Русский путь братьев Киреевских. В 2-х кн. Кн. II

В истории польской, которая так тесно связана с нашею, повторяется то же явление. Польская история, очень темная вначале, становится яснее с половины IX века. Но из летописей видно, что и прежде, с самого начала исторических известий все отдельные племена польского народа – поляки, мазуры, куявяне, кашубы, поморяне, слезане, краковяне – составили одно целое. Князь одного из племен всегда был средоточием народа и позднее стал называться королем, но у каждого племени были отдельные князья, свое собственное земское управление. В первые века польской истории города Гнездно и потом Крушвица в земле полян, или собственно поляков, были местопребыванием великих князей, или королей польских; уже позднее средоточием польского народа сделался Краков. В половине IX века господствовал в Польше княжеский род, происходящий от Попела, глава которого жил в Крушвице. После смерти одного из глав этого дома, человека, ненавистного народу, которого звали тоже Попелом, возникли сильные, внутренние раздоры и междоусобия. Наконец поляки решились избрать себе нового великого князя, минуя всех Попеловичей, и в 860 году выбран был Семовит, сын простого земледельца Пяста. Большая часть польских племен признала выбор Семовита, и род Пястовичей господствовал в Польше до 1370 года, но были, однако же, польские племена, которые и не признали этот выбор. Из летописей видно, что Семовит, взойдя на престол, расширил границы своего государства и присоединил многие окрестные племена, между тем как в составе его государства не взошли никакие племена, кроме польских; сверх того известно также, что еще долго после Семовита поморяне и кашубы вели ожесточенные войны с остальною Польшею за своих князей Попеловичей, и уже Болеслав-Храбрый (992–997 гг.) опять присоединил их к польской державе. Замечательно, однако же, что и после окончания этих войн, когда Польша опять составляла одно целое, древнее отношение племен между собою и к королю не переменялось, племена еще долго оставались так же отдельны, как были, только право на удельные княжества уже утвердилось за родом Пястовичей.

При таком устройстве государственных отношений естественно, что, хотя все роды одного племени и все племена одного народа и составляли одно целое, их взаимная связь держалась не единством управления, а больше взаимным сочувствием, выходящим из единства быта и рождающим единство потребностей, потому что каждое племя и даже каждый род управлялся отдельно157; судьба частных лиц решалась окончательно внутри того рода, к которому они принадлежали158, и только дела, касающиеся до целого племени или до всего народа, могли быть предложены на рассуждение племенных и всенародных собраний, где они вершились советом всех старейшин под председательством великого князя. Связью между родами и племенами служило единство княжеского рода, но великий князь в первые века славянской истории еще не был собственно правителем народа: в отношении к тому племени, во главе которого он стоял, он был то же, что племенной князь в отношении к своему племени, а его главное отношение ко всему народу состояло в том, что он был его средоточием, знаменем его единства. Выражая собою лицо старейшего над всеми племенными главами, он был судьею в распрях князей или племен, председателем в законодательных собраниях народа и особенно старшим вождем и устроителем военной силы159.

Очевидно, что такого рода государственное устройство, свойственное народу земледельческому и мирному, довольному мужественною простотой и независимостью своего быта, часто могло быть неблагоприятно для успеха внешней обороны, особенно когда нужно было давать отпор врагу многочисленному, соединенному хотя насильственными, но крепкими узами160.

Замечательно, что у всех почти славян, об устройств которых в первые века их истории сохранилось больше подробностей, главные старейшины, родовые, племенные и народные заняты были одним родом деятельности и подразделялись по старшинству. Но так как вопрос о степенях старейшинства от времени и размножения господствующего рода все больше и больше должен был становиться затруднителен, то из него часто выходили споры и междоусобия, существенно затруднявшие быстроту и крепость народного соединения. Вот почему, когда размножение старейшинствующего рода либо становилось тяжело для народа по возникающим из него распрям или когда нужен был единодушный и быстрый отпор внешнему неприятелю, все споры об старшинстве прекращались избранием на великое княжение нового рода, который уже признавался старшим против прежнего, и поэтому, размножаясь мало-помалу, замещал высшие степени в чиноначалии старейшин, между тем как отрасли прежних князей мало-помалу входили в ряды народа. Так у поляков род Пяста, избранного из простых земледельцев, заступил место древнего, господствовавшего рода Попеловичей; так чехи избрали даже иностранца Сама; так княжна Любуша, по совету чешских старейшин, вышла замуж за простого земледельца Перемысла, которого потомство заместило степени старейшинства в земле чешской. Иногда сила личного характера или личных заслуг давали в народе перевес одному из младших потомков господствующего рода, и тогда он становился народным средоточием, получал значение великого князя, и род его, затмив старшую линию, уже получал право старейшинства»161.

В своей статье «Параллель русской истории с историей западных европейских государств, относительно начала» М. П. Погодин обращается и к трактовке «нравственных различий» западных народов и народов славянских. Первое такое различие для Погодина связано с характером северных славянских народов – «Словении были и есть народ тихий, спокойный, терпеливый <…>. Потому они и приняли чуждых господ без всякого сопротивления, исполняли всякое требование их с готовностью <…>. Такая безусловная покорность, равнодушие, противоположные западной раздражительности, содействовали, как считает историк, к сохранению доброго согласия между двумя народами»162.

Еще одно различие М. П. Погодин усматривает в гражданском и умственном образовании. Так, в отличие от западных племен, имевших богатую политическую историю в момент покорения их варварами, на Руси «гражданского образования не было никакого, а только семейное, домашнее, до которого пришельцы не коснулись», поэтому, делает вывод Погодин: «Мы получили гражданское образование от пришельцев»163.

Самое же главное различие между Россией и Западом, согласно Погодину, в характере принятия христианской веры и в самом характере веры: «У нас пришельцы сообщили религию туземцам, а там туземцы пришельцам»164. Сначала варяги-язычники встретились со славянами-язычниками, затем варяги приняли христианскую веру и распространили ее между славянами без сопротивления. Западные же завоеватели встретились с христианами, и они начали действовать друг против друга – «новый источник ненависти, которого у нас не было»165. Это, во-первых. Во-вторых – вера, которую приняли варяги, а затем и славяне, отличалась от западного христианства. «Те получили ее из Рима, а мы из Константинополя»166.

Согласиться с главным, но таким же двойственным, постулатом М. П. Погодина относительно нравственних устоев русских и европейцев, сводимым к тому, что при общем (родовом) подобии русской истории и истории западных государств, они противоположны в путях, средствах, обстоятельствах, формах развития, П. В. Киреевский не мог и потому предложил посмотреть на то, как «Нестор изображает Россию в древнейшие времена, об которых дошло до него предание»167.

Этот значительный раздел своего открытого письма М. П. Погодину П. В. Киреевский посвятил славянским племенам, «которые взошли в состав России»168. Что же сообщает здесь летописец Нестор? «О внутреннем их устройстве он определительно говорит, что они управлялись родами: “Живяху кождо с своим родом и на своих местах, владеюще кождо родом своим…”169.

Определенно также говорит он, что каждое племя хотя и состояло из отдельных родов, но составляло одно целое, соединенное под одним старейшиною или князем. Рассказывая предание о Кие, он продолжает: “…Но се Кий княжаше в роде своем”. А когда умер Кий и его братья: “…И о сих братьях держати почаше род их княженье в Полях170; во деревлях свое, а дреговичи свое, а славяне свое в Новгороде, а другое на Полоте, иже полочане”171. Следовательно, у всех племен были свои князья, и были прежде Рюрика.

Послы, которых отправляют древляне к Ольге, после убиения Игоря, говорят: “Посланы дерьвьска земля рькуще сице, мужа твоего убихом… а наши князи добри суть… да поиди за князь наш за Мал…”. Далее: “…Деревляне собраша лучшие мужи, иже дерьжаху деревьску землю, и послаша по ню…”172. Из этого видно, что земля древлян, еще в то время, когда единственный сын Рюрика был почти младенцем, уже составляла одно целое, с одним общим голосом, и что при одном главном князе было еще несколько удельных князей и других старейшин, иже дерьжаху деревьску землю.

Далее мы это видим еще яснее. В 907 г., когда Олег, после победы над греками наложил на них дань, Нестор говорит: “И заповеда Олег… даяти уклады на руские грады: первое на Киев, та же на Чернигов, на Переяславль, на Полтеск, на Ростов, на Любечь и на прочия грады. По тем бо городам седяху велиции князи, под Олегом сущее”173. Это подтверждает нам, что прежние князья, и удельные, и великие, продолжали княжить, несмотря на призвание нового рода, и что новый род только получил над ними первенство.

Замечательно также, что в городах могли быть приняты на княжество и другие, инородные князья даже после призвания Рюрика и что этим нимало не нарушалось единство русской земли, если только они признавали главного великого князя своим старейшим. Таков был князь Полоцкий Рогволод, приехавший из-за моря, отец знаменитой Рогнеды174. Карамзин и многие из наших историков предполагали, что Рогволод был потомок одного из тех мужей, которым Рюрик раздавал грады, и что великие князья, об которых говорится в Олеговом договоре, были также мужи Олега. Но этому предположению, также основанному на ложной гипотезе об завоевании, нельзя найти в летописях ни малейшей опоры. Далее мы увидим, что об таких мужах упоминается часто в истории XII и XIII века и что они были не что иное, как посадники. Значение слова муж очень ясно определяется в наших памятниках, и <…> уже нельзя их смешивать с князьями. А что касается до возможности принять инородного князя, не нарушая союза, и до законности такого поступка, то это ясно перед нами раскрывается, когда новгородцы приезжают просить себе в князья одного из сыновей Святослава Игоревича. “Аще не поидете к нам, – говорят они, – то налязем (т. е. найдем) {себе князя}’. И рече к ним Святослав: ‘Абы пошел кто к вам’. И отпреся Ярополк и Олег. И рече Добрыня: ‘Просите Володимира”175. Ответ Святослава ясно показывает, что их предложение вовсе не сочтено было незаконным. В XII и XIII веке мы часто видим, что города иногда просили себе князей у великого князя, а иногда и сами призывали, но что никакие отношения от этого не переменялись.

Предание, уцелевшее во многих списках Нестора, называет Гостомысла новгородским старейшиною. Рюрик также в некоторых списках называется старейшиною: “И бысть Рюрик старейшина в Новогороде, а Синеус старейшина бысть на Белозере, а Трувор во Изборце”176.

Итак, мы положительно можем сказать, что и в России, так же, как у других славян, издревле существовало чиноначалие старейшин или князей в каждом племени, которое каждому племени давало связь и целость. Это еще более подтверждается свидетельствами летописей об чиноначалии городов или средоточий каждого отдельного рода. Исчислив племена славянские, живущие в южной половине России, Нестор говорит: “Суть {гради их} и до сего дне”. Главным городом всего племени кривичей он называет Смоленск, полочан – Полоцк, ильменских славян – Новгород, полян – Киев, и прочее177. А что у каждого племени, кроме этого главного, или стольного, города было еще много других, это ясно видно из того множества городов, о которых упоминается при каждом случае, когда рассказывается поход в землю которого-нибудь из племен. Так, например, когда Ольга идет мстить древлянам и осаждает их город Коростен, она говорит им: “Что хочете доседети? А вси гради ваши предашеся мне и явися по дань, и делают нивы своя и земли своя”178.

Из этого мы видим, что и у русских славян, так же, как у всех других, искони существовало тоже родовое управление, были князья и было то же чиноначалие между князьями и между городами каждого племени. – Несомненно также, что по всем городам русской земли существовало вече во всей своей силе, а что призвание варяжских князей на все это не имело ни малейшего влияния, это еще несомненнее, потому что летописи XII, XIII и XIV века, когда известия становятся гораздо подробнее, еще яснее раскрывают нам то же внутреннее устройство, которое в известиях о первых двух веках проглядывает сквозь отрывистые и как бы мимоходом брошенные очерки179. Эти очерки получают свое полное значение только при сличении с последующим ходом истории, как отбитая часть какой-нибудь древней статуи получает свой полный смысл только при восстановлении целой фигуры.

