Под ласковым солнцем: Ave commune!

Степан Кирнос

Под ласковым солнцем: Ave commune!

Предисловие

Эта книга продолжает повествование литературной вселенной «Мир серой ночи». Рассказ о далёком будущем, очень страшном, несчастном и довольно мрачном, изображающем, насколько может измениться человечество, если людская цивилизация оступится и пойдёт не по тому пути.

Мир предстаёт после великого апокалипсиса, разразившегося столетия назад и ставшего опустошительным и разрушительным, который превратил большую часть земли, немалое количество городов и стран в один постапокалиптический ад. Все края света безжалостно разорены – Америка, Европа, Африка, Азия и Австралия – крушение надежд человеческих на светлое будущее обрушило опустошение на все уголки погибающего мира. Ситуация сильно осложнилась веками молчаливого пребывания в таком состоянии и самом настоящем демарше истории, что повернулась в развитии обратно. И мир погряз в бесконечной, бесконечной, беспрестанной войне, став отражением, тенью былого величия. И что же сталось с человечеством в момент пика кризиса – власть, запятнанная жадностью и празднеством, люди, искалеченные бунтами и нищетой, разруха, извечные распри, человечество, которое знает только лишь войну.

Но в один момент некоторые части старого мира потянулись к единству, стягиваясь под неделимые флаги. Запад и восток, север и юг: все вознамерились построить новый, не похожий ни на что ранее виданное и славный мир, по идейным лекалам, устремившись к утопическим идеалам, взведя их на эгиды и вплетя в девизы. Кто-то стал ваять державу достойную «Царства Небесного», другие же вздумали построить новую «Вавилонскую башню», подражая идеям старого мира. У каждого в этой истории свой путь, ведущий народы дальше в ослепляющую тьму.

Мир серой ночи – это наш мир отдалённого будущего, который пережил страшную ночь, практически забвение цивилизации и упадок в варварство, выжил и явился из кризиса, только о возрождении, о былом величии и славе можно забыть. Неизгладимый, глубокий и ужасающий след оставлен на душах миллионов людей, которые до сих пор блуждают в ночи, хоть и над ними воспламенились «солнца» великих истин, указывающих «верный» путь, только светлее от этого не становится.

Рис. 1 Карта «Директории Коммун».

«Народ, народ! Да что вы заклинаете всё «народом», будто его воля это нечто святое и праведное, будто она это мерило всего. Что вы взываете к народу, будто он это «бог», чья воля это нечто непогрешимое, а народные решения это абсолют правильности и добра. Акститесь, Христа распяли по воле народа, все кровавые революции и жертвы в них тоже воля народа, насилие, грабежи и убийства «во имя справедливости», так же творились народом. И вы его волю ещё считаете чем-то святым? Пособием к действию?»

– «Чёрный пророк», Сарагон Мальтийский.

«Опираться на мнение народа не всегда хорошо, ибо оно бывает зачастую слишком опрометчивым и глупым. Один челок – умён и рассудителен, толпа же – тупа и безумна, готова пойти на любое преступление, чтобы её интересы не были нарушены».

– Астарт.

«Народ составляют святые, а не толпа народа».

– Богослов древности, Иоанн Златоуст.

Пролог

Времена «Континентального Раздора».

Зал яростно взревел, когда окончилась пламенная речь, наполненная до краёв бурлящим фанатизмом и демагогичными призывами. Стены, смотрящие на две тысячи человек серой мрачностью и каменной прохладой, эхом многоголосья отразили клич восхищения. Колоссальное помещение, где можно потеряться в необъятных пространствах безликой залы, имеет черты гигантской коробки внушительных размеров. Две тысячи человек ликуют сидя на креслах, обшитых тканью, которая не имеет цвета и со всех четырёх сторон их взгляды с пылкой жаждой всматриваются в центр всего – на большую площадку, выложенную мраморными плитами, поцарапанной кафедрой на ней. Все утонули в беспредельной радости, кроме одного человека. Его лик, образ лица такой же холодный и серый, как и стены в каменных палатах, на нём нет и капельки отрады, и он подобен белой вороне. Его тело укутано в плащ, полотнами чёрной ткани закрывающий тело до самых туфель, сливаясь с такого же цвета кофтой и брюками. Его кристально-серебристые глаза без душевного пламени взирают на залу, эхом отражающее радостный визг товарищей.

