Дай мне шанс всё испортить

I

«Как пережить неудачный день? Лучше скажите, как пережить неудачную жизнь? Как убить время? Можно устроить очередной сериальный марафон, можно играть в Counter-Strike, можно смотреть по кабельному, как тринадцатилетние дети прыгают с десятиметровой вышки. Так можно протянуть лет семьдесят? Надеюсь, в следующей жизни я буду стерилизованным холённым котом, который будет презрительно смотреть на того, кого угораздило родиться человеком, самым замороченным и вредным существом на планете. Что в этой жизни сложнее всего? Прыжок со стойки на руках с десятиметровой вышки. Видно, я слишком часто смотрю днём спортивные каналы. На самом деле, сложно просто быть. Всё время хочется кем-то казаться. Кем-то, кто гораздо лучше того существа, что убивает часы, а не мерзость и лень в себе. Быть человеком – сомнительное удовольствие. Ты всё понимаешь, но ничего не можешь изменить. Про себя я могу сказать вот что: «Он похож на Прометея. Каждый раз обстоятельства едят его надежду, а утром у него отрастает новая. Ещё он обожает сизифов труд: строит и строит планы, которые никогда не воплощаются в жизнь». Мне кажется, люди придают себе слишком большое значение. Возможно, без них мир станет гораздо лучше. Как жалко, что я не увижу мир без людей. Я бы писал книги для себя одного и не сомневался бы в том, что я – гений! А потом бы всё равно нашёл девушку и снова испоганил мир. Мне только дай шанс всё испортить!» – написал Платон и резко закрыл ноутбук.

Он взял первую попавшуюся книгу, это оказался Камю. Он раскрыл её и ткнул пальцем на фразу: «Человек – единственное существо на планете, которое отказывается быть самим собой». Платон посмотрел в окно-иллюминатор – за ним было мутное невзрачное речное дно. Его комната напоминала каюту. Когда-то он любил одиночество, в местах скопления людей он чувствовал себя «белой вороной»: он казался себе ненормальным в присутствии других, ведь его рост был под два метра, ему постоянно приходилось опускать голову, а ещё его совершенно не интересовало то, о чём говорили вокруг. Каждый раз ему хотелось биться головой о стол, когда приходилось кого-то выслушивать дольше одной минуты. И вот его мечта об уединении сбылась. Самым безопасным местом на земле в двухсотом году двадцать первого века оказалось село Ильёвка в Волгоградской области. Никаких цунами, извержений вулканов, ураганов, пожаров. Уровень воды здесь поднялся лишь на несколько метров. Когда Платон понял, что больше не может оставаться в Лос-Анджелесе, идея вернуться в место, из которого он с огромными усилиями выбрался и старался не вспоминать, показалась ему даже немного романтичной и «писательской». Когда-то Платон хотел, чтобы людей стало гораздо меньше. Каждый человек раздражал его свой «нормальностью». И вот его желания воплощались в реальность. Всё больше мест на Земле становились непригодны для жизни. Бедные умирали, богатые переселялись на речное дно. Температура рядом с рекой всегда ниже на пять градусов, а в «жилых подводных лодках» никогда не станешь жертвой наводнения. Платон вспомнил, что в своём первом романе писал: «В молодости кажется, что все твои мечты – это твоё будущее». И сейчас его главная мечта, остаться одному на планете, была не так далека от реальности.

Его мысли прервал стук, раздавшийся сверху, словно гром. Он понял, что больше не один, его одиночество нагло прервали.

– Плат, ты здесь?

Платон нехотя забрался на лестницу, набросив капюшон оранжевого худи, и открыл трюм. Солнечный свет казался ему жутким раздражителем. Ему потребовалось секунд десять, чтобы привыкнуть к нему.

– Тёпа?

Он увидел парня примерно своего роста, комплекции, возраста. Даже черты лица у них были схожи – правильные. Но цвет волос у Платона был темнее.

– Что ты здесь делаешь?

– Ты заказывал у меня еду последние три месяца, решил в этот раз проведать тебя: а то вдруг ты оплатил, помер, а я зря дрон сюда посылаю, продукты перевожу.

– Очень мило с твоей стороны. Ты – первый человек за полгода, с которым я общаюсь лично. Последним был мой издатель. Он тоже решил проверить, не помер ли я, не поставил ли программу, отправляющую ему рукописи и сообщения. Всё ждёт-не дождется, когда ему авторские права перейдут.

– Что сказать, фиг кому ты нужен.

Платон не успел опомниться, как гость проник в его «пещеру». Артём положил пакет с едой на стол и достал из него пиво и пачку чипсов.

– С тебя три пятьсот.

– То есть ты доставил, а потом сразу схомячил мои чипсы, взял пиво?

– Ты же угощаешь. Там ещё осетинские пироги. Сколько лет мы не виделись?

– Лет десять.

– Круто тут у тебя. Подводная библиотека.

Книги были расставлены по полу высокими стопками. Серия про Джеймса Бонда напоминала скалы. Чак Паланик был похож на Пизанскую башню. Собрание сочинений Достоевского выглядело наиболее устойчивым. Артём взял Лао Цзы в шикарном переплёте.

– Так ты сейчас занимаешься доставкой еды? – поинтересовался Платон, – Вроде у тебя был блог, тысяч двадцать подписчиков. Пляжный бездельник. Ты там плавал летом, а зимой катался на коньках. Ещё твоя собака каталась на водных лыжах.

– Это для души. Блогинг давно не приносит доходов. Я всегда работал. Вернее, пытался. Столько собеседований всяких проходил!

Он сел за стол, который больше напоминал гладильную доску. В глазах Платона он выглядел обезьяной, которая внезапно проникла в его квартиру и вот-вот всё перевернёт вверх дном. «С каким бы приматом я его сравнил? Шимпанзе? Нет, мелковаты, а он здоровый такой. Гориллы? Нет, Слишком большие, да и по цвету темные очень. Орангутанг? Пожалуй. Они же могут там курить, ложкой есть, самые умные создания после людей. Может быть, он и есть орангутанг, просто никто не присматривался», – злорадствовал Платон.

– Да, я слышал твой пассаж про собеседования, Тёпа. Там всё время спрашивают: «В чём смысл вашей жизни?»

– Я обычно отвечаю: «Хочу танцевать в пижаме под Боба Марли до конца дней своих».

– И почему ты три года был безработным? Странно. Ещё на собеседованиях часто предлагают чай или кофе.

– Я обычно отвечаю: «Лучше сразу уксусу, потому что ваша работа хрень собачья. Лучше крепостных сразу зовите!» Блин, ты реально смотрел тот выпуск, Плат!

– Из нескольких миллионов просмотров десять точно мои. Мне понравилось про то, что на собеседованиях часто спрашивают, верующий ли ты?

– Обычно я отвечаю: «На всяких случай, мало ли, ну а вдруг». Блин, это ты даже в книге использовал.

– Да, я использовал твой образ. Хочешь получить дивиденды?

– Да на здоровье! Мне не жалко. Мы же были друзьями. Пока ты не решил, что я слишком тупой, чтобы дружить с голосом целого поколения.

– Блин, ты снимал видюхи, где ел мыльные пузыри и сразу их отрыгивал.

– Они набирали по миллиону просмотров. И знаешь, я столько шампуня наглотался ради хайпа!

– Ты жрал макароны из бумаги.

– Это весело. А ты писал про глобальное потепление, как о женщине, которую хахаль бросил с ребёнком, а она теперь хочет устроить ад на земле всем мужикам.

– Это раннее. Давно это было.

– Ещё ты сравнивал людей с видами мусора. Биоотходы – это вегетарианцы… Пластик… напомни.

– Клиенты МакДональдса.

– А твердые отходы? Принтеры, люминесцентные лампы, компы.

– Это качки и их спортивное питание. А ты снимал видео, где обматывался фольгой и говорил таким противным голосом, что у меня уши вяли. Ещё ты заказывал всякую хрень на китайских сайтах, вроде тренажера от второго подбородка, который скрипел как качели. Ты пытался смыть лампочку в унитаз. Сантехник всё время с удовольствием приезжал на твои вызовы.

– Ладно, ладно, я был дебилом. Я давно уже не снимаю подобное. Только покатушки Тимьяна и Розмарина на лыжах.

– Ты назвал сына и пса в честь любимых съедобных трав?

– Ага.

– Твоей дочери повезло больше. Её ты назвал в честь жены. Как, кстати, поживает Бетина?

– Помню, смотрели твоё интервью, она сказала: «Каким был Плат мудаком, таким и остался». Приходи к нам в гости! Думаю, она будет рада тебя видеть. Расскажешь ей про то, как она тянула бы тебя вниз. В результате, мы с ней тянемся вниз вместе, и норм получается.

