Под ласковым солнцем: Ave commune!

Тяжело поднявшись и коснувшись головы, Давиан оглянулся. Он бы сейчас не отказался от кувшина с ледяной водой, чтобы освежить лицо и разогнать муть, нарастающую в сознании, однако его нет, и поэтому придётся справляться с сонливостью своими силами. Вокруг него у стен только мебель – простая и неброская, сколоченная из досок и мусора, который удалось притащить из канализаций под городом.

Парень доковылял до меховых сапог у выхода и, напялив их, накинув толстую куртку, вышел за порог, скрипнув деревянной дверью на ржавых петлях, и Юля вышла за ним, оставив хату пустой.

До лица парня коснулся холодный свежий воздух, не такой как в городах Директории, а наполненный жизнью дикого леса, природы.

В лесу, глубокой чащобе, где течёт маленький ручеёк, расчертивший снежный покров надвое, раскинулось около десятка простеньких и уютных домиков, скрытых под землёй и на которые пришлось покрывало снега. Давиан, взобравшись по ступенькам, увидел эту прекрасную картину, как меж хат по маленьким протоптанным дорожкам игриво бегают дети в грубо пошитых куртках и шубках, как женщины несут в дома вёдра с водой из распаянного снега, а какой-то мужик уже сходил за дичью и выловил пару зайцев к ужину. В стороне, кажется справа, раздался пронзительный и звонкий смех, которого Давиан не слышал так давно, что готов сам рассмеяться.

– Ты что встал? – спросила Юля, встав перед юношей, мило ему улыбаясь. – Людей раньше не видел? Или что?

На эту улыбку, искреннюю и рождённую после стольких мук, в которой человечности больше, чем во всех образцовых партийцах вместе взятых, Давиан готов смотреть вечно.

– Вот именно Юля… кроме тебя, да Пауля я не видел больше людей в том проклятом городе.

– Как высоко сказано… ты меня ещё человеком называешь…

– Неважно, как мы были рождены и кем, куда важнее, как мы ведём себя с ближними нашими, ибо в этом рождается сама человечность… любовь в сердце прорастает.

– Какие слова… и где их успел выучить?

– Прочёл пару страниц из книги хозяйки.

– Ах. И чем же я тебя спасла?

– Ты не дала мне погибнуть в депрессии, спасибо тебе за это, – улыбнулся Давиан. – Вместе мы пришли сюда и поверь, исходя из прожитого, я готов сказать, что ты сердечнее и добрее всех тех, кто мне встретился там… в улье.

Давиан и Юля продолжили ход к другой хате, что стоит напротив. Теперь это их новый дом… пока на время, но парню хотелось бы тут задержаться. Несмотря на простейший быт, несмотря на отдалённость от цивилизации и жизнь, смахивающую на существование племён древности, тут есть то, что потеряла в Директории Коммун… какой-то славный дух жизни, стремление к живому, что Партия всеми силами выхолащивает из людей, делая их шестернями.

Они прошли к двери хаты и проникли вовнутрь, надавив на дверь, сколоченную из досок, и попали в просторное помещение, веющее теплом, где посреди стоит большущий стол, а возле него лавки.

– Проходите-проходите, дорогие наши! – раздались слова от рыжеволосого тучного бородатого мужчины в чёрном свитере, который расположился посреди длинного деревянного стола.

Давиан и Юля сели на самом краю, и тут же заботливая хозяйка подала им тарелку с супом, от которой исходит обильно пар и душистый аромат. Рядом с юношей сидит старик, в той же самой шинели, который и вывел их вчера из канализации к поселению и медленно есть солёную капусту.

Помимо них за столом так же ещё трое мужчин и двое женщин, припавших к еде и напиткам.

– Аким, – обратился рыжебородый мужчина. – Так говоришь, где ты их встретил, расскажи нам ещё раз.

– Да где. В каналах городишка того-то,– утерев седую бородку, ответил старик. – Вот как щас помню – выхожу в каналы, дабы найти полезного чего-то, а тут они мне навстречу. Так их сюда и повёл.

– Как вам, кстати, у Анастасии? – спросил тучный мужчина. – Вас же хорошо приютили, всего вдоволь?

«А как же чудесно, что тут нет этого пресловутого обращения “товарищ”. Как же оно достало» – помыслил Давиан и спросил:

– Ох, спасибо вам огромное за то, что вы дали. Поверьте, в улье такого нет…. Там всё фальшиво-партийное. Скажите пожалуйста, Эрик, а откуда здесь столько людей? Откуда новые жители берутся?

