Индульгенции

Иногда меня пугает то, что мне больше всего в нем нравятся черты, которые делают его похожим на Антона. Это жутко до мурашек, и каждый такой момент проходит для меня очень тяжело – я лишь приоткрываю завесу над этим чувством, и мной овладевает странное, постыдное чувство наслаждения, и в голову бьет адреналин. Может быть, это из-за того, что я почти не вижу Антона в последнее время. Ему со мной неинтересно, надо полагать. О чем ему говорить со старухой, которая замкнулась в себе и почти лишена постоянных контактов с внешним миром? Он совсем другой, и я надеюсь, что у него все гораздо стабильнее и проще, чем у меня. Хотя, он, в этом случае, сам будет рабом какой-нибудь потаскушки, клюющей на его наследные возможности.

Надеюсь, того, что я оставила Мише, хватило на хорошее такси и завтрак в приличном ресторане. Я не хочу утруждать его ничем, и в какой-то момент избавлю от необходимости делать что-либо, кроме как быть со мной, ходить со мной везде, трахать меня, как кролик крольчиху, и смотреть мне в глаза своими – молодыми, соблазнительными зелеными глазами-сканерами, а пока что…

Миша

…и Андрей редко звонит без повода, поэтому я беру трубку.

– Здорово.

– Ага, – стараюсь не изображать любезность – это помогает ускорять разговоры.

– Ты там как? Все чисто?

– В смысле?

– По жизни.

– Забей. Все, как обычно.

– И то хорошо. Когда был у Дианы?

– Недавно. А ты?

– Понятно.

Не отвечает. И я догадываюсь, почему.

– Надо встретиться. Важно.

– Я завтра работаю. Сегодня встреча. Лучше отложить.

– Угу.

Странно слышать, что человек, который только что предложил тебе важную встречу, сливается при первом же «нет».

– Ты в порядке?

– Да. Работаю.

– Вика звонит?

– Забей. Завтра наберу.

– Давай.

Андрей иногда переживает за мою работу. Вторую. С первой вопросов ни у кого не возникает, но вот тот факт, что я приторговываю, почему-то его напрягает. Я стараюсь не заводить эту тему и всегда давлю на проблемы Андрея с его бывшей, и он сливается. Я не сказал бы, что он слабый человек. Он неплохо держится после вшивания «торпеды» в задницу или чем там его лечили от алкоголизма родители, но есть зависимости, которые выгрызают часть воли из человека, и, несмотря на то, что он остается работящим и сообразительным, чувство пустоты, дыра в душе – все это остается с ним навсегда. Во всяком случае, так мне кажется. Можно назвать это моей теорией. Может быть, когда-то я напишу докторскую на эту тему и стану великим ученым. Вот только сейчас встречусь кое с кем.

Но главная ирония состоит в том, что именно Андрей познакомил меня с Михеем. Моим поставщиком. И явно сделал это не для того, чтобы я с ним пивка попил, а по моей особой просьбе. Лицемерие – один из смертных грехов. Во всяком случае, должно им быть.

– Ты не сказал, сколько.

– Да.

Как же я обожаю эти односложные ответы малолетних идиотов, которые пытаются строить из себя философов и циников. Но с этого спесь слетела с нашей последней встречи, на которой он брал немного легкого кайфа и обещал брать постоянно, если ему понравится. Я не знаю, как его зовут, а он не знает, как зовут меня. Нас свели случайно, и после невнятного звонка на «рабочий» номер – вроде как с целью закупа, – я согласился встретиться с ним на детской площадке, но брать с собой ничего не стал. Одна подстава от такого неопределенного парня – возможно, стукача, – и вся моя жизнь, и без того шаткая и закрепленная по швам соплями средней ценовой категории, – окончательно рухнет.

– Так что тогда тебе нужно? Только думай очень быстро.

– Да, я у тебя брал тут…

– Без прелюдий можно?

– Чего? – он подозрительно смотрит на меня, выискивая в своем толковом словаре загадочное слово «прелюдия». – Ладно, короче.

– Именно – короче.

– Сначала было нормально. Я спать лег, и все.

– Первый раз?

– Ага.

– Ты ж говорил, что постоянно будешь брать.

– Да, но…

– И?

– И со мной что-то не так, – он чешет кучерявую голову, торчащую из-под натянутого капюшона толстовки, трет покрасневшие глаза – явно плакал намедни, – и снова складывает дрожащие руки на груди. – Ни хрена не соображаю, в голове какая-то пустота. Слегка трясет постоянно. И все какое-то нереальное.

– Отпустит.

– Да.. я… мне все так говорили. Но уже сколько дней прошло.

– Ты у меня брал только траву. Чистую. И этим количеством убиться только хомячок мог.

