Американские горки. Рассказы и повести

Так прошли три недели ухаживаний. Никитка давно изголодался по ласкам самого примитивного свойства, а возлюбленной – всё нипочём: в лобик кавалера чмокнет, трепетно дрожащую длань его с задницы своей округлой, жаром пышущей уберёт, намятую грудь аккуратную в лиф обратно заправит, смутится, носопыркой задёргает, глазки карие закатит, локон каштановый на тонкий пальчик намотает и… Чао, бамбино, сорри!

Никитке всё чаще стало приходить в голову, что пора бы положить этой пытке конец, и он, отбросив стеснительность, решился. Без обиняков, но предельно тактично Ермолаев намекнул избраннице на логическое продолжение отношений:

– Кассиопея, рыба моя, как ты полагаешь, не пора ли нам сойтись поближе? – нотки детской наивности в речах неудовлетворённого воздыхателя, видимо, должны были свидетельствовать о чистоте его помыслов. – А то уже по лбу долбит так, что мочи нет никакой, право слово!

– Никитушка, свет мой солнышко! – ответствовала ему по-старомодному зазноба. – Соколик ты мой грешненький! Коли рёбрышком таким вопросик ставишь, знать, взаправду, засвербело тебе аки кролику.

– Во-во, именно, ушастому такому кролику! – приставил к голове ладошки Никита Тимофеевич. Потом мгновенно опустил руки вниз и, дабы ещё сильнее подчеркнуть охватившее его отчаяние, укоризненно вывалил из спортивных штанов своё обезумевшее от длительного простоя хозяйство. – Подивись… Вот ведь рефлексы окаянные!

– О’кей! В смысле, ладушки!! Быть по-твоему!!! – согласилась Бирюлёва-Ясенева, взяла с полки стакан, подошла к крану, налила воды. – Охлади пока милёнка своего непокорного. Суй в стаканчик, суй. Вот так, ага. Да не теребунькай ты его! Слушай меня лучше и не перебивай!

– Б-р-р-р! Ледяная, будто колодезная, – поёжился Никитка. – Озябну.

– Не бойся, не застудишь. А водица – артезианская. Глубина скважины – триста двенадцать метров, – педантично уточнила Кассиопея Игоревна, укуталась в плед и, дабы, поддавшись искушению, не начудить прямо тут чего развратного, а потом под образами не замаливать, на всякий случай отвернулась к окну. Во дворе, свят-свят, у мусорных баков совокуплялись дворняги. – Тьфу! Паскудство сплошное! Так вот… На версте двадцать третьей по шоссе стремительному владею я теремом чудесным со всеми бытовыми премудростями. От муженька покойного, сказочника, достался. Он там за гонорары щедрые образы литературные создавал для детей и юношества, а я редактировала. Отсюда и привычка моя гадская строить фразы вот так, по-дебильному. Хочу пригласить тебя на шабаш загородный в день недели седьмой в минут сорок пять часа, следующего за одиннадцатью. На воздухе свежем и колдырится слаще, и любится чаще. Как тебе мысль моя? Разумная?

– Главное, нетривиальная, – язвительно рассудил Никита Тимофеевич и, всё более перенимая речевую манеру собеседницы, поинтересовался. – А нельзя сегодня в мешке городском, каменном оскоромиться, а опосля на хате твоей разухабиться?

– Нельзя.

– Почему?

– Нельзя, и всё.

– Аргументированно. Ладно. Понял.

– Молодец.

– Только вот, когда и во сколько приехать, я так и не уловил.

– В воскресенье. Без пятнадцати двенадцать.

– А-а-а…

– Бестолочь! – молвила Кассиопея Игоревна и вдруг заломила руки. – Ах, оставь меня теперь!! Ах, оставь, человече развратный!!!

Томимый бабочками в животе, словно сбрендившая от любви старшеклассница, Никита Тимофеевич в субботу вечером так и не заснул. Перед глазами только и делали, что мелькали голые бабы в обнимку с фольклорной нечистью.

– Фу, – мужчина сел в потной постели, измятой в бессоннице. – Поеду-ка прямо сейчас к матери. Дров ей на зиму нарублю. От нее – сразу в гости к Игоревне. А то, неровен час, поллюциями изойду.

Никитка так скоро расправился с древесиной, что несмотря на время, потраченное после на тщательное мытьё с ароматным шампунем и причёсывание на ровный пробор, всё равно оказался у калитки предмета своего вожделения часа за три до назначенного.

