Страж

Дорожный саквояж пришлось заменить старой торбой, так как она привлекала гораздо меньше внимания. Бело-черное монашеское одеяние с широкими рукавами и глубоким капюшоном оказалось мне вполне впору. Вместо пояса я повязал пурпурную веревку, говорящую о том, что я принял обет молчания. Карл позаботился о моем маскараде и легенде. Последняя была неказиста и проста: мне рекомендовалось помалкивать и побольше мотать головой, благо веревка должна была избавить меня от большинства глупых вопросов.

Я немного волновался оттого, что мог попасть впросак с монастырским укладом, которого я ни черта не знал. Спасало лишь то, что я удачно умел корчить из себя идиота. Главное, держаться как можно более уверенно и нагло. Тогда половину твоих ошибок спишут на дурной характер.

Когда до монастырских стен оставалось всего ничего, я увидел на дороге Гансика. Он свернул в рощу, и я последовал за ним через лопухи и крапиву.

Две лошади стояли привязанные к деревьям, прикрепленные к их седлам дорожные сумки оказались пузатыми. Гансик ткнул в одну из них пальцем:

– Здесь Карл приготовил для тебя подарки.

Я расстегнул застежку, запустил руку внутрь и нащупал гладкую деревянную рукоять небольшого пистолета. А затем еще одну.

– Фербергские.[18] Хорошо, – сказал я, извлекая оружие на свет.

Подобные игрушки появились лет десять назад, серьезно потеснив арбалеты. Впрочем, я все же предпочитаю пользоваться последними. Шумят меньше и не надо постоянно следить за зажженным фитилем. Арбалет, кстати говоря, тоже был приторочен к луке седла. Но его, в отличие от пистолетов, я трогать не стал. Такую штуку под монашеской одеждой не спрячешь.

– Что с Карлом?

– За ним ходят двое законников, – сказал Гансик. – Час назад они заглядывали в «Под русалкой», пытались узнать, что он там забыл.

– Значит, времени еще меньше, чем мы думали. Кстати, ты не видел в Тринсе кого-нибудь из одушевленных?

– Нет. Внутри тебя ждут наши старые друзья. Вот здесь лежит кошелек. Отдай его им. Карл передает пожелания удачи.

Не ответив ни слова, я отправился обратно на дорогу. Отсюда до монастыря идти было не больше трех минут спокойным шагом. Возле запертых ворот, небольших, но на первый взгляд очень надежных, горели факелы.

На мое счастье, у аскетичных иеравитов принято вести себя замкнуто, потому как я не собирался выбривать на голове тонзуру – но никого из них не смущало, что человек прячет лицо под капюшоном, а руки – в рукавах. А уж обеты молчания здесь и вовсе встречались на каждом шагу, что мне было абсолютно на руку. Пару часов мой спектакль не вызовет ни у кого подозрений, а большего и не надо.

Я взялся за тяжелое кольцо калитки, несколько раз бухнул им о металлическую пластину и принялся ждать. Что хорошо в монашеских орденах – они всегда пускают на постой своих братьев, не оставляя их ночевать на пороге. Очень по-христиански, на мой взгляд.

Окошко в калитке распахнулось, на меня глянула злобная пропитая рожа. Увидев мою одежду, она буркнула:

– Из какого монастыря, брат?

Я с сожалением покачал головой. Он наконец-то разглядел в сгущающихся сумерках мой пояс-веревку, ругнулся и тут же получил затрещину от кого-то невидимого. Скривился, захлопнул окошко, загремел засовом, отпер калитку, держа в руках фонарь:

– Заходи.

Я сделал шаг и оказался в монастыре, очень надеясь, что выйти отсюда будет столь же просто, как войти.

Кроме привратника здесь были еще двое. Пожилой монах, с лицом очень похожим на помятую сливу, который и отвесил подзатыльник товарищу за то, что тот выругался, и верзила, возвышавшийся над нами на две головы. По мне, драться с таким – очень близко к самоубийству. Справиться с подобной тушей можно, только если уронить на нее мельничный жернов.