Очень понятно, почему Нестор не описывает внутреннего устройства своей земли, среди которого он сам живет; точно так же, как он не говорит, что каждый день всходило солнце, что каждый день было утро и был вечер180. Но в летописях есть некоторые привычные выражения, которые при беглом чтении оставляются без внимания и часто даже бывают истолкованы совсем иначе: они выражают понятия очень обыкновенные для летописца, но для нас уже либо потеряли свой смысл, либо получили совсем другое значение; по счастью, многие из таких выражений, повторяясь часто, получают свое объяснение при некоторых особенных случаях, рассказанных подробнее. Так, например, “сдумать” значит решить на общем совете или вече; “укрепитися межи собою” – обязаться взаимной клятвой; “городы ставити” – строить городские стены или снабжать крепость всем нужным для обороны; “сотворить наряд” – значит распорядиться кормлением или содержанием войска и прочее. Но разумеется, что все эти выражения объясняются для нас только тогда, когда летописи становятся подробнее.

О полянах еще задолго до пришествия Аскольда и Дира, когда нашли на них хозары и требовали дани, сказано: “Сдумавше поляне и вдаша от дыма меч”181. Этим словом “сдумать” и впоследствии, когда уже часто упоминается о вечах, выражается действие вечевых собраний182. Так сказано об древлянах, когда Игорь (945 г.) возвращался к ним за незаконною, вторичною данью: “Сдумавши со князем своим Малом: ‘Аще ввадится волк во овцы, то выносит все стадо, аще не убьют его”. Деревляне говорят: “Почто идеши опять? Поимал еси всю дань183. Из этого видно, что дань была определенная. Вслед за тем, после убиения Игоря, послы древлянские говорят Ольге: “Посланы деревлянская земля”184. Во всех этих случаях мы видим большое вече, совет целого племени всей земли древлянской, всей земли полянской. В 995 году (при Владимире Великом) по случаю нашествия печенегов упоминается об малом вече, вече одного города: “Печенеги… приидоша и сташа около Белагорода; <…> …сотвориша вече в Белгороде. Беже один “старец” не был на вече том, и вопрошаще: чего ради вече было? Люди поведаше ему, яко утро хотят предатись; сей же слышав, посла по старейшины градские, и рече”, и прочее. Перед крещением Владимира Великого виден такой же совет города Киева: “Созва Володимир бояры своя и старцы градские, и рече им: ‘…Приидоша грецы… и чудно слышати их… Да что ума придаете? Что отвещаете?..’ И реша бояры и старцы: ‘…Послав, испытай’. И бысть люба речь князю и всем людям”185. Далее, когда возвратились посланные: “Они же приидоша в землю свою, и созва князь бояры своя и старцы. Рече Володимир: ‘Се приидоша послании нами186 мужи да слышим от них бывшее’. И рече: ‘Скажите пред дружиною’187. Отвещавше же бояры, рекоша: ‘Аще бы лих закон гречский, то не бы баба твоя прияла Ольга, яже б мудрейши всех человеке’. Отвещав же Володимир, рече: ‘Где крещенье примем?’ Они же рекоша: ‘Где ти любо”188. Итак, крещение принято по решению веча. Но что это было совещание одного Киева и что не участвовали в нем прочие русские племена – видно из того, что хотя еще задолго до Владимира явственны в России, и особенно в Киеве, следы распространенного христианства, но оно распространялось медленно, и еще при Несторе целые племена исповедывали язычество. В 1015 г. упоминается о городовом вече в Новогороде: “Ярослав, собрав избыток новгородцев… и утер слезы, рече им на вече: ‘Отец мой умре, а Святополк сидит в Киеве, избивая братью свою”189. В летописях XII века, по случаю спора об вечевых решениях, бывшего в суздальской земле, между главным городом и пригородами или городами второстепенными, мы находим определительное свидетельство об этом, очевидно дорюриковском, чиноначалии городов и вечевых решений: “Новгородцы бо, и кияне, и смольняне, и вся власти (т. е. все области) обычай сице изначала имут: на вече сходятся и на чем старейшие положат, на том и пригороды станут”.

