Сочинения в стихах и прозе Дениса Давыдова

Я был, я видел божество;Я пел ей песнь с восторгом новым;И осенил венком лавровымЕе высокое чело.Я, как младенец, трепеталУ ног ее в уничиженьиИ омрачать богослуженьеПреступной мыслью не дерзал.Ах! Мне ль божественной к стопамНесть обольщения искусство?Я весь был гимн, я весь был чувство,Я весь был чистый фимиам!

Эти куплеты взяты нами из прекрасного стихотворения «Душенька»; но вот окончание другого, еще лучшего, стихотворения «Речка», которое подтверждает нашу мысль:

Явлюсь, весь в думу превращенный,На берега твоих зыбей,В обитель девы незабвенной,И тихо, странник потаенный,Невидимым проникну к ней.И, неподвластный злым укорам,Я облеку ее собой.Упьюсь ее стыдливым взором,И вдохновенным разговором,И гармонической красой.Ее – чья прелесть – увлеченье,Светла, небесна и чиста,Как чувство ангела в моленьи,Как непорочно сновиденье,Как юной грации мечта!

Но особенную ценность должны иметь те стихотворения Давыдова, которых предмет – любовь и в которых личность его является такою рыцарскою, а его знание воина приобретает чрез то столько благородной, возвышенной поэзии. Эти пьесы тем драгоценнее, что они единственны в нашей литературе и не имеют себе ни образцов, ни подражаний. Почти все они (впрочем, их очень немного) отличаются гармоническими стихами, между которыми иные могут назваться пластически-прекрасными; таковы, например, эти:

А я?.. мой жребий пасть в боях,Мечом победы пораженным,И может быть, врагом влеченный на поляхЧертить кремнистый путь челом окровавленным!

Или:

О Лиза! сколько раз на миртовых полях,Среди грозы боев, я, презирая страх,С воспламененною душою,Тебя, как славу, призывал,И в пыл сраженья мчалКрылатые полки железною стеною…Кто понуждал меня, скажи,От жизни радостной на жадну смерть стремиться?Одно, одно мечтание души,Что славы луч моей на милой отразится;Что, может быть, венок, приобретенный мнойВ боях мечом нетерпеливым,Покроет лавром горделивымЧела стыдливое подруги молодой!

Эти прекрасные стихи из известной пьесы, которая так грациозно начинается:

Нет! полно пробегать, с улыбкою любви,Перстами легкими цевницу золотую!Пускай другой поет и радости свои,И жизни счастливой подругу молодую —Такова же пьеса, которая начинается стихами:Возьмите меч – я недостоин брани!Сорвите лавр с чела – он страстью помрачен!О боги Пафоса! окуйте мощны дланиИ робким пленником в постыдный риньте плен!

и которой окончание дышит такою роскошью чувств и поэтических красок:

Ах! пусть бог Фракии мне громом угрожаетИ, потрясая лавр, манит еще к боям —Воспитанник побед прах ног ее лобзаетИ говорит «прости» торжественным венкам…Но кто сей юноша блаженный,Который будет пить дыханье воспаленноНа тающих устах,Познает мленье чувств в потупленных очахИ на груди ее воздремлет утомленный?

В ныне вышедшем издании стихотворений Давыдова помещена и его большая пьеса «Договоры», написанная им еще в 1806 или 1807 годах. Долго о ней не было никакого слуха, как вдруг недавно была она перепечатана в одном журнале, с таким объяснением от автора, что ее прежде не понимали, считая за сентиментальное стихотворение, тогда как она – сатира. Мы на этот раз не согласны с автором – да простит нам тень его! Мы думаем просто, что молодой и удалый гусар поддался на минуту духу сентиментальности, царствовавшей тогда в русской литературе, и не имел смелости, в зрелые лета, сознаться в этом самому себе, забыв, что быль молодцу не укора. В этой пьесе, явно выходящей из сферы таланта Давыдова, мало хорошего; но вот лучшее:

…Что видим мы в театрах? – Малый кругРазумных критиков, а прочие – зеваки.Глупцы, насмешники, невежды, забияки.Открылся занавес. Неистовый геройЗавоет «на стихах» и, в бешенстве жеманном,Дрожащую княжну дрожащею рукойУдарит невпопад кинжалом деревянным;Иль, небу и земле отмщением грозя,Пронзает грудь и, выпуча глаза,Весь в клюквенном соку, кобенясь, умирает…И ужинать домой с княжною уезжает.

Мы не без особенного намерения привели здесь эти стихи: читатель увидит в них классическую замашку и тяжелую ломоносовскую фактуру шестистопного ямбического стиха, – и пусть он сравнит его со стихами позднейших стихотворений Давыдова: какая бесконечная разница! Нельзя довольно надивиться, как хорош стих у Давыдова, особенно если вспомнишь, как он писал все свои стихи. Правда, в его, даже лучших, пьесах попадаются стихи чересчур неграциозные, жесткие и прозаические; но когда же казаку, пишущему на привалах и бивуаках, думать о гладкости стихов и художественной отделке стихотворений? Сверх того, число слабых и дурных стихов очень незначительно у Давыдова, а хорошие просто приводят в изумление, как, например, вот в этой пьесе, которую, по мысли и форме, мы почитаем решительно лучшим его стихотворением:

Вечер в июнеТомительный, палящий деньСгорел. Полупрозрачна теньНемного сумрака приосеняла дали,Зарницы бегали за синею горой,И, окропленные росой,Луга и лес благоухали.Луна во всей красе плыла на высоту,Таинственным лучом мечтания питая,И, прислонясь к лавровому кусту,Дышала роза молодая.

Если бы не досадное усечение «полупрозрачна», эта пьеса могла б назваться вполне художественною, и даже в ряду антологических стихотворений Пушкина и Батюшкова не утратила бы своего высокого поэтического достоинства. Говоря об отдельных стихотворениях, нельзя не вспомнить «Бородинского поля», тем более что оно не пользуется тою известностию, которой заслуживает по своему достоинству:

Умолкшие холмы, дол, некогда кровавый!Отдайте мне ваш день, день вековечной славы.И шум оружия, и сечи и борьбу,Мой меч из рук моих упал. Мою судьбуПопрали сильные. Счастливцы горделивыНевольным пахарем влекут меня на нивы…О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,Ты, голосом своим рождающий в полкахПогибели врагов предчувственные клики,Вождь гомерический, Багратион великий!Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!Ермолов! я лечу – веди меня, я твой —О, обреченный быть побед любимым сыном,Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!Но где вы?.. Слушаю… нет отзыва! С полейУмчался брани дым, не слышен стук мечей,И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,Завидую костям соратника иль друга!

Число всех стихотворений Давыдова не велико – около шестидесяти; из них, может быть, два или три слабые, но каждое более или менее примечательно или по поэтическому достоинству, или потому, что представляет собою черту для дополнения физиономии своего творца. «Полусолдат» особенно примечательно в этом отношении: отличаясь высоким поэтическим достоинством, оно в то же время и превосходная автобиография, и полный, верный портрет Давыдова, написанный им же самим, – что и заставляет нас, при заключении, выписать эту пьесу вполне:

«Нет, братцы, нет! полусолдатТот, у кого есть печь с лежанкой,Жена, полдюжины ребят,Да щи, да чарка с запеканкой!Вы видели, я не боюсьНи пуль, ни дротика куртинца;Лечу стремглав, не дуя в ус,На нож и шашку кабардинца.Все так, – но прекратился бой,Холмы усыпались огнями,И хохот обуял толпой,И клики вторятся горами.И все кипит, и все гремит,А я меж вами одинокой,Немою грустию убит,Душой и мыслию далеко.Я не внимаю стуку чашИ спорам вкруг солдатской каши;Улыбки нет на хохот ваш,Нет взгляда на проказы ваши!Таков ли был я в век златойНа буйной Висле, на Балкане,На Эльбе, на войне родной,На льдах Торнео, на Секване?Бывало, слово: «Друг, явись!»И уж Денис с коня слезает;Лишь чашей стукнут, и ДенисКак тут, и чашу осушает!На скачку, на борьбу – готов,И чтимый выродком глупцами,Он расточитель острых слов,Он хлещет прозой и стихами.Иль в карты бьется до утра,Раскинувшись на горской бурке;Или вкруг светлого костраТанцует с девками мазурки.Нет, братцы, нет! полусолдатТот, у кого есть печь с лежанкой,Жена, полдюжины ребят,Да щи, да чарка с запеканкой!»Так говорил наездник наш,Оторванный судьбы веленьемОт крова мирного, в шалаш,На сечи, к пламенным сраженьям.Аракc шумит, Аракc шумит,Араксу вторит ключ нагорный,И Алагёз, нахмурясь, спит,И тонет в влаге дол узорный;И веет с пурпурных садовЗефир восточным ароматом;И сквозь сребристых облаковЛуна плывет над Араратом.Но воин наш не упоенНочною роскошью полуденного края.С Кавказа глаз не сводит он,Где подпирает небосклонКазбека груда снеговая.На нем знакомый вихрь, на нем громада льда,И над челом его, в тумане мутном,Как Русь святая, недоступном,Горит родимая звезда!

