Под ласковым солнцем: Ave commune!

– Давиан, к чему эти слова? – жалостливо и с тяжестью в голосе вопросила Юля. – Ты же знаешь, все мои чувства, все эмоции – это осколки от того, чем они должны быть. Хоть ты меня и готов назвать «живой» в большей части Директории, но я всё же… поломанная её системой.

Юноша поднялся, опираясь на оружие, как на трость и встал во весь рост, обратив лицо прямо на чудесный лик девушки, и стал робко говорить:

– Юля, ты здесь самый дорогой для меня человек. Честно… как бы я хотел, чтобы мы были вместе.

– Любить… любить может только душа, мой родной… только она одна может воспарить над хладностью и бесчувствием, если можно так выразиться. Но у меня нет… куски, разрозненные обломки, – навзрыд завершила Юля.

– Ничего страшного, – Давиан приблизился к Юле и простёр руки, спустя мгновение она оказалась в его объятиях, слабо и тихо плача ему в грудь, скорбя по потерянным чувствам, которые у неё отобрали. – Главное, что ты будешь жить…

Сам же юноша чувствует, как что-то подтачивает его душу, опаляет и обвивает терновыми ветвями доставляя странную и неприятную боль, которую он терпит. Единственная отрада для него, это то, что Юля в числе тех, кто сможет скрыться от гнева Директории под вуалью руин былого мира.

Глава девятнадцатая. Организм войны

Утро. Следующий день.

Светает, и солнце поднимается из-за горизонта, чтобы нести свет нового дня, только это не играет роли для тех, чья миссия нести смерть и разрушение. Никто не обращает внимания на то, что ночь отошла, и небо из чёрно-устрашающего выкрасилось в серо-печальный цвет, знаменуя торжество унылого дня. Колонна продолжает движение, её солдаты – часть единого организма битв и сражений и если нет команды, никто не обратит внимания даже на то, что если каким-то чудом небеса рассеются и выглянет небесное светило, ласково обнимая всех теплом.

Солдаты – бесчувственные шестерёнки армейского механизма, с настолько отточенными душами, что если будет дан приказ совершить самоубийство во имя народа, то они сделают это. Их одежда – серая, абсолютно бесцветная военная одежда – плотная куртка, штаны поверх толстых сапог, лица же скрыты за толстыми масками. Защитой служат бронежилеты и каски, вместе с наколенниками, щитками для голени и касками, и всё одного цвета безнадёги.

Дорога – старая, с выбитыми кусками асфальта и покрытая снегом, через который пробиваются голые ветки кустарников, стала путём воинов Директории Коммун. Целая колонная солдат, окружая бронетехнику идёт вперёд и нет той силы, которая их бы остановила. Танки – приплюснутые и обтекаемых форм, с начищенными корпусами до зеркального блеска корпусами, коробчатые БТРы, везущие ещё солдат, и все плевали на хитрость военного камуфляжа, ибо следование цветовому равенству в Директории для военачальников важнее искусства битвы.

Над военными ревёт гул вертолётных моторов и лопастей, которые подобно зорким ястребам высматривают возможную угрозу колонне, простирая над ней защитный купол из стрелкового и ракетного прикрытия. Вытянутые и утончённые, больше напоминающие копию какого-то насекомого вроде стрекозы, вертолёты стали не единственным прикрытием с небес. Там, высоко в небе, под самыми облаками парит огромный самолёт, на котором пушки и турели, ракеты и лазерные батареи и он уподобился руке грозного божества войны, которое в любой момент может на головы противников излить разрушительный огонь ненависти и ярости Директории.

В глубинах снежного леса, сквозь который проходит дорога, роятся сотни маленьких дронов, снимающих всё и передающих в штаб, а также способных в любой момент броситься на засаду врага и ценой собственной жизни и тротилового заряда, убить врага народа.

Впереди самой колонны быстро едет лёгкая техника, стуча колёсами и гремя корпусами. Джипы и боевые машины, увенчанные автоматизированными пулемётами и энергетическими пушками, рвутся впереди всех, их водители преисполнены рвения и ярости вступить в битву за идеалы Директории и сокрушить ненавистного врага, вдавить его в землю.