– Мы встаём на порог новой эпохи! – так же пламенно продолжает оратор, чья куртка отразила блики тусклых ламп на кожаной поверхности. – Мы, построим новую страну, новый мир, где не будет больше страданий, где всё будет по справедливости и совести! Мы построим край великого равенства!

Губы не ликующего мужчины искривились в возмущении или даже в отвращении к сказанному, но остальные всё так же ревут в радостном экстазе, утопая душу в сладком упоении безумными идеями, которые тут были озвучены. А тем временем оратор продолжал, с пущим рвением в звонком голосе:

– Мы, есть алое зарево равенства, которое скинет треклятых угнетателей с престолов! Мы покараем царей и тиранов во имя свободы народа! Долой диктатуру зажравшихся буржуев, ибо только воля народа, его правление способно породить общество истинной свободы, истинного равенства. Мы построим край по заветам великого древнего пророка, мудреца и философа – Маркса!

«Пророк» – с отвращением пронеслось в разуме человека в плаще, лицо которого с каждым словом становилось всё мрачнее и мрачнее. Он с омерзением кидает взгляд на товарищей, которым даже невдомёк, что их идол – Маркс не был пророком, но вряд ли обезумевшей толпе это важно. Их кормят тем, чем они хотели – опасным популизмом, который если воплотить в жизнь тысячи, сотни тысяч судеб будут перемолоты в жерновах их революции, а затем ещё миллионы будут обречены на существование в жалком подобии жизни.

– Мы – великое собрание мудрецов и рабочих, мы две тысячи человек, умных и просвещённых, сильных в равном единстве! – возопил яро оратор. – И нам выпала общенародная миссия создать славную Партию, которая поведёт низшие классы в праведный бой против тиранов и деспотов, которые давят волю народную.

Ещё сильнее отвращение взяло душу человека. Он ученик философской школы Сарагона Мальтийского, где учили, что некогда поднимутся те, кто разделят мир по идейным «районам», которые поднимут на свои штандарты «Солнца» забытых идеалов, но это не осветит цивилизацию, скорее установится серая ночь, когда не светло, не весело, но и не темно, не сумрачно. И сейчас перед ним, в звонком и громогласном вое больше тысячи людей рождается новая звезда, которой суждено стать путеводной для миллионов людей, но это только приведёт к построению новой системы, что со временем обратится в источник для горестного плача.

Однако отвращение к происходящему сдерживается пониманием того, что тут появится вместе с «Солнцем» и новая надежда, упование на освобождение от ужасов Великого Континентального Раздора, который даже сейчас продолжает пожинать сотни жизней. Возможно, в дальнейшем этот край станет противовесом другим подобным идейным державам, что предотвратит великую и кровавую войну, которая должна закончить история человечества.

Смешанные и малопонятные чувства овладели сознанием парня, который безрадостно продолжает рассматривать безумно ликующую толпу. Люди, больше тысячи, станут зачинателями нечто большего, чем россыпь стран, которые сейчас представляют из себя не более чем истерзанные войной и кризисом уголки Земли.

Но вот все размышления развеялись подобно мороку, когда прозвучали слова укора со сцены:

– Я смотрю, не все у нас истинно рады. Брат Астарт, что же ты такой не весёлый!? Мы обсуждает великую миссию нашего движения, мы чаем наступление эпохи тотального равенства, мы кровью и потом готовы приближать наступления царства справедливости, а ты не рад! Почему!?

Взгляд тысячи глаз уставился на мужчину, который поднялся со своего места и каждый взор так и источает беспредельное негодование, налит злобой и отторжение к тому, кто не весел.

– Да это же сарагонит! – кричит кто-то из толпы. – Они вечно всем недовольны!

– Вы думаете, что ведёте себя к прогрессу и свету, но мрак невежества и спесь гордости в ваших душах не позволит вам этого сделать! – холодным громом заголосил Астарт «Сумрачный». – Вы не сможете построить ничего, кроме ещё одного «Солнца», о котором говорил Сарагон Мальтийский. Опомнитесь, безумцы!