Кавалер вышел из надраенного авто, подтянул белоснежные носки, поплевал на белоснежный носовой платок, вытер им несуществующую пыль с белоснежных кроссовок, аккуратно сдул с плеча белоснежного поло наглую дрозофилу, пошарил в кармане белоснежных шорт и, нащупав презервативы, достал их и небрежно закинул в перчаточный ящик.

– Чтобы чувствовать острее! – сглотнул слюну Никитка и протяжно погудел в клаксон.

Из-за покосившегося штакетника покашляли, потом послышались шаркающие шаги.

– Калитка не заперта. А ты чего в такую рань, демон? – заспанная хозяйка с лёгкой досадой покосилась на будильник, извлечённый из кармана замызганного халата. Она ещё не избавилась от остатков сна в чуть морщинистых уголках глаз и даже не чистила зубы. Галоши на босу ногу тоже не добавляли сексапильности. – О, счастье очей моих! Что за чушь я несу несусветную! Тебе я нынче рада! Как, впрочем, и всегда! Входи же, входи, конечно!

– Пардон мадам, уж замуж невтерпёж! – кратко пояснил гость, мигом сообразил, как открываются просевшие под грузом лет, рассохшиеся въездные ворота, и минуту спустя виртуозно запарковался под ссутулившимся деревянным навесом на тесной площадке, засыпанной наполовину ушедшим в землю гравием.

От стоянки к некогда роскошному крыльцу старого, небрежно облитого коричневой морилкой одноэтажного сруба вела вся в выбоинах, выложенная брусчаткой и поросшая мхом дорожка. Она стелилась меж вычурных кованых опор винтажных газовых фонарей и кустов сирени. За ними под щадящими лучами утреннего солнца последней декады августа купался в нежной росе давно некошеный, одичавший газон. В общем, денёк для конца лета обещал быть недурственным, и в спрогнозированное бездушными новостями ненастье не верилось, хоть и громыхало где-то за горизонтом всё чувствительнее.

Легко вбежав по скрипучим ступеням и обменяв уличную обувь на кем-то стоптанные тапочки, визитёр через сдвоенные, чуть перекошенные двери с потрескавшимися от пола доверху витражами посеменил за нерадивой хранительницей очага и оказался в тесной, плотно заставленной мебелью столовой.

Внутреннее убранство дома соответствовало тому, что было снаружи. Посреди комнаты стоял овальный, накрытый однотонным голубым сукном, массивный, с раздвижным механизмом обеденный стол, в центре которого в отколотой вазе из богемского хрусталя со вчерашнего вечера понуро умирали от жажды небрежно сорванные флоксы. Стулья с резными ножками хоть и были явно ручной работы, но их просиженные сиденья с жирными пятнами на гобеленовой обивке невольно заставляли задуматься об опрятности их владелицы.

Вдоль панорамных окон всё пространство занимал угловой, по-восточному низкий, с обилием мягких подушек диван, обитый бархатом под цвет скатерти и прожжённый в трёх местах окурками. Напротив лежбища согревала в холода вся в изразцах, диковинная печь. На вид ей было лет сто, не меньше.

Посудный шкаф у четвёртой стены тоже не выглядел новоделом. Три исцарапанные полки под сдвижными стеклянными фасадами занимала сваленная в кучу посуда всех времён и народов. Чего там только не было: тарелки, чашки, стаканы, солонки, подсвечники. В закрытых ящиках ниже сам чёрт поломал бы ногу: приборы из натурального серебра перемешались со скрепками, таблетками, шариковыми ручками и, о боже, произведёнными ещё в ГДР пупсиками, истыканными, словно куколки культа Вуду, булавками и иглами.

Отовсюду воняло нафталином и сыростью.

– Что за г… Ого! – Никита Тимофеевич спохватился и не дал едкой характеристике вырваться наружу. – Так и отдаёт античностью.

– Ты, дружок, иногда как брякнешь, не подумав! – снисходительно улыбнулась Кассиопея Игоревна. – Ну, откуда, посуди, дурашка, взяться здесь древностям. Так, банальный ширпотреб середины двадцатого века. Ничего ценного, одним словом. И вообще, всё это давно отписано Министерству культуры.

– Кому? – поднял брови Ермолаев.

– Тебя это удивляет?

– А зачем?

– Когда меня не станет, они откроют здесь дом-музей моего покойного мужа.