– Ты из богомольцев? – спросил пожилой.

Я кивнул.

– Давно дал обет?

Я покачал головой.

– С каждым, кто приходит к нам, знакомится отец-настоятель. Но сейчас он спит, так что придется ему увидеть тебя утром. Мы дадим тебе приют, хлеб и воду, брат. И присмотрим, чтобы ничего с тобой не случилось. Иди за мной.

Так просто?! Впрочем, чего им меня расспрашивать? Все равно не отвечу.

Мы пошли по дорожке, мимо зеленых лужаек и цветочных клумб. Старик вел, здоровяк сопел в спину, словно живая гора.

Наконец, мы прошли мимо колодца возле наземного павильона и остановились.

– Там мастерская и библиотека. Базилика прямо. Направо трапезная, за ней зал капитула и монашеские кельи. – Старый монах посмотрел в глубину моего капюшона и закончил: – Тот, кого ты ищешь, находится за трапезной.

Я кивнул. Теперь понятно, что за люди в монастыре должны были мне помочь.

– Пройдешь мимо кухни, потом по тропе, огородом. Там найдешь одежду для него. Затем свернешь направо и еще раз направо. Войдешь в малую часовню, минуешь главный неф, выйдешь через калитку. Перед тобой будет здание. Его охраняют двое, из городских. Твое появление их не удивит, они ждут еду, постарайся оставить их в живых.

– Хорошо, – сказал я, делая шаг вперед, но он остановил меня едва заметным движением.

– Это не все, что ты должен знать. Настоятель попросил еще кое-кого охранять пленника. Брат Парвус умер несколько лет назад, но остался в монастыре. Я слышал, что сейчас он в подвале. Мы будем ждать у ворот. Иди с Богом.

Я еще раз кивнул, передал им кошелек, который старикан проворно спрятал в широком рукаве, и быстро направился по тропе, провожаемый их взглядами. Монахи ложатся рано, а пробуждаются, когда еще не рассвело, так что сейчас монастырь спал. Меня видели лишь ночные бабочки с бледно-серыми крыльями, вьющиеся вокруг висящих вдоль стен масляных фонарей.

Возле кухни, свернувшись клубочком у поленницы, дрыхла маленькая лохматая псина. Она дергала во сне лапами и видела свой десятый собачий сон. Монастырский сад, совсем небольшой и подсвеченный лунным светом, встретил меня вязкой тишиной. Здесь росли несколько фруктовых деревьев, но основное пространство было занято грядками с капустой, репой и луком.

Одежда для узника лежала в корзине, рядом с продуктами и бутылкой вина. Взяв плетеную ручку, я ощутил достаточно большой вес и вошел в малую часовню через распахнутые двери. Внутри пахло свечами, плавленым пчелиным воском, ладаном и едва ощутимо – жженым сахаром.

Сквозь окна на пол нефа, ограниченного с двух сторон грубоватыми каменными колоннами трехсотлетней давности, падали серебристые лунные лучи, и тени, лежащие на моем пути, были темно-синими и непередаваемо густыми. Эхо от шагов летело к покатому своду, отражалось от него и растворялось в ночи. Миновав часовню, я вновь оказался на улице, в дальней части монастыря, недалеко от монастырских складов и стены, за которой темнел лес.

Прямо напротив находилось одноэтажное здание с частично разобранной крышей. Внутри оказалась старая конюшня, с устланным сеном полом и пустыми стойлами. У самых дальних от меня, над выходом, горел фонарь, и сидели двое мужчин.

Они услышали мои шаги и повернулись в мою сторону. Один, загорелый и жилистый, встал. Второй даже не оглянулся – смел с бочки игральные карты и начал вновь тасовать колоду.

