обернулся волком. Он причинил столько урона родной стране, что хижины многих поселян опустели. В обличии волчьем он пожрал немало младенцев, да и многих старцев, жестоко искусав, растерзал. Наконец один плотник, встретившись с ним, нанес ему тяжкие раны; он отрубил топором одну из его лап, и оборотень снова обрел человеческую природу. Вслед за тем он перед всеми поведал о случившемся с ним, утверждая, что рад потере ноги, ибо ее отсечение избавило его от жалкой и горестной участи и вместе с тем – от вечного осуждения и проклятия. Те, кто применил подобное средство, утверждают, что люди такого рода, лишившись ноги или ног, освобождаются от своего несчастья…»

Конестабль закрыл книгу, взятую у молодого Патса, и положил на подушку рядом с собою. Нет, пречистый Анс Богомолец не мог дать ответа на страшные вопросы.

Славно, когда рядом отважный плотник с топором!

Славно, когда бывший волком радуется, что вновь стал человеком, хотя бы и пожрал десятки добрых людей!

Но тут – ни рыцаря, ни плотника, ни волка…

Минул еще один день, а новых, полезных фактов у Бофранка не прибавилось. Беседы с родными и близкими убитых, с поселянами, осмотр мест, где были совершены остальные убийства, – все было пустой тратой времени. Многие и разговаривать толком-то не могли, будучи убиты горем и испуганы, как, например, отец и сестра несчастной Микаэлины. Оная сестра, к слову, была чрезвычайно похожа на покойницу, разве что немного моложе.

Тщетно пытался конестабль составлять таблицы и графики и искать объединяющие нити, как тому учили его. Все шло поперечь; к тому же совершенно переменилась погода, и вместо ясной прохлады пришло настоящее ненастье с дождем и безжалостными порывами ветра. Ненастье не порождало ни малейшего желания выходить из дому, и Бофранк, кстати, вспомнил, что собирался расспросить хириэль Офлан о давешнем злом карлике.

За завтраком, состоявшим из овсяной каши, козьего сыра, коровьего масла, меда и свежевыпеченного белого хлеба, конестабль спросил старосту, предпринял ли что молодой Патс, и если предпринял, то как оно прошло.

– Он ходил ночью по улицам; видели его и у окраины, с арбалетом в руке. Но ничего не случилось, и он вернулся с рассветом домой.

– А что же слышно о прибытии Броньолуса?

Офлан отвечал, что коли грейсфрате и приедет, то вместе с посланным за ним гонцом, и не ранее завтрашнего дня.

– Я слыхал, что это большого ума человек, – со значением заметил староста. Бофранк не придал этим словам значения, хотя при известном себялюбии можно было истолковать их довольно превратно в собственном отношении.

– Большого ума? – с самым рассеянным видом переспросил Бофранк.

– В свое время я получил письмо от хире Таблединка из Оссерре, где он рекомендовал грейсфрате в наивысших степенях… Или вы имеете основания усомниться в этом?

– Никоим образом, – сказал конестабль, намазывая тягучее масло на ломоть хлеба. – Но я не до такой степени доверяю миссерихордии, хире Офлан. Людям свойственно ошибаться и заблуждаться.

– Но не миссерихордам.

– Миссерихорд суть человек – со всеми его слабостями, хире.

– Миссерихорд презревает слабости!

– Не все, хире. Не все.

– Вы говорите как еретик! – вознегодовал староста. В гневе он, казалось, забыл, выказанное лишь день тому назад, уважение и даже покорность.

– Отчего же? – спокойно сказал Бофранк. – Сомнение в деяниях миссерихордии есть сомнение в деяниях человеческих, а человеку свойственно заблуждаться. Оральд из Кенсистуи писал, что дьявол во многих своих происках опирается на слабости людские. Разве не так?

– Дьявол многомудр, иначе не смог бы он столь долго сопротивляться единому господу, – разумно возразил староста. – Слабость человеческая есть дань дьяволу.

– Вот и вы говорите как еретик, поминая дьявола в столь прелестной степени. Так не дань ли дьяволу ваша трусость, хире?

– Дьявол велик, хире прима-конестабль, и сие не ересь. Кабы он не был велик, господь давно справился бы с ним, и нечистый не донимал бы нас своими притязаниями.

– Вы опять рассуждаете как еретик, хире, – заметил Бофранк. – Коли господь захотел бы, он без труда презрел бы дьявола и устранил его от людей. Но раз уж господь не делает этого, значит, не желает сделать. Возможно, он позволяет дьяволу изыскать среди нас тех, кто слаб и склонен к греху, дабы потом ниспослать свое наказание. Так не слуга ли господа сам дьявол?

Староста несколько переменился в лице, но продолжал разговор:

– Я не еретик, хире Бофранк, и вы знаете это. Разве я возвеличил дьявола превыше господа нашего? Или я восславил деяния его?

– Только слова ваши, что дьявол многомудр, заслуживают костра. Кальвинуса Тессизского, Ойна из Кельфсваме, Биргельда Мейнского распяли, а Лирре из Ойстраате предали раздавливанию лишь за упоминание скриптов Малой Книги, – сказал Бофранк нарочито строго.

Староста сглотнул, но выглядел уверенно.

– Я не читал Малой Книги, – сказал он.

– Много кто не читал Малой Книги, и я не читал, что неудивительно, ведь сей труд запрещен специальной буллой. Но именно он глаголет, что дьявол многомудр, что он волен над человеками и что располагает он вопреки разуму человеческому… Но сам ли? Не по наущению ли господа?