Но его не услышали, а только громогласно осмеяли.

– Мы на праведном пути и безумие твои слова! – взревел оратор. – Да здравствует новый мир! Да здравствует Коммуна!

Спустя сорок лет…

Часть первая. Край тоталитарной демократии

Глава первая. На пороге равенства

Первые дни ноября. Утро. Директория Коммун.

«Всё великое начинается с малого, все дороги начинаются с одного шага, все свершения начинаются с одной мысли, но и ужасное тоже имеет свойство начинаться с чего-то незначительного».

Именно эта мысль поселилась в уме одного из парней, что бредут сквозь лесную чащобу, едва-едва припорошённую снегом, хрустя тонким слоем серебристого покрова под подошвами грубой обуви.

А лес вьётся перед двумя юношами массивной, практически непреодолимой стеной, которая усыпана довольно чудным светло-серебристым снегом, который блестит на свету утреннего морозного солнца, будто песок из благородного металла.

Воздух тут промороженный, холодный, цепляете за кожу острыми уколами поздней осенней прохлады, но он всё ещё не зимний, не достаточно ледяной. Парни, делая вдох, ощущают, как их ноздри заполняются колющей прохладой, но колкость не от холода, а скорее от необычного содержания воздуха, как будто он пропитан какой-то химией.

– Чувствуешь, какой здесь воздух? – разразился вопросом один из парней, который опустил руку в карман серой куртки, чуть прикрывающей чёрные брюки, и обратил крупное лицо к собеседнику, окинув его взглядом тёмно-синих мутных глаз.

– Нет, Давиан, не чувствую его… особенности, разве что он странно колется. Лес, как лес. – Ответил ему спутник, взирающий на лесные глубины взглядом карих очей с опаской, не ожидая от них ничего хорошего, даже не оборачивая худое округлое лицо к спутнику, лишь потерев синие брюки и упрятав ладони в чёрную длинную куртку. – Обычный воздух.

Два человека медленно идут по дороге, которой нет ни на одной карте или в базах данных. Они идут по пути, о утром никто не говорил, и никто о нём не знал, но они первые, возможно за первые сорок лет, кто пройдёт эту стезю, меняя стяг под которыми живут два юноши.

– Пауль, – судорожно воззвал к худосочному человеку более крупный парень и восхищённо заявил, – ты только осмотрись вокруг. Это тебе не Рейх, не затхлое царство гнилого Императора. Ничего, совсем скоро, и мы будет в краю истинной свободы от классового угнетения и всякой тирании морали.

– Ты же не знаешь, что будет впереди, – донеслась лёгкая усмешка, – вдруг там государство, где угнетение сильнее, где такой же император, жалкий царёк. Ты же ничего не знаешь.

– Но у меня есть моя вера! – опрометчиво воскликнул посреди леса юноша. – Я верю, что край, который называется социально справедливым, страна, которая превозносит принципы равенства и общности, не может оказаться плохим.

– А откуда ты знаешь, что это так? – въелся аккуратно вопросом Пауль, опасаясь непонимания или укоризны Давиана.

– Я верю, – с внутренним благоговением ответил юноша и с настойчивостью, внутренним напором добавил, – и тебе советую уверовать в это, ибо когда мы придём в царство справедливости, будет поздно сомневаться. Ты понял?

– Я уже верю, – с тенью призрачной улыбки на худых губах ответил Пауль. – Так же верю, как и ты в… ничтожество нашей родины.

– П-ф-ф-ф! Рейх мне не родина! – рассердился юноша. – Он мне и никогда не был родиной, я не даже не понимаю, как мог родиться в том проклятом месте. Милан, пха! Да, может мне и родина, а его сломленный дух свободы часть мой… души, если так можно сказать, но не Рейх. Нет.

– Души? – удивился Пауль. – Ты же не веришь в душу и всякую там «духовно-магическо-мистическую придурь», как ты сам и говорил.

– Согласен-согласен, тут я ошибся с термином… частью моего мышления, моей психологии, вот нужные слова. Я оговорился, потому что слишком долго слушал бредни священников и культистов секты государства о душе. – Юноша замолк, но через пару секунд выдаёт. – Нужно найти хорошую книжку и потоком знаний до выбить из мысли эту религиозную гадость из Рейха.