Где-то позади колонны, в окружении бронетехники и пехоты, волочится штабная машина – большой грузовик, с пятиметровой коробчатой кабиной, которая несёт за собой огромный серый блок, похожий на целый вагон. Над штабной машиной мерцает странное светло-золотистое свечение, что явилось порождением силового щита, который защищает такую махину от угрозы с воздуха или неожиданного артобстрела. Её движения медлительны, а басовитый гул двигателя разносится на всю округу, как бы предвещая зловещий рок, нависший над повстанцами.

Как бы машина не была неуклюжа, именно она есть сосредоточение командно-штабной силы Директории, военной ячейки Партии, отправившей столь грозное воинство на уничтожение всего нескольких сотен мятежников.

Внутри машина выкрашена в один цвет, призванный сохранить визуальное единство. Окон здесь нет, и только тускло-лунный свет диодных панелей разгоняет сумрак, а экраны компьютеров, сияющие сводками данных, прорезают лучами яркости пространство.

Посередине блока стоит панель, похожая на алтарь, с который срываются пуски яркого красного света, образующие голографические переплетение, которые соткали карту местности. Возле панели стоят три фигуры – гротескная металлическая, с латунным посохом и еле умещающаяся в объёмы помещения; такая же как и большинство солдат и ещё один мужчина, в чёрном кожаном пальто и фуражке серого цвета.

– Кто руководит наступлением? – прозвучал вопрос от стальнорукого существа, простирающего пальцы на голограмму.

– Товарищ Форос, всё в руках народа. Он же на недавнем военном собрании армии решил действовать согласно установленным инструкциям, – ответил воин в серой форме на что получил ответ перезвуками механического бренчания:

– А Партия это и есть народ, ибо всякое решение Партии есть воля народа, а народная воля есть воля Партии. Я ещё раз задам вопрос, кто возьмёт на себя ответственность стать проводником воли народной на боле ратном?

– Эм, – затянул человек в чёрном пальто. – Вроде как, согласно народным указам военные мастера должны командовать.

– Скажите, вы будете ждать военного мастера, товарищ Аристарх? Вы – народный гвардеец, руководитель охранно-гвардейского контингента и вы должны, по сути взять на себя командование.

– Но меня не назначил народ.

Холодное лицо Фороса никак не могло выразить той эмоциональной бури, которая в нём кипела и приложив все силы, он не дал себе озвучить мысля, которые родились в его бушующем от злобы сознании:

«Ну, дебилы! Как же достали эти непросвещённые. Идиоты, одним словом. Ну почему мне приходится этим молокососом вбивать в голову, что Партия и есть народ, а значит, они могут делать всё, что вздумается, ибо это творит народ. Ох, жалко, что погиб товарищ Кас. Он бы точно показали этим недобиткам, что значит настоящее партийное руководство».

Металл с очерствевшей душой продолжает взирать углями ада на окружающих, пока внутри него идёт процесс мышления.

«А если он не согласится? А коммунизм тогда с ним. В моём подчинении сотни творцов слова, рассеянных средь армии, которые принесут праведное слово, сказанное мною и если нужно, я сам возглавлю наступление. Партия, ох святая Партия, хвала тебе за то, что даёшь нам возможности военного управления, даже когда никто не хочет понести праведную народную волю».

Успокоив себя и собравшись с мыслями, холодная металлическая речь Фороса разлилась с толикой пламенного фанатизма:

– Вы же должны помнить слова из Великого Коммунистического Писания, а именно – обновленный Завет, Слово Грозного Коммуниста Рэриха, глава семнадцатая, стих третий – «И да придет воинство народное, и посеет смерть между врагов коммунизма и тот, кто силён, пусть ведёт войско, ибо он есть народное воплощение и нет смуты в том, что один поведёт многих, ибо сердце этого воина коммунизма вмещает волю, души и любовь всего воинства праведного».

– Понимаю, – осторожно начал гвардеец, – вы хотите, чтобы я взял на себя командование подразделениями?

– Именно.

– А почему вы не возьмёте, старший товарищ Форос? Вы же лучше меня знаете святые книги народной мудрости и солдат сможете лучше бодрить и призывать к подвигать.

