Борьба за преобладание (1820–1840)

Я прошу сопоставить эту чуткость Протасова к заслугам Муравьёва которых он не видал, и подумать: не имеет ли в этом какого-нибудь подтверждения моё предположение, что усердие Myравьёва по составлению доклада об испрошении Протасова могло не быть секретом для этого «ловкого в делах человека»? Я так думаю, несмотря на то, что у Муравьёва, который в других случаях речист, здесь всё так нагорожено, что из-за леса деревьев не видно. Напутано даже то, что Протасов будто привлек к себе внимание иерархов изданием «соборных правил», тогда как книга эта была издана Протасовым, когда он уже был обер-прокурором. А что члены синода «желали» иметь Протасова, и как они его добывали, – это всё скомкано так, что механики раскрываемой Исмайловым и другими памятливыми современниками, – совсем не видно…

Впрочем, и на это сказание о самом желании членов есть вариант и, одно время, в духе его замышлялася целая историческая отповедь: епископ Виталий Гречулевич, помнится, находил возможным привести вопрос к такому выводу, что члены синода в испрошении флигель-адъютанта Протасова на обер-прокурорство – совсем неповинны. Словом, дело это разные любители истины много раз старались затемнять, и простодушные воспоминания о нём Исмайлова разъясняют в нём многое лучше всяких иных подборов и выводов. Простодушие Исмайлова, может быть лучшая порука за его искренность.

Если же может быть доказано, что «члены тут ни при чём», то стало быть всё сделано Муравьёвым, который был головою и душою этого дела и получил за то от возведенного его радением в обер-прокуроры флигель-адъютанта камергерское звание.

Вот за что, значит, было предано в команду гусара святейшее собрание русской церкви, явившееся послушным орудием в руках одного интригана, который вёл для него одного лишь беспроигрышную и выгодную игру.

Это, я думаю, должно прочно установиться даже в том случае, если в плетень вплетёт своё слово и от<ец> Гречулевич. (Прим. автора.)