Два квадрата

После Второго церковного бунта в государстве почти не осталось церквей, которые не подчинялись бы Великой Комиссии. Все чуждое искоренялось с похвальной жестокостью, и миссерихорды старательно отслеживали колдунов, ведьм и иных прочих, кто не вписывался в границы изданного сразу после Второго бунта рескрипта.

Грейсфрате Броньолус был одним из наиболее известных и почитаемых миссерихордов; правда, в последние несколько лет слухи о нем появлялись все реже и реже, ибо исчез сам материал для его судебных разбирательств. Бофранк мог лишь предполагать, что делает Броньолус в Мальдельве, портовом городке корабелов, славном верфями и рыболовными артелями. Может быть, он выехал туда совершить морскую прогулку и подышать целебным воздухом, а может, расследовал донос или жалобу тамошнего бургмайстера.

Как ни странно, на обратном пути конестаблю снова встретился злокозненный карлик, который и прервал его рассуждения. Несчастный урод метнул в Бофранка палку, пролетевшую над его головою с близким неприятным посвистом, так что конестабль испуганно пригнулся.

Карлик же, увидев, что промахнулся, дико вскричал и бросился прятаться под ворота в свою дыру, но не преуспел в этом, ибо зацепился рубищем и безнадежно застрял. Так он дергался, вереща, словно пойманное животное, и Бофранк подошел к нему и попытался освободить. Как только это ему удалось, карлик ловко извернулся, укусил конестабля за руку, кинулся под ворота, на сей раз с большим проворством, и исчез внутри.

Бофранк – весьма запоздало, надо сказать, – нашел сцену с карликом весьма глупой и огляделся, не видел ли кто. Конечно же, очевидец обнаружился, и всего в нескольких шагах. Это был вчерашний священник, брат старосты. Он следовал по улице в сопровождении монаха весьма унылого образа, несшего нетяжелый полотняный мешок. Завидев конестабля, бертольдианец жестом велел монаху продолжать путь, а сам остановился и встретил Бофранка словами:

– Я вижу, вы познакомились с нашим малышом Хаансом, хире Бофранк.

Конестабль поискал в глазах священника улыбку, но не нашел и довольно сердито отвечал:

– Чертов поганец укусил меня за руку.

На ладони, на мясистой ее части, и в самом деле остался четкий полукруглый след острых зубов карлика.

– Хаанс не злодей и не одержим бесом, – сказал фрате Корн. – Околдованные едва могут выносить взгляд священника, даже и не прямо на них направленный, и всевозможными способами закатывают глаза. Маленький Хаанс не таков. Он всего лишь уродлив и обделен разумом, но сердце у него доброе. Его мать, старая хириэль Эльфдал, наверное, пошла в лавку или в лес, а бедный дурак развлекался, как мог придумать…

– Хороши же развлечения. Он запустил в меня палкой, укусил, а до того кричал странные слова…

– Я же говорю вам, хире, он не со зла.

– Полноте, фрате, он не стоит разговора. Я вижу, вы идете в сторону складов; могу ли я составить вам компанию?

– Разумеется. Вы, очевидно, будете осматривать тела, что на леднике?

Бофранк утвердительно кивнул, и они пошли по улице. Ушедший далеко вперед монах оглянулся через плечо и приготовился было обождать, но священник махнул на него рукою, и тот опять поспешил вперед, таща свою ношу.

– Брассе Ойвинд. Бедняга нем с рождения, – пояснил священник.

– Вы послали за грейсфрате Броньолусом? – спросил Бофранк, выбирая дорогу меж коровьих блинов, обильно украсивших тропу.

– Да, староста уже отправил гонца. Полагаю, грейсфрате будет здесь спустя два или три дня.

– Вы думаете, он согласится приехать?

– Я надеюсь на это. – Священник внимательно посмотрел на Бофранка, ожидая, наверное, какого-то вопроса или комментария, но тот смолчал. Конестабль неожиданно почувствовал недомогание, словно в области сердца к телу его прислонили горячее железо или же камень. Кровь, казалось, забилась в жилах и сосудах, перед глазами сделались многоцветные круги…

– Вам плохо, хире? – встревожено спросил бертольдианец.

Круги, медленно вращаясь, слились в сложную фигуру и пропали. Бофранк выдохнул распиравший грудь воздух и покачал головой.

– Нет, фрате. Минутная слабость… Я не могу похвастаться крепким здоровьем.