<…> Изо всего приведенного нами мы видели, что у нас существовал тот же самый внутренний порядок племен, какой у всех славянских народов: что у нас также внутреннее устройство каждого племени основано было на отношениях родовых, что и у нас были главы родов, которые назывались старейшинами или князьями; старейшины отдельных родов – старцами, боярами, князьями, а старейшины целого племени – великими князьями, что князья у нас были и прежде призвания Рюрика, что в каждом племени между князьями и городами было точно то же чиноначалие старейшинства и что общественные дела точно так же решались вечем, которое также имело свои степени, от деревенского мира до веча городового и племенного. Но во всех нами приведенных примерах мы еще видели только внутреннее устройство каждого племени отдельно. Теперь посмотрим, существовала ли прежде признания Рюрика какая-нибудь связь между племенами; не видно ли уже и в те времена, даже из немногих отрывистых известий нашего летописца, такой же связи всего народа, как и у других славян, связи хотя и слабой, часто разрываемой, но тем не менее существовавшей?

Из восемнадцати племен, о которых упоминает Нестор и которые при Олеге, через 28 лет после смерти Рюрика, уже несомненно составляли одно целое, обнимавшее большую часть нынешней европейской России, – четырнадцать были славянские, а именно: поляне, древляне, северяне, бужане, радимичи, вятичи, хорваты, дулебы, дреговичи, полочане, кривичи, словене, угличи и тиверцы, а четыре, а именно: чудь, весь, меря и мурома, – не славянские, но издавна бывшие в близких сношениях с славянами и уже тогда сильно с ними перемешанные, что нам очевидно показывает история последующих веков.

Связь между племенами всего яснее обнаруживается из их совокупного действия. Поэтому посмотрим, которые из племен действовали заодно прежде пришествия Рюрикова. Нестор говорит, что поляне, вследствие ссоры с древлянами и другими окрестными племенами, подверглись нашествию хазар, которые обложили их данью, и что в 859 г. хазары брали дань с полян, северян и вятичей, а варяги – вероятно, вследствие подобных же обстоятельств, с кривичей, словен, чуди, веси и мери. В 860 году все пять племен, платившие дань варягам, вместе отказались платить эту дань, а в 862 г. вместе согласились призвать одного общего старейшину, или великого князя. Это уже ясно указывает нам на связь, существовавшую между этими пятью племенами, заселявшими почти всю северную половину нынешней европейской России. Огромное пространство, занимаемое этими племенами, не позволяет нам предположить случайного соглашения между ними: только правильно устроенные отношения могут объяснить возможность их единодушного действия.

Теперь посмотрим, не было ли чего-нибудь подобного между племенами южной половины России. Описывая племена, жившие в южной половине России, Нестор говорит: “И живяху в мире: поляне, и древляне, и северяне, и радимичи, и вятичи, и хорваты, и дулебы; а угличи и тиверцы седяху по Бугу и по Днестру, оли и до моря”190. Здесь замечательно слово “мир”: оно, как известно, до сих пор на языке нашем выражает и согласие, и совокупность, и вселенную, также греческим словом “космос” называется вместе и совокупность всех вещей, то есть вселенная, и красота, то есть гармония, согласие191. Такое единство слова объясняется близостью, можно сказать, единством этих двух понятий. До сих пор еще деревенская сходка, где выражается совокупный голос целой деревни, у нас называется «миром», и в этом смысле нам встречается это слово еще в “Правде” Ярослава Великого, где оно обозначает даже целый округ. А что это слово, выражающее “единство” и “совокупность” общества, издревле прилагалось не к одному только “сельскому обществу”, мы видим из самого Нестора: когда Олег перенес средоточие Русской земли из Новгорода в Киев, он определил дань, которую Новгород должен был платить великим князьям: “И устави Варягом дань даяти от Новогорода гривен 3000192 на лето, мира дела, (то есть для мира), юже и до смерти Ярославли даяше Варягом”193 (то есть князьям варяжским). Здесь под словом {мир} очевидно разумеется вся Русская земля. Это место еще определительнее объясняется нам впоследствии, когда Ярослав отказывается платить отцу своему, Владимиру Великому, дань с Новгорода: “В лето 1014, Ярославу сущу в Новгород и урок дающе к Киеву 2000 гривен от года до года, а тысячу гривен в Новгороде раздаваху гриднем; и тако даваху вси посадницы Новгородстии; а Ярослав сего не даяше к Киеву, отцу своему. И рече Владимир: “…Мосты мостите. Хотяше бо на Ярослава идти”194.

