Индульгенции

Все это проходит сквозь меня кадр за кадром – вся эта история. Я пытаюсь иногда упорядочить происходившие со мной события, уложить их в какие-то рамки и дать четкое объяснение происходящему, найти некий ключ ко всем дверям, чтобы пройти в нужную, которую не открыть иначе, но на самом деле – все это чушь. Нет никаких новых дверей. Есть только бег по кругу, по карусели, с которой можно сойти только на полном ходу. Но я же не Мишенька, чтобы так глупо себя калечить. Не Мишенька, чтобы поведать свои тяготы Диане, например. Она не должна знать, что все это время она лечилась и поддерживалась не за счет выстраданных ее родителями копеек или той суммы, что я выручил за машину, а за деньги, полученные за интим с перекрашенной силиконовой активно стареющей сексоголичкой и продаже стаффа на тех улицах города, где живут ее друзья и знакомые. Те самые друзья и знакомые, которые внезапно исчезли, стоило ей заболеть. Почти все. Ведь это довольно трудно даже для полнейшего урода – говорить с человеком, стоящим на волосок от смерти, при этом, совершенно не имея желания хоть чем-то ему реально помочь. Это и есть причина изоляции тех, кто попал в беду. Лучшая страховка от новых потерь – это неведение чужого горя.

Я подхожу к окну и вижу, что на улице что-то не так. Туман, нехарактерный для этого времени года, накрывает все вокруг, и я не вижу обычной панорамы из тех безликих домов. Мне начинает казаться, что меня просто глючит спросонья, я растираю лицо, торопливо бегу под холодный душ, несмотря на усиливающуюся боль в горле, и почти все это время не открываю глаза надолго. Просто потому, что боюсь того, что могу увидеть. Тем не менее, когда я выхожу из ванны и сажусь на ее бортик, я вижу, что все вокруг меня вполне нормально и ощущается, как обычно, и меня пронзает стремительный отток неиспользованного адреналина по крови. Не самое приятное ощущение, но бывают и похуже. Например, ощущение провала в дереализацию, о которой так настойчиво напоминал мне тот парень с кудряшками.

Знаете ли вы, что такое дереализация? Нет, не знаете? Тогда я вам завидую. У меня было в жизни три-четыре месяца, когда я ходил убитый травой каждый чертов день. Мне кажется, люди вокруг, знавшие меня всю жизнь, с самого детства, не узнавали меня. И мне это даже нравилось, иначе я бы точно остановился. Но это еще пол-беды. Быть торчком – не так и страшно. Во всяком случае, когда ты торчишь, кажется именно так. А вот дереал – это другое дело. Когда я, уже снявшись и пройдя отходняки, в один прекрасный день посмотрел в зеркало и осознал, что не узнаю себя, не понимаю, где я, что я и что со мной происходит, я в ужасе отказался от любых психоактивных веществ, но это не прошло. И вот тогда-то на меня накинулся самый большой страх в моей жизни – в моей жизни до болезни Дианы, конечно. Страх размером с жирного такого бурого медведя, а иногда – вырастающий до высоты Эйфелевой башни. Когда ты съехал с катушек, у тебя есть иллюзии, и ты в них веришь. Когда ты в порядке – у тебя есть реальность, и ты в нее веришь. Когда ты в дереализации – у тебя нет ничего. Ты не понимаешь значения простых поступков, которые совершаешь, не понимаешь, поему ты выглядишь так, поступаешь так, почему люди выглядят и поступают так, как поступают, забываешь значение привычных вещей и долго и упорно вспоминаешь их. У тебя есть только пустота. А окружающим кажется, что это даже здорово – торчать без покупки новых доз. Очень смешно, думаешь ты. Ты ложишься спать и надеешься, что утром все будет иначе, но стоит открыть глаза – и все повторяется. Врач отказывается прописывать тебе лекарства и советует валерьянку и крепкий сон. Ты не удивишься, если из-за угла на тебя выскочит единорог или весь личный состав вооруженных сил Зимбабве. В принципе, это явления и вопрос кондуктора в автобусе, оплатил ли ты проезд, для тебя равнозначны. И как бы ты ни хотел вернуться в реальность и сконцентрироваться хотя бы на чем-то, что для тебя важно – ты абсолютно не способен на это. И тебе страшно. Ты боишься, что так будет всегда, и ты останешься таким до самой смерти. Ты хочешь почувствовать уже хоть что-нибудь и готов резать себя тупым ножом, и даже пробуешь кое-что такое, но и это тебя не цепляет. А потом это состояние само собой отпускает тебя. Я не долбил и не курил и не пил долгое время после дереала. А потом все вернулось. Сигареты, алкоголь, и кое-что еще. А дереал дремлет где-то. Гуляет даже по головам тех, кто не употреблял. Приходит и уходит. Я не знаю, доберется ли он до меня снова. Но пробовать добраться до него не советую никому.