– Вам нужно посетить жаркую баню, – поучительно заметил фрате Корн. – Городские жители не знают, как изгонять хворобы из тела. Если хотите, можно попросить хире старосту протопить баню сегодня же.

– Благодарю вас, фрате… Возможно, так я и поступлю.

В самом деле, Бофранк много слышал о банном лекарстве, процветавшем в этих краях. Каменный жар вкупе с паром от кипящих отваров и настоев на лечебных травах исцелял многие болезни и укреплял организм. Оставалось надеяться, что это не слишком неприятная процедура, не связанная к тому же с особым унижением. Бофранк не хотел бы предстать обнаженным перед старостой или, не дай господь, кем-то из слуг. Говорят, в здешних местах это обычное дело, но в городе даже в общих банях каждый мог раздеться и омыться в специальных кабинах… Впрочем, в общие бани Бофранк отнюдь не ходил, предпочитая мыться дома в большой лохани при посредстве верного симпле-фамилиара Акселя, подносившего то кипяток, то полотенце, то халат.

Священник долго и пылко объяснял, как полезен банный обряд, и видно было, что в этом предмете он изрядный дока. С такими разговорами не заметили, как дошли до самых складов, являвших собой ряд крепких длинных сараев, сложенных из больших просмоленных бревен и совсем без окон. В таких складах, насколько знал конестабль, хранились общие запасы поселка на случай бескормицы или снежных заносов, а также герцогский налог, который собирали до нужного количества, а затем отвозили в столицу.

Конечно же, здесь помещался и ледник. Складской ключарь, по обыкновению толсторожий мужчина в синем потертом кафтане, ждал Бофранка у входа – сидел на врытой в землю скамье и что-то жевал.

– Я оставлю вас, хире Бофранк, – сказал священник, вверяя конестабля ключарю, которого звали Фульде. – Стараюсь не смотреть на мертвецов, когда в том нет нужды.

– Я собирался сегодня навестить и ваш монастырь, фрате, – напомнил Бофранк.

– Я буду там до самого вечера, посему приходите, – наклонил голову бертольдианец.

Фульде, от которого шибало чесноком и уксусом, провел Бофранка в ближний сарай, отперев огромный замок огромным же ключом, каких у него на поясе висела целая связка. Ключарь был молчалив, глазами вороват, приезжего, пускай и высокородного, не боялся – приезжий, даст бог, с чем приехал, с тем и уедет, а склады останутся. Внутри большого и темного помещения царил мертвенный холод, а воздух пропах мороженой кровью.

– Позвольте, хире, я фонарь затеплю, – буркнул ключарь и тут же, умело щелкая кресалом, зажег большую масляную лампу. Ее неверный свет выхватил из промозглой тьмы бревенчатые стены, большие блоки пиленого речного льда, переложенные соломой и опилками, и лежащие рядком людские тела, укрытые дерюгой. Поодаль точно так же лежали свиные и телячьи туши.

– Темно, – недовольно сказал Бофранк, выдыхая клубы белесого пара. – Нет ли еще фонаря?

– Сейчас принесу, хире.

С этими словами ключарь пошел прочь, оставив конестабля наедине с мертвыми людьми и скотами. Взяв в одну руку оказавшуюся тяжелой лампу, другой рукой Бофранк сбросил с ближайшего тела дерюгу и осветил лицо покойника.

– Никакой связи, – сказал вчера чирре Демелант. – Никакой связи. Парнишка-прислужник, гард, монах, почтенная дама, теперь вот дочь мельника…

Скорее всего, это был гард. Довольно тщедушный голый мужичонка, да и какие гарды здесь, в лесах… Крепкие мужики небось земледельничают, торговлей промышляют, а такие вот, никчемные, на герцогской службе. Отрезанная голова была аккуратно приставлена к телу, глаза широко открыты, в бороденке за леденели сосульки – наверное, набежавшая посмертная слюна. Выражения страха на лице Бофранк не обнаружил, лишь пальцы трупа были скрючены, словно перед смертью своей гард стремился кого-то задушить. Ран на теле видно не было; Бофранк, поднатужившись, перевернул камнеподобное тело на живот, но и там ничего не нашел. Аккуратно вернув на место чуть откатившуюся голову, он укрыл мертвеца дерюгой и обратился ко второму телу.