Просим извинения у читателей, если им покажется, что мы слишком долго говорили о поэзии Давыдова: что делать! есть вещи, о которых, сколько ни говори, не наговоришься вдоволь. Как все истинно прекрасное, произведения Давыдова оценены и в то же время нисколько не оценены нашею публикою; оценены, но бессознательно, потому что известны всем, занимающимся чтением из удовольствия, некоторые даже заучены наизусть; и не оценены сознательно, потому что о Давыдове уже никто не говорит, удивляясь в то же время самым пустым и ничтожным литературным явлениям. Вышли в свет сочинения Давыдова, и что же? все журналы и газеты наши – кто промолчал, кто отделался общими местами, а кто посмеялся над ними [5]. Потому «Отечественные записки» особенно обрадовались встрече с старым знакомцем, любимцем русской публики, и – удивительно ли, что заговорились с ним? Перечитывая стихотворения Давыдова, мы испытывали такое же наслаждение, какое доставляет неожиданная встреча с другом, с которым давно расстались без надежды скорого свидания. Мы нашли их гораздо лучшими, нежели какими оставили их, но не потому, чтобы они изменились, а потому что мы сами сделались способнее оценять все простое и непритязательное, при истинном достоинстве. Давыдов как поэт решительно принадлежит к самым ярким светилам второй величины на небосклоне русской поэзии и имеет гораздо больше прав на славу и удивление, нежели многие, которые больше его пользуются тем и другим у большинства читающего люда. Талант Давыдова не великий, но замечательный, самобытный и яркий, которым и не столь бедная литература, как наша, должна была бы дорожить и гордиться. Для военных людей стихотворения Давыдова должны иметь особенную цену: в этих вольных и разгульных вдохновениях они увидят поэзию своего быта, причину любить его, дорожить и гордиться им. Прозаические произведения Давыдова по своему содержанию так же важны для всякого военного человека, как и стихотворения. Одним словом, странно было бы не увидеть сочинений Давыдова у всякого истинно образованного воина, – воина не по одной службе, но и по душе…

Прозаические сочинения Давыдова большею частию – журнальные статьи, вроде мемуаров. В них найдете вы живые воспоминания об участии автора в разных кампаниях, особенно в священной брани 1812–1814 годов; воспоминания о героях той великой эпохи – Каменском, Кульневе, Раевском и проч. Предоставляем военным людям судить о военном достоинстве этих статей; что же касается до литературного, с этой стороны они – перлы нашей бедной литературы: живое изложение, доступность для всех и каждого, интерес, слог быстрый, живописный, простой и благородный, прекрасный, поэтический! Как прозаик Давыдов имеет полное право стоять наряду с лучшими прозаиками русской литературы. Как ни мал взятый нами отрывок из статьи «Встреча с великим Суворовым», но и по нем читатели могут судить о справедливости нашего мнения касательно достоинства прозы Давыдова. Один из лучших наших литераторов остроумно и справедливо растолковал пророчество Суворова о Давыдове, что он выиграет три сражения, но эти три сражения – три славы Давыдова: слава воина, слава поэта и слава отличного прозаического писателя{5}.

Не знаем, все ли прозаические статьи Давыдова помещены в этом издании его сочинений, но большего и важнейшего его произведения в прозе – «Опыт теории партизанского действия» в нем нет.