День вряд ли будет удачным, но я пытаюсь найти телефон, чтобы набрать…

Андрей

…и он явно где-то тусовался, иного объяснения мне не найти. Сегодня работы точно не будет, и я наверняка смогу что-то да выяснить наверняка. Если этот идиот, вместо того, чтобы работать или проводить время с Дианой, снова гуляет тут, а зарабатывает чем-то другим, я его просто распну. Кто-то может сказать, что это не мое дело. И все равно мне нужно понимать, что происходит. Я пытался отговорить его ввязываться во все это, но куда там. И он может залететь на большие проценты. Причем, если Елисеева может просто создать бабские проблемы, которые заставят переживать Диану, то за торговлю его могут посадить, и уж это-то точно добьет ее.

Тем не менее, пока я видел только саму Елисееву. Я доедаю свою шаверму, комкаю грязный пакет, выкидывают его под машину и быстро захлопываю дверь. Дверь жутко гремит, как и все остальное в этом старом синий универсале «пассате», оформленном на Вику. До тех пор, пока она принудительно не сняла его с учета, я могу возить на нем материалы.

Вот она выходит. Барыня Елисеева. В короткой юбке, развевающемся плаще и на высоких каблуках. С ней – какой-то хлыщ в дорогом костюме. Они целуют друг друга в щеки и расходятся по машинам. Больше ничего не происходит, и Мишу я здесь не вижу. Еще пол-дня потрачено впустую. Я пытаюсь снова набрать его номер, снова выруливая за «бмв» Елисеевой, но все впустую.

Я должен сегодня доехать до Дианы, но мне все еще нечего сказать, кроме как «все хорошо», вот только это может оказаться ложью. Возможно, я слишком трепетно отношусь к ее просьбе последить, чтобы у Миши все было в порядке. Он же не сын мне и не дочь, в конце концов. Но если я смогу дать ему по рукам – будет гораздо лучше, чем если по рукам ему дадут наручниками. Он много делал для Дианы, как мне кажется. Я практически ничем ей не помог по сей день, потому что мне никто не смог сказать, что нужно. Но то, что я в состоянии сделать – я сделаю.

Елисеева выкидывает из окна зажженную сигарету. Богатенькая мымра мусорит в городе. За это давно пора штрафовать. Таких, как она. И таких, как Вика. Я хотел узнать, нужно ли еще что-то ребенку на этой неделе, но куда там. Да и мне все равно нечем сейчас платить. Хоть кредит бери. Я поворачиваю направо, потом не успеваю проехать на светофоре за «бмв» и со злостью бью по рулю и обращаю внимание на горящие лампочки – нехватки бензина и ошибки двигателя и АБС.

Завтра я доеду к знакомому, чтобы попытаться…

Диана

…а тут Шри-Ланка, Париж, Гоа, Тенерифе. Шикарные профессиональные фото, которые даже под тусклым светом маленького светодиодного фонарика смотрятся красочно. Я даже поражаюсь тому, сколько в мире есть прекрасных мест. Мест, ни в одном из которых я больше не побываю. Почти наверняка.

Я должна спать, но не могу. После последнего обморока мне стало очень страшно засыпать, хотя и делать что-либо я не могу, и даже дыхание требует сил. Я даже боюсь, что забуду вдохнуть во сне, и все закончится вот так глупо. Я хотела бы быть уверена, что у Миши и моих родных все будет в порядке, когда это случится, что они не останутся в нужде, но я не могу запретить им помогать мне, и они наверняка тратят последнее на меня. Иногда мне страшно подумать, чем это кончится. В такие моменты жить хочется еще сильнее. И уж точно – не хочется спать.

Я перелистываю страницу на летнюю панораму над Елисейскими полями и всматриваюсь в перспективу. Нужно верить во что-то. Во что-то, что лучше, чем сегодня. Только во что именно – я не знаю. У меня ничего нет. И меня уже беспокоит только то, что есть у моих близких, ведь это им…

Миша

…хотя и стараюсь осторожно относиться к новым номерам при звонках на личный телефон. Возможно, этот разговор был мне нужен.

– Здорово, Мишаня. Как сам?

– Бывало лучше. Кто это?

Я уже готов положить трубку и пополнить черный список на телефоне, но голос действительно кажется мне знакомым.

– Никита Ерохин. Не помнишь?

– А, ты, – не нахожу ничего лучше для реакции на это представление – изображать радость было бы слишком нелепо. – Узнаю.

Никита – еще тот персонаж. Мой коллега, в каком-то смысле. Но с особенностями. У Никиты была семья – мама, папа и сестра. У них всегда были довольно холодные отношения, и их разобщенность многих даже удивляла. Но еще больше многих удивило бы то, что Никита несколько лет торговал почти всем списком запрещенных препаратов и имел неплохие знакомства с серьезными поставщиками. На миру он числился хорошим мальчиком и даже работал номинально в каких-то офисах. А потом произошло странное событие. Его сестра – совершенно здоровая молодая девица, – внезапно скончалась от сердечного приступа. Вроде как, также внезапно родители Ерохиных узнали всю шокирующую правду о том, чем занимается сын и о том, как он подсадил сестру на героин льготными тарифами. Ну и совершенно неожиданным было то, что его собственная мать написала на него заявление в полицию, в котором изложила не то, как покрывала сомнительную деятельность сынка годами, а то, как он загубил ее дочь передозом и последующим инфарктом. И вот, три года спустя, Никита звонит мне. Именно этого как раз мне и не хватало.

– Красавчик. А я вот на воле опять. Несколько месяцев. Надеюсь, навсегда, – тупо смеется в трубку так, что мне приходится отодвигать ее от уха сантиметров на десять.

– УДО? – изображаю интерес.

– Ага. На пятерку не хватило, сказали жру много. Но это все херня, Мишаня. Бывало хуже.

– Ну, да. Чем заниматься будешь?

– Да вот об этом я тебе и звоню, – слышу щелчок пальцами – позером он меньшим не стал. – Может, встретимся как-нибудь? Есть нетелефонная тема.

– Да, я сейчас без выходных пашу. Проблемы. Разгребаю помалу. А что за тема?

– Ну, увидимся хотя бы как-нибудь? – интонации Никиты наводят на мысль о том, что он под чем-то тяжелым. – Слушай, я же помню, что ты у нас на всем районе был самым нормальным вменяемым человеком.

Чего не скажешь о тебе, добавил бы я, но на такой комплимент не стоит хамить, и я молчу.

– И я тут замутил одну тему на зоне, очень прибыльную. Сейчас хочу развивать. Есть один партнер, но он скорее по технике, по компам, а я типа как по людям. Ну, и еще парень, но он бестолковый.

– Дистанционная работа? – усмехаюсь.

– Ну, я по телефону мутил встречи нужные. А теперь вот займусь обустройством нормальных условий. Слышал про вебкамы?

– Еще бы.

– Вот эта самая тема. Типа не совсем легально, ну, все такое. Но валюта прет.

По-моему, для нетелефонного разговора уже слишком много подробностей. И мне не хотелось бы, чтобы этот разговор как-нибудь стал причиной для привлечения меня в качестве, как минимум, свидетеля.

– Остынь. Говорю, дела сейчас.

– Да, я сам в шоке. Тут одна девица вон отожгла – свинтила с темы после встречи, а сама полтора года работала, бабки рубила. Короч, проблемы создает.

–Думаешь, мне нужно знать?

– Я к тому, что тема с реальными оборотами и с девками и все такое. И никаких налогов.

– Никит, это не телефонный разговор.

– Вот, я и говорю – давай…

– Это вообще не разговор.

Моего воспитания оказывается достаточно, чтобы притормозить разыгравшееся ораторство Никиты.

– Ладно. Короче, ты понял. Номер мой есть. Я тебя загрузил малость, но так надо. Ты все обдумаешь, и тогда звони. Обсудим доли.

– Ясно.

Обожаю эту манеру ведения переговоров. Совать без смазки в расчете на то, что все само собой раздвинется. Я обходил стороной Никиту из-за этого и из-за того, что считал торговлю стаффом неприемлемой. И если во втором случае что-то поменялось, то с первым все в силе. Самое интересное то, что он черта с два сожалел о том, что случилось с его сестрой. На суде, как рассказывали свидетели, он вроде как раскаивался в том, что торговал, но смерть сестры связывал только с ее собственной неосторожностью. И ведь я, в каком-то смысле, даже согласен с ним сейчас. Не умеешь торчать и оставаться человеком, а сразу прешься в страну тяжелого кайфа – свободен, катись в пропасть. И я не считаю это проблемой.