Это была почтенная дама. Обнажать ее тело никто не решился, и женщина лежала в белом платье хорошей ткани, сплошь запачканном лившейся из перерезанного горла кровью. Лицо покойницы было на диво спокойным, словно она просто уснула. Из письма чирре Демеланта следовало, что это хириэль Мазер, супруга паромщика и рыболова, в самом деле, почтенная дама сорока с небольшим лет. Муж обнаружил ее на заднем дворе, выходящем к реке, меж овощных гряд, и с тех пор находился в помраченном рассудке. Самым тщательным образом конестабль обыскал и тело, и складки платья, но ничто не привлекло его внимания.

– Вот и еще фонарь, хире. – Появившийся из-за спины ключарь водрузил на колоду точно такую же лампу. Бофранк поежился: долгое нахождение на леднике давало о себе знать, а перед ним лежали еще два трупа, которые следовало осмотреть.

– Посветите мне вот сюда, – велел он ключарю. Фульде послушно взял лампу, склонился и тут же со сдавленным воплем отпрянул. Наверное, он споткнулся о кусок льда, ибо с грохотом упал спиною вперед, разбив лампу и расплескав масло, которое не преминуло растечься по земляному полу и загореться. В ярком свете пламени Бофранк смотрел на открывшуюся их взору картину, не в силах двинуть ни одним членом, пока не понял, что, наконец, перед ними такое.

К обезглавленному телу мертвого мальчика кто-то приставил ободранную голову козла, насадив более широкий срез козлиной шеи на обрубок человеческой. Желтые козлиные глаза поблескивали среди бело-красных мышечных волокон, а на груди трупа была вырезана – вернее сказать, вырублена прямо по заледеневшему мясу – странная восьмиконечная фигура в виде двух квадратов, под углом наложенных один на другой.

Ключарь Фульде тяжело дышал и пытался подняться, отползая от разбежавшегося по полу пламени, а Бофранк взял себя в руки и сорвал ткань с соседнего тела. Слава господу, с ним было все в порядке – это оказался безбородый мужчина с побритой головой, брассе Зиммер. Прикушенный кончик языка монаха торчал меж посиневших губ, однако более конестабль не нашел никаких примечательных деталей. Но когда Бофранк перевернул мертвого монаха, кое-как пришедший в себя ключарь вновь возопил и в страхе бросился прочь из склада. Брассе Зиммер оказался выпотрошен со спины, как манекен в анатомическом музее, искусно вылепленный мастером и имеющий вставной набор внутренностей. Вот только внутренностей в теле не оказалось, лишь белели обрубки ребер, а из зада трупа торчал пестрый телячий хвост.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой ужасающие события предыдущей главы дополняются еще более жуткими подробностями, а Хаиме Бофранк посещает храм Св. Бертольда

Он мог бы стать безумным, даже хотя его эгоистичный разум мог бы думать с пренебрежительной насмешкой обо всем, что приносит неистовство.

Рудольф Штайнер. Лекции: Четыре жертвы Христа

Бофранк стоял, прислонившись к неровной бревенчатой стене, и подставлял лицо чуть теплым лучам солнца; впрочем, после холода ледника они казались обжигающими. Он послал ключаря за чирре Демелантом и теперь ждал их возвращения.

Чирре появился совсем скоро, за ним поспешал толстяк Фульде.

– Он все мне поведал. – Демелант указал на ключаря, тот быстро-быстро закивал.

– И все же взгляните, – сказал Бофранк. Чирре, вздохнув, исчез внутри и через некоторое время вышел с посеревшим лицом.

– Что за ужас, – сказал он с непритворным омерзением. – Кто это мог сделать?

– У кого еще есть ключи? – спросил Бофранк у ключаря.

Тот бухнул себя кулаком в жирную грудь и хотел было пасть на колени, но чирре удержал его, сказав:

– Кроме хире Фульде – у старосты. Более ни у кого.

– А кто стережет склады?

– Днем – Фульде, ночью – никто. Да от кого их стеречь, – недоуменно развел руками Демелант.

И то, подумал Бофранк, свой свое красть не станет, грабят в основном на дорогах, кто полезет в довольно крупный поселок, в котором к тому ж есть чирре и гарды… Стало быть, любой мог проникнуть в ледник и хозяйничать там хотя бы и ночь напролет. Свет не пробьется сквозь крепко сбитые двери, щелей меж бревен нет… Да и нужен ли ему свет?

Нет, так негоже.

Коли убийца человек, а он не может быть никто иной, то ему нужны и свет, и ключи.

Если же нет, то…

То и в самом деле прав молодой Рос Патс, говоря о нюклиете и грейсфрате Броньолусе.