– Моё место – на передовой, с солдатами, товарищ Аристарх, – холодный взгляд машины встретился с человеческим взором мужчины, который испытывает страх от предстоящей битвы и Форос подметил это.

– Но ведь…

– Вам не следует бояться, товарищ. Я буду на передовой и стану читать воинству слова пророков коммунистических, дабы подвигнуть на подвиги во имя народа. Вы же – почитать пути войны, вы – обладатель знаний военной стратегии и кому, как ни вам взять командование, – голос Фороса стал настойчивее и жарче. – Да, народ голосованием отправил нас сюда, и мы должны принести победу, но кто её принесёт, он не определил. И вы, может, это сделаете?

– А как же товарищ Владимир? – указал на воина в серой броне, пытается сбросить с себя ношу битвы гвардеец.

– Я только солдат и исполняю то, что мне скажет народ, – был дан точный и холодный ответ.

Спустя пять секунд напряжённого молчания, донёсся ответ:

– Хорошо, раз того требует ситуация, я беру на себя командование народным полком под номером двести три.

– Вот это чудесно, – металлический клокот горла выдал нечто похожее на радость, в лазах блеснуло что-то зловещее. – Я, как ставленник повинности Слова, предлагаю повторить и обновить наши цели и задачи, дабы мотивировать души наши на более тонкие струны военно-народной деятельности.

– Да, – все ответили монотонным поникшим голосом, приготовившись к пламенным речам. – Товарищ.

Форос вознёс посох, но тот практически упёрся в потолок, и идеология, облачённая в металл, подобно древним религиозным иерофантам и фанатикам, вдохновенно изложила сущность грядущих грозных свершений:

– Как говорил один из древних мудрецов коммунистического движения – наша цель есть самое священное, это воля, которая направляет острие клинка, это великая сила, что сияет подобно солнцу и ведёт за собой бесклассовые народы. И наша цель сегодня так же будет велика и славна.

В эту секунду кто-то из работников штабного центра кашлянул, и Форос прервался, резко мотнув головой в сторону, одёрнув посох и зловеще вздёрнув пальцы, и тусклый свет пал на металлические когти. Окружающим показалось, что сейчас Форос расправиться с незадачливым партийцем за то, что тот случайно прервал начало его пламенной речи, однако голосом абсолютно холодным, иерарх сказал:

– Не прерывайте меня.

– Продолжайте, – предложил Аристарх, сложив руки на груди.

– О чём я… ах да. Товарищи, я хочу вам напомнить, что сейчас наша священная цель – уничтожить мятежников, искоренить нечестивое племя, которое подумало, что может выбирать жизнь вне классов. Наша ярость и зверства, которые мы сотворим над врагами коммунизма, будут освящены голосом пророком наших идей из прошлого!

– Да, старший товарищ Форос! – воскликнули все.

Никто не повернулся, дабы посмотреть на говорящего Фороса, но все ему внимают, все слушают его слова и каждый понимает, что если не стоит не воспринимать то, что даёт им партиец. По невзрачным экранам мониторов, помимо сводок с данными и тактическими картами, расчерченными линиями нападения и съёмок со спутника, текут и молитвенные россказни про величие Коммунистической Партии.

– Старший товарищ Форос, – осторожно сказал воин в серой униформе. – Вы были на оперативном собрании народа перед походом?

– Нет, товарищ Владимир, не был.

– Тогда вы должны знать наши боевые задачи, которые были народом выдвинуты на собрании, и которые мы исполняем.

На секунду Форосу показалось несуразным, что народ, толпа, принимает решения, которые будет исполнять военное командование, на одну лишь долю секунды, сквозь строки данных, ставших мыслительными процессами о славе и верности идеям равенства, прорвалась шальная мысль – «как можно народу доверять такие важные дела?»

«Нет-нет-нет!» – тут же возопил Форос в мыслях, осознав, что он едва не покусился в уме на святыни народно-коммунальные и ум его вспыхнул “покаянием " – «простите меня, простые меня недостойного бытия коммунистического, прости меня народ святой за мысли мои противные и несущие хулу тебе».

Окончив акт принесения прощения, иерарх лишь кратко кивнул, давая товарищу высказаться:

– Так вот, народ нам дал первостепенную задачу – уничтожить группы мятежников, место базирования которых было обнаружено с помощью воздушной видеосъёмки и разведки.

– А как вы вообще вы вышли на их след? – поинтересовался Форос. – Просто я ни о каких мятежниках до нашего выступления не слышал.

На вопрос ответил Аристарх:

– Около полугода назад, пятнадцатый оперативно-розыскной отряд Народной Гвардии, во время планового прочёса местности, обнаружил одинокого грибника, который был не из партийцев. По ходу допроса и после применение к нему процедуры народного порицания.

– О, как же я люблю эту процедуру, – скрежет металла выдал что-то смахивающее на садистское удовлетворение; и так оно и есть, поскольку «народное порицание» это жуткое действо, когда человека ставят на площади у выносного столба, и каждый партиец может высказать «порицание» правонарушителю, путём его избиения розгами. Считается, что в это время вольный и свободный народ несёт кару нечестивцу и заставляет его понять, что отвергающий коммунизм – пропирает сам народ.

– Я попрошу вас, старший товарищ, – надавил слегка Аристарх, недовольный, что его прервали. – Наша задача… а я об этом уже говорил. Уничтожение врага.

– А народ не давал возможность помилования? – вновь звучит холод речи Фороса. – Мы просто могли бы набрать отступников для нужды народной. От имени Партии я бы мог раздать всем нуждающимся по одному «народно-обращённому».

Все помнят, что одна из задач организма войны Директории Коммун – набирать людей, брать в плен, чтобы потом их максимально переделать и поставить на народные нужды. Нет, это не рабство, ибо рабу позволяют сохранить личность и своё, внутреннее мнение о происходящем, пускай если пленённый и озвучит свои вольные мысли если и убьют. После прохождения всех процедур, человек окончательно превращается в механизм воли Партии.

В памяти Фороса возникает чудесный образ – существо человеческого вида, которому стёрли в пыль психику и построили заново, установили в голову механизмы подчинения воли и пропустили через душ идеологических установок.

– Изумительно, – губы отпускают металлический шёпот.

Память дальше рисует образы того, что сотворят с этими людьми. Народ расхватает их и пустит в пользование, как общую собственность. В местах приёма пищи они станут живым интерьером – будут статуями для красоты или поддержкой для двери, в домах полового просвещения мебелью для утех, в армии на них станут отрабатывать удары и изучать военные приёмы, а в больницах их просто пустят на органы.

«Всё для народа и по строчке коммунистического учения», – говорит он себе.

– Да, могли бы, – говорит Владимир и холодным грубым голосом продолжает. – помимо всего прочего, Народная Армия, для выполнения народной задачи выработала ряд боевых установок, который необходимы для успешного завершения операции.

– Так, – по-властному начал Аристарх. – А они согласованы с народом? Вы же знаете, что по букве закона, ничего без его голосования.

– Да, всё нормально. Так о чём я… ах да. Нашими задачами станет уничтожение передовых аванпостов противника с помощью авиации. Тут, тут и тут, – Владимир длинной пластиковой указкой показал на голографическую карту, касаясь кончиков подступов к городу.

– Ваша разведка докладывает, у врага есть средства борьбы с авиацией? – вопросил Форос.

– Этого нашим разведчикам не удалось узнать.

Форос ткнул куда-то в сторону города длинным пальцем, показывая на самую окраину.

– Уничтожьте этот район, зачистите его от всякой швали. Разместим там артиллерию, чтобы раздавить их как тараканов, – с толикой жестокости изложил мысль иерарх.

– Тут вроде они содержат детей, согласно данным разведки и вряд ли они смогли их перевести в другое место и тем более не смогут, когда всё начнётся. С ними, что будем делать?

– Все они – отступники, все они преступили священный народный закон, и народ нам дал санкцию на полное и тотальное истребление врагов. Мы говорили людям, что у врага, возможно, будут дети, но народ сказал – уничтожить, – речью, лишённой чувств обозначил позицию Форос, с которой спорить не имеет смысла.

Владимир ничего не говорит, и не видит смысла. Он – инструмент воли народа, а значит должен подчиниться его воле и продолжить доклад:

– Так, после того, как передовые части мятежников будут уничтожены, мы займём окраины разрушенного города и разместим там плацдарм для наступления, в котором будут базироваться основные средства технического обеспечения.

– Хорошо, что дальше.

– А дальше, старший товарищ Форос, думаю авиацией мы зачистим восточный округ города, – Владимир очертил кусок земли, наиболее отдалённый от границы. – Затем на западе от города разместятся заградительные отряды, чтобы уничтожить всех тех, кто попытается бежать.

– А скажите, вы решили проблему с теми, кто пытался прорваться через стену?

– Да. Мы их выбросили обратно в город, но если они попытаются ещё раз прорваться, дружина Народной Армии их не удержит, и я уже распорядился отправить туда дополнительно две сотни бойцов.

– Хорошо, очень хорошо!

– Далее, с помощью артиллерия мы зачистим все сектора города, чтобы оттеснить врага к заданным точкам, где их накроет летательная крепость и вертолёты.

– А использование пехоты? – возмутился Форос и потянулся к карте, стуча пальцами по панели. – Я думаю, ей можно будет раздавить центр врага. А? Что думаете, товарищ Владимир?

– Под поддержкой нашей летательной крепости, отряды Народной Армии займутся зачисткой ключевых районов и созданием постов удержания. После того, как основные узлы логистического снабжения и точки командования будут уничтожены, армия перейдёт к секторальной зачистке.

– Так, а что по пленным?

– Согласно народному решению, – вмешался с надменным голосом Аристарх. – Народом, нам велено взять двадцать пять процентов от общего числа пленных, а остальных – убить на месте и сжечь, чтобы они своими телами не осквернили земли обетованно-коммунистической.

– Согласен, – поддержал его Владимир. – Решение народа в этой части надобно исполнить.

– Я бы взял побольше людей, дабы усладить народ наш подарками ему, – воспротивился Форос. – Я буду призывать армейских, дабы они брали в плен коммунопротивных людей. Порадуем народ в ульях новыми предметами для забав народных.

– Кстати, у нас будет помощь элитного десантного полка? – спросил воин в серой одежде. – Если так, то это вообще чудесно.

– Насчёт этого – к товарищу Форосу.

Тут же раздалась холодная речь существа:

– Я не стал испрашивать помощи у полка нашего улья, не у нашего Егерско-Оперативного и Третьего Сторожевого. Нам же нужно держать границы под охраной ведь рядом Рейх.

– Форос, – недовольно пробурчал Аристарх. – У нас не достаточно сил, чтобы быстро подавить врага.

– Но элитный десантный полк самостоятельно выразил желание присоединиться к карательной операции по подавлению мятежа, – в отголосках электронно-металлического громыхания раздалось нечто смахивающее на безумную и неестественную радость.

– Вот это я понимаю, помощь! – обрадовался Владимир. – Теперь то мы точно вроем эту шваль в землю.

– А как они собираются к нам попасть? А то я не хочу остаться без поддержки во время наступления.

– Товарищ Аристарх, не маловерничайте. Они придут по воздуху. И если больше по ним вопросов больше нет, что у нас есть ещё по целям и задачам?

– Больше ничего нет, – почтенно и в один голос сообщили товарищ Аристарх и Владимир.

– Ну что ж раз все планы и задачи обговорены, то я думаю можно и сказать слово коммунистическое, ибо как целая армия, военная машина, да без напутствия от иерарха народного! – Стукнув посохом по полу, и радостно заголосив металлом, Форос потянулся к одному из ретрансляторов, чтобы забить радиоэфир свое пламенной речью, которую все приготовились слушать внимательно, ведь говорит сам представитель народа, который позовёт их от имени и по воле кучи людей убивать и истреблять другой люд.

Глава двадцатая. Багряный молот

Следующий день. Утро.

Рассветает и небо зажглось, только не от того, что появилось солнце, совершенно не поэтому. Авиация – реактивные самолёты, издавая ревучий рокот двигателей, пикируют над разорённым городом и скидывают груз ненависти – бомбы, и ракеты отпущены в свободный полёт и уже несутся к земле, чтобы отчистить её от нечестивцев в глазах руководства Директории Коммун.