– А-а-а, ясно…

После светской беседы по законам жанра должны следовать развлечения, и Никитка тут же не преминул напомнить, что даме давно пора перестать сотрясать тирадами воздух, а принять душ и облачиться в какой-нибудь эротичный наряд. И Бирюлёва-Ясенева, согласившись с необходимостью скорейших гигиенических процедур, сразу вслед за оными гарантировала сюрприз.

Ермолаев истомился под дверью, пока женщина нежилась под душем, позаимствовал со стола скатёрку, постелил её на немытый пол и прилёг таким образом, чтобы удобнее было шептать в щель скабрезности, от коих однозначно бы сделались пунцовыми даже самые матёрые из амстердамских жриц любви.

Но Кассиопея Игоревна и ухом не повела. Она вышла из ванной уже в брезентовом плаще, с вместительной корзиной в руках и властно приказала следовать за ней в лес.

– Обалдеть! – пронеслось в мозгу у Никитки. – Она желает совершить акт в условиях дикой природы! Прям на опушке или будучи привязанной к дубу! А под плащом же, поди, и нет ничего?! Я помогу тебе, сладенькая! Я спасу тебя! Как трубадур из «Бременских музыкантов» спас короля… Блин, вот причём тут трубадур с королём?!

Ажитация чуда мгновенно привела Никитино либидо в полную боевую готовность, и он, временами даже чуть опережая женщину и не обращая внимания на то, как быстро пачкаются его белоснежные одеяния и как больно стегают и царапаются ветки, устремился в самую чащу.

Непогода тем временем приближалась, и вскоре небо затянуло огромной тучей. Полило как из ведра, и пара остановилась посреди поляны.

– Давай здесь, – мужчина, весь чумазый с головы до пят, потянулся с поцелуем.

– Подожди, сначала – грибы. Ты только посмотри, как много опят! – завороженно огляделась по сторонам Кассиопея Игоревна. – Эх, нажарим…

– Ты совсем дура, что ли? – всё, включая приподнятое настроение, у Никитки разом так и упало.

– Да. У меня и справка есть, – дама извлекла из кармана плаща и протянула бумагу с треугольной фиолетовой печатью специализированного медицинского заведения. – На, читай.

– Форма номер… Вот едрить-колотить… А я, тупица, всё думаю, что ж с ней не так! – Ермолаев выхватил из рук ненормальной корзинку и замахнулся, чтобы больно ударить, но сжалился над убогой и передумал. – Не звони мне больше!! Никогда!!!

Мужчина стремительно вернулся на дачу, мстительно справил малую нужду в вазу с полумёртвыми флоксами, чем ненадолго оживил их, выкатил со двора авто и не солоно хлебавши устремился в город.

Кассиопея же Игоревна тем временем самозабвенно срезала перочинным ножичком добычу и складывала её в кузовок…

Лампа на приборной панели, не мигая, горела уже с полчаса.

– Надо бы топлива долить, – сообразил, наконец, раздосадованный Никитка и свернул на популярную сетевую заправку. – Полный бак девяносто пятого, пожалуйста.

– Наш фирменный, «Супер Спиди Форсаж», не желаете попробовать?

– Нет.

– Стёкла протереть?

– Нет.

– Фары?

– Нет.

– Незамерзайка?

– Ты дебил? У тебя в мозгу снег выпал? Ты где зиму увидел? Какая незамерзайка? – рассвирепел Ермолаев.

– Ой, неувязочка, – услужливый работник заливисто расхохотался и принялся откручивать непослушную крышку бензобака, с теплотой вспоминая о лежащем в шкафчике раздевалки недокуренном косяке.

Оплатив бензин, всё ещё злой, как собака, Никита Тимофеевич направился к машине. Тут он краем глаза заметил, как на противоположной обочине затормозил мотоцикл с коляской. С него слезла неуклюжая, похожая на винный курдюк женщина в танковом шлеме и потрясла выбивавшимися из-под головного убора намокшими, длинными, седыми патлами.

Лицо наездницы показалось Никитке до боли знакомым. Его мозг начал судорожно перебирать отложившиеся в голове женские образы и вдруг… Бинго!

– Не может быть… Ашхен? Да, ладно! Ну и уродина! Как же я смог тогда? – парень поморщился. – Фу-фу-фу!

В этот момент кто-то потянул Никиту за рукав. Он обернулся.

– Узнаёшь меня, белобрысенький? – позади стояла старая, беззубая цыганка. В её сильно поредевшей, но, по-прежнему, на удивление чёрной шевелюре алела роза, а в скрюченные прогрессирующим артрозом пальцы буквально вросли кольца.

– Нет.

– Я гадала тебе, когда ты был маленький. Помнишь?

– Да ни лешего я не помню!

– Ну, как же? – зашамкала пророчица. – Ты забыл, как бежал за мной из деревни до самого леса? Я тебя ещё предупредила, что знать судьбу наперёд опасно, что гадания мои сбываются… Ну же… Вспомнил?

– Не-а.

– Что, вообще?

– Абсолютно!

– Ну, как так-то? Я тебе ещё нагадала, что будет у тебя роман с дамой треф, чьё имя начинается на «А». Но он закончится для вас обоих казённым домом, точнее – больницей. Потом предназначенная тебе суженая случайно собьёт на мотоцикле твоего кровного родственника. То ли отца, то ли брата? Нет, точно, брата. Пройдёт много лет. Ты с ней случайно встретишься и обретёшь в её объятиях большое личное счастье.

– Да? Вы полагаете?

– От судьбы не уйдёшь! Уж поверь…

В этот миг всё в мозгу у Никиты Тимофеевича встало на свои места, и картина мира полностью прояснилась. Он снова посмотрел через дорогу. Теперь и Ашхен увидела его и, вероятно, узнала, потому что приветственно замахала руками и бросилась, как очумелая, навстречу.

– Никитка! – заорала она во всё горло. – Ники…

В этот момент вдову полковника Карапетяна на полной скорости насмерть сбил автобус. Водитель остановил многотонную машину только метров через сто, и на мокрый асфальт, причитая и ища поддержки у господа, не организованно, в ветхих артистических костюмах поверх морщинистых тел высыпали старые-престарые лилипуты из гастролирующего шапито.

– Слава богу, бабка, что хреновая из тебя гадалка получилась! – выдохнул с облегчением Никитка, и, бравурно насвистывая «Очи чёрные», отправился с распростёртыми объятиями от всего сердца благодарить лилипутов.

ТАЙНА ГРАФСКОГО ПРУДА

Увидеть бабье лето в столице и её окрестностях той ненастной осенью в самом начале восьмидесятых годов прошлого века народонаселение уж и не чаяло. Ёжившиеся от всепроникающей мороси и тщетно силившиеся перепрыгнуть бескрайние лужи даже самые терпеливые граждане что есть мочи кляли небесную канцелярию, а закоренелые атеисты и вовсе принялись молить о зиме, хотя сентябрь только-только разменял третью декаду. Тут природа-мать, наконец, сжалилась: по ночам запахло заморозками, и Гидрометцентр предупредил о гололедице. Но вопреки прогнозам непогрешимых советских синоптиков аномальные муссоны средиземноморского бассейна погнали царствовавший над Ближним Востоком жаркий антициклон на север, и шевелюры москвичей и жителей области, наконец, взъерошили ласковые лучи солнышка. Страдавшим от алопеции запоздалое тепло тоже было по душе, ибо позволяло уйти на зиму с загорелыми лысинами.

Остаться безучастным к такой климатической идиллии никак не мог второгодник из четвёртого «Б». Педагогический коллектив школы, буквально сходивший с ума от его проделок, и родители, давно наплевавшие на невозможное чадо, называли сорванца исключительно словом «гадёныш», иногда вставляя перед ним определение «конченый». Таким образом, имя и фамилию малолетнего негодяя история не сохранила, зато от пересказа его деяний местный люд содрогается до сих пор.

Резонно рассудив, что уроков математики и пения в его жизни будет ещё навалом, белобрысый шалопай посчитал форменным расточительством провести следующие два часа в душном помещении. Благодаря врождённому дару убеждения и костлявым кулачишкам, точно бившим по болевым точкам несговорчивых оппонентов, он весьма доходчиво втолковал однокласснику Кирюше, почему им именно сейчас просто жизненно необходимо отправиться за выстроенные на месте старой дворянской усадьбы гаражи, что граничили с заилившим графским прудом.

Роскошный при кровавом царизме, ныне водоём являл собою жалкое и унылое зрелище. Заросший у берегов камышом и водорослями и на две трети покрытый ряской, он норовил вот-вот превратиться в болото, а позже и вовсе – в топь.

– Короче! – зашептал паразит в самое ухо друга, озираясь по сторонам. Сделал он это специально, чтобы собеседник ощутил причастность к некой огромной тайне. – Идти надо сейчас, пока тепло и предки на работе.

– А ты чего, вот прям плот связал? – недоверчиво заулыбался Кирилл. – Настоящий?

– Нет, блин, игрушечный! Конечно, настоящий! Вчера полдня на это убил. Вымок весь. Аж до соплей, – корабел для наглядности зашмыгал носом. – Ты не веришь мне что ли?

– Не в этом дело, – рыхлый телом хорошист, к тому же происходивший из не совсем русской семьи, явно не хотел сбегать с уроков. – Просто я сегодня утром с математичкой нос к носу столкнулся. Вероника Аркадьевна – падла редкостная. К гадалке не ходи, прогул проставит.

– Чёрт с ней! – подмигнул хулиган. – Подумаешь, велика беда! Ха-ха!! Прогул!!!

– Тебе-то, как всегда, ничего не будет. В худшем случае – отделаешься подзатыльником. А меня, как пить дать, выпорют! – качая кудряшками, упрямился тихоня, приученный к прилежному воспитанию отцовским ремнём.

– Если жопа заболит, придёт на помощь Айболит! – ловко зарифмовал двоечник и тут же перешёл к угрозам. – Или пошли, или фофанов навешаю! Выбирай!

Ладно, – сообразительный Киря глянул на жилистого балбеса, принявшегося яростно разминать средний палец правой руки, и, скрепя сердце, согласился. – Так и быть. Айда.

– Вот и правильно! – победоносно подытожил заводила и повёл слабохарактерного приятеля на вожделенное место.

Взобравшись на утлый плот из разнокалиберных досок, кое-как связанных набухшим в воде шпагатом, мореходы далеко отплыть не сумели, а потому всего лишь чуть промочили ноги. Сущий пустяк, учитывая наличие при себе сменной обуви, без которой ввиду бдительности и рвения дежурного класса в школу не проскочила бы и мышь. Друзья положили промокшие ботинки с носками сушиться на солнце, а в сухих кедах на босу ногу принялись бродить вдоль берега и кидаться камнями по застрявшей в тине не то трубе, не то палке. Толстяк на снайпера явно не тянул. Да и худющий сорвиголова особой меткостью не отличался. Лишь с энной попытки он поразил-таки цель, и предмет перевернулся в воде.

– Ура, попал! – радостно завопил пацан, раскинул в стороны руки и, подражая звуку авиационного двигателя, заложил крутой вираж. – Бж-жжж… Пятый-пятый! Я десятый! Задание геройски выполнено! Бомбардировщик возвращается на аэродром. Как слышно? Приём… Бж-жжж…

– Ух ты! А чего это? – Кирюша попятился, оступился, плюхнулся на пятую точку и с робкой надеждой в голосе решился на предположение. – Манекен?

– Ой, мамочки! – завопил стоявший ближе к воде бомбардир, и мальчишки, позабыв про портфели, бросились наутёк.

В пруду барахталась отрезанная по локоть, сизого цвета человеческая рука со сжатыми в кулак пальцами, на одном из которых зловеще поблёскивало с крупным, явно драгоценным камнем…

Семейство Пирдубирдыевых давно переехало в Подмосковье из какой-то совсем уж Средней Азии и до поры до времени совершенно безмятежно квартировало в многоподъездном кирпичном доме примерно в трёх минутах размеренной ходьбы от железнодорожной станции. Их девятиэтажка считалась престижной в застроенном тогда сплошь и рядом панельными хрущёвками рабочем городишке, что расположился на пологом берегу Москва-реки промеж двух живописных пойм, снабжавших многомиллионный мегаполис питьевой водой.

В те былинные времена миграция из подбрюшья империи не являлась массовой и случалась, если только периферийный кадр оказывался выдающимся и заслуживал перевода в Первопрестольную. Достижениями Пирдубирдыев-старший до столицы не дотянул самую малость. Зато для военного производства в непосредственной от неё близости вполне годился. Тем паче, что был он кадровым партийным работником с инженерным образованием и допуском к государственной тайне.

И вот жили они поживали, пока не постучалась в их дом беда. Не успел толком начаться очередной учебный год, как их старший сын, смуглый и чернобровый красавец Заурбек, робко перешагнул порог отделения милиции по месту жительства. Взволнованно давясь слезами, без единой синтаксической и пунктуационной ошибки молодой человек написал заявление о пропаже родителей, трое суток тому назад ушедших по грибы и с тех пор не вернувшихся.

Начались поиски. Понятно, первым допросили заявителя – студента пятого курса очень престижного института, ленинского стипендиата, весьма вероятного обладателя красного диплома и отменной комсомольской характеристики. Следом настал черёд его младшего брата Алибека – восьмиклассника, круглого отличника, перворазрядника по русским шашкам и доморощенного виртуоза-балалаечника. Оба хоть и выглядели подавленно, но ответствовали связно, без противоречий и никаких подозрений у органов внутренних дел не вызвали.