Прибывшие вслед за Демелантом гарды с фонарями принялись осматривать ледник, с тем чтобы отыскать возможные тайные лазы, а также с целью сыскать пропавшую голову мальчика и внутренности монаха, но ровным счетом ничего не нашли, кроме кошки, бог весть как попавшей вовнутрь. Тварь кинулась из темного угла промеж ног одного из гардов, перепугав его до полусмерти. Не иначе как она пробралась под шумок стянуть кусок мяса – храни господь, что не от покойника, о повадках этих дрянных животных Бофранк читал всякое.

Конестабль на всякий случай осмотрел тело молодой Микаэлины – кто знает, что могло с ним случиться за ночь?

Пожалуй, девушка выглядела лучше остальных, но она и умерла позднее всех. Холод еще не успел придать тканям окончательную мертвенность в цвете и упругости, а место соединения головы и шеи кто-то покрыл платком.

– Смотрите… – шепнул Демелант. Бофранк взглянул туда, куда указывал чирре, и увидел, что юбки девушки задраны куда больше, нежели это прилично.

– Удалите своих людей, – тотчас же велел он чирре. Когда гарды покинули ледник, Бофранк сказал:

– Светите вот так… Да, правильно. Смотрите… Обнажив половые органы покойницы, он указал на белые потеки – на внутренней части бедер, на светлых лонных волосах, на скомканной нижней юбке.

– Вы хотите сказать…

– Именно. С ней кто-то совокупился, и сделал это, уже когда тело привезли сюда.

Чирре сделал клекочущий звук горлом и нетвердо шагнул к выходу. Конестабль еще некоторое время всматривался под задранную юбку, потом осторожно коснулся холодной и твердой плоти пальцем. Достал из кармана маленькую склянку с пробкой, подковырнул ногтем присохший к ноге Микаэлины потек семени и аккуратно поместил внутрь, после чего оправил одежды покойной и укрыл ее.

Парнишка-прислужник, гард, монах, почтенная дама, теперь вот дочь мельника… Есть ли здесь связь? Или связь в том, что вовсе и нет никакой связи?

Демелант тыльной стороной ладони утирал рот, поодаль переминались гарды, делая вид, что не видели только что слабости своего начальника.

– Я вас понимаю, – бесстрастно сказал Бофранк. – Я тоже не мог принимать пищу несколько дней, когда увидел в первый раз… Знаете, в городе разум людей куда более извращен, и мне приходилось видеть, как подобное проделывали не только со свежими телами, но и со старыми, порой совсем разложившимися трупами, извлеченными из склепов и усыпальниц.

Чирре вновь склонился над кустами бурьяна, давясь рвотою, а Бофранк прошествовал мимо него, чувствуя некоторое внутреннее удовлетворение. Возможно, он был куда слабее чирре физически, но не духовно, и нелишне было показать это – как Демеланту, так и его подчиненным.

Кого конестабль никак не ожидал увидеть подле складов, так это фрате Корна. Сухощавый священник о чем-то толковал с вездесущим ключарем, который вот только что был здесь, а сейчас, глядишь, уже и там. Несомненно, Фульде то ли сам сбегал за священником, то ли послал кого, но фрате Корн уже все знал. Он подошел к конестаблю и взволнованно сказал:

– Что же это, хире? Глумления над телами… Поистине я чувствую, что господь отворотил свой лик от нашей земли.

– Вам сказали, что именно произошло?

– Да, Фульде поведал, что к телу маленького Ульбера Юссона кто-то приставил голову козла, а брассе Зиммер выпотрошен, словно каплун… – Пухлые губы священника, совсем не подходящие к его узкому лицу, дрожали то ли от ужаса, то ли от возмущения.

– Более того, фрате… только не говорите об этом никому более… я обнаружил следы посмертного соития с молодой хиреан.

Бертольдианец отшатнулся, как если бы ему дали пощечину.

– Чудовищно… – прошептал он. – Чудовищно!

– Это преступление, пусть и не совсем обычное, – пожал плечами Бофранк. – В нем можно подозревать того же ключаря, который оставался здесь наедине с телами и мог позволить себе многое, в том числе и удовлетворение противоестественных потребностей с несчастной Микаэлиной.

– Он женат, – возразил священник с видимым недовольством.

– Что же с того? Возможно, он желал молодую хиреан куда сильнее, нежели супругу. Фрате, я видывал более ужасные вещи, поверьте мне.