Над лесом руин и разрушенных построек проревели три самолёта, обтекающих форм и сбросили дождь ярости на головы людей. Давиану пришлось укрыться за каким-то зданием, чтобы его не ранило осколком, и он лишь мог представить, как снег вместе с каменной крошкой ударил фонтаном, и какое-то здание исчезло в вихре огня.

– Проклятье! – сплюнул парень, когда в его ушах поселился дикий гул и побежал дальше, согласно приказу.

Окраины города превратились в одну большую мясорубку, куда бьют гаубицы сопротивления и месит артиллерия наступающих войск и парню именно там предстоит занять позицию, на передовой, чтобы встреть врага мужественно. Бронежилет сильно оттягивает к земле, в придачу к плотной одежде, а руки заняты той же винтовкой.

Ещё раз над головой раздался дикий резкий гул и появился один из самолётов, к которому откуда-то из руин рванула шипящая ракета, отразившая на своём тёмно-зелёном корпусе образы неба. Самолёт попытался свершить маневр уклонения, но ПЗРК мятежников ранил его в правый борт, и судно плюнуло огнём и осыпало окрестности звенящими металлическими осколками, устремившись пламенной кометой к земле. Ещё пара мгновений и страшный взрыв где-то за руинами заглушил звуки стрельбы и рокот взрывов на передовой.

Небо для Директории Коммун оказалось закрытым и те, кто считали, что смогут крушить сопротивление сверху сейчас, наверное, обливались слезами из-за того, что им придётся встретится лично с врагом и пехотой, танками решать вопросы войны, не прибегая к небесной каре.

Давиан не радостен, не печален. Ему уже всё равно – он давно умер в душе и сейчас готов был отдать жизнь, лишь бы уже не чувствовать, не видеть и не слышать вой пика конфликта. Только мысли о Юле дёргают в нём за струны жизни, только скорбь о девушке и том, что её, скорее всего, предстоит умереть, находит свой отголосок в осколках жизнелюбия и человечности.

– О, как бы я хотел, чтобы она выжила, – подняв лицо к небу, обратился Давиан в надежде на то, что его услышат.

Ещё пару метров сквозь тропинки между нависшими разрушенными постройками миновал Давиан и каждое из зданий – призрак былых времён, готов обрушиться прямо на его голову и похоронить навечно.

Он миновал их и выбежал прямо к своему отряду – десять человек, разодетых кто в куртку, кто в пальто и на всех средние и лёгкие бронежилеты, а в руках по тонкоствольной штурмовой винтовке, с некрупным корпусом и прицелом.

– Мы только тебя ждали! – заголосил какой-то мужчина с синей лентой на груди, показывавшей его командирский статус. – Ты где был!?

– Мне старшой отдал приказ, – тут же ответил Давиан, взирая на то, что они стоят на разрушенной заснеженной площади, окружённой разрушенными строениями и разваленками, так же покрытыми белой пеленой.

«Мы же прямо на открытом месте?» – удивлённо подумал юноша и перехватил винтовку в боевое положение.

– Какой приказ?

– Мы должны выдвигаться на передовую к полуроте «С» и обеспечить им поддержку. Судя по донесениям, там самый плотный огонь.

– Ага, – задумался десятник, но его дума прервалась из-за рёва винтовых лопастей, приближающихся откуда-то справа.

Вертолёт, чёрный и похожий на стрекозу показался из-за крыш разрушенных домов и быстро сблизился с площадью и, накренившись, выпустил из себя содержимое – пятеро воинов в серой броне и красными беретом на голове спустились по тросу в двухстах метрах от мятежников.

– Десант! – вскрикнул десятник, лихорадочно отдавая команду, – огонь-огонь-огонь! Не дайте им закрепится!

Повстанцы накрыли ураганным огнём десантников, но что есть кучка оборванцев, убежавших в отчаянии и страхе от режима, против умелых воинов-фанатиков, открывших меткий огонь из стрекочущих автоматов.

Вертолёт, не произведя не выстрела, направился дальше и завязался жестокий бой. Давиан тут же лёг в снег, и каска съехала ему на лицо. Когда он её поправил, то увидел, как в мгновение ока враг рассредоточился, ловя бронёй пули – результат неумелых выстрелов и сам открыл огонь. Два из десяти человек упали на землю, оросив белый покров алой кровью с пробитыми шеями.