– Да что тут говорить-то? Вы-то сами откуда? Вот и остальные так же. Не всегда битая в наши окаянные головы программа Директории работает успешно. Вот и получается, что в людях просыпается зов души к чистоте, и они бегут. Кого-то изловчаются ловить, а кто-то и бредя по лесу нас находит.

– А продукты? Вещи? – продолжает допытываться Давиан и размеренным басом получает ответ:

– А тут нет секрета никакого-то. У нас есть небольшая полянка, где мы выращиваем пшеницу в летние времена, у каждого огород свой есть для питания. Да и некоторые вещи мы собираем под ульем, а то у нас тут производить нечего, да и материала нет, кроме древесины.

– Нелегко вам тут живётся, – сказала Юля. – Но это намного лучше, чем в той тюрьме.

– Конечно, – согласился мужчина.

Давиан поднялся от опустошённой тарелки супа и увидел женщин и мужчин, который едят, пьют и смеются. Кто-то кому-то рассказывает анекдот или историю и раздаётся громкий настоящий смех. В хату забежало пару детишек и что-то спросили у матери, и она им что-то сказало в ответ, что вызвало у детей искреннее счастье, неподдельную радость.

«И чем же был плох этот мир?» – вопросил Давиан, и ему очень хотелось бы спросить это у идеологов древности, которые пытались построить дивный новый мир, он хотел бы обратить эти слова к лидерам мироустройства, выстроенного на костях усопшей цивилизации. – «Чем плоха простая размеренная жизнь, не наполненная неистовыми страстями и вечной, душегубительной погоней за чем-то великим, чем-то что не доступно человеку, ибо обладанием сем сгубит его».

– Поведай нам, Орим, – надламывая хлеб, вопросил рыжебородый мужик. – Как там у тебя на лесопильне.

– О, как ты её назвал, Марро. Две пилы да пара мужиков для тебя уже лесопилка, – усмехнулся Орим. – Да что тут рассказывать, вчера спилили ещё одно деревце. Думаю, на пару месяцев хватит.

– Вы пилите по одному дереву? – удивился Давиан.

– Естественно. А как ещё? Нас же тогда быстро тогда вычалят и накроют. Лучше брать потихоньку и помаленьку, чтобы незаметно было.

Дальше полились ещё вопросы от Марро, но Давиан на них никакого внимания не обратил, продолжив свои рассуждения. У него под носом на куске старой ткани, играющей роль скатерти, выставлены железных старых мисках и крышках из-под консервных банок, которые являются тут посудой, выставлена простая пища. Люди тут ведут простые разговоры и не нуждаются в исполнении великих целей, которые преследует Директория. «Построим новый мир, дадим нового человека – Homo Communistic! Всё ради светлого коммунистического будущего» – такие лозунги всплыли в уме юноши, однако они пыль, ничто перед тем, что Давиан увидел здесь.

«Простая жизнь, лишённая всяких благ, но это именно жизнь, а не существование бытностью детали в машине» – подумал юноша, смотря на то, как преобразилась его подруга. Юля тут совсем другая – ей не нужно блюсти лживую коммунистичность и сводящее с ума равенство, не нужно во всём и везде потакать сумасбродной воле толпы, растлённой лозунгами «всё для народа и по воле народа», которые являясь как бы добрыми, сделали общество варварским и понуждающих других к неукоснительной службе похотям людским.

«Сколько времени придётся существовать Директории Коммун, чтобы понять, насколько она жалка, насколько уподобилась тому, чему учил сын зари людей, чтобы наконец-то осознать, что все её цели, все её устремления это порождения зла и они не стоят и крохи этого доброго осколка старого мира, который несёт в себе отражение былых эпох», – снова пустился в размышления Давиан.

«О, слава тебе Господи! У здешних женщин есть дети» – сам не зная почему, поблагодарил Давиан Бога. – «И они не познают тому, чему учит Директория, у них не отберут чад, не заклеймят преступницами против народа».

– Передайте, пожалуйста, вон, – указала одна из женщин, выдернув Давиана из размышлений, и он передал девушке миску с капустой.

– Конечно.

– Спасибо вам.