– Вы склонны подозревать всех, – буркнул священник.

– Отчего бы и нет? – Бофранк едва сдержал улыбку, подумав, что Броньолус, на которого столь полагается фрате Корн, будет подозревать куда более многих. – Затем меня и пригласили, разве не так? Но оставим это. Не припомните ли, фрате, что говорится в трактатах по миссерихордии насчет соитий с мертвыми телами, а также обо всем остальном, что случилось на леднике?

– Я не обучался миссерихордии в том объеме, в каком вы требуете, – сказал фрате Корн, немного подумав. – О соитии с мертвым телом, каковое символизирует дьявола, а то и является его временным пристанищем, писал Вааген. Что до головы козла, то опять же тело мальчика могло изображать дьявола, хотя тут могут быть и другие трактовки… Я не специалист, хире Бофранк. Дождемся грейсфрате Броньолуса, который, без сомнения, прольет свет на эти страшные загадки. И сохрани нас господь от новых бедствий.

– Скажите, фрате, вы можете обождать меня? Я дам несколько указаний чирре Демеланту, а после намерен осмотреть храм.

– Конечно, хире.

Демелант уже велел ключарю запереть ледник, и конестаблю осталось приказать по возможности никому не говорить о случившемся, не пускать в ледник ни одного человека, пусть то будут и родственники покойных, и поставить возле складов караул на ночь, но скрытно, то есть так, чтобы даже толстяк Фульде не ведал о присутствии часового. Чирре пообещал отрядить для этого дела одного из лучших своих людей, некоего молодого Снаатса, бывшего охотника.

– Что же ему делать, если он увидит нечто странное?

– То, что положено делать в таком случае герцогскому гарду, – сухо сказал Бофранк. – Я думаю, мы имеем дело с дурными шутками. Не будем предполагать деяния дьявола там, где их может и не быть.

– Но все-таки, хире конестабль… Все-таки, что же ему делать?

– Полагаю, только молиться, чирре, – сказал конестабль, поглаживая рукоять пистолета.

Храм Святого Бертольда являл собой высокий деревянный сруб с небольшими обзорными площадками наверху, выход на которые вел изнутри здания. Центральный, высокий продольный зал придавал зданию вид могучего корабля. К нему с боков примыкали два более низких нефа. С восточной стороны главный неф завершался полукруглым выступом – апсидой, как-то обычно и бывает в бертольдианских храмах.

Рядом стоял большой дом, где, надо полагать, проживали монахи, а еще поодаль имелись две малые постройки, видимо хлев и сарай для инструментов и орудий; все это окружала невысокая изгородь. Возле хлева что-то размешивал в большом чане уже знакомый конестаблю немой брассе Ойвинд.

– Здесь мы смиренно живем и так же молимся, – сказал бертольдианец. – Правда, у меня, как настоятеля, есть домик в центре поселка, я вам о нем говорил, но почти все время я провожу здесь.

Из храма вышел еще один монах, одноглазый бородач. В руке он держал топорик.

– Брассе Ианус, – назвал его священник.

– Где был убит брассе Зиммер? – спросил конестабль, оглядывая двор.

– Обыкновенно несущий ночную стражу стоит здесь. – Священник указал на подобие караульной будки, высокой и узкой, где нельзя было сесть и тем более лечь. – Если на дворе непогода, он укрывается тут, в другое время просто ходит вокруг.

– А где нашли тело?

– Вот здесь. – Священник тронул Бофранка за локоть и провел чуть в сторону от будки. На утоптанной, как и во всем монастырском дворе, траве не было каких-либо следов, разве что какие-то темные пятна, скорее всего от пролившейся крови.

– Где сломанный посох?

– Пойдемте.

Они вошли в храм. Священник сразу же отлучился, так что Бофранк мог во всех деталях рассмотреть молельный зал. Это стоило внимания, ибо деревянные его стены и колонны были прихотливо изукрашены искусною резьбою, изображавшей различные сцены из святых писаний. Тут были демоны, ввергающие еретиков и грешников в котлы с кипящей водою; тут же присутствовал святой Аполлинар, обративший смоляной вар на коже своей в ледяные кристаллы; напротив соседствовал святой Хризнульф, с коего ледяная вода стекала теплыми и приятными, словно в бане, потоками. Неизвестный резчик изобразил на колоннах змиев, изблевывающих пламень, и гиен, что гадят брением и видят во тьме, как при светлом дне; тигров и львов, и гадов водных, и под земных жаб…

