Основоположник

На помощь охранникам из-за кулис выбежала Лизонька. Она не кричала, как накануне в дирекции, а молча набросилась на пикетчиков, желая вырвать из их рук широкую бумажную ленту с обидными для Ёжика словами.

Когда порядок восстановился и праздник искусства опять пошёл по предначертанному пути, она вновь появилась за кулисами. Необходимо было проверить состояние Иосифа, успокоить его и начать разбираться со всеми, кто допустил провокаторов в зал.

Лизонька нашла Маркина стоящим в дальнем углу кулис. Как только она приблизилась, он улыбнулся, но улыбка эта была усталой, вымученной.

– Всё пучком, Лизок. Помидоры оказались свежими.

– Тебе хоть ссы в глаза – всё божья роса. Нельзя, нельзя, Иосиф, позволять так с собой обращаться. Эти мерзавцы должны ответить за случившееся. Я знаю, откуда ноги растут. С «Трахтенбанком» будем потом разбираться, через Лондон. Пошли в дирекцию. Я от их поганой канторы, от охраны их долбаной камня на камне не оставлю. Сволочи лопоухие. Через них овощебазу в театр можно пронести.

– Займись сама, лапушка. Я что-то устал.

Оставив Иосифа, она метнулась искать человека, отвечавшего за безопасность. Поиски вывели её к двери с табличкой «Тарас Бульба».

«Что-то знакомое, – подумала Лизонька. – Ничего! Тем хуже для него», – и решительно распахнула дверь.

Глава пятая

ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЕ

I

«Врача! Врача! Убили!» – пронеслось над площадью.

За мгновение до катастрофы Брунет видел, как тело Маркина странно изогнулось и рухнуло на подмостки. Он слышал, как следом над площадью пронёсся глухой тревожный возглас: «у-ух!», заставивший людей в оцепенении замереть.

Всеобщее замешательство не захватило лишь законных обладателей спецсредств. Экипированное воинство дружно выдохнуло и вклинилось в протестный монолит. Сделано это было разом, так быстро, что тревожное «у-ух!» не успело до конца прокатиться от одного края площади до другого. Медперсонал, до начала тревожных событий беспечно дремавший в машинах скорой помощи, тоже засуетился, хотя ещё толком не понимал – готовить носилки или шприцы для срочных инъекций.

И вот зашевелилось, задвигалось на площади всё, что могло считаться живым. Мистическим образом возбудилась и сама природа. Усилился ветер и закрутил дорожную пыль, поднял её дыбом. В черное перекрасились серые облака. Их свинцовая тяжесть нагоняла на людей жуть и заставляла в спешке покидать гиблое место.

Те, кто всё же решил стоять за правое дело до конца, озирались вокруг себя, искали поддержки извне и не находили её. По выражению лиц читалось, что сути происходящего, первопричины начавшегося движения большинство участников митинга не понимает.

«Что? Что это было?», – передавался от одной группы людей к другой один и тот же вопрос.

И если бы в толпе нашёлся человек, который – с целью восстановить цепь событий – взялся за то, чтобы суммировать все прозвучавшие ответы, он, наверняка, утонул бы в массе взаимоисключающих, не имевших ничего общего с действительностью свидетельств.

Уссацкий хоть и находился на сцене, но следить за передвижениями Маркина не имел возможности. Гарик Леонтьевич постоянно чем-то занимался: шептался с модной писательницей и телеведущей Грушей Прутецки, отправлял с мобильного телефона краткие распоряжения, а в те минуты, когда назревало непоправимое, отвечал на вопросы агентства Рейтер и к месту происшествия стоял спиной. В подробностях он запомнил лишь момент погрузки тела артиста на носилки и то, как машина скорой помощи под звуки сирены увозила несостоявшееся лицо партии в неизвестность. Партайгеноссе отчетливо видел, как бригада скорой помощи грузила Маркина в машину ногами вперёд. Попытки получить достоверную информацию о состоянии пострадавшего ни к чему не привели. Ни по-русски, ни по-английски медики не понимали.

«Промедление – смерти подобно», – всплыла в голове Уссацкого историческая фраза.

«Да, да, да. Смерти подобно. Смерти… Мы потеряли Иосифа Богдановича. Потеряли нашего товарища», – как мантру повторял про себя Гарик Леонтьевич и постепенно до него доходило, что для оппозиционной партии это была большая удача.

За недолгую историю политической борьбы, реверсисты не несли потерь в живой силе. Лидер партии почувствовал, что ни его ближайшие соратники, ни, тем более, потомки не простят ему, Гарику Леонтьевичу Уссацкому, того, что в разгар революционной ситуации он смалодушничал и не подхватил флаг борьбы, который его боевой товарищ выронил, получив смертельный удар.

За последующие действия Уссацкий уже не мог себя корить. Как только карета скорой помощи покинула пределы митинга, главный реверсист сорвал с головы бейсболку, зажал её в руке и поспешил на сцену – к микрофону.

– Братья! Сестрички дорогие! Только что мы потеряли нашего товарища, страстного борца за свободу Иосифа Маркина. Его подвиг станет для всех нас примером беззаветного служения народу. В этот скорбный час мы, представители оппозиционных движений, должны забыть разногласия и тесней сплотить наши ряды. Трепещите, гонители свободы! Мы идём! Вы ответите за смерть невинных жертв, поплатитесь за свои подлые дела. Мы полны решимости и, если надо, умрём за наши идеалы! – чеканил каждое слово политик, словно выливал их в граните.

Вопрос «О самопожертвовании» никогда не стоял в повестке дня рабочих заседаний реверсивной партии. Жизнь сама в полный рост поставила его перед Уссацким и теми, кто хмурым днём пришёл на городскую площадь.

Бессменному лидеру реверсистов страстно, до ломоты в костях хотелось услышать громогласное «Да!» на брошенный в многотысячную толпу клич. Он с восторгом, с дрожью в теле предвосхищал момент, когда оставшийся на площади народ в ревущем экстазе откликнется на призыв, принесёт ему одному самую страшную клятву – идти за ним до конца. И партайгеноссе, разрывая голосовые связки, прокричал:

– Мы умрём за наши идеалы?! Не слышу! Мы умрём?!

Таким неистовым, горячим сподвижники ещё не видели Уссацкого. Он был прекрасен. Единственное, что могло бы в тот момент испортить картину происходящего, поколебать боевитость лидера, так это, наверное, сообщение, что Иосиф Маркин – жив. В сложившихся условиях подобную новость Гарик Леонтьевич воспринял бы как святотатство. На сцене он уже пообещал себе, что в ближайшей статье предельно точно сформулирует цели, за которые реверсисты идут на смерть. Стоя перед микрофоном, политик всем сердцем желал, чтобы в случае с любимым им артистом медицина оказалась бессильной.

Когда почти опустошенный лидер сошёл с подиума, первой к нему подбежала и бросилась на шею секретарша Оксана.

– Как же так, Гарик Леонтьевич?

– Вот так.

Голос Уссацкого, совсем недавно звучавший мощно, сделался тихим и слабым, как у испуганного ребёнка. Эту резкую перемену девушка почувствовала моментально и зарыдала ещё безутешней.

– Га-а-рик Лео-о-нтич, ро-одненький, – всхлипывала она, – кто ж нам теперь «Бо-олт» покажет и «Пи-исающего ма-альчика»?

– Ничего, дружок, ничего. Воспитаем в своих рядах новые таланты, – заверил Уссацкий. Он потихоньку начинал приходить в себя.

Одной рукой трибун приглаживал любимице партии её растрёпанные на ветру волосы, а другой – жестами просил хоть кого-нибудь запечатлеть этот одновременно трогательный и драматичный эпизод. Однако никого подходящего рядом не нашлось. Корреспонденты с фотоаппаратами и видеокамерами, окружавшие главного оппозиционера с самого утра, ловившие каждый его взгляд, каждое слово, побежали снимать сюжеты, где полиция уже грузила самых буйных митингующих в автозаки. Гарик Леонтьевич беспомощно озирался и всё никак не мог поверить, что предан свободной прессой, что простой человеческий порыв в переломный момент истории останется незамеченным. В отчаянье партайгеноссе вознёс взор к небу и увидел высоко над головой юркий, небольшой, похожий на детскую игрушку аппарат. Механическая штуковина стрекотала лопастями, кружилась волчком, а иногда, на какую-то долю мгновения, зависала в воздухе.

«Квадрокоптер. Шпионят, сволочи. Фиксируют», – догадался Уссацкий. Это был шанс! Мысль вождя вновь переключилась на позитив: «Хороший ракурс, черт возьми. Оригинальный снимок может получиться. Жаль, далековато он, гад».

На всякий случай, политик крепче обнял Оксану и решительно вскинул к небу подбородок. В полиции у Гарика Леонтьевича имелись люди, которые могли помочь организовать распечатку с камер наблюдения.

II

У следователя Сергея Сергеевича Белякова за годы службы в органах скопилась большая стопка грамот и других почетных наград. Всё это богатство жена его, Муся, лелеяла в нижнем ящике комода, занимавшего угол их небольшой спальни. Там же, в коробке из-под югославских зимних сапог, были сложены фотографии, многие из которых уже успели скрючиться и пожелтеть.

Муся иногда перебирала снимки, с умилением всматривалась в лица запечатлённых на них людей и всё больше и больше удивлялась тому, какими молодыми они были с мужем не так уж и давно.

Фотоархив тяжелел и, наконец, потребовал большего простора в те годы, когда райотделом милиции руководил подполковник Матросов. Его Беляков знал ещё капитаном, бегавшим вместе с другими «ментами» на и задержания, и в магазин за водкой. Правильный был мужик, только из жизни ушёл рановато, да к тому же ещё и при невыясненных обстоятельствах.

Тело Матросова нашли ранним утром на его загородной даче. В официальных бумагах всё списывалось на несчастный случай, но те, кто знал подполковника лично, были уверены, что не наградной «макаров» был виной. Верный служака предпочел дырку в голове, а не для третьей звёздочки на погонах, которую он должен был получить по итогам реформ, придуманных кем-то для внутренних органов.

После печального инцидента с Матросовым, следом за всё более пугающими слухами о масштабах грядущих перемен, в небольшой квартирке милиционера зазвучали мудрёные слова: «контент», «реструктуризация», «оргштатные мероприятия» и что-то ещё. Смысла их Муся даже не пыталась понять, но была в курсе, что на работе у Серёженьки начальники менялись с той регулярностью, с какой это больше свойственно для времён года. Никого из них женщина в глаза не видала. К слову, и сам Беляков мог назвать полковников Кузовкова, Любоимцева, Висяка и Затрамову только по фамилиям, но, в отличие от жены, в том хронологическом порядке, в каком они занимали большой кабинет на втором этаже райотдела, а в последствии – околотка.

Первые двое оставили сослуживцам ворохи невыполнимых должностных инструкций, разбросанных по кабинетам; ну а после Висяка все удивились обилию слонявшихся по коридорам миловидных сотрудниц, которые, при последующем общении, оказывались не такими уж и стервами, а вполне нормальными бабами, только по-своему несчастными.

С повышением в должности из околотка ушла только Затрамова. При ней завершилось переименование райотдела, а ещё – кому-то в центральном аппарате понравилась её идея с полосатыми, черно-белыми, караульными будками для заступавших на дежурство в людных местах околоточных.

Пришедший всем им на смену новый начальник, полковник Георгий Георгиевич Ересьнев, сразу решил подкупить коллектив тем, что поклялся мамой докопаться до истины в деле Матросова. Всю остальную вступительную речь новичка Беляков слушал в состоянии растерянности и тоски. За три минуты Ересьнев ухитрился использовать весь словарь реформатора, а ещё добавил, что каждый из сидящих в зале «должен начать изменения с себя». Касалось это требование, естественно и Сергея Сергеевича.

– Те, кто не понимает важности стоящих задач, может уже прямо сейчас подавать рапорт об увольнении, играть-колотить, – расставил точки над «Ё» полковник, – Я подпишу.

«Попрут со службы, – горестно подытожил Беляков. – Как пить дать, попрут».

Уверенности в этом старому следователю придавали многочисленные слухи, что кадровики уже приступили к оформлению на работу трёх весьма юных особ. Поэтому, когда, спустя несколько недель, Сергея Сергеевича вызвали в главную приёмную, он почти не сомневался, что его опять хотят перевести на низшую должность. Ознакомительные беседы с прежним начальством заканчивались именно так. Но на этот раз он не угадал.

– Так ты и есть, что ли, наш лучший следак? – с недоверием спросил Ересьнев.

Беляков не успел ответить: «Никак нет!», а начальник уже засыпал его другими вопросами:

– Слыхал, что вчера на митинге произошло?.. Нет? Пинкертоны хреновы, играть-колотить. Хоть у кого-то здесь можно что-то спросить, чтобы получить утвердительный ответ? …Ты думаешь, я за вас тут буду голову свою подставлять, рисковать задницей?.. А? Не слышу!

Сергей Сергеевич знал об инциденте, но раньше времени вникать в громкое дело не собирался. В новостях о судьбе пострадавшего бунтаря сообщалось туманно: «предположительно», «по всей видимости», «не исключено».

– Слушай внимательно, Беляков. Убийство артиста Маркина на митинге оппозиции требуется расследовать в максимально сжатый срок.

– А уже известно, что артиста именно грохнули?

– Ты, умник, слушай сюда. Раз тебе говорят – убийство, значит – убийство. Его и нужно расследовать. Это понятно?

Когда следователь направился из кабинета к выходу, Ересьнев закатил глаза, досадливо покачал головой, якобы сожалея, что важное дело приходится поручать кому попало.

«Играть-колотить!», – произнёс громко полковник, когда дверь за спиной подчинённого, не вызвавшего его доверия, захлопнулась.

III

Об артисте по фамилии Маркин Сергей Сергеевич никогда ничего не слышал.

– Не артист он. Срамник, – дала свою оценку Муся, когда Беляков ближе к ночи появился дома и об интересующем его персонаже решил узнать ещё и у домочадцев.

– Это которого вчера на митинге завалили? – подхватила разговор дочь Наташка. – Прикольный чувак! На его концерты вообще не пробиться. Чесал только по заграницам и в клубах. За городом дворец себе отгрохал. У него самый улётный номер – «Писающий мальчик». Только по телику это не показывали.

– Откуда ты всё это знаешь?

В ответ дочка всплеснула руками и с радостным волнением задала свой вопрос:

– А что, па, ты этим делом занимаешься?

– Да вот приходится.

– Клёво!

«Клёвого» как раз в этом деле для Белякова ничего и не было. Из разговора с начальником Сергей Сергеевич понял, что, в случае задержки сроков расследования, или, того хуже, – неудачи, всю вину спихнут на него.

На следующий день в офисе реверсивной партии появился седовласый, статный мужчина с аккуратно подстриженными усиками. Он сунул под нос секретарше удостоверение, на котором ей удалось разглядеть три буквы: «М», «В», «Д» и фамилию предъявителя – Беляков.

– Начальство на месте? – вкрадчивым голосом спросил мужчина и кивнул в сторону кабинета Уссацкого.

– Гарика Леонтьевича не будет. Он улетел на однодневную стажировку в… как он там называется, господи, прости меня, – в Бундесрат, а заместитель, Митрофан Дадашевич, покинул наши ряды.

– Что так? Не выдержал накала политической борьбы? – поинтересовался гость.

– Ренегатом оказался, перебежчиком. К Погорельцу подался. Вот какие люди, вообще, бывают. Я валяюсь…

И секретарша Оксана рассказала седовласому мужчине и про митинг, и про забытые списки выступающих, и про то, как она боялась Брунета, когда тот начинал сердиться на неё за ошибки в еженедельных отчетах.

– Он всегда был невоздержанным, – ясными глазами глядя на следователя, добавила девушка.

– Вы хотите сказать, что этот ваш Брунет может быть причастным к тому, что произошло на митинге? – ровным, и как будто бы даже безразличным тоном спросил гость.

Любимица партии задумалась, личико её скривилось и по щекам секретарши потекли обильные слёзы. Всхлипывая, она несколько раз повторила одну и ту же фразу:

– Иосиф Богданович был очень весёлый и добрый. Всегда шутил.

За время, проведённое у реверсистов, Сергей Сергеевич смог выделить для следствия единственную, но вполне перспективную версию. Связана она была с бывшим идеологом партии Митрофаном Дадашевичем Брунетом.

По словам Оксаны, за несколько дней до трагедии он вёл себя чрезвычайно нервозно: возбуждался по пустякам, кричал и даже позволял себе материться в помещении.

– Носитель передовых идей не имеет права себя так вести. Ведь правда, товарищ полицейский? Например, Иосиф Богданович никогда так не поступал. Он был весёлый.

«Так-так-так. Интересный получается у нас бульон», – наматывал информацию на ус Беляков. Лицо его сделалось совсем серьёзным, когда Оксана начала раскрывать внутрипартийные тайны:

– Брунет не хотел видеть Маркина лицом реверсистов.

– Что так? – как можно равнодушней, спросил следователь.

– Как вы не понимаете? – воскликнула секретарша. – На носу свободные выборы, а это… это – самое основное… Ну, главное достижение демократии.

– Да. Я уже успел прочитать, – кивнул Сергей Сергеевич в сторону плаката, висевшего у Оксаны за спиной. На нём под словами «Свободное волеизъявление народа – главное достижение демократии» красовался Уссацкий в бейсболке с эмблемой партии.

– Так вот я и говорю: бюджет предвыборной кампании всегда находился у товарища Брунета. На лицо Маркина деньги хотели взять оттуда. Теперь понятно? Да что я объясняю?! Я вела протокол того заседания, где стоял этот вопрос. Хотите почитать?

Протокол Оксане пришлось извлекать из огромного скоросшивателя. Сам же документ оказался смехотворно тонким, но в нём скрывалась тайная драматургия острого внутрипартийного конфликта, до предела накалившего атмосферу современного синклита.

Как следовало из документа, вопрос «О лице партии» Брунет внес в повестку дня отдельным пунктом.

«Человек, торгующий своей плотью, пусть даже и на сцене, как бы в завуалированной форме, не может являться лицом всей партии. Нас неправильно поймёт избиратель», – читал Беляков выступление Митрофана.

«Да, но это ты назвал его отечественным Энди Уорхолом, – возражали ему партийцы. – Ты уверял нас в революционной основе его творчества. Ты всё это время сознательно дурачил нас?»

На этом месте Беляков отвлёкся. Ему захотелось ещё раз взглянуть на список членов бюро высшего политсовета, присутствовавших на заседании. Фамилию Маркина он не нашёл.

– Маркин не входил в состав политсовета партии, – объяснила Оксана, – и на закрытом заседании присутствовать лично не мог. Бедный, если бы он всё это слышал, это убило бы его раньше. Я вам говорю – Брунет страшный человек.

С подобной характеристикой готов был согласиться и Сергей Сергеевич, когда в разделе «Прения» наткнулся на слово «кричит», заключенное в протоколе в скобки.

«Вы слепцы! – обличал соратников Митрофан. – Уорхол уже в могиле. Пройдет время, там же окажется и ваш Маркин. Он устарел! Нам надо искать новые образы, новые лица, а не тащить за собой старый хлам».

Беляков вспомнил про «старый хлам», когда увидел результаты открытого голосования по вопросу «О лице». Из тринадцати членов политсовета лишь двое, включая самого идеолога, подняли руку «за». Мелькнула догадка, которую следователь захотел сразу же проверить:

– А что, народ в этом вашем совете – всё молодой?

– Да что вы! Больше половины – пенсионеры да отставники, – первый раз за время разговора улыбнулась Оксана.

– Я так и думал.

Сергей Сергеевич смекнул, что последняя фраза Брунета сыграла с ним злую шутку. Возрастные члены политсовета отомстили идеологу за обидные речи. Они не стали голосовать за внесённый им вопрос, хотя, судя по обсуждению, не разделяли восторгов Уссацкого от творческого почерка артиста.

Беляков дочитал протокол от первой буквы до последней точки, для верности пробежался глазами ещё раз, и попросил Оксану сделать копию той его части, где Митрофан заявлял, что Маркину не долго оставалось радовать зрителя на этом свете.

Первоначальная версия получала документальное подтверждение. Следователя смущало лишь её очевидность и чрезвычайная прямолинейность.

С этими мыслями Беляков и появился в околотке, где у дверей кабинета его ожидал сюрприз.

– Это вы ведёте дело Маркина?

Вопрос задавала высокая полная женщина. Получив утвердительный кивок, она последовала за Беляковым.

– Я вам с утра названиваю, а вы где-то ходите. У меня есть важные сведения о Маркине и членах его банды.

Следователь внимательно посмотрел на даму. Он пытался определить – сумасшедшая она или, действительно, имеет что-то сообщить.

– Вы кто?

– Я – Женька, извините, Евгения Труфанова. Меня в районе каждая собака знает.

– Не имел чести.

– Вы только не подумайте, гражданин начальник. Мне все эти его миллионы – до лампочки, – сразу оградила себя от оскорбительных подозрений женщина, едва заняв указанное Беляковым напротив него место. – Я хочу, я требую, чтобы была восстановлена справедливость.

– Вы о чьих миллионах говорите?

– Грота, конечно!

– Пардон, мадам, а кто такой этот Грот?

– Как кто? Он же продюсер Маркина, а на самом деле – сутенёр и большая сволочь.

Следователь почувствовал, что в посетительнице говорила застарелая обида. В своей практике он с подобным сталкивался. А ещё он знал, что люди имеют обыкновение судить о себе подобных, исходя из собственных представлений о добре и зле.

Тяжелый свой груз гражданка торопилась скинуть на следователя одним махом. Говорила она сбивчиво, путано, но тема «миллионов» ненавистного ей Грота в том или ином виде всплывала в её рассказе постоянно.

– Конечно, дура я, что согласилась нарисовать птицу. Вон там, – доводила до сведения следователя факты дама и слегка привстала, чтобы рукой указать на место ниже спины, где под одеждами скрывалось тату. – Но что я тогда могла понимать? Глупой девчонкой была. А он мне сказал, что Маркин заплатит сто долларов. Кто бы отказался? Вы бы отказались? Это же какие деньжищи в те времена… Поди, сами они со своими миллионами не обеднели бы…

Беляков в какой-то момент перестал слушать и кивать головой. Карандаш в его руке завис над листом бумаги, на котором написаны были только два слова «Грот – прадюсор». Любые попытки прояснить цель визита свидетельницы тонули в обилии малозначащих деталей и нескончаемых проклятьях в адрес одного и того же персонажа – Грота.

– В то время я копила деньги на Турцию, но Грот меня обманул. У этого Маркина, он сам говорил, не было денег. На птицу деньги он, сволочь, нашёл. Но я, по-моему, уже об этом… На птицу деньги нашлись, а я осталась с хреном. Грота надо немедленно, срочно арестовать, товарищ полицейский.

– Мы объявим его в международный розыск, – пообещал Беляков, – О результатах дадим вам знать.

– У меня сохранился эскиз татуировки. Вам это может пригодиться? – перед уходом, стоя в дверях, вспомнила свидетельница.

– Пока в этом нет надобности, – успокоил её следователь, а сам подумал, что эта сумасшедшая баба, конечно же, не последняя, кто вот так, неожиданно, возникнет на пути начавшегося следствия, чтобы либо увести его в сторону и запутать, либо дать ключ для быстрой разгадки.

«Грот=сутенёр», прибавилась на листе ещё одна короткая строка.

А между тем, визит неожиданной свидетельницы вносил в дело криминальный подтекст. При определённом раскладе он мог перевесить даже политическую версию, отягощенную «золотым запасом» реверсивной партии. Смущал следователя и тот факт, что грань, о которую творческим началом тёрся Маркин, была настолько экстравагантной, что, наверняка, подразумевала некую скрытность и самой жертвы, и почитателей избранного им амплуа.

«Вопросы, вопросы», – вздыхал и в задумчивости стучал по столу карандашом утомлённый разговором старый следователь.

IV

Ежедневные убийства, взрывы, самоповешения казались следователю Белякову куда более естественными проявлениями жизни, чем выкрутасы, о которых с упоением рассказывали люди, знакомые с творчеством Иосифа Маркина.

Сергей Сергеевич испытал неприятное чувство, когда узнал, что и его женщины – жена и дочь – хоть и с разной степенью восторга, но всё же отмечали в артисте талант. Когда любимая Муся и Наташка впервые поведали ему о персонажах, придуманных и сыгранных Маркиным на сцене, глава семейства решил, что его жестоко разыгрывают. Разум отказывался принимать на веру услышанное.

– Чушь, такого не может быть! – отмахивался от неправдоподобной истории следователь.

– Да я тебе журналы принесу, раз ты нам с мамой не веришь, – повышала голос на отца Наташка и в один из дней притащила в дом несколько номеров красочного издания. Это был журнал «Розовый эппл».

Покрутив глянец в руках, пролистав несколько страниц, Сергей Сергеевич, словно испугавшись, что может подцепить заразу, швырнул журнал на пол. Одного абзаца из статьи некоего Самсона Носика ему хватило, чтобы понять насколько приятней иметь дело с трупами.

Очень скоро он осознал, что полученная в семье прививка помогла при дальнейшем расследовании необычного дела. Однако было и то, чего он, как мужчина, не понимал, а спросить у дочери не позволяли приличия, – кто дал Маркину разрешение так корыстно, бессовестно поступать с мужским достоинством?