– А «спайсухи» там точно не было? – вскидывает голову в капюшоне так резко, что я рефлекторно дергаю в кармане рукой, в которую, по привычке, вложен «шок».

– Точно.

– Видимо, у меня такая чувствительность.

– Бывает.

– Слушай, я так вообще не могу. На меня родаки косятся. Я иногда в такой тремор вхожу, убегаю, и потом отпустит – и только тогда с людьми могу говорить. Сделай хоть что-нибудь, – с надеждой смотрит мне в лицо.

– Какого хера? – усмехаюсь, глядя в ответ. – Что я могу для тебя сделать? Нарколога во мне увидел?

– Я же не знал, что так будет. Мне так нельзя. Мне скоро на олимпиаду по русскому…

Смотрю на него – на его дрожащие губы, на постоянно дергающуюся левую ногу, на нервно дергающуюся челюсть, – и меня переполняет презрение, потому что я понимаю, как смешно, убого и уродливо он выглядит. Молокосос, начавший торчать вслепую, насмотревшийся в кино на чуваков, которые курят «траву», как обычные сигареты и едва кайфуют с нее.

– Но ты же мне эту херню продал, – он рискует повысить голос и даже слегка привстает.

И вот это уже действительно обнуляет счетчик моего спокойствия.

– Правда? А ты не знал, когда долбил, к чему это приводит? Или интернетом пользоваться не обучен? Ты не знал, что иногда с веществ прет, и это не всегда так хорошо, как хотелось бы?

Он вскакивает и встает надо мной, вынуждая меня снова напрячь руку на баллоне. Я категорический противник насилия. Брызнул в глаза – и пошел, не иначе. И он меня пытается подвести к этому.

– Но ты говорил, это обычная «трава»!

– «Трава» – это наркотик, чувак. Реально наркотик, что бы тебе ни рассказали на «ютубе» или «контакте». И она влезает в твою голову, как все остальное. Теперь ты знаешь, поздравляю.

– А если я тебя мусорам сдам? – он явно надеется на то, что у меня сдадут нервы.

– Попробуй, – я безразлично усмехаюсь и неторопливо кладу ногу на ногу. – Догадайся, у кого я беру. У лоха чилийского или у человека с деньгами и связями, который не любит риск. Он узнает, кто перекрыл один из его каналов. А потом ты исчезнешь. Просто не придешь домой из школы. И на олимпиаду по русскому назначат кого-то другого. Такая вот паскудная c'est la vie.

– Ну, помоги мне, помоги, пожалуйста!

Кажется, я давно уже не слышал столь простых и бессмысленных попыток обратить на себя мое внимание и хоть немного разжалобить меня. Парень бормочет еще какие-то нелепости, встает и снова приседает как неваляшка, пытаясь разобраться, что же ему делать, но у него ничего не выходит, и он снова садится и плачет. Ему действительно страшно. Но я с этим ничего не могу поделать. Возможно, психиатр поможет. Я знаю, что с этим кудрявым олухом, но не скажу, хоть режьте. Потому что он должен пройти этот путь сам. Худшее, что можно сделать сейчас – это вмешаться.

– Извини. Могу дать в долг, чтоб тебя хоть немного попустило. Это все.

Через какое-то время пацан просто встает и, не переставая всхлипывать, уходит. А я остаюсь сидеть на скамейке. Рядом с площадкой накручивает круги молодая мамаша с коляской, и она явно хотела бы присесть на площадке, но переживает за мое присутствие. Видимо, видок у меня еще тот. Знала бы она, сколько стоят шмотки, которые у меня одеты под длинной демисезонной курткой угрюмого и поношенного вида.

Я, конечно, блефовал. Никто не станет убирать стукача из-за того, что он сдал одного дилера. Если что-то такое повторится – то еще может быть. Только вот Михей с высоты его полета вряд ли увидит малолетнего псевдоторчка, взбесившегося из-за собственной тупости при переходе с пива на каннабис. И все, что нужно сейчас – это отпустить ситуацию. И ни в коем случае не продавать парню больше, ни за какие деньги. Это была еще одна ложь для самоуспокоения.

Вечером я звоню врачу одной из московских клиник, с которым должен был созвониться еще днем. Он просил перезвонить, а я забыл, но разговор все равно не задается. Я услышал от него все те же типовые формулировки насчет истории болезни, которую я ему переслал, и разговор закончился очень быстро. В общем-то, он и закончился по той лишь причине, что мне очень сильно захотелось обложить этого доктора матом. Он мог хотя бы попытаться сказать что-нибудь новое для меня, дать хоть какое-то новое решение, но он просто повторил прописные истины. Жизнь давно научила меня, что люди, которые в спокойных условиях строят из себя специалистов и решателей всех вопросов, часто при первой же серьезной проблеме бегут в кусты и разводят руками, но каждