Трактир жизни

О свиток печальный!Безумные строки,Как гость на пируВ небрачной одеждеЧитаю и плачу…Там ночи туманнойХолодные звезды,Там вещего сердцаТрехдневные муки,Там в тяжком бредуТомительный призракСвой черный вуаль,Вуаль донны Анны,К его изголовьюСклоняя, смеется…

Мужской xор

Но в поле колдунья емуПоследние цепи сварила,И тихо в немую тюрьмуВорота за ним затворила.

Женский хор

Творцу волшебных песнопенийНе надо ваших слез и пений:Над ним горит бессмертный деньВ огнях лазури и кристалла,И окровавленная теньТам тенью розовою стала,А здесь печальной чередоюВсё ночь над нами стелет сень,О тень, о сладостная тень,Стань вифлеемскою звездою,Алмазом на ее груди —И к дому Бога нас веди!..

Общий хор

С немого поля,Где без ненастья,Дрожа, повислиТоски туманы, –Туда, где воля,Туда, где счастье,Туда, где мыслиПростор желанный!3 апреля 1899

«Мухи как мысли»

(Памяти Апухтина)

Я устал от бессонниц и снов,На глаза мои пряди нависли:Я хотел бы отравой стиховОдурманить несносные мысли.Я хотел бы распутать узлы…Неужели там только ошибки?Поздней осенью мухи так злы,Их холодные крылья так липки.Мухи-мысли ползут, как во сне,Вот бумагу покрыли, чернея…О, как мертвые, гадки оне…Разорви их, сожги их скорее.

Под зеленым абажуром

Короли, и валеты, и тройки!Вы так ласково тешите ум:От уверенно-зыбкой постройкиДо тоскливо замедленных думВы так ласково тешите ум,Короли, и валеты, и тройки!В вашей смене, дразнящей сердца,В вашем быстро мелькающем крапеСчастье дочери, имя отца,Слово чести, поставленной на – пе,В вашем быстро мелькающем крапе,В вашей смене, дразнящей сердца…Золотые сулили вы далиЗа узором двойных королей,Когда вами невестам гадалиТам, в глуши, за снегами полей,За узором двойных королейЗолотые сулили вы дали…А теперь из потемок на светБезнадежно ложася рядами,Равнодушное да или нетПовторять суждено вам годами,Безнадежно ложася рядамиИз зеленых потемок на свет.

Третий мучительный сонет

Строфы

Нет, им не суждены краса и просветленье;Я повторяю их на память в полусне,Они – минуты праздного томленья,Перегоревшие на медленном огне.Но все мне дорого – туман их появленья,Их нарастание в тревожной тишине,Без плана, вспышками идущее сцепленье:Мое мучение и мой восторг оне.Кто знает, сколько раз без этого запоя,Труда кошмарного над грудою листов,Я духом пасть, увы! я плакать был готов,Среди неравного изнемогая боя;Но я люблю стихи – и чувства нет святей:Так любит только мать и лишь больных детей.

Второй фортепьянный сонет

Над ризой белою, как уголь волоса,Рядами стройными невольницы плясали,Без слов кристальные сливались голоса,И кастаньетами их пальцы потрясали…Горели синие над ними небеса,И осы жадные плясуний донимали,Но слез не выжали им муки из эмали,Неопалимою сияла их краса.На страсти, на призыв, на трепет вдохновеньяБраслетов золотых звучали мерно звенья,Но, непонятною не трогаясь мольбой,Своим властителям лишь улыбались девы,И с пляской чуткою, под чашей голубой,Их равнодушные сливалися напевы.

Параллели

1

Под грозные речи небесРыдают косматые волны,А в чаще, презрения полный,Хохочет над бурею бес.Но утро зажжет небеса,Волна золотится и плещет,А в чаще холодной росаСлезою завистливой блещет.

2

Золотя заката розы,Клонит солнце лик усталый,И глядятся туберозыВ позлащенные кристаллы.Но не надо сердцу алых, –Сердце просит роз поблеклых,Гиацинтов небывалых,Лилий, плачущих на стеклах.1901

Тоска

По бледно-розовым овалам,Туманом утра облиты,Свились букетом небывалымСтального колера цветы.И мух кочующих соблазны,Отраву в глянце затая,Пестрят, назойливы и праздны,Нагие грани бытия.Но, лихорадкою томимый,Когда неделями лежишь,В однообразьи их таимыйПоймешь ты сладостный гашиш,Поймешь, на глянце центифолийСчитая бережно мазки…И строя ромбы поневолеМежду этапами Тоски.

Желание

Когда к ночи усталой рукойДопашу я свою полосу,Я хотел бы уйти на покойВ монастырь, но в далеком лесу,Где бы каждому был я слугаИ творенью Господнему друг,И чтоб сосны шумели вокруг,А на соснах лежали снега…А когда надо мной зазвонитМедный зов в беспросветной ночи,Уронить на холодный гранитТалый воск догоревшей свечи.

Трилистники

Из тех, кто его знал, ни один уже не войдет в аллеи царскосельского парка свободным от тоски, меланхолии или хотя бы обычности воспоминания, неотступного воспоминания о поэте, чья слава смешана с горечью смерти.

Николай Пунин

Анненский могуч, но мощью не столько Мужской, сколько Человеческой. У него не чувство рождает мысль, как это вообще бывает у поэтов, а сама мысль крепнет настолько, что становится чувством, живым до боли даже. Он любит исключительно «сегодня» и исключительно «здесь», и эта любовь приводит его к преследованию не только декораций, но и декоративности. От этого его стихи мучат, они наносят душе неисцелимые раны, и против них надо бороться заклинаниями времен и пространства.

Какой тяжелый, темный бред!Как эти выси мутно-лунны!Касаться скрипки столько летИ не узнать при свете струны!Кому ж нас надо? Кто зажегДва желтых лика, два унылых!И вдруг почувствовал смычок,Что кто-то взял и кто-то слил их.«О, как давно! Сквозь эту тьмуСкажи одно: ты та ли, та ли?»И струны ластились к нему,Звеня, но, ластясь, трепетали…

С кем не случалось этого? Кому не приходилось склоняться над своей мечтой, чувствуя, что возможность осуществить ее потеряна безвозвратно? И тот, кто, прочитав это стихотворение, забудет о вечной, девственной свежести мира, поверит, что есть только мука, пусть кажущаяся музыкой, – тот погиб, тот отравлен. Но разве не чарует мысль о гибели от такой певучей стрелы?

Николай Гумилев.«Письма о русской поэзии»

Трилистник сумеречный

Сиреневая мгла

Наша улица снегами залегла,По снегам бежит сиреневая мгла.Мимоходом только глянула в окно,И я понял, что люблю ее давно.Я молил ее, сиреневую мглу:«Погости-побудь со мной в моем углу,Не мою тоску ты давнюю развей,Поделись со мной, желанная, своей!»Но лишь издали услышал я ответ:«Если любишь, так и сам отыщешь след,Где над омутом синеет тонкий лёд,Там часочек погощу я, кончив лёт,А у печки-то никто нас не видал…Только те мои, кто волен да удал».

Тоска мимолетности

Бесследно канул день. Желтея, на балконГлядит туманный диск луны, еще бестенной,И в безнадежности распахнутых окон,Уже незрячие, тоскливо-белы стены.Сейчас наступит ночь. Так чёрны облака…Мне жаль последнего вечернего мгновенья:Там всё, что прожито, – желанье и тоска,Там всё, что близится, – унылость и забвенье.Здесь вечер как мечта: и робок, и летуч,Но сердцу, где ни струн, ни слез, ни ароматов,И где разорвано и слито столько туч…Он как-то ближе розовых закатов,Лето 1904Ялта

Свечку внесли

Не мерещится ль вам иногда,Когда сумерки ходят по дому,Тут же возле иная среда,Где живем мы совсем по-другому?С тенью тень там так мягко слилась,Там бывает такая минута,Что лучами незримыми глазМы уходим друг в друга как будто.И движеньем спугнуть этот мигМы боимся иль словом нарушить,Точно ухом кто возле приник,Заставляя далекое слушать.Но едва запылает свеча,Чуткий мир уступает без боя,Лишь из глаз по наклонам лучаТени в пламя сбегут голубое.1904

Трилистник соблазна

Маки

Веселый день горит… Среди сомлевших травВсе маки пятнами – как жадное бессилье,Как губы, полные соблазна и отрав,Как алых бабочек развернутые крылья.Веселый день горит… Но сад и пуст и глух.Давно покончил он с соблазнами и пиром, –И маки сохлые, как головы старух,Осенены с небес сияющим потиром.

Смычок и струны

Какой тяжелый, темный бред!Как эти выси мутно-лунны!Касаться скрипки столько летИ не узнать при свете струны?Кому ж нас надо? Кто зажегДва желтых лика, два унылых…И вдруг почувствовал смычок,Что кто-то взял и кто-то слил их.«О, как давно! Сквозь эту тьмуСкажи одно: ты та ли, та ли?»И струны ластились к нему,Звеня, но, ластясь, трепетали.«Не правда ль, больше никогдаМы не расстанемся? довольно?..»И скрипка отвечала «да»;Но сердцу скрипки было больно.Смычок всё понял, он затих,А в скрипке эхо всё держалось…И было мукою для них,Что людям музыкой казалось.Но человек не погасилДо утра свеч… И струны пели…Лишь солнце их нашло без силНа черном бархате постели.

В марте

Позабудь соловья на душистых цветах,Только утро любви не забудь!Да ожившей земли в неоживших листахЯрко-черную грудь!Меж лохмотьев рубашки своей снеговойТолько раз и желала она –Только раз напоил ее март огневой,Да пьянее вина!Только раз оторвать от разбухшей землиНе могли мы завистливых глаз,Только раз мы холодные руки сплелиИ, дрожа, поскорее из сада ушли…Только раз… в этот раз…

Трилистник сентиментальный

Одуванчики

Захлопоталась девочкаВ зеленом кушаке,Два желтые обсевочкаСажая на песке.Не держатся и на – поди:Песок ли им не рад?..А солнце уж на западе,И золотится сад.За ручкой ручку белуюМалютка отряхнет:«Чуть ямочку проделаю,Ее и заметет…Противные, упрямые!»– Молчи, малютка дочь,Коль неприятны ямы им,Мы стебельки им прочь.Вот видишь ли: все к лучшему, –Дитя, развеселись,По холмику зыбучемуДве звездочки зажглись.Мохнатые, шафранныеЗвездинки из цветов…Ну вот, моя желанная,И садик твой готов.Отпрыгаются ноженьки,Весь высыплется смех,А ночь придет – у БоженькиПостельки есть для всех…Заснешь ты, ангел-девочка,В пуху, на локотке…А желтых два обсевочкаРаспластаны в песке.26 июня 1909Куоккала

Старая шарманка

Небо нас совсем свело с ума:То огнем, то снегом нас слепило,И, ощерясь, зверем отступилаЗа апрель упрямая зима.Чуть на миг сомлеет в забытьи –Уж опять на брови шлем надвинут,И под наст ушедшие ручьи,Не допев, умолкнут и застынут.Но забыто прошлое давно,Шумен сад, а камень бел и гулок,И глядит раскрытое окно,Как трава одела закоулок.Лишь шарманку старую знобит,И она в закатном мленьи маяВсе никак не смелет злых обид,Цепкий вал кружа и нажимая.И никак, цепляясь, не пойметЭтот вал, что ни к чему работа,Что обида старости растетНа шипах от муки поворота.Но когда б и понял старый вал,Что такая им с шарманкой участь,Разве б петь, кружась, он пересталОттого, что петь нельзя, не мучась?..

Вербная неделя

В. П. Хмара-Барщевскому

В желтый сумрак мертвого апреля,Попрощавшись с звездною пустыней,Уплывала Вербная неделяНа последней, на погиблой снежной льдине;Уплывала в дымах благовонных,В замираньи звонов похоронных,От икон с глубокими глазамиИ от Лазарей, забытых в черной яме.Стал высоко белый месяц на ущербе,И за всех, чья жизнь невозвратима,Плыли жаркие слезы по вербеНа румяные щеки херувима.14 апреля 1907Царское Cело

Трилистник осенний

Ты опять со мной

Ты опять со мной, подруга-осень,Но сквозь сеть нагих твоих ветвейНикогда бледней не стыла просинь,И снегов не помню я мертвей.Я твоих печальнее отребийИ черней твоих не видел вод,На твоем линяло-ветхом небеЖелтых туч томит меня развод.До конца всё видеть, цепенея…О, как этот воздух странно нов…Знаешь что… я думал, что больнееУвидать пустыми тайны слов…

Август

Еще горят лучи под сводами дорог,Но там, между ветвей, все глуше и немее:Так улыбается бледнеющий игрок,Ударов жребия считать уже не смея.Уж день за сторами. С туманом по землеВлекутся медленно унылые призывы…А с ним все душный пир, дробится в хрусталеЕще вчерашний блеск, и только астры живы…Иль это – шествие белеет сквозь листы?И там огни дрожат под матовой короной,Дрожат и говорят: «А ты? Когда же ты?» –На медном языке истомы похоронной…Игру ли кончили, гробница ль уплыла,Но проясняются на сердце впечатленья;О, как я понял вас: и вкрадчивость тепла,И роскошь цветников, где проступает тленье…

То было на валлен-коски

То было на Валлен-Коски.Шел дождик из дымных туч,И желтые мокрые доскиСбегали с печальных круч.Мы с ночи холодной зевали,И слезы просились из глаз;В утеху нам куклу бросалиВ то утро в четвертый раз.Разбухшая кукла нырялаПослушно в седой водопад,И долго кружилась сначала,Все будто рвалася назад.Но даром лизала пенаСуставы прижатых рук –Спасенье ее неизменноДля новых и новых мук.Гляди, уж поток бурливыйЖелтеет, покорен и вял;Чухонец-то был справедливый,За дело полтину взял.И вот уж кукла на камне,И дальше идет река…Комедия эта была мнеВ то серое утро тяжка.Бывает такое небо,Такая игра лучей,Что сердцу обида куклыОбиды своей жалчей.Как листья, тогда мы чутки:Нам камень седой, ожив,Стал другом, а голос друга,Как детская скрипка, фальшив.И в сердце сознанье глубоко,Что с ним родился только страх,Что в мире оно одиноко,Как старая кукла в волнах…

Трилистник лунный

Зимнее небо

Талый снег налетал и слетал,Разгораясь, румянились щеки,Я не думал, что месяц так малИ что тучи так дымно-далеки…Я уйду, ни о чем не спросив,Потому что мой вынулся жребий,Я не думал, что месяц красив,Так красив и тревожен на небе.Скоро полночь. Никто и ничей,Утомлен самым призраком жизни,Я любуюсь на дымы лучейТам, в моей обманувшей отчизне.

Лунная ночь в исходе зимы

Мы на полустанке,Мы забыты ночью,Тихой лунной ночью,На лесной полянке…Бред – или воочьюМы на полустанкеИ забыты ночью?Далеко зашел ты,Паровик усталый!Доски бледно-желты,Серебристо-желты,И налип на шпалыИней мертво-талый.Уж туда ль зашел ты,Паровик усталый?Тишь-то в лунном свете,Или только грезаЭти тени, этиВздохи паровозаИ, осеребренныйМесяцем жемчужным,Этот длинный, черныйСторож станционныйС фонарем ненужнымНа тени узорной?Динь-динь-динь – и мимо,Мимо грезы этой,Так невозвратимо,Так непоправимоДо конца не спетойИ звенящей где-тоЕле ощутимо.27 марта 1906Почтовый тракт Вологда – Тотьма

Trаuмеrеi[8]

Сливались ли это тени,Только тени в лунной ночи мая?Это блики или цветы сирениТам белели, на колениНиспадая?Наяву ль и тебя ль безумноИ бездумноЯ любил в томных тенях мая?Припадая к цветам сирениЛунной ночью, лунной ночью мая,Я твои ль целовал колени,Разжимая их и сжимая,В томных тенях, в томных тенях мая?Или сад был одно мечтаньеЛунной ночи, лунной ночи мая?Или сам я лишь тень немая?Иль и ты лишь мое страданье,Дорогая,Оттого, что нам нет свиданьяЛунной ночью, лунной ночью мая…Ночь с 16 на 17 мая 1906 (?)Вологодский поезд

Трилистник обреченности

Будильник

Обручена рассветуПечаль ее рулад…Как я игрушку этуНе слушать был бы рад…Пусть завтра будет та жеОна, что и вчера…Сперва хоть громче, глажеИдет ее игра.Но вот, уж не читаяДавно постылых нот,Гребенка золотаяЗвенит, а не поет…Цепляясь за гвоздочки,Весь из бессвязных фраз,Напрасно ищет точкиТомительный рассказ,О чьем-то недобореКосноязычный бред…Докучный лепет горяНенаступивших лет,Где нет ни слез разлуки,Ни стылости небес,Где сердце – счетчик муки,Машинка для чудес…И скучно разминаяПружину полчаса,Где прячется смешнаяИ лишняя Краса.

Стальная цикада

Я знал, что она вернетсяИ будет со мной – Тоска.Звякнет и запахнетсяС дверью часовщика…Сердца стального трепетСо стрекотаньем крылСцепит и вновь расцепитТот, кто ей дверь открыл…Жадным крылом цикадыНетерпеливо бьют:Счастью ль, что близко, рады,Муки ль конец зовут?..Столько сказать им надо,Так далеко уйти…Розно, увы! цикада,Наши лежат пути.Здесь мы с тобой лишь чудо,Жить нам с тобою теперьТолько минуту – покудаНе распахнулась дверь…Звякнет и запахнется,И будешь ты так далека…Молча сейчас вернетсяИ будет со мной – Тоска.

Черный силуэт

Сонет

Пока в тоске растущего испугаТомиться нам, живя, еще дано,Но уж сердцам обманывать друг другаИ лгать себе, хладея, суждено;Пока прильнув сквозь мерзлое окно,Нас сторожит ночами тень недуга,И лишь концы мучительного кругаНе сведены в последнее звено, –Хочу ль понять, тоскою пожираем,Тот мир, тот миг с его миражным раем…Уж мига нет – лишь мертвый брезжит свет…А сад заглох… и дверь туда забита…И снег идет… и черный силуэтЗахолодел на зеркале гранита.

Трилистник огненный

Аметисты

Когда, сжигая синеву,Багряный день растет, неистов,Как часто сумрак я зову,Холодный сумрак аметистов.И чтоб не знойные лучиСжигали грани аметиста,А лишь мерцание свечиЛилось там жидко и огнисто.И, лиловея и дробясь,Чтоб уверяло там сиянье,Что где-то есть не наша связь,А лучезарное слиянье…

Сизый закат

Близился сизый закат.Воздух был нежен и хмелен,И отуманенный садКак-то особенно зелен.И, о Незримой твердя,В тучах таимой печали,В воздухе, полном дождя,Трубы так мягко звучали.Вдруг – точно яркий призыв,Даль чем-то резко разъялась:Мягкие тучи пробив,Медное солнце смеялось.

Январская сказка

Светилась колдуньина маска,Постукивал мерно костыль…Моя новогодняя сказка,Последняя сказка, не ты ль?О счастье уста не молили,Тенями был полон покой,И чаши открывшихся лилийДышали нездешней тоской.И, взоры померкшие нежа,С тоской говорили цветы:«Мы те же, что были, всё те же,Мы будем, мы вечны… а ты?»Молчите… Иль грезить не лучше,Когда чуть дымятся угли?..Январское солнце не жгуче,Так пылки его хрустали…