Так и в вышеприведенном нами месте летописи о племенах южной России слово мир очевидно выражает не одно отсутствие вражды, а положительный союз, общество. Это нам подтверждается и тем, что говорится там об угличах и тиверцах. Сначала кажется непонятно, почему, исчислив несколько племен, летописец продолжает: “А угличи и тиверцы сидяху по Бугу и по Днестру”, но впоследствии это место объясняется: Киев и все поляне приняли Олега как великого князя; и когда радимичи признали его добровольно, а северяне и древляне после некоторого сопротивления, летописец говорит: “И бе обладая Олег поляны, и деревляны, и северяны, и радимичи; а с уличи и тиверцы имеяше рать”195. Это показывает, что и в прежнем исчислении племен угличи и тиверцы отделены у летописца не без причины, но потому, что они еще не принадлежали к союзу. После этой войны с тиверцами и угличами (которая, как видно впоследствии, кончилась соединением тиверцев с русским союзом), уже не упоминается ни о каких войнах с племенами славянскими, а между тем далее, под 907 г., сказано: “Иде Олег на греки, Игоря оставив в Киеве; и поя множество варяг, и словен, и чуди, и кривич, и мери, и деревлян, и радимич, и полян, и северян, и вятич, и хорват, и дулеб, и тиверцев”196. Из этого мы видим, что тогда уже признавали Олега те племена, о которых у Нестора было прежде сказано: живяху в мире, следовательно, можно заключить, что вятичи, дулебы и хорваты признали Олега так же добровольно, как поляне и радимичи, а это очевидно указывает на их единство с полянами.

Только об одних бужанах ничего не сказано, но бужане, вместе с дулебами жившие по Бугу, составляли с ними почти одно племя и после вместе с ними слились в одно имя волынцев. Подобным же образом часто сливались в одно имя дреговичи с древлянами и мурома с мерею. Так, например, дреговичи не упоминаются участниками ни в том, ни в другом союзе, а между тем мы видим, что они вошли в состав Волынского княжества; мурома не упоминаются между пятью племенами, призвавшими Рюрика, а между тем мы в Муроме видим Рюрикова посадника и позднее Муром составляет удел Ростовской земли.

Таким образом, для нас определилось, в каком отношении были все 18 племен, упоминаемых Нестором, к единству Русской земли.

Итак, даже из тех немногих строк, которые летопись Несторова сохранила нам о временах дорюриковских, мы уже видим следы древнего единства между племенами русских славян; по крайней мере, ясно обозначается перед нами два союза племен: один, обнимавший всю почти северную половину европейской России, призвавший Рюрика; другой, обнимавший всю почти южную половину и принявший Олега, или, лучше сказать, малолетнего Игоря. Мы видели, что у всех других славян связь между племенами держалась единством княжеского рода и чиноначалием старшинства между князьями, – и с вероятностью можем предположить, что у нас было то же, потому что мы совершенно то же видим в нашей последующей истории, даже до половины XV века. Мы знаем, что и прежде Рюрика в каждом племени были и родовые (удельные), и племенные (великие) князья, но в летописях наших не уцелело никаких известий о том, были ли связаны узами родства князья различных племен, которые, после распространения Рюрикова дома, мало-помалу сошли в ряды народа, так же как в Польше Пепеловичи после избрания Пястовичей.