Рядом с ним идущий парень с незначительным негодованием выслушивает всё возмущение в сторону их родины. Каждое слово Давиана так и пышет ярой ненавистью к тому, что осталось позади, к тому, с чем была раньше связана его жизнь. Теперь каждое воспоминание о той стране, которая полотном огромных территорий стелется за спинами ребят, дышит вспышками неприязни, злобы и ненависти. Пауль видит в своём друге желание хоть словом нашкодить Рейху, умолить его или низвести в мыслях в жалкое состояние.

– Пауль, а ты что ничего про Рейх не говоришь? – насторожился более крупный парень. – Или он тебе дорог?

– Ну, Давиан, если я пошёл с тобой, значит не так уж мне он и важен, – настороженно ответил худой юноша.

Пауль, осматриваясь по сторонам, так и не понял, к чему был этот вопрос, ибо если он здесь, идёт рядом с другом в Директорию, предав этим поступком Рейх, то зачем подобное вообще спрашивать? Да, Пауль не говорит о Рейхе, старается не вспоминать его потому что воспоминания о потере друзей тяжёлые, омрачённые скорбью прошлой ночи. Ведь они бегут из Рейха не потому что им позволили это сделать или по доброй воле выпустили, нет, такого бы в здравом уме власть их родины не допустила. Бардак на границах, неразбериха в высшем командовании и отвод войск позволили двум парням незаметно пересечь границу и спокойно уйти из страны, которая медленно тонула в революции и неразберихе, которые обратились в стальной порядок, опрокинувший чаяния немногих сторонников изменений.

– Как думаешь, что с нашими друзьями в Риме? – вторя мыслям Пауля, озвучил вопрос Давиан. – Кто-то смог выжить?

Спросивший юноша брошен в жар негодования и разочарования. То, что должно было случиться в «Вечном городе», то, что там произошло, должно было стать великим начинанием для деяний будущего века, которые бы привели всех жителей Рейха к процветанию и равенству, изничтожив жалкие и убогие культы вроде церковного и государственного. Рим должен был стать альфой и омегой для великого будущего, где всё станет общим, где всё будет по справедливости. Но всё пошло не так, их предали, их бросили. Тот, кто должен был их повести на великую борьбу, тот, кто мог стать для них лидером, великим вождём, оказался приверженцем старых порядков, и он предал их, по их трупам вознамерился взойти ко трону Императора. И теперь Давиана одолевают мысли о том, что сталось с его друзьями и знакомыми в Риме, смог ли кто-нибудь выжить, чтобы затем, в далёком и мрачном будущем всё же водрузить красный стяг над славным городом и всей страной.

Давиан, когда нёсся на всех парах к границе на поезде, даже не мог помыслить о том, что битва за Вечный город, превратиться в бойню в Риме. Конечно, он был бы рад, если все прихвостни Рейха заплатят кровью за смену власти на более справедливую, в понимании Давиана, но вот за что поплатились революционеры? «За желание жить в нормальной стране?» «За своё естественное право на бунт, если власть не удовлетворяет запросы широких трудовых масс?» – вопрос за вопросом задаёт себе Давиан в попытке найти ответ на мучащий его вопрос.

– Так что ты молчишь, Пауль? – с нажимом спросил Давиан.

– Даже не знаю, что там с ними стало, – безрадостно отвечает друг и еле слышимым шёпотом добавляет. – Даже не знаю.

Пауль даже не хочет об этом думать, ибо каждая мысль о Риме, о том, что их друзей ввергает юношу в не самое лучшее расположение духа. Там были практически все, кого он знал из подпольной деятельности в Милане и все они попали под каток амбиций их предводителя, что воспользовался ситуацией, чтобы воздвигнуть себя в ранг верховного правителя целой Империей. Паулю трудно было, когда им сказали о том, что в революции в Риме погибли люди, хоть они и слуги Рейха, ибо они тоже люди, у каждого из павших прислужников была своя судьба, своя жизнь и лишать просто так их этого сущее варварство, пускай они и сражались за Рейх. А когда им сообщили друзья, бежавшие в Либеральную Капиталистическую Республику, что их верные товарищи, знакомые и приятели, которые должны были освободить Рим пали под ударами клинков нового правителя, что-то внутри Пауля рухнуло, подкосив его настроение.