– Я сир и глуп, я не читал Малой Книги, и никто здесь не читал, – повторил староста, казавшийся теперь чрезвычайно испуганным.

– Ужель? Вы говорите как книжник.

– Не там ищете еретическое гнездо, хире прима-конестабль! – негодующе воскликнул староста. – Я рассуждаю, а рассуждать не воспрепятствовало господом.

– А я не ищу еретических гнезд, хире. Я ищу тех, кто вредит делом, а не словом. И не беспокойтесь, наш разговор останется между нами же, и никто другой не узнает о ваших сомнениях.

– Я нимало не сомневался, – стоял на своем староста. Он оказался не так прост.

– Как же? А – дьявол многомудр? Боюсь, передай я такие слова грейсфрате…

– Но вы не передадите их? – спросил староста.

– Не передам. Благодарю за завтрак, хире Офлан. Я хотел бы спросить у вашей супруги относительно маленького Хаанса, этого гадкого карлика.

– Что же вам до него? – Староста явно обрадовался, что беседа поменяла тему. – Я и сам могу многое сказать. Поговаривают, что отцом его был вовсе не человек, а пещерный тролль. Много у кого отцами бывают тролли, особенно у тех женщин, кто имеет отношение к рудным работам…

– Вы серьезно в это верите, хире?

– В шахтах всякое бывает.

– Где же здесь шахта?

– Шахта в горах, что к северу от поселка. Вы не могли ее видеть, ибо восемь лет назад она была закрыта. Ранее там добывали медь, и севернее помещалось целое селение рудокопов. Сейчас оно покинуто – шахта иссякла, и люди уехали в иные места. Кое-кто остался, и среди них – мать Хаанса.

– Он совсем слабоумен?

– Изрядно, но куда умнее многих дураков, что я видел. Он обиходит себя, не несет ложку в ухо заместо рта, умеет смотреть за скотиной, помогает по дому…

– Он зол, – заметил Бофранк.

– А кто бы не был зол на его месте? С рождения несчастного урода всячески шпыняли и обижали, так с чего ему любить людей?

– А что вы скажете о кладбищенском смотрителе, хире Офлан? – решил изменить тему конестабль. Староста намазал на хлеб желто-коричневый мед и отвечал рассеянно:

– Фог? Что вам до него, хире конестабль?

– Он живет на отшибе, возможно, что-то видел или слышал. Одинокие люди всегда наблюдательны.

– Что ж, можете навестить его. Кстати, нельзя ли попросить вас об одолжении – передать ему круг сыра?

– Велите моему слуге взять, – безразлично сказал конестабль. – И пусть седлают лошадей – мы поедем с ним вдвоем, верхом.

Каналья Аксель, конечно же, не обрадовался поездке; он не был мастером верховой езды и в седле сидел препотешно – дрыгался, клонился в стороны, цеплялся за упряжь и луку седла и, казалось, вот-вот упадет. Большущий круг сыра поместили в седельную сумку, и Бофранк настрого предупредил симпле-фамилиара, чтобы тот не смел ковырять от него в дороге.

– Что нам делать на кладбище? – ворчал Аксель, когда они ехали по улице. – Что там, кроме мертвецов? А до мертвецов добрым людям дела нет, как и мертвецам до добрых людей…

– Нам надобны не мертвецы, а тамошний смотритель, – сказал Бофранк, которого Аксель весьма забавлял в те минуты, когда не докучал леностью и обжорством.

– Смотритель! Вот тоже странный человек. Что ж делать доброму человеку среди могил? Я понимаю, что могилам уход потребен, но не жить же возле них. Попомните, хире, хороший человек среди мертвецов жить нипочем не станет.

– Вот и посмотрим, что за человек этот смотритель.

– Да что там смотреть? Я вам и так скажу, что нехорош. Вот увидите, так и выйдет.

Колючий кустарник, окружавший кладбище и отделявший его от дороги сплошной изгородью вышиною примерно до груди, был Бофранку неведом. Сухие ветви почти без листьев, но зато в длинных крючковатых шипах с неприятным удивлением конестабль заметил нескольких мертвых птиц.

И снова Бофранк отметил, как отличаются здешние надгробия от городских, на которые мастера тратили порой не одну неделю работы. Тропинка, ведущая от дороги к кладбищу, пересекала это скорбное место и как бы разделяла скопище могил на две половины. Слева, насколько мог судить Бофранк, помещались старые захоронения – об этом красноречиво говорили старые, подгнившие и покосившиеся деревянные столбы. Правая половина, находившаяся ближе к поселку, не так угнетала глаз – на некоторых столбах сохранились даже увядшие гирлянды цветов, коими в здешних краях провожали в последний путь почивших.

Две белые козы были тут как тут – боязливо смотрели на всадников, будучи привязаны к колышкам и не в силах убежать.

– Смотритель, старый Фарне Фог, живет одинешенек, тихий и приятный человек, – припомнились конестаблю слова Демеланта. Только он успел подумать это, как дверь домика отворилась, и на низеньком крыльце показался означенный смотритель – лысоголовый старичок в скромном облачении, которое выказывало древность происхождения, но было при том умело залатано и содержалось в порядке. Довольно новый наряд симпле-фамилиара Акселя был не в пример более запачкан, особенно пятнами жира и винными кляксами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.