– Наконец-то, брат, – сказал загорелый. – Мы уже умираем с голо…

Я без расшаркиваний швырнул в него тяжеленную корзину. Он упал вместе с ней на землю, я оказался рядом, подхватил выпавшую бутылку и саданул по голове картежника. Голова выдержала, впрочем, как и бутылка. Но человек свалился без сознания, а я добавил первому, уже взявшемуся за стилет, и отбросил ногой оружие в сторону. Склонившись, приложил пальцы к его шее, почувствовал биение пульса и довольно кивнул. Все прошло как нельзя лучше.

Брат Парвус появился внезапно. Он полностью оправдывал свое имя[19] – маленький, невзрачный человечек в монашеской рясе. Вот только руки его были черными и обугленными до костей. Душа двинулась на меня, и я извлек кинжал из ножен. Он остановился, не донеся ногу до пола. Прищурился.

– Ты не связан приказом и можешь отступить, – тихо сказал ему я. – Я не вижу в тебе зла, а значит, необходимости в моей работе нет. Если, конечно, ты не станешь мне мешать.

– Я пообещал настоятелю, что пригляжу за этим человеком, – негромко возразила душа, бывшая ранее монахом. – Ты пришел убить его, страж?

– Спасти. Им интересуются разные люди, и я не уверен, что он протянет долго.

– Ваше Братство ничуть не лучше остальных… – Парвус сделал шаг назад. – Хорошо, я поверю твоему слову.

– Почему?

– Настоятель связался со светскими властями. Это не слишком хорошо для обители и несет неприятности. В любом случае я не желаю умирать во второй раз из-за незнакомого мне человека.

Он пошел прочь, и я, подняв засов, оказался в маленькой подсобке конюха. Хартвиг Нитц не спал, и в полутьме я увидел, как блестят его глаза.

– Ты не похож на монаха и священника, – негромко сказал он мне. – И вряд ли пришел в такой час, чтобы меня исповедать.

Я оглянулся, убедился, что брат Парвус исчез, убрал кинжал.

– Если тебе нужна исповедь, я готов это сделать, но только быстро.

– К черту исповедь, страж. – Он встал на ноги и вышел на свет.

Хартвиг оказался моим ровесником, но на голову ниже меня и гораздо уже в плечах. У него было живое лицо, быстрые глаза и великолепный кровоподтек на правой скуле. Губы тоже были разбиты, а когда он улыбнулся, я увидел, что одного зуба у него как не бывало.

– Ты не тронул монаха, хотя он может быть опасным для людей, – задумчиво сказал пленник, испытующе глядя на меня.

– Может и хочет – вещи разные. Душа не желает зла другим, а потому мне она не интересна. Ты обладаешь даром Видящих?

– Я вижу тех, кто живет по соседству с нами, – ровно ответил он. – Для чего ты здесь?

– Хочу вытащить тебя из той ямы, в которую ты угодил.

Он прищурился:

– А дальше?

– Планирую доставить в Братство.

– Да ну? – Он неприятно улыбнулся. – Зачем мне это? Чем ваша «свобода» лучше той, что у меня уже есть?

– По крайней мере, там никто не будет тебя бить.

– Весомый аргумент, – серьезно кивнул Хартвиг, но я видел, что он все еще колеблется.

– Послушай, приятель, – сказал я ему. – Я слышал, что ты наворотил дел и привлек к себе ненужное внимание. Не знаю, что ты натворил, но теперь от тебя не отстанут. Ни Братство стражей, ни Орден Праведности. Думаю, через несколько дней присоединится и Церковь, узнав о нашем интересе. Так что выбор, с кем быть, у тебя небольшой.

– Предпочитаю оставаться одиночкой.

Один из двух оглушенных стражников тихо застонал.

– Не в этом мире. – Я протянул ему одежду монаха.

Хартвиг вздохнул и принял ее.