– Тебе тридцать три года, а такое ощущение, будто до сих пор в десятом классе.

– Тебе столько же лет. А такое ощущение, будто ты обработал мозг в приложении, и в голове тебе все сто.

– Брейк, брейк. Раз уж ты – гость, могу предложить поиграть в приставку. У меня есть «Аладдин». Помнишь, в детстве играли? Ты был Джафаром, а я Аладдином.

– Ладно. Сегодня я готов поиграть за обезьянку. Абу. Надеюсь, у тебя новейшая версия?

– Обижаешь. Та, что ещё даже не вышла. Предзаказ.

Они прошли к большому экрану и взяли пульты золотистого цвета. Платону показалось, будто он вернулся на двадцать лет назад, и Тёпу отпустили к нему поиграть до обеда. Его охватил приступ ностальгии: Платон вспомнил, как они когда-то соревновались, кто первый забросит арбуз в баскетбольное кольцо. Но главная задача игры была в том, чтобы поймать арбуз до падения. Иногда им удавалось это сделать, а иногда они устраивали пир для ос. Каждый раз им приходилось час поливать асфальтовую дорожку перед гаражом, чтобы избавиться от осиного нашествия.

– Осиного? – удивился Тёпа, когда он ему напомнил об их любимой детской игре, – Звучит так, словно на асфальте вырастали осины.

– Я помню, ты всегда путался и говорил осиновая талия и осиный кол.

– Но у ос тоже может быть кол, а у осины вполне себе талия.

– Резонно. Осы с кольями. Звучит как ужастик.

– Нет, вот ты писал в местную газету статью про команду гребцов, и назвал её «Гребущие в затоне», вот это звучит как ужастик.

Минут пять они повторяли фразу «Гребущие в затоне» и заливались от хохота. Платон вспомнил, что любил наблюдать за тренировками байдарочников в затоне. И он подумал о том, что они с Тёпой вместо тем для разговора воссоздают картины их прошлого. «Как странно, когда встречаешь людей, которых знал в детстве, первым делом говоришь о прошлом, а настоящее затрагиваешь лишь вскользь. Будто просто необходимо припомнить всё, чем мы занимались до того, как борода начала расти. А потом, перебрав все общие воспоминания, такие раз и понимаете, что больше вам и поговорить не о чем. Кто дружит с теми, с кем учился в школе?! Это прошлый век. Сейчас есть друзья по спортзалу, друзья по разным барам, друзья по разным соцсетям, друзья-собачники, друзья по супермаркету, друзья-соседи, друзья-коллеги, друзья по занятиям оригами, друзья-попутчики, а вот те друзья, с кем играл в детстве – это что-то вымирающее», – думал Платон, нажимая кнопки на пульте. Джинн из волшебной лампы успешно прошёл первый уровень.

Когда незваный гость ушёл, Платон включил гигантский монитор и нажал на значок приложения «Имитация». Монотонный голос с акцентом робота произнёс:

– Здравствуй, Платон! Чьи сообщения ты сегодня хочешь прослушать?

– Тимур Зулфугаров.

– Чью личность ты выберешь?

– Тимур Зулфугаров.

– Какое место ты выберешь?

– Квартира Тимура Зулфугарова. Японская стенка.

На экране поэтапно начало появляться мужское лицо. Большие губы, массивный нос, карие раскосые глаза, широкие скулы, родинка на правой щеке. Это лицо представляло собой удивительную смесь армянской и казахской национальностей. Парень сидел на плетенном диване на фоне японской стенки. Его руки были открыты, можно было разглядеть татуировки: змеи переплетались с хвостом дракона. Парень был худощавый и совсем неспортивный. Возникало ощущение, что его может сдуть при сильном порыве ветра. Он улыбнулся, слегка пошевелив уголками губ.