Проблемы молодежи примерно они и те же – одним надо найти новый стафф, другим вылечиться от зависимости, третьим – выбрать психиатра, четвертым – купить свежий айфон за чужой счет. Все стараются себя на что-то подсадить и сделать из этого полновесный культ, окружить себя ореолом загадочности, а свои дерьмовые проблемы вознести выше башни Федерация, три раза на себя поставленной.

Однажды моя мать рассказала мне, как после пожара, в котором полностью исчез один из домов в рабочем поселке, ее подруга – мать-одиночка двоих детей, – вышла поутру на улицу в ветхом рубище – поношенных армейских штанах, перевязанных веревкой сапогах без молнии и рабочей грязной куртке. Вышла и стала смотреть на ближайшие рельсы, – а железная дорога была у нас очень близко к поселку, буквально в ста метрах от нашего старого дома шел первый рельс, – чтобы дождаться ближайшего поезда и сделать шаг вперед. Она не видела смысла жить после того, как у нее отобрали все материальное, что было нажито по крупицам в разгар девяностых, за одну ночь. Она не знала, чем кормить детей, как одевать, как начинать все снова, с нуля. Моя мать вышла, посмотрела на это все и просто сказала ей «А ну, пошла в дом. Там двое лежат – спят еще. И когда проснутся – будут искать тебя, потому что без тебя им не выжить».

Подруга заплакала и вернулась домой. Годы спустя, она жила в квартире со свежим ремонтом в кирпичном доме, а ее дети прекрасно устроились в жизни. Не сторчались и не стали уголовниками. Конечно, и в их жизни хватало дерьма, я уверен. Но после того, как жизнь хватает тебя за задницу и бьет головой об землю, сотрясение остается навсегда – мозги, видимо, куда-то смещаются, и ты уже становишься настолько отбитым и непоколебимым, что проблемы с тем, у какого психиатра вылечить сдвиги по фазе из-за частого приема наркотиков, вызывают смех и презрение.

Никиту не било об землю головой. Он рассуждал критериями практичности и рассуждает так по сей день. Он не видит разницы между реальными и придуманными проблемами, а просто ищет способы использовать людей. Но вот для меня большая часть проблем окружающих меня людей – надуманная, высосанная из пальца срань. Какую бы машину купить, куда поехать в отпуск, как обойти санкции в Египет, хоть пешком туда иди.

Или еще вот это – как сняться с ширева, на которое ты сам подсел, поверив дилеру? Никак. Ты просто лоханулся, и ты за это должен заплатить. Я много раз слышал – генетика, склонность, природа, все такое. А природа в какой-то момент решила – «Недостаточно инстинктов – развязываю тебе руки, человек. Иди и организуй скот и засей поля, чтобы пользоваться своей всеядностью и быть здоровым. Построй машины, чтобы быстро двигаться по земле. Построй подводные лодки, чтобы спускаться на морское дно. Построй самолеты, чтобы преодолеть неспособность летать. Построй огромные дома во много раз выше тебя, чтобы всем хватало места для ночлега. Построй вокруг себя машины для сохранения своей памяти на века. Будь всесилен». И после всего этого, после миллионов лет эволюции и столетий технического прогресса пользующееся всем этим чудовище решает, что ему нужно упороться «черным», и в этом виновата природа, а не его приобретенное слабоумие и нежелание делать что-то в реальности, а не в своих грезах. Черта с два в этом проблема. Проблема в голове каждого конкретного упыря. И слова Летова о том, что психоактивы нельзя давать слабым людям – а слабых большинство, как ни прискорбно, – выглядят первыми строками для новой, адаптированной под эпоху вседоступности библии.

Единственная моя настоящая проблема – это болезнь Дианы. И тут природа послала меня вместе с ней куда подальше. И эту проблему я уже вряд ли решу. Могу только пролонгировать ее дальнейшими взносами и искать панацею – для чего я и пишу регулярно врачам разных клиник, проверяя то, о чем говорил с доктором. И пока он меня ни разу не обманул. К сожалению. Но черта с два я остановлюсь на полпути. Одно единственное решение за один финансовый взнос может оказаться верным – и она вновь встанет на ноги. Вот это цель. А не сняться с ломки и пойти дальше воровать на дозняк или найти придурка, который впишется в очередной нелегальный вебкам. Скручиваю новый косяк, отпиваю кофе, морщась от боли в горле, взрываю «траву» и продолжаю искать что-нибудь новое в Сети. И еще – отправляю то письмо в Израиль. Пусть добрый доктор подумает. За окном валит снег, и это странно, потому что еще днем на него и намека не было, но по прогнозу завтра дождь, а это значит…

Андрей

…и он опять пытается отмолчаться.