Далее побеседовали с соседями. Люди, в целом, милейшие, они ничего путного тоже показать не смогли. Да, дескать, видели на днях и достопочтенного Махмуда Алибабаевича, когда его к дому подвезла служебная «Волга», и глубокоуважаемую Сауле Абдурахмановну, спешившую к семье с авоськами, битком набитыми дефицитным продовольствием. Из того же, между прочим, гастронома, где не имевшие льгот и блата простые граждане готовы были укокошить друг друга из-за выброшенных на прилавок мороженных голландских кур.

Один из жильцов квартиры снизу, однако, вспомнил, что в ночь с пятницы на субботу у Пирдубирдыевых постоянно смывали унитаз, но Заурбек, пожелав повару студенческой столовой вечно гореть в аду, подтвердил, что в те часы маялся желудком и до позднего утра не вылезал из туалета.

В общем, по всему выходило, что искать исчезнувших надобно в близлежащих лесах, тогда ещё довольно густых, а местами и вовсе нехоженых.

Прочёсывания местности к результатам не привели, если не брать в расчёт побочный эффект: в частном секторе были выявлены с десяток неизвестных ранее точек массового самогоноварения, а на укрывшейся за труднодоступной чащей очень дальней поляне только-только вызрела целая плантация конопли. Производителей алкогольного суррогата без душеспасительных церемоний и интеллигентского слюнтяйства наказали, приговорив к штрафу с конфискацией средств нелегального промысла. Напасть же на след таинственных аграриев, к сожалению, так и не удалось, хотя в засаде их ждала группа из трёх бывалых оперативников, по окончании дежурства наотрез отказавшихся сменяться.

– Нет, не устали… Ни в коем случае… Придавать новые силы считаем нецелесообразным… Почему-почему? По кочану! Ой, в том смысле, что поймать этих негодяев для нас теперь – дело чести! – с трудом сдерживая смех, доложил раз начальству по рации старший из сотрудников капитан Курилкин и попросил снабдить их через секретное дупло усиленным сухим пайком, двумя ящиками минералки и блоком папирос. Более никто из них на связь не выходил. Да и из лесу – тоже. Несколько раз, правда, случайные прохожие божились, что натыкались в тех местах на целый выводок йети, ряженых почему-то в милицейские портупеи, но то, верно, была брехня.

Так, видимо, и осталось бы преступление нераскрытым, но всплывшая рука дала ключ к разгадке. Водолазы, исследовавшие пруд, достали со дна ещё немало мешков с ногами, руками, туловищами и головами на две полноценных персоны обоих полов. Даже без опознания и экспертиз по имевшимся у следствия характерным приметам стало ясно, что это – незадачливые грибники Пирдубирдыевы.

Сведения о находке моментально утекли в Комитет Государственной Безопасности. Учитывая статус Махмуда Алибабаевича, чекисты незамедлительно взяли дело под свой контроль, чуть свет нагрянули в гости к крепко спящим братьям и с помощью имевшихся в их распоряжении спецсредств в считанные минуты обнаружили тщательно замытые пятна крови. В результате через пару часов обколотый сывороткой правды Заурбек давал признательные показания в самом сыром и глубоком подвале Лубянки. Он наматывал сопли на кулаки и валил всё на застлавшую разум любовь, будто бы взявшую да и растопившую его благородное сердце прошлым летом в самый разгар московской Олимпиады.

Опытные следователи корпели над материалами дела несколько бессонных месяцев. Их труд не пропал даром, и они доподлинно воссоздали трагическую картину произошедшего.

Всё началось в день похорон Владимира Высоцкого. В кишащей сомнительными личностями толпе зевак присутствовал и искусно маскировавшийся под личиной верного ленинца Заурбек Пирдубирдыев. Расчётливый в своих грязных намерениях отщепенец давно и с нескрываемой завистью посматривал на Запад. В силу этого утративший моральный облик строителя коммунизма урод стал лёгкой добычей броско накрашенной сотрудницы американской дипломатической миссии Мэри Смит, одетой в юбку с кроссовками по самой что ни на есть последней заокеанской моде. Прикидываясь невинной овечкой, вышедшая на задание многоопытная шмара будто бы невзначай оступилась и, падая, ухватилась за гульфик заранее намеченной жертвы.