– Когда-то мне казалось, что всё, что я делаю, значительно. Я считал себя чуть ли не центром Вселенной. Так, наверное, все о себе думают, когда молоды. А потом я понял, что никому не нужен, кроме себя. Всем от меня нужна только выгода. Деньги, популярность, успех, желание приобщиться к этому успеху. Все хотели видеть устойчивый образ меня – образ, к которому они привыкли. Им было плевать на то, что творится внутри меня, им был нужен я, у которого всё хорошо, который не раздражает, который не пьёт, не потребляет, или который пьёт и потребляет, когда им тоже нужно повеселиться. Им была нужна только картинка меня, а не я сам. Я сам становился какой-то имитацией себя. Потому что настоящий я никого не интересовал. Настоящий я постоянно рефлексировал, был недоволен, пытался найти смысл хоть в чём-то, пытался создать хоть что-то великое, пытался стать кем-то значительным. Что скрывать, я сам себе не нравился, чтобы заинтересовать других. Да и зачем?! Мы всё равно исчезаем. Создать нечто на века, а веков в запасе больше ведь нет. Раньше люди беззаботно относились к собственной смерти, потому что знали: их дети будут жить так же из года в год. А теперь мы не уверены ни в чём. Даже в том, что люди будут через пятьдесят или сто лет. Мы словно пытаемся ходить по воде, не веря в то, что на это способны.

– Тимур, ты меня понимаешь.

– Надеюсь, братиш, тебе удастся сымитировать лучшую жизнь. Потому что у меня ничего не получилось.

Парень на экране коснулся указательным пальцем виска и резко направил его на Платона. Платон сделал то же самое. Когда-то это было их секретным движением, оно означало «ну, ты всё понимаешь, друг». Также оно в зависимости контекста означало «пока», «находящийся рядом с нами – идиот какой-то», «я тебя обожаю», «да иди ты», «круто», «стоит сходить в тир».

Когда он увидел субмарину Артёма, подумал о том, что давно забыл, как выглядит бедность, и вот удалось вспомнить. «Как они могут тут жить? Он же вроде талантливый, что-то умеет, не урод, у него, наверное, есть какие-то амбиции, а это похоже на хлев. Ржавая посудина. И вроде его это даже не напрягает. И почему его всегда всё устраивает?! Вот я всё время недоволен! Мне всегда нужно больше и больше, лучше и лучше. Меня прям разъедает изнутри от собственного несовершенства и несовершенства своей жизни. А он выглядит так, будто стал королём мира».

– И ты никогда не думал, что вроде достоин лучшего?

– Ну, знаешь, эта планета тоже вроде достойна лучшего. Жизнь – несправедливая штука. И, может быть, у нас разные понятия о лучшем.

Они с трудом могли развернуться в проходе. Появилась Бетина – рыжая девушка с множеством веснушек на бледном лице. Она предосудительно посмотрела на Платона.

– Уже начал принижать моего мужа?

– И не думал. Просто удивился, что вас устраивает здесь жить.

– Не то что бы устраивает, но и других вариантов нет. Тёпа собирал эту лодку из нескольких других. У нас тут режиссёр окочурился неподалёку, его субмарина так никому и не досталась, вся его родня погибла. Мародёры успели испортить его жилище, но кое- что нам всё-таки досталось. Так уж это не самая плохая субмарина, что ты мог увидеть. Кстати, не похоже, что ты с подарками! Ты ходишь в гости с пустыми руками? Хотя бы антибиотики ленточкой перевязал, что ли!

– Здесь ничего не меняется! Приятно вернуться в родные места, а тут все по-прежнему. Бетина-душка!

Она показала ему фак. Со стороны мизирной кухни раздался детский голос:

– Мам, стейки готовы!

– Это какой-то навороченный гриль, напоминающий тостер. Как раз был в субмарине Любовски, – пояснил Артём.

Они прошли за маленький стол, напоминающий по форме гладильную доску. На длинном диване цвета баклажан сидели мальчик и девочка. Они были погодками, одиннадцать и десять лет, но мальчик уже на две головы обогнал младшую сестру в росте. «Будет очень высоким, будет искать обувь сорок шестого размера», – отметил Платон. Волкособ Розмарин растелился на полу возле хозяина. Это была огромная животина грязно-белого цвета с будто вымазанной сажей мордой. Пёс гипнотизировал фантастической красотой и источаемой опасностью. Платон одновременно и восхищался животным и боялся его. У него возникло сильное желание и потискать пса, и запереться со страха в ванной.

– И он с детьми живёт?

– Мужик один подсунул щенка, сказал, что немецкая овчарка, а выросла вот такая образина, не выгонять же. И он охраняет хорошо.

– Иногда кажется, что он любит Розмарина больше, чем нас, – возмутилась Бетина, раскладывая стейки по тарелкам.

– Ты такая злая, что его можно понять.

– Молчи, а то плюну в следующее блюдо.

– Я тише воды ниже травы.

– А почему у тебя нет собаки? Ты же один всё время в своей лодке. Можешь забрать Розмарина.

– У него явно есть хозяин. У меня был пёс. Корги. Джойс. Он умер полгода назад. Глупо совершенно. Я не успел его вовремя отвезти к ветеринару. Чудо был пёс! Другого не хочу. И я в приложении «Имитация» часто его включаю. Типа я пою, а он подвывает, ещё команды выполняет.

– Приложение создал же твой друг. Все просто помешались на этой «Имитации». Людям и так всё меньше нужно общение и другие люди, а с этим приложением они общаются с покойниками, чаще всего, – произнесла Бетина и продолжила жевать.

– Не все же такие старообрядцы, как ты, Бетина. Прогресс достиг и человеческих отношений.

– Да, вон твой друг покончил с собой из-за прогресса.

– Он не покончил с собой.

– Да, он просто не уехал из зоны бедствия, прекрасно зная, что умрёт. Хотя у него была такая возможность. Некоторые гибнут, потому что у них нет денег для спасения, а он просто суицидник.

– Не будь ты бабой, я бы тебе по морде надавал, честное слово.

– Может, вы прекратите?! Могу я нормально поесть в собственном доме?! Дорогая, и давай мы не будем говорить про его бывшую, потому что она тоже мертва.

– Про неё можно, – успокоил их Платон и попробовал салат с убойной порцией майонеза, – Она ушла к миллиардеру. В общем, фиг с ней.

– То есть с ней ты не разговариваешь в «Имитации»?

– Нет, Бетина. У меня ещё есть модели родителей, чтобы общаться. Для бывшей не хватает времени.

Все ненадолго замолчали. «Всегда говорить то, что думаешь – это, конечно, скверно. Таких людей следовало бы выставлять на площади, как коммивояжеров. Хотите услышать что-то обидное, вызывающее и вполне возможно правдивое, хотите испортить себе настроение? Подходите к человеку, который не умеет держать язык за зубами!» – злился Платон, отрезая очередной кусок стейка. Он поймал себя на мысли, что представил на месте стейка голову Бетины.

– А это правда, что вы создали Гай Гая? – разрядил обстановку Тимьян.

– Не совсем. Мой друг-суицидник создал эту голограмму актёра с идеальным английским выговором. Я всего лишь придумал ему имя, ну и его первую роль написал.

– Круто! Мы обожаем Гая Гая. А почему Гай Гай?

– Парень Гай. Ну, в честь режиссёра одного английского – Гая Ричи. Люблю старые фильмы.

– Гай Гай – секси! – воскликнула девочка.

– Милая, он же ненастоящий, – сказала Бетина.

– Да какая разница?! Даже если бы он был настоящим, у неё не было бы никаких шансов!

Бетина-младшая ударила брата вилкой по голове.

– Мне кажется, самое время смотреть старые фотки! – объявил Артём.

«Вторая стадия встреч с друзьями детства – просмотр бумажных фотографий. Ведь только детские фотки распечатывают! Потому что, не дай Боже, вдруг все компы мира сломаются, все соцсети заблокируются, и тогда останутся они – бумажные носители. Все должны знать, как ты выглядел, когда пешком под стол ходил»

Артём притащил большую коробку от обуви. «Сразу видно, от его ласт коробочка», – отметил Платон, у которого размер ноги был не на много меньше.

– Это мы на соревнованиях по боксу, – объявил Артём.

– Ты всегда выигрывал. И где же твой хвалённый хук теперь?

– А вот на следующей фотке, где ты с фингалом. Это мы в школе на новогоднем утреннике.

– Фингал подошёл под костюм пирата.

«Не люблю я вспоминать себя в том возрасте, когда мало соображал. Это всё равно, что вспоминать себя тогда, когда ты был неудачником или просто слабым. Не знаю, для меня люди моложе тридцати – это неполноценные личности. Они, конечно, забавные, все такие уверенные в собственной исключительности, в том, что весь мир у их ног, но потом становятся какими-то разочарованными и смирившимися. Разочарованные мне нравятся больше воодушевлённых. Думаю, в них меньше глупости. А вот смотрю на этих мальчиков на фотках и читаю на их лицах, как мамочки простёрли перед ними безграничные перспективы, вручили им мир на ладошке, набили их рты овсянкой. Самая большая проблема этих мальчиков на данный момент – получить гаджет под ёлку. Экзистенциальный кризис им не знаком. Артёму, правда, он до сих пор не знаком. Однако его ждёт кризис среднего возраста, или какой ещё кризис. А вот детям кризисы не знакомы. Детям плевать на неприятности. Они всё принимают как должное. Они как щенки, которые к чему приучены – то для них и хорошо. Дети любят привычки. И что острее всего почувствовали – то после откладывается на всю жизнь в подкорке их мозга. Первые эмоции определяют человека. У меня появилась привычка чувствовать так, а не иначе. Интересно, какие мои первые эмоции были самыми сильными? Вроде я тогда что-то прочитал. Кажется, это был «Маленький принц». Мне очень понравилось, как звучала фамилия Экзюпери. Да у него даже имя классное! Антуан. Мне захотелось написать что-то настолько же прекрасное, как имя этого писателя. А выходили какие-то стихи про козявки».

Платон смотрел на красивую блондинистую девушку на экране. Она снисходительно улыбалась и методично постукивала по столу длинными ногтями цвета «фуксия». Всё в ней было отталкивающе безупречно: «подправленные» черты лица, длинные локоны, худые, но прокаченные руки, макияж, идеальные брови. «Почему-то «подправленные» девушки все выглядят одинаково, будто с конвейера сошли. Они обезличенные, что ли. Похожи на собачек от одного заводчика», – размышлял Платон. Она говорила слегка писклявым голосом:

– В тебе нет ничего нормального. Когда я пытаюсь поговорить с тобой, ты словно отключаешься и терпишь общение со мной. Ты смотришь корейские фильмы с субтитрами, слушаешь французских певцов, которые поют так, словно в этот момент испытывают оргазм, ты читаешь античных философов, потому что считаешь, что все остальные мотиваторы просто переделывали их труды «на современный лад». Ты пишешь странные книги, которые никто не в состоянии прочесть, все только делают вид, что поняли смысл. И тебе не до кого и не до чего нет дела: только до твоих книг, где главные герои такие же психи, как и ты, они ведут себя неестественно. Ты – очень странный, и все твои персонажи тоже. У нас нет ничего общего, кроме того, что мы оба люди. Хотя иногда ты похож на растение, которому нужно иногда печатать. Не знаю, есть ли хоть у кого-нибудь с тобой что-нибудь общее. Сначала это даже казалось мне забавным. Но со временем это начинает дико раздражать. Нужно всё время во что-то вникать, следить за тем, чтобы ничто тебе не мешало. Все носятся с тобой как с писаной торбой. Будто если ты не выпьешь нужный чай, съешь не тот сорт яблок, сядешь не у окна, наступит конец света. А я даже не понимаю, а что ты такого создал такого особенного! По твоим книгам не снимают фильмы, потому что экранизировать подобный бред невозможно, тебя не показывают по телеку, тебя практически никто не знает в лицо. Да, ты получил какую-то престижную премию, и за это все тебя носят на руках и рукоплещут, покупают твои книги, хотя и не читают их. Твои книги аморальны, отвратительны, скандальны, но совершенно заумны. Только ты можешь скандальное сделать совершенно неинтересным. С тобой никуда невозможно было пойти, потому что везде ты начинал с кем-то спорить и что-то доказывать, а остальных считал просто тупыми. Для меня ты больше чудик, чем гений. Человек, которого вечно что-то не устраивает. Не тот цвет штор, не то освещение, не то время, не то слово! А ты не тот человек, с которым можно строить хоть какие-то отношения!

– Вот стерва! – воскликнул он.

– Не выражайся, Платон Афонин!

– Теперь я могу выражаться сколько угодно, потому что тебя больше нет в моей жизни, да и на этом свете тоже.

– И я счастлива, что умерла: теперь меня не раздражает твой непонятный успех! И теперь меня никто не спрашивает, а какой Платон Афонин на самом деле? Теперь мне не нужно смущенно улыбаться и говорить о тебе хоть что-то хорошее, дабы не попасть в неловкую ситуацию. Хотела бы я говорить каждому, что ты напыщенный пижон!

– Пижон? Да ты и слово это произнесла потому, что ты в приложении, а не на самом деле. В обычной жизни ты удовольствовалась бы сравнениями с козлом, хотя даже не знаешь, как он выглядит. К твоему сведению, пижоны склонны к показухе, демонстрации внешних достоинств, а я к показухе когнитивной. Слово «когнитивный» ты знаешь, потому что подсмотрела в словаре и употребляла по десять раз на дню. Помню, ты называла когнитивным диссонансом бурчание в животе. А я больше сноб, чем пижон. Или коптокмист.

– Ты это слово только что придумал?