– Точно?

– А в чем дело? Ты, кстати, вроде как, хотел встретиться.

– Да, но… – оглядываюсь по сторонам, почему-то запираю дверь «пассата» на защелку. – В общем, тут ситуация. У Димы с Культуры, хорошего моего друга родственница пропала. Молодая девчонка.

– Пропала? Так вот просто?

– Да, наглухо. Менты отказываются официально принимать до трех суток, но мы уже пытаемся искать. Поднимаем все связи. Носимся, как сраные веники. Сам понимаешь, не до встреч.

– Ага.

Кому я это объясняю? Если все так, как я думаю, ему вообще не до этих проблем простых смертных. У него другие масштабы. Не то, что у меня с семьей, в которой меня не хотят видеть. У него-то все серьезно.

– Я насчет Дианы хотел поговорить…

– По поводу? – его голос напрягается.

– По поводу твоего поведения. Ты опять мутишь что-то левое?

– О чем ты?

– Она знает, чем ты занимался и чем занимаешься сейчас? – пытаюсь спровоцировать.

– Ты вконец поехал? – странная каркающая насмешка Миши напрягает меня самого. – Что мне нужно ей сказать?

– Может, правду? Чтоб она понимала, чего от тебя ждать. Она давно не знает, чего ждать, уже который день. Мы все просыпаемся в страхе, что с ней станет хуже.

– Не надо мне втирать это говно, Андрюша! Вот сейчас ты реально не понимаешь, о чем говоришь. Я не сторонник тыкать людей носом, но ты сам ни в чем разобраться не можешь. А мне предлагаешь рассказать ей про все мои грехи? Про стафф, про всю срань? Про все это ты предлагаешь ей рассказать?

Я едва сдерживаюсь, чтобы по телефону не задать прямой вопрос. Выдержки хватает, и я хочу верить, что хватит ее и у Миши, но куда там. Я слишком хорошо знаю Мишу, как бы он ни строил из себя господина Загадочность игнорированием моих звонков, и я знаю, что сорваться ему легче легкого.

– Я больше про твою Елисееву, или как ее там.

Молчание на несколько секунд заставляет меня нервно облизывать губы и потирать свободной рукой обшарпанный руль.

– А вот об этом я хотел бы спросить тебя и даже спросил бы, если бы ты брал трубку хоть иногда.

– Тебя это тоже касается.

– Ты ей разболтал?

– Нет. Я не хочу ее добить. А ты явно хочешь. Ты хочешь круто прилипнуть везде и обрадовать ее этим в самый подходящий момент. Какого-то хрена она тебя любит так, как никого.

– Может, потому, что я провожу с ней больше времени, чем некоторые?

Вот сучонок! Решил за больное в ответку!

– Ты еще официально устроен? Ты ходишь на работу?

– В отпуске. Вторую неделю.

– Бессрочном, конечно.

– Я найду, чем прикрыться. А ты?

– Ты завтра будешь у нее?

– Да.

– А если…

Миша

…потому что он должен помнить о временах, когда нас расселили вместе с другими кварталами отморозков на Крюкова, и у нас образовалось этакое гетто внутри гетто. Нам было плевать на условия жизни и прочую мишуру – если бы нам отключили отопление и воду и заставили ходить за ней за сто метров, мы бы даже не вякнули. Нам было плевать. А городские, травяные упорыши и недоумки разных мастей – всегда зависели от условий. Даже те, кого переселили из ущербных, но городских домов. Возможно, именно поэтому мы привыкли пользоваться чужими слабостями. Вот только Андрей в какой-то момент этими слабостями заразился. И сейчас он пытается ослабить меня.

– Ты просто ничего не знаешь наверняка, – выплевываю в трубку вместе с сигаретным дымом.

– Имей в виду, Михей шутить не любит.

– Считаешь, это новость для меня? Это скорее новость для тебя. Ты даже тогда его толком не знал.

– Я знаю, что два месяца назад на Волхонке нашли с простреленной головой заезжего торгаша. И говорят, что это Михей наводит порядок.

– Ну, это-то совсем нежелательно. Но мир слухами полнится.

– Нежелательно? Да ну на хер! Нежелательно – это когда ты режешься во время бритья. Или когда ты кончаешь подруге на волосы и говоришь, что все смоется. А когда человеку простреливают голову – это не нежелательно. Это просто кусок отбивной вместо человека, и все!

– Ты закончил?

– А ты закончишь?

– Не понимаю, о чем ты. Ты уже минут десять мне что-то доказываешь. Не знаю, зачем.

– Пошел ты.

С моих плеч сваливается от трех до пяти тонн листового металла, когда этот разговор прекращается. Кое-что прояснилось, но мне это совершенно не нравится. Сейчас мне только и не хватало, что истеричной бабы, разоблачающей мою личную жизнь, в исполнении Андрея. Долбанное шоу Малахова решил устроить. В список моих задач теперь еще и входит не дать Андрею сломать тот карточный домик, который я успел выстроить вокруг себя и Дианы.

После нескольких встреч с клиентами, о которых явно хотел бы подробнее знать Андрей, я бреду в сторону дома, тщательно скрывая лицо под нависающим капюшоном толстовки. В многочисленных лужах, образовавшихся после многочасового дождя – обрывки реальности, которые хотелось бы собрать и приклеить к стене квартиры, чтобы иногда уходить сюда, в этот день, который еще висит где-то между началом и концом одного цикла.

За местным торговым центром, на безлюдном пятачке стоят в обнимку парень и девушка. Стоят молча. Я припоминаю их – неделю назад они принесли мне деньги на грамм «черного». Очень мелкими купюрами, хорошо хоть не железными «чириками». Я думал отказаться, но жалость взяла верх. Эти ребята не выглядят кончеными наркоманами, они вполне соответствуют облику обычной молодежи района, но наиболее эффективное разрушение чаще всего начинается в тылу, а не на фронте. Девушка курит и смотрит куда-то в сторону. Парень осторожно целует ее в щеку, она вздыхает, никак ему не отвечает и снова тянет сигарету. Они потеряны здесь, на этих грязных мокрых задворках, и они сами изрядно промокли, и я не знаю, сколько они тут стоят, но стоять так они могут еще долго. Не уверен, что им нужна настоящая жизнь – вроде той, из-за которой головняки у Андрея или той, которая позволяет едва сводить концы с концами большей части населения в регионах этой страны. В чем я уверен, так это в том, что такие, как они, всегда будут кормить таких оптовиков, как тот, у кого беру я. Просто потому, что больше никто и никогда им ничего не предлагал. Все, что могло нести им настоящий, долгоиграющий кайф, а не разовые выпады из реальности, должны были донести их родители или еще кто-то постарше, но это было невозможно, потому что те сами не знали, что к чему. В раннем детстве этих переросших, но не выросших ребят мариновали в информационном поле с убогими засаленными «хорошо» и «плохо» – воняющими нафталином пост-советскими клише, отлично сохранившемся и после падения «железного занавеса», а потом другое информационное поле оттащило их от этих понятий в макдональдсы, техно, наркоту и свободную любовь, и они остались посередине – дезориентированные, неспособные во всем этом разобраться, выбрать срединные пути, кидающиеся из одной крайности в другую. Им просто никто не смог и не захотел объяснить, что действительно будет после некоторого периода забвения. Никто не объяснил им, что их игра в вечность – лишь на несколько минут, а боли будет слишком много, чтобы с ней жить. В них никто не будет вкладывать, зато их легко заставить тащить прибыль в чужое дело. Настоящие деньги есть у тех, кто торгует пороком или тех, кто торгует бессодержательным слабоумным дерьмом. У тех, кто объясняет, как действительно лучше, стыкуя это с реальностью, денег в этой стране нет. И у этих ребят нет шансов. Все, чем я могу им помочь – отгрузить за их мелочь. Путь порадуются хотя бы этому.

Вечером я еду в метро и случайно проезжаю свою остановку на переход три раза подряд. На скамейке внутри станции на Восстания сидит бомж с пакетом из «юлмарта», который кажется новым. Наверное, бомж купил себе новый айпад, как на рекламном щите рядом со скамейкой. Даже он может купить себе айпад! А у меня все руки не доходят. И деньги, хотя они есть. Да и зачем мне этот чертов айпад? Вообще, зачем нормальному человеку этот хлам?