Однако теперь Рейх позади. Он кончился за огромной бетонной стеной, усеянной орудиями и вышками наблюдения, он кончился в тот момент, когда двое юношей миновали опустевшую границу, лишённую всякого надсмотра, а его влияние закончилось на парней давным-давно, но всё же их желание свободы и стремление к новому миру это прямое воздействие Рейха и его запретов. Мысли и души юношей пленены вожделением новой жизни, скованные цепями стереотипа – «Везде лучше, чем в Рейхе», что является особенностью страны, из которой они бегут, рождённой тоталитарным порядком, а посему не до конца его удалось вытравить из души.

Дорога, ведущая вперёд, стала подходить к концу, так как она упиралась в очертания чего-то высокого и серого, монументального и гротескного, что с каждым шагом становилось всё ближе.

– Что там? – взволновался Пауль, сделав шаг медленнее.

– Ворота в новую жизнь, – с фанатичной прохладой произнёс Давиан и ускорил шаг, желая побыстрее оказаться лицом к лицу с «Homo Communistic», как радостно называет юноша жителей Директории.

Лес вокруг оставался таким же густым и кучным, могучим и старым, окутавшийся в серебристое полотно, устремляясь могучей стеной к небесам, и каждое древо уподобилось крепкой колонне, которая держит светло-голубую небесную твердь. Одного взгляда хватит, чтобы понять – лесистая местность не знала касание человеческой циклизации долгие года, но всё природная сила, её могущество, в лице здоровенного, внушающего трепет, леса меркнет пред сочетанием бетона, железа и камня, которое вырисовывается впереди.

– Чт-что это? – при приближении по заснеженному грунту, которым усыпан подход, с дрожью в голосе вопрошает Пауль. – Он-она ещё больше ч-чем ст-стена Рейха.

– Теперь ты видишь величие Директории! – яро обрадовался Давиан. – А я говорил, я говорил всем, что этот край велик!

– Н-но это ведь невозможно, – в глазах Пауля поселилась тень страха перед тем, что за воротами этой стены.

– Но это истина!

Пауль и Давиан идут к фантасмагорическому строению, которое многократно выше крон величественного древнего леса. Давиан не видит ничего кроме, огромной стены, которая рослой волной железобетона громоздится впереди.

– Давай-давай! – кричит Давиан, подбадривая своего друга, который практически остановился.

Для Пауля поведение друга кажется безумным или даже пристрастно безрассудным. Давиан желает узнать, что там за стеной, плевав на безопасность, отвергая всё здравомыслие. Он думает, что всякого беженца с юга там примут за желанного гостя, который ради идей высшего и общего блага, готов предать родину, но Пауль другого мнения о жителях страны, в которую они идут, хоть и придерживается таких же воззрений что и друг. Да, он, так же как и Давиан ощущает грохот сердца и гнетущее волнение, только это вызвано не чаянием и сладким желанием поскорее оказаться за стеной, а первобытным страхом, осторожностью и боязнью неизвестного. «Если они так умны и хороши, то почему возвели такую стену?» «Почему отгородились от всего?»

– Постой, – выдохнул тяжело Пауль и ткнул пальцем в сторону стены, – давай будем осторожны. Никто не знает, что там за этой серой массой.

– Послушай, – неожиданно для друга без давления, легко начал Давиан, – мы оба сюда шли за этим. Бежали из затхлого края убогих идей, чтобы присоединиться к тем просвещённым людям, – Давиан взметнул руку и простёр её, указав на стену. – Вон там, именно там, наше будущее, наше знаменитое и светлое будущее. Я думаю, они примут нас как своих.

Давиан и Пауль продолжили путь, хрустя снегом и подходя всё ближе к границе между двумя мирами, такими разными, но столь похожими, что юноши даже и подумать не могут. Вблизи эта стена оказалась ещё выше и ещё монументальнее, а перед ней, перед широчайшими воротами, на железном покрытии которых виднеется странная гравировка, рассеяны кусты колючей проволоки, которые образуют практически непроходимый лабиринт из железа и колючек.