Трилистник кошмарный

Кошмары

«Вы ждете? Вы в волненьи? Это бред.Вы отворять ему идете? Нет!Поймите: к вам стучится сумасшедший,Бог знает где и с кем всю ночь проведший,Оборванный, и речь его дика,И камешков полна его рука.Того гляди – другую опростает,Вас листьями сухими закидает,Иль целовать задумает, и слезОстанутся следы в смятеньи кос,Коли от губ удастся скрыть лицо вам,Смущенным и мучительно пунцовым.. . . . . . . . . . . . . . . . .Послушайте!.. Я только вас пугал:Тот далеко, он умер… Я солгал.И жалобы, и шепоты, и стуки –Все это „шелест крови“, голос муки…Которую мы терпим, я ли, вы ли…Иль вихри в плен попались и завыли?Да нет же! Вы спокойны… Лишь у губЗмеится что-то бледное… Я глуп…Свиданье здесь назначено другому…Все понял я теперь: испуг, истомуИ влажный блеск таимых вами глаз».Стучат? Идут? Она приподнялась.Гляжу – фитиль у фонаря спустила,Он розовый… Вот косы отпустила.Взвились и пали косы… Вот ко мнеИдет… И мы в огне, в одном огне…Вот руки обвились и увлекают,А волосы и колют, и ласкают…Так вот он, ум мужчины, тот гордец,Не стоящий ни трепетных сердец,Ни влажного и розового зноя!. . . . . . . . . . . . . . . .И вдруг я весь стал существо иное…Постель… Свеча горит. На грустный тонЛепечет дождь… Я спал и видел сон.

Киевские пещеры

Тают зеленые свечи,Тускло мерцает кадило,Что-то по самые плечиВ землю сейчас уходило,Чьи-то беззвучно устаМолят дыханья у плит,Кто-то, нагнувшись, «с креста»Желтой водой их поит…«Скоро ль?» – Терпение, скоро…Звоном наполнились уши,А чернота коридораВсе безответней и глуше…Нет, не хочу, не хочу!Как! Ни людей, ни пути?Гасит дыханье свечу?Тише… Ты должен ползти…

То и это

Ночь не тает. Ночь как камень.Плача, тает только лед,И струит по телу пламеньСвой причудливый полет.Но лопочут даром, тая,Ледышки на голове:Не запомнить им, считая,Что подушек только две.И что надо лечь в угарный,В голубой туман костра,Если тошен луч фонарныйНа скользоте топора.Но отрадной до рассветаСердце дремой залито,Всё простит им… если этоТолько Это, а не То.

Трилистник проклятия

Ямбы

О, как я чувствую накопленное бремяОтравленных ночей и грязно-бледных дней!Вы, карты, есть ли что в одно и то же времяПриманчивее вас, пошлее и страшней!Вы страшны нежностью похмелья, и науке,Любви, поэзии – всему вас предпочтут.Какие подлые не пожимал я руки,Не соглашался с чем?.. Скорей! Колоды ждут…Зеленое сукно – цвет малахитов тины,Весь в пепле туз червей на сломанном мелке…Подумай: жертву накануне гильотиныДурманят картами и в каменном мешке.

Кулачишка

Цвести средь немолчного адаТо грузных, то гулких шагов,И стонущих блоков, и чада,И стука бильярдных шаров.Любиться, пока полосоюКровавой не вспыхнул восток,Часочек, покуда с косоюНе сладился белый платок.Скормить Помыканьям и ЗлобамИ сердце, и силы дотла –Чтоб дочь за глазетовым гробом,Горбатая, с зонтиком шла.Ночь с 21 на 22 мая 1906Грязовец

О нет, не стан

О нет, не стан, пусть он так нежно-зыбок,Я из твоих соблазнов затаю,Не влажный блеск малиновых улыбок, –Страдания холодную змею.Так иногда в банально-пестрой зале,Где вальс звенит, волнуя и моля,Зову мечтой я звуки Парсифаля,И Тень, и Смерть над маской короля…. . . . . . . . . . . . . . .Оставь меня. Мне ложе стелет Скука.Зачем мне рай, которым грезят все?А если грязь и низость – только мукаПо где-то там сияющей красе…19 мая 1906Вологда

Из коллекции книжника

И. Ф. Анненский был директором Николаевской гимназии в Царском Селе, где учился Н. С. Гумилев. Четверостишие Анненского, написанное им на «Книге отражений» (СПб., 1906), свидетельствует о живой связи поэтических поколений (подпись Ник. Т-о – псевдоним Анненского). Увидеть в расцвете талант Гумилева Анненскому не удалось, но первые успехи поэта были им отмечены в рецензии на сборник «Романтические цветы» (Париж, 1908): «Темно-зеленая, чуть тронутая позолотой книжка, скорей даже тетрадка Н. Гумилева прочитывается быстро. Вы выпиваете ее, как глоток зеленого шартреза. Остается ощущение чего-то сладкого, пряного, даже экзотического: обжигает, но чуть-чуть… Сам Н. Гумилев чутко следит за ритмом своих впечатлений, а лиризм умеет уже подчинять замыслу. И это хорошо…»

Смерть И. Ф. Анненского в 1909 году оборвала наметившееся сближение поэтов… Гумилев написал стихотворение «Памяти Анненского» – оно открывает сборник «Колчан»:

…Был Иннокентий Анненский последнимИз царскосельских лебедей.Анатолий Марков

Трилистник победный

В волшебную призму

Хрусталь мой волшебен трикраты.Под первым устоем ребра –Там руки с мученьем разжаты,Раскидано пламя костра.Но вновь не увидишь костер ты,Едва передвинешь устой –Там бледные руки простертыИ мрак обнимают пустой.Нажмешь ли устой ты последний –Ни сжатых, ни рознятых рук,Но радуги нету победней,Чем радуга конченных мук!..

Трое

Ее факел был огнен и ал,Он был талый и сумрачный снег:Он глядел на нее и сгорал,И сгорал от непознанных нег.Лоно смерти открылось черно —Он не слышал призыва: «Живи»,И осталось в эфире одноБезнадежное пламя любви.Да на ложе глубокого рва,Пенной ризой покрыта до пят,Одинокая грезит вдова –И холодные воды кипят…

Пробуждение

Кончилась яркая чара,Сердце очнулось пустым:В сердце, как после пожара,Ходит удушливый дым.Кончилась? Жалкое слово,Жалкого слова не трусь:Скоро в остатках былогоЯ и сквозь дым разберусь.Что не хотело обмана –Всё остается за мной…Солнце за гарью туманаЖелто, как вставший больной.Жребий, о сердце, твой понят –Старого пепла не тронь…Больше проклятый огоньСтен твоих черных не тронет!

Трилистник траурный

Перед панихидой

Сонет

Два дня здесь шепчут: прям и нем,Все тот же гость в дому,И вянут космы хризантемВ удушливом дыму.Гляжу и мыслю: мир ему,Но нам-то, нам-то всем,Иль люк в ту смрадную тюрьмуЗахлопнулся совсем?«Ах! Что мертвец! Но дочь, вдова…»Слова, слова, слова.Лишь Ужас в белых зеркалахЗдесь молит и поет,И с поясным поклоном СтрахНам свечи раздает.

Баллада

Н. С. Гумилеву

День был ранний и молочно-парный,Скоро в путь, поклажу прикрутили…На шоссе перед запряжкой парнойФонари, мигая, закоптили.Позади лишь вымершая дача…Желтая и скользкая… С балконаХолст повис, ненужный там… но спешно,Оборвав, сломали георгины.«Во блаженном…» И качнулись клячи:Маскарад печалей их измаял…Желтый пес у разоренной дачиБил хвостом по ельнику и лаял…Но сейчас же, вытянувши лапы,На песке разлегся, как в постели…Только мы как сняли в страхе шляпы –Так надеть их больше и не смели.…Будь ты проклята, левкоем и феноломРавнодушно дышащая Дама!Захочу – так сам тобой я буду…«Захоти, попробуй!» – шепчет Дама.

Посылка

Вам я шлю стихи мои, когда-тоИх вдали игравшие солдаты!Только ваши, без четверостиший,Пели трубы горестней и тише…31 мая 1909

Светлый нимб

Сонет

Зыбким прахом закатных полосБыли свечи давно облиты,А куренье, виясь, все лилось,Всё, бледнея, сжимались цветы.И так были безумны мечтыВ чадном море молений и слез,На развившемся нимбе волосИ в дыму ее черной фаты,Что в ответ замерцал огонекВ аметистах тяжелых серег.Синий сон благовонных кадилРазошелся тогда ж без следа…Отчего ж я фату навсегда,Светлый нимб навсегда полюбил?