В этом поселении нет мэров или народных сходок, да в них нет и нужды, ибо какие серьёзные политические и экономические дела могут решать около двадцати пяти человек? Они живут как племена далёкой древности, и каждый поступает, как может и хочет, в пределах разумного. Есть у них старший – Марро, его и ослушаются, а если кто нарушит что, так решают всем селом, что делать с нарушителем.

«Потеря человечности неизбежно ведёт к утрате ценности самой цивилизации, поскольку скопище таких людей не способно больше дать чего-то хорошего, наполненного любовью и теплом. А тогда толку в обществе, которое похоже на мешанину людей, стремящихся к какой-то недостижимой цели и не видящей ничего кроме исполнения политических грёз?» – вновь размышляет Давиан и тут его ладонь сильно дёрнулась, напоминая о душевных ранах.

– Что с тобой? Нервы? – спросил Марро.

– Да, – ответил Давиан. – Ещё появилась постоянная лёгкая тревога, – парень коснулся груди. – Вот прямо здесь. Знаете, начинает казаться, что я схожу с ума.

– Слушай, а тебя ведь нужно тогда отвести к лекарю нашему, может тебе и выдаст что-нибудь от нервов, а то так и до худшего недалеко.

– Кстати, – снова обратился Давиан. – А что дальше Директории Коммун? Что на востоке?

– Ох, – выдохнул тяжко Аким. – Да кто же теперь скажет? Знавал я как-то одного человека, который бывал в тех землях, да только ничего путного он не поведал. Говорил токмо, что там сейчас хаос да раздор, полный бардак, одним словом.

– А какого рода бардак?

– Всё что угодно может быть, – раздался крепкий голос Марро. – Приходилось очень давно как-то общаться со стариком, который принимал участие в революции тут.

– А что за старик?

– Пришедший как раз оттуда. Так вот, он поведал, что туда лучше не соваться, уж слишком много противоречий в том краю.

– Гражданская война?

– Насколько я помню, в далёкой древности там было нечто подобное, только вот когда точно я сейчас не упомню.

– Вот бы туда попасть, – сказала Юля, поднеся ложку с супом ко рту. – Там всяко лучше, чем в Директории Коммун.

– Ох, не знаю, девочка, – в разговор вмешался Аким. – Мы давно не слышали, что там твориться. С тех пор, как Директория Коммун перекрыла все пути сообщения между востоком и западом, всё потерялось.

– То есть? – удивился Давиан.

– Мы не может получить оттуда никакой информации. Все самолёты сбиваются Директорией и сигналы блокируются. Там ещё связь поддерживают финны, но у них свои заморочки по общению с тамошними народами.

– Думаю, они сохранили то, что потеряли коммунисты, – сказала Юля.

– А что вам известно из истории? Что было на той огромной территории, что за Директорией Коммун? – вопросил Давиан.

– Раньше там, в бытность древности, – слово взял Аким, – была самая славная страна из каких-либо существовавших, не раз спасавшая мир от его безумств.

– Видать с последним из них она не справилась, – сказал Марро. – Раз оттуда больше ничего хорошего не слышно.

– Возможно и так, – согласился Аким. – Но сам помысли, каков был мир тогда с ней? Тот, давнишний и красный мир, без всего этого лиха и безумства. Кто теперь наш мир защитит? Во истину говорю вам, наступили последние дни бытия нашего мира.

– Ну всё, понесло тебя, – усмехнулся Марро.

Все продолжили дальше завтракать, как дверь распахнулась и вовнутрь вбежал мужчина в подпоясанной бежевой куртке и что-то хотел сказать, это было видно по шевелению губ и обрывкам слов, который обрывал кашель.

– Продышись и только потом молви, сказал Марро и спустя полминуты получил доклад:

– У нас плохие новости. Из поселения Дубки телеграфировали кое-что и это не совсем хорошее.

– У вас есть телеграф? – удивлённо спросил Давиан. – И вы не одни?

– Да, всё так. Наш инженер, упокой Господь его душу, смастери нам парочку средств связи. Он мог бы сделал ещё если бы не две зимы назад отдал Богу душу.

– Марро, телеграмма – передал клочок равной бумаги мужчина.

– Ага, схватился за неё Марро. – Читаю. «Партия в пределах леса. Нам нужно уходить. Они идут прямо к нам».

В комнате наступила гробовая тишина, которое прерывало лишь надрывистое сопение старика. Давиана снова охватила тревога от одной мысли, что ему вновь придётся встретиться с Партией, что он может вернуться к ним в роли отступника. Ещё больше его изводит предположение, что это из-за него и Юля Директория Коммун решила тщательно вычистить лес и найти их. Зажав ладонь другой рукой, Давиан пресёк тремор и взял себя в руки, в то время как тревога снова вознамерилась завладеть им.

Молчание развеял басовитый, но спокойный голос Марро:

– Соберите людей, каждым им, чтобы готовились к отходу, как и оговаривали ранее.

– Может, это из-за нас, – предположила Юля.

– Нет, теряя добродушия в лице, развеял негативные мысли Юли Марро. – Нас по лесам давно ищут, только мы схоронились хорошо, но они видимо решились прочесать леса ещё лучше. Что ж, я знал, что этот день настанет и готовился к нему.

– А мы? – спросил Давиан.

– Отправляйтесь с нами. Вы теперь часть нас.

Глава восемнадцатая. На осколках древности

Следующий день.

Когда солнце скинуло ночную пелену сумрака с поверхности земли, на всеобщее обозрение проступило то, что спокойно можно назвать осколками прежней цивилизации, которая власть мечтала простроить мир несбыточных грёз, но поплатилась за опрометчивость и глупость, и её детищем стал мир, превращённый в долину плача и страданий.

Давиан наблюдал из окна двухэтажной постройки за тем, как свет озарил это место и показал ему то, что было сокрыто во тьме ночной и то, что он увидел мельком, когда лучи фонарей падали на куски земли. Вчера, убегая от преследователей Директории, ночью они вышли к главному убежищу, куда стеклись все беглецы из социальной тюрьмы. В его памяти остались лишь яркие вспышки света прожекторов и куски разрушенных зданий, леса еле различимых груд камней. И только сейчас, когда он встал, ему удалось увидеть целое поле руин древнего города, который тут когда-то стоял, сегодня он узрел громадные развалины, некогда бывшие прекрасным селением.

На Давиане плотные штаны с чёрными сапогами, дублёная куртка, утянутая бронежилетом и каска, которое съехала на лицо, отчего парню трудно смотреть. Перчаток нет, поэтому руки сильно морозит, и он постоянно их трёх, убирая в сторону оружие.

В руках его покоится оружие – длинная винтовка, со светло деревянным прикладом и оптическим прицелом. Надствольная коробка и ложе оружия сделаны из какого-то чёрного материала, который сильно утяжелил оружие и Давиан держит его с трудом.

«Зато какая дубина бы вышла», – усмехнулся парень, понимая где-то в душе, что он, возможно, доживает последние дни.

«И чего ради мы пришли сюда? Пришли, чтобы найти смерть здесь? Мы же не прорвёмся за стену, не сможем. Чего ради он решило, что сможет пробиться через две горы бетона и стали, усеянные турелями и камерами?»

Он и его новые друзья отступили в разрушенный город, куда стеклось не менее двух десятков поселений, разбросанных в этой части Директории, объединившись в небольшую армию, способную ненадолго задержать воинов Директории.

Давиан осмотрелся в комнате и снова увидел те же обшарпанные стены, тот же подгнивший деревянный пол и серый потолок. Всё внутри помещения разбито и разрушено, уничтожено неумолимым движением времени.

– И всё ради чего? – прозвучал тихий вопрос, практически не нарушивший хрустальной тишины.

Когда все, кто мог, собрались в городе, присоединившись к обитавшим ранее тут людям, главы поселений решили, что нужно прорываться через стены и бежать в Рейх, ибо тут им жизни не было и не будет.

Давиан же рассказал им про устои Империи, поведал о том, что там хоть и дышится свободнее, но весь воздух пропитан благовониями, разжигаемыми Культом Государства и его молениями к правителю. Парень поведал глубокой ночью, что всем им придётся принять новую веру и стать верными слугами Императора, что все они встретятся с полной противоположностью Директории, которая похожа в аспекте фанатизма к государственным устоям.

Однако, что людям, прожившим в страшной пустыне партийного гнёта, власть государства, доведённая до абсурда, если там, на неведомой земле можно дать волю чувствам и эмоциям, если не благо? Здешним людям всё равно, лишь бы сменить партийство на гражданство, сжечь партбилеты и обзавестись паспортами, а как идеал – избежать участи стать удовлетворением народных нужд

Но Давиан поспешил их огорчить, рассказав про стену. Две стены загораживают путь и через них не пройти и если в Рейх могут впустить, то Директория явно не отпустит своё имущество, вцепившись за него зубами. Было принято решение – взорвать стену, но парень их пытался убедить, что это не удастся, но его никто не послушал… юноше выдали оружие и снаряжение, сказав сражаться.

– Как мы до этого дошли? – спросил себя Давиан, поглаживая винтовку. – Как люди могут так тянуться к грёзам человечности?

Давиан вспомнил, вынул из памяти фрагменты прожитого, где он встречался с беглецами из Директории и каждый из них был слишком… эмоциональным. То смех до истерики, то плач по скорой гибели, похожий на рёв двигателя.

Он это узрел не сразу, а во время побега из селения, смог собрать по крупицам части увиденного и понял, что всё это не спроста. Люди, прошедшие все процедуры, психологические и социальные преобразования, буквально повредились душой, получили какое-то расстройство, нашедшие свою сущность в эмоциональном голоде.

«Да они просто пытаются насладиться всем богатством эмоций. Как голодный человек, приступивший к еде, опрометчиво сметает весь стол, так и они – упиваются каждым смехом или моментом любви, не зная меры».

Слова Давиана находят своё подтверждения в его памяти. То мужчина хохотал так, что его можно было принять за сумасшедшего, то женщина, впервые свободно ощутившая любовь готова была повиснуть на каком-то парне, как ракушка к борту корабля. Бывший гражданин Империи и партиец в прошлом видел, как кто-то, увидев что-то неприятное, испытал состояние, близкое к фобии, а женщина, которой наступили случайно на ногу, орала и материлась так, словно ей сломали палец и она портовый грузчик по уровню образования.

«Какой эмоциональный разброс» – удивился Давиан, глубоко в душе чувствуя жалость к ним. Он старается не покидать этого места, предпочитая смотреть на то, как легли постройки древности, усыпав поверхность старого горда развалинами и как между ними виднеется очертание старых дорог. Какие-то здания ещё целы, но большинство строений древности по воле войны, название которой останется в веках, превратились у кучи камней и бетона, стекла и пластика.

«Их эмоции – не более чем осколки былого человеческого великолепия, порождение извращённой природы» – подумал Давиан и его мгновенно посетил вопрос – «А чем я лучше?»

Парень из кармана достал то, что избавило его от тремора и лишило вечного состояния тревоги, одновременно воззвав к бесчувствию, которое привело к какому-то бесстрастному воззрению на мир и события в нём.

Белая таблетка, выданная местным лекарем, мгновенно оказалась во рту, и Давиан запрокинул голову, ожидая, когда его посетит радостное чувство освобождения от приливной волны беспокойства.

– И чем же я лучше? – спросил юноша пустоту и сам ответил на вопрос в умозаключениях:

«Если их чувства изначально были осколками, если их мысли родились ущербными по воле Партии, то моё состояние результат столкновения с системой. Но кто в этом виноват? Только я сам. Я сам привёл себя в этот край и позволил влиться в сущность системы, а когда попал в её оборот – стало поздно. И теперь мои чувства сами стали осколками, я вынужден транквилизаторами глушить тревогу, чтобы не сойти с ума».

– И что же мы такое?

И Давиан и люди, вышедшие с конвейера родильных домов Партии, получили один изъян, одно гнетущее качество – эмоциональную неустойчивость, проблемы с контролем чувств.

«Но что поделать? Таковы руины былого мира и сами наши души стали осколками. А на что ещё способны слуги режима, заявляющего об абсолютном и фанатичном равенстве? Слуги идеологии только и способны рушить человечность в стремлении на её могиле построить дворец нового “эдема”, только вот его на костях не построишь. Только тюрьму с заключёнными, но не дворец».

Громкие звуки подготовки вернули Давиана к действительности. Он посмотрел в окно и увидел, как какой-то мужчина, с чёрной повязкой на руке и пуховике серого цвета, тренирует солдат правильно наносить удар штыком.

– Вот так надобно! Вот так! – размазывает штыком автомата мужик и воины за ним повторяют в надежде за пару дней освоить военное искусство.

Давиан со скорбью в сердце тихо говорит:

– Ох, ребятки, едва ли мы выстоим в этой битве. Едва ли…

Оружие и опыт – вот главные показатели военной машины, а у повстанцев нет и одного ни другого, нет возможности обратиться к Рейху за помощью или бежать дальше. Печаль прокралась через фармакологическую плену транквилизатора и тенью боли коснулась души Давиана, и он тихо вымолвил:

– Сражаться до конца, до смерти – вот наше единственное преимущество.

Оружие, найденное на заброшенных складах древности у города и обнаруженное в самом разрушенном граде, стало единственной возможностью защититься от врага, и оно уступает тому, что есть у воинов Директории.

Энергетические мушкеты и винтовки, автоматы и безоткатные орудия, переносные зенитно-ракетные комплексы и миномёты, пара гаубиц с гранатомётами и минами, пулемёты с зенитками. И ко всему военному разнообразию куча патронов с инструкциями по использованию вооружения, но этого не достаточно и Давиан это понимает.

«А что у них?» – рождается немой вопрос. – «У нас около пяти сотен бойцов, а у них не меньше двух полков, артиллерия, самолёты, танки и бронетранспортёры. Что им можно противопоставить? Храбрость? Безрассудство?»

Давиан взирает ещё дальше и видит несуразные укрепления, его настигает понимание, что они не переживут войны, не выстоят, а отряд, посланный взорвать стену, не сможет этого сделать. Они проиграют это сражение и все погибнут, однако страха перед этим у Давиана нет.

«Может таблетки так действуют или действительно всё потеряло смысл? Как же так дальше жить?».

Он не сомневается, что отряды Директории уже в пути и по их следам идут передовые части, за которыми идут танки и пехота.

«А что есть наше оружие?» – снова звучит негодующий вопрос. – «Пыль прошлого, осколки прежней военной машины, данной нам… Богом для последней битвы».

Давиан сжимает в руках винтовку, с трепетом ожидая того момента, когда её придётся пустить в ход. В его сознании уже рисуются картины того, как он будет сражаться, как будет биться с солдатами Директории и его настилает тьма и наступает вечный покой.

– Разве всё так и должно быть?

Где-то покоится и теплится надежда на чудесное спасение, на то, что Директория их не найдёт или решит вернуться в свои улья для поддержания порядка. Но всё же рассудок и логика говорят об обратном.

– Они пойдут до конца.

Мысли Давиана растаяли, когда в комнату вошла девушка, которой юноша только рад и улыбка, рождённая вопреки усталости и действию транквилизатора подтверждение тому.

Её одежда – сапоги до колен, выцветшие джинсы и куртка с капюшоном, а хрупкие ладони укрыли варежки, сотканные из чёрной ткани.

– Как же я рад тебя видеть, Юля. Ты где пропадала?

– Да так… гуляла по городу и смотрела, как жили наши далёкие предки. Знаешь, если бы можно было вернуться назад, в прошлое, я бы хотела это сделать.

– Почему?

– В будущем нас ждёт только конец времён, а там, в прошлом есть какая-то радость. Я нашла фотографии города и знаешь, была сильно удивлена увиденному.

– И что же там было?

– Люди с играющими детьми, красочные здания и целые парки, пышущие зеленью, свободно гуляющие пары.

– Да, боюсь, этого мы больше никогда не достигнем, – Давиан показал на улицу, в сторону руин. – Ты посмотри, что нам осталось, взгляни Юль. И это наше наследие? Или тюрьма или жизнь на руинах? Вот наш выбор?

– Это ты к чему? – смутилась леди.

– Да так, просто слова… знаешь, чем ближе битва, тем меньше тебя заботит, да и таблетки, которые мне дал местный лекарь какие-то уж очень… сильные.

– Битва, – усмехнулась девушка. – Похоже это наши последние дни. Как думаешь, в Директории есть ещё где-то сопротивление?

– Не думаю. Это граница, а на них всегда была нестабильность… тут есть, где спрятаться.

– Давиан, – на этот раз девушка заговорила мягко. – Надеюсь, ты выживешь в грядущей битве… я бы не хотела, чтобы ты погиб.

– Юль, я уже умер. С тех самых пор как возомнил себя выше остальных… выше друзей и знакомых, а сейчас… всё движется к своему логическому завершению. Нет, Юля, не я, но ты должна жить. Ты не потеряла человечность в этом идеально выстроенном аду на земле, ты не подчинилась его безумным догмам и смогла сохранить человека…