Здесь же имелся вепрь, поддевающий на иклы свои тучного человека, разумеемого то ли как нерадивого священнослужителя, то ли как простого чревоугодника; и мать здесь присутствовала, что из чрева своего извлекает дитя против всех природных и человеческих правил, а поодаль уже поджидает ее жуткое чудовище с мордою пса и телом саламандры; и чернокнижник, исповедующий запретное, был тут со свечою в руке и о дурном взоре; и житель дальних земель, что пожирает людскую плоть и не ведает истинной веры; и алхимик, составивший договор с черными силами, дабы получить власть всеземную и богатство невиданное… Там скалил зубы дивный зверь с хвостом, как у молоха, а тут – улыбался ангел, столь пресветлый, что невинная улыбка ребенка рядом с ним, казалось, меркла и не радовала.

О таких храмах писал – уже довольно давно, но строки те любили повторять некоторые священнослужители – Благочестивый Терлих из Шпее: «К чему в монастырях перед лицом читающей братии это смешное уродство или красивое безобразие? К чему тут не чистые обезьяны? К чему дикие львы? К чему чудовищные кентавры? К чему получеловеки? К чему полосатые тигрицы? К чему воины, разящие друг друга? К чему охотники трубящие?

Здесь под одной головой видишь много тел, там, наоборот, на одном теле много голов. Здесь, глядишь, у четвероногого хвост змеи, там у рыбы голова четвероногого. Здесь зверь спереди конь, а сзади половина козы, там рогатое животное являет с тыла вид коня.

Столь велико, наконец, причудливое разнообразие всяких форм, что люди предпочтут читать по мрамору, чем по книге, и целый день разглядывать эти диковинки, вместо того чтобы размышлять над божественным законом».

Тут появился фрате Корн, сказавший со скромной улыбкой:

– Чувствую я, вспоминаете Благочестивого Терлиха, коли читали последнего.

– Как вы догадались? – удивился Бофранк.

– Глядя на резьбу оную, нельзя не вспомнить брюзжание отца сего. Тем и прославлен…

Не продолжая, он увлек его в маленькую комнату справа от входа, где горел тусклый светильник. На столе лежал обычный деревянный посох без какой-либо резьбы и украшений, переломленный пополам. Бофранк внимательно осмотрел место излома, но ни чего странного не обнаружил.

– Кто нашел тело?

– Брассе Ойвинд и брассе Эрлах.

– Позовите последнего, фрате. Я хотел бы задать ему несколько вопросов.

– Если только он не рыбачит… – Священник удалился, оставив Бофранка одного.

Конестабль еще раз осмотрел остатки посоха. В сортах и породах дерева он нисколько не разбирался, но это казалось очень крепким, и сломать его мог разве что весьма сильный человек.

Положив обломки на место, Бофранк оглядел комнатку, в которой находился. На полках были разложены какие-то ящички, книги, тут же стояли непрозрачные стеклянные сосуды, закрытые пробками, и глиняные горшки. Наверное, кладовка. Необходимые для обрядов вещи и вся потребная утварь.

Брассе Эрлах, появившийся в сопровождении священника, выглядел сущим разбойником: поросшее короткой черной щетиной лицо, кривой нос, глаза-угольки под нависшими бровями. В поведении и разговоре он, напротив, оказался кроток и учтив.

Монах сказал, что нашел брассе Зиммера во дворе, когда рано утром вышел по хозяйственным надобностям. Направившись было к распростертому телу, брассе Эрлах увидел отрезанную голову, много крови и в ужасе бросился назад, в дом, дабы разбудить остальных. Тут же были посланы люди за фрате Корном и чирре Демелантом, а тело никто не трогал и с места ничего не сдвигал; только брассе Леонард, стоя чуть в стороне, читал над убиенным молитвы.

– Как давно брассе Зиммер был мертв, когда вы его нашли?

– Я ведь не лекарь, хире… – сказал монах, мелко и беспорядочно шевеля в смущении своими большими волосатыми руками. – Но кровь уже успела свернуться, а тело сильно похолодело; правда, ночь выдалась морозная, и даже лежал иней.

– И никто не слышал криков, шума борьбы?

– Как вы могли видеть, ни монастырь, ни жилище не имеют окон, будучи освещаемы внутри только фонарями и светильниками, – заметил фрате Корн, – а сквозь толстую бревенчатую кладку наружные звуки не проникают.