Стена настолько высока, что даже если задрать голову перед ней, то с трудом видится её вершина, а сама их безликость веет странной прохладой, закладывающей в душу холодок страха и ничтожности перед такими строениями. Откуда-то из середины стены виснут ало-кровавые полотнища ткани, слега подёргивающиеся на ветерке, лишённые всякой символики и знаков, дающие знать о том, кто владелец этой части мира.

Ворота, на которые обращён пристальный взгляд двух чужаков, в длину простираются на метров сто и значительно ниже самой стены, при этом ужаты надвратным помещением и башнями, такими же светло-серыми как и весь каскад оборонительных сооружений на границе.

Как только два парня подошли к зарослям колючей проволоки, с башен и стен на них в туже секунду уставилось как минимум сотня малокалиберных автоматических орудий, издав механическое бренчание. Пауль даже заметил мельком, как на его голову смотрит чёрный ствол пушки, который с лёгкостью выбьет из него жизнь, будь только воля оператора.

– Стоять пришельцы!!! – разразился громоподобный голос, который будто звучит с самих небес и отовсюду, а его речь звучит на чистом новоимперском языке. – Стоять на месте!!!

Давиан и Пауль тот час остановилась. Казалось, что их неумолимое продвижение остановила необычная сверхъестественная сила, и двое юношей в мановение ока встали как вкопанные. Пауль ощутил сердцем, как его съедает страх и ужас, он уже готов сорваться обраться и бежать как можно дальше от этого места, где их встретили холодным приветствием оружейных столов. А вот Давиан спокоен как удав, словно знает, что с ними ничего не произойдёт, что всё будет в порядке и их не превратят в кровавую дымку единым залпом сотни орудий.

– Кто вы?!!! – вновь пространство сотряслось от громогласного вопроса, который волной устрашения раздался в душах ребят.

– М-м-мы… бе-беженцы, – спотыкаясь языком, мямлит Пауль. – Бе-бе-бежим из Ре-Рейха.

– Стойте на месте!!! Стойте, а не то порвём на мясо!!! – рявкнул угрозой голос. – Сейчас разберёмся!!!

Давиан с Паулем теперь и убежать не могут. Пристальный взор операторов нацелен на каждое их движение и сделай они шаг в сторону или даче чихни одно нажатие на кнопку и на их месте будет только кровавое месиво, останутся мокрые воспоминания о двух неудачниках, которые попытались войти за стену.

Пауля страх связал не меньше чем угроза смерти и даже если бы ему позволили уйти, он вряд ли смог это сделать, так как оцепенение сковало каждую его мышцу. А вот его друг необычайно спокоен, и если присмотреться к его лицу, то можно заметить вуаль призрачной улыбки на губах, словно он внутренне рад происходящему.

Небольшой участок ворот, размером с небольшую дверь, тяжко приоткрылся, и оттуда появились три фигуры, в метрах трёхстах от двух парней.

«Чтобы ради нас да целые ворота открыли» – подумал Пауль и присмотрелся к тому, что есть громада металла, закрывающая им путь.

Это не створчатые ворота, которые закрываются и открываются двумя дверцами, это больше смахивает на большой пласт металла, который опускается вниз или вверх при открытии, а огромные перетянувшие его балки, сковавшие по бокам, представляют собой дополнительные рёбра жёсткости.

«Символы, странная символика» – забурила мысль в голове Пауля, который присмотрелся к гравировке, раскинувшей богатой россыпью по холодному покрытию врат. Это больше смахивает на картинки, выточенные на железе, но у них явно какое-то значение существует, ведь недаром на одном краю выточен символ солнца, на другом краю виднеется зубчатая шестерня, а посреди восемь не продолговатых стрел, берущих начало в одной точке.

«Когда же вы уже подойдёте?» – с нетерпением сам себя засыпает вопросами Давиан.

Этого юношу не интересуют символы и знаки на воротах, он впился глазами в людей, которые ступают через кусты колючей проволоки, которая запутана в замысловатый коридор. Парень взирает на людей и думает, кто же это может быть.

«Пограничники? Могут. Хотя такое развитое общество, как в Директории вряд ли будет использовать армейские пережитки».

А тем временем представители другой страны практически дошли до ребят и очертания их формы становились всё более понятными и различимыми.