Давыдов умер в 1839 году, в последних числах мая месяца, еще в поре и цвете сил своих, от которых литература наша еще многого могла ожидать себе…

Заключим нашу статью прекрасным очерком личности Давыдова, которым оканчивается его биография, писанная генералом О. О-м, и которая, по мнению других, не чуждому и нам самим, есть не что иное, как автобиография:

Давыдов не нюхает табаку с важностию, не смыкает бровей в задумчивости, не сидит в углу в безмолвии. Голос его тонок, речь жива и огненна. Он представляется нам сочетателем противоположностей, редко сочетающихся. Принадлежа стареющему поколению, и летами и службою, он свежестию чувств, веселостию характера, подвижностию телесною и ратоборствованием в последних войнах собратствует как однолеток и текущему поколению. Его благословил великий Суворов; благословение это ринуло его в боевые случайности на полное тридцатилетие, – но, кочуя и сражаясь тридцать лет с людьми, посвятившими себя исключительно военному ремеслу, он в. то же время занимает не последнее место в словесности между людей, посвятивших себя исключительно словесности, и, охваченный веком Наполеона, изрыгавшим всесокрушительными событиями, как Везувий лавою, – он пел в пылу их, как на костре тамплиер Моле, объятый пламенем. Мир и спокойствие – и о Давыдове нет слуха; его как бы нет на свете; но повеет войною – и он уже тут, – торчит среди битв, как казачья пика. Снова мир, и Давыдов опять в степях своих, опять гражданин, семьянин, пахарь, ловчий, стихотворец, поклонник красоты в ее отраслях, – в юной деве ли, в произведении художеств, в подвигах ли военном или гражданском, словесности ли – везде слуга ее, везде раб ее, поэт ее; вот Давыдов!

Сноски

1

Достойны внимания переводы и даже некоторые оригинальные произведения гг. Ротчева, Тютчева, Маркевича, Вердеревского и даже г. Раича, очень недурно переведшего «Буколики» Виргилия и написавшего несколько стихотворений, отличающихся гладкостию и бойкостию стиха.

2

Как жаль, что князь Одоевский медлит до сих пор изданием своих сочинений, рассеянных по журналам и альманахам! Только тогда можно б было увидеть, какое важное значение имеют они в русской литературе.

3

Началом, или исходным пунктом, следующего за тем периода нашей литературы было начало «Библиотеки для чтения», как главного его героя и центра его деятельности. По характеру своему он может назваться книгопродавческим, промышленным или торговым, точно так же, как настоящее время нашей литературы может называться апатическим.

4

исповедание веры (франц.). – Ред.

5

За что же другое, как не за насмешку принять, например, подобный отзыв о сочинениях Давыдова: «Не многие бывают равно умны и в стихах и в прозе: для этого нужно иметь особенную сноровку, которая не всем дается, много разборчивости и еще более хладнокровия: нужно точно знать, что должно сказать стихами, а что прозою. Вообще то, чего не стоит говорить, надобно говорить стихами, надобно выровнять по пиитическому ватерпасу, подкрасить эпитетами и стараться спустить с рук с рифмами: многие, для рифмы, купят и мысль, которой иначе не взяли бы и даром. Хорошие, дельные мысли, напротив, очень выгодно сбывать в натуре, то есть в прозе. Большая часть писателей, полагая, по врожденному самолюбию, что все их мысли равно чудесны, пренебрегают великим искусством сортирования идей, куют без разбору дельные мысли свои в стихи, пустые в прозу, и оттого проза и стихи их выходят плохие. Этим искусством Давыдов обладал в высокой степени: идей у него было немного, но он умел оценить каждую из них, знал, которые годятся в стихи, – этих было очень много, почти три четверти всего количества, – а которые можно с эффектом употребить в прозу, и, таким образом, сделался он равно приятным и равно примечательным писателем в стихах и в прозе»{6}.

Какова оценка таланту Давыдова? Каковы понятия о творчестве, об искусстве, об идеях?.. И это напечатано в 1840 году!.. Мы не выдумали, – право, напечатано…

Комментарии

1

«Библиотека для чтения».

2

Имеется в виду «Повесть о приключении английского милорда Георга и о бранденбургской маркграфине Фредерике-Луизе» (1782) М. Комарова.

3

Имеется в виду Булгарин – автор «Дмитрия Самозванца».

4

Здесь и далее Белинский цитирует статью Д. В. Давыдова «Встреча с великим Суворовым».

5

Н. М. Языков в стихотворении «Денису Васильевичу Давыдову».

6

См. «Библиотека для чтения», 1840, т. XLI, отд. VI, с. 13.