– От городских властей я ничего не жду. Они себя уже показали с «лучшей» стороны. Орден упечет меня в яму какого-нибудь спрятанного в горах замка. А церковники законопатят в монастырь, где охрана будет посерьезнее, чем у этих аскетов. Так что я предпочту стражей. Во всяком случае, пока у меня не появится возможность от вас отделаться.

– И чем ты будешь заниматься, когда убежишь? – поинтересовался я, делая для себя заметку внимательнее за парнем приглядывать.

– Спасу этот мир от самого себя. Как тебе такое?

Я лишь усмехнулся.

Когда мы достигли центрального двора монастыря, здесь произошли кое-какие изменения. Я увидел их сразу, стоило мне выйти из-за угла кухни. Ворота были распахнуты настежь, и внутри монастырского двора торчали пятеро незнакомцев. Двое из них сидели в седлах, а трое беседовали с той парочкой монахов, что совсем недавно указали мне путь.

Я разумно шагнул назад, в тень, и Хартвиг чуть в меня не врезался.

– Кто это? – прошипел он мне на ухо.

– Так сразу не разберешь. Но в том, что они пришли за тобой, не возникает сомнений.

«Проклятье! Неужели монахи настолько продажные сволочи?» – спросил я у звезд на небе, но те и не думали отвечать.

Старикан во дворе между тем получил увесистый кошелек, гораздо более внушительный, чем тот, что дал мне Карл, и указал новоприбывшим дорогу. Грубо говоря, он ткнул пальцем прямо в меня, но, благодаря тому, что ночь была темная, мы остались невидимы. Не желая искушать судьбу, я развернулся и велел Хартвигу:

– Живо, за мной.

Мы обогнули угол кухни, пересекли крыльцо и ввалились в большой пустынный холл с погашенным очагом. Хартвиг не стал прикрывать дверь, оставив небольшую щель, так что мы оба видели, как три вооруженные фигуры протопали по огороду в сторону часовни.

– Так кто они? – вновь спросил мой спутник.

– Повторяю. Мне это неизвестно. Я знаю лишь одно: ждать от них чего-то хорошего – глупо.

– Что ты делаешь?

– Зажигаю фитили. Слушай внимательно, если начнется переполох, держись у меня за спиной.

Сжав в каждой руке по пистолету с тлеющими фитилями, я отправился в обратном направлении. Во дворе произошли очередные изменения – монахи лежали порубленными, а один из «гостей» как раз вытирал клинок, испачканный в крови привратника. Другой обыскивал труп старика, чтобы забрать кошель.

Смелые ребята, раз они решились совершить убийство в монастыре. И глупые, если считают, что князья Церкви так просто это оставят. Некоторых людей события, подобные истории Белой стены[20] ничему не учат.

Они увидели нас, когда мы подошли к колодцу. Я без всяких расшаркиваний вскинул руки и нажал на спусковые крючки. Фитили чиркнули в воздухе, пистолеты грохнули огнем и едким дымом. Одному пуля раздробила колено, другому попала чуть выше, в бедро. Я отбросил бесполезное оружие, достал кинжал, подошел к лошадям, перерезал подпруги, чтобы хоть как-то задержать возможную погоню, а затем склонился над одним из раненых.

Он стонал, зажимая руками простреленную ногу. Проверив его карманы, я забрал деньги, считая, что они будут нелишними, и показал спутнику добытый серебряный жетон:

– Знаешь, что это такое?

– Да, – кивнул он. – Орден Праведности такие носит.

Дорога перед монастырем расцвела грохотом и огнем. Находившийся там человек, как видно, торопился, поэтому пуля, вместо того, чтобы оторвать мне голову, прошла рядом. На пару секунд я ослеп от вспышки и едва не получил тяжелой аркебузой по лицу, но Хартвиг ловко подставил нападающему подножку. Тот упал, я ударил его ногой, схватил замешкавшегося помощника и потащил к лесу, где были спрятаны наши лошади.

– Доброе утро, Людвиг, – услышал я над ухом голос Проповедника.

Открыв глаза, я увидел его «светлый» лик на фоне сосен, залитых солнечными лучами.

– Ты нашел Пугало?

– Нашел. – Душа посмотрела по сторонам. – Оно где-то здесь. Наверное, опять ушло бродить по полям. Кстати говоря, если тебе интересно, то твой спутник намеревается сбежать. Прямо сейчас.

Эти слова заставили меня подскочить и сбросить одеяло. Босиком я направился по влажной траве к лошадям, возле которых возился Хартвиг.

– Думаешь, сможешь удержать меня силой? – с вызовом спросил он.

– Думаю, что смогу, – миролюбиво ответил я ему. – Но не буду.

Мне показалось, он давно так не удивлялся. Даже про лошадь забыл.

– В смысле? – нахмурился беглец, подозревая подвох.

– Путь до Богежома не близкий, и я не смогу денно и нощно не спускать с тебя глаз. Если ты захочешь убежать – значит, убежишь. Так что все мои потуги задержать тебя против твоей воли – бесполезны.

– В принципе его можно связать, – подсказал Проповедник.

– Какая злобная душа у тебя в друзьях! – еще сильнее нахмурился Хартвиг и заработал от Проповедника, действительно, недружелюбный взгляд:

– Чего мне с тобой быть добрым?! Он шеей рисковал, чтобы тебя вытащить, а ты убегаешь, словно неблагодарная свинья! Отказ от благодарности является грехом.

– Успокойся, – попросил я Проповедника, видя, как лицо человека краснеет не то от гнева, не то от смущения. – Хочешь уезжать, Хартвиг, скатертью дорога. Я посижу здесь, в лесу, на травке, и дождусь, когда ты вернешься. Если за три часа не появишься, отправлюсь тебя спасать.

– Спасать? – озадаченно повторил тот.

– Хватит придуриваться, – попросил я, старательно скрывая раздражение. – Мы полночи неслись полями и огородами, а погоня дышала нам в спину. Если ты считаешь, что о тебе забыли, то глубоко заблуждаешься. Нас будут искать. На дорогах и в городах. Конечно, небольшая фора есть, потому что они не знают, в каком направлении мы движемся. Но это лишь до той поры, пока нас не увидят. Дальше в том, куда мы едем, не разберется только идиот. Исходя из всего вышесказанного, раз ты оказался такой нужной всем фигурой, тебя сцапают достаточно быстро. Или соглядатаи на дорогах, или возле городских ворот, или в какой-нибудь таверне.

– Ты преувеличиваешь, не так ли?

– Просто я знаю, как умеет охотиться Орден. Можешь мне поверить, они не любят выпускать добычу из зубов…

– Как и Братство стражей, – перебил меня Хартвиг, но я продолжил тем же ровным тоном:

– Ты заблуждаешься насчет Братства, потому что нас мало. Организовать грамотную облаву на большой территории не в наших силах. Стражи действуют в одиночку и лишь иногда парами. Но не Орден. У законников полно наемников и тех, кто у них в долгу, в том числе я говорю и о власти. Разумеется, не всегда и не везде. К примеру, здесь, в Фирвальдене, у особого закона в последнее время множество проблем, поэтому, скорее всего, им придется справляться своими силами.

– Каких проблем? – заинтересовался он.

– Сейчас это совершенно неважно. Но даже без поддержки солдат, курьерской почты и правительственных постоялых дворов они – серьезная угроза. Тебя найдут и загонят, как зайца. На этой многообещающей ноте позволь нам расстаться. Забирай лошадь и проваливай. Если тебе повезет, вернешься в ближайшее время. Если нет – вини только себя.

Я повернулся к нему спиной и потопал обратно к своей лежанке, уже зная, что он никуда не денется.

Так и случилось. Когда я обувался, он сел рядом:

– Как твое имя, страж?

– Людвиг.

– А его? – Хартвиг ткнул пальцем в Проповедника.

Я помедлил:

– Называй его Проповедником. Он не любит, когда к нему обращаются по его настоящему имени.

Старый пеликан поджал губы, но от комментариев воздержался.

– В чем выгода Братства? Зачем я им? – Хартвиг в упор посмотрел на меня.

– Ты ждешь честного ответа? – вопросом на вопрос ответил я. – Совершенно без понятия. До вчерашнего дня я не знал о твоем существовании и, думаю, ничего бы не потерял, если бы не узнал. Может быть, ты мне поведаешь, какие тайны скрываешь, раз вызвал такой неожиданный ажиотаж среди совершенно разных людей?

Он, несмотря на мой крайне ироничный тон, внезапно опустил взгляд и закусил губу:

– Не думаю, что это так уж важно.

– Ну, только в том случае, если ты хочешь понять, зачем ты Братству, – невинно пожал я плечами. – Я всего лишь оказываю услугу коллеге, который не смог тебя сопровождать. Довезу до Богежома и сдам в руки тех, кто в курсе. Если тебе любопытно – лично у меня никакой выгоды нет, хотя ты меня заинтересовал.

– Да неужели? – Он глянул на лошадей, явно раздумывая, не отправиться ли ему в дорогу одному.

– Ты нужен Ордену, а я не слишком люблю Lex talionis, точнее, я его совсем не люблю и с огромной радостью не дам им заполучить тебя. Цеховые противоречия, знаешь ли.

– Скорее политика.

– Я страж. Политикой пусть занимаются магистры и те, кому это нравится.

Он рассмеялся:

– У меня создается такое впечатление, что ты живешь в несколько ином мире. Политикой занимаются все, хотят они этого или нет.

– А он тебя уел, – неожиданно влез в разговор Проповедник.

– Заткнись, – попросил я. – Возможно, ты и прав, Хартвиг. Хотя бы потому, что ты, судя по всему, увяз в этой политике, как в болоте. Так что тебе предстоит решить, и решить быстро, от кого принять помощь, иначе ты уйдешь в трясину с головой.

Он цокнул языком, посмотрел не на меня, а на Проповедника и глухо сказал:

– Все решено. Я уже говорил, что менять Братство на Орден, Церковь или княжескую милость не буду. Из двух зол, как говорится, выбирать приходится меньшее.

– Приятно слышать, – сказал я, вставая с земли. – Рад, что ты мыслишь позитивно и понимаешь – в одиночку тебе будет хуже, чем со мной. Пора в дорогу. Позавтракаем в седлах.

Мы ехали до полудня, через поля, на которых уже собрали рожь, под ясным, готовящимся к скорой осени небом и палящим солнцем. Проповедник восседал на крупе моей лошади, хотя не нуждался в подобном способе передвижения. Он все утро молчал, и его молчание выражало высочайшую степень неодобрения. Я подозревал, что все дело в этой авантюре, поэтому в какой-то момент не выдержал и произнес:

– Давай, мой друг. Скажи, что я неправ.

– Ты неправ, – тут же откликнулся он. – Карла ты выручал гораздо чаще, чем он тебя. Долгов на тебе нет.

– Это ты так считаешь. Впрочем, меня интересовало несколько иное. Что ты узнал о Хартвиге?

Последний тут же повернул голову в мою сторону и напрягся. Проповедник молчал так долго, что я уже начал думать, что он меня игнорирует. Но он все-таки ответил. Осторожно, словно ходил по тончайшему льду:

– Людвиг, я искренне считаю, что тебе некоторых вещей лучше не знать.

– Это почему же?! – тут же откликнулся Хартвиг.

– Он, знаешь ли, крайне совестливая натура, хотя на первый взгляд так не кажется, – откликнулся Проповедник. – Тут же пожалеет, что связался с тобой.

– Я ничего дурного не сделал!

– Болтай дальше, – попросил я старого пеликана.

Тот вздохнул и нехотя ответил:

– Твой спутник, Людвиг, до последнего месяца работал картографом при городском земельном совете. Но, как оказалось, у него есть маленькая слабость: по всем христианским законам он с чего-то решил, что за помощь ближнему своему ему воздастся.

– И в чем выражалась эта помощь? – Я посмотрел на Хартвига.

– Я умею снимать с людей темные грехи, – ответил тот.

– Свершилось чудо, – пробормотал я. – Очень большое преступление. Обычно прощением грехов занимаются исповедники.

– Ты не слушаешь, – поморщился тот. – Не прощение грехов, а полное снятие. Исповедники облегчают совесть, но не стирают с души темные пятна. А я это делаю. Что?

Он увидел, как мое лицо окаменело, а губы Проповедника скривились, словно ему предложили съесть какую-то падаль.

– И давно у тебя… такие способности? – мягко поинтересовался я.

– Я стал видеть души и уметь их исцелять на это Благовещение, после того как меня ударило молнией. – Он расстегнул ворот своей черной рубахи, и я увидел след от страшного ожога.

– Лучше бы она тебя убила, приятель, – посмотрел я на него с сочувствием.

– Даже не буду спрашивать, почему ты это сказал.

– А я все же отвечу. Ты представляешь угрозу для этого мира, и я не слишком понимаю, почему тебя не прикончили сразу.

– Его взяли люди маркграфа Валентина Красивого, – обмолвился Проповедник. – Ходят слухи, что его милость еще тот грешник, и сковородка в аду для него не только приготовлена, но смазана маслом и хорошенько подогрета. Как говорится, скворчит и ждет.

– Понимаю, – протянул я. – Его милость решил облегчить свою страдающую душу от пары-тройки грехов, чтобы его пропустили через райские врата. Что же. Очень разумно с его стороны позаботиться об этом, но крайне глупо выбрать исполнителей-идиотов, которые перепугались собственной тени настолько, что вытащили тебя из надежной камеры и перепрятали в монастырь.

– Что ты делаешь? – Хартвиг увидел, как я разворачиваю лошадь.

– Спасаю твою шкуру. Забудь о Богежоме.

– А я ведь говорил, что тебе лучше не знать! – ехидно произнес Проповедник, обращаясь ко мне. – Ты разве не слышал, Хартвиг, что у Людвига есть столь интересное свойство души, как совесть? Он не собирается везти тебя на жертвенное заклание.

– Да почему, черт вас подери?! – вскричал тот.

Я направил лошадь к нему, подъехал практически вплотную и сказал:

– Потому что ты опасен. Для Братства, для Церкви, для всех, кто получает власть с помощью душ и чудес. Да о чем я с тобой разговариваю! Ты, как видно, полный идиот, не видавший в своей жизни ничего, кроме карт Фирвальдена, раз решил рассказать людям о своих способностях!

Он не сопротивлялся и не спорил. Кажется, до Хартвига начало доходить, что ситуация гораздо более серьезная, чем ему представлялось. Он хмурился, молчал, но мне не перечил и с разговорами в дороге не лез, за что я был ему очень благодарен.

Нам пришлось выбраться на лесную дорогу, окруженную кленами, ветви которых были переплетены друг с другом, образуя тенистый купол, пропускавший через себя темно-зеленый свет. В другое время я обязательно полюбовался бы подобным великолепием природы, но не теперь.

Я был достаточно зол, в первую очередь на себя, что поддался на уговоры Карла. Уверен, он в курсе всего, но утаил это от меня, иначе я бы и пальцем не пошевелил ради его авантюры. Теперь же есть три варианта – привезти Хартвига в Богежом и надеяться на милость магистров, а следовательно, собственноручно убить человека, который мне доверился, потому что милости перед такой угрозой от Братства не будет. Отпустить его на все четыре стороны и знать, что его поймают достаточно быстро и опять же убьют. Или же довести до границы княжества и рассчитывать, что дальше он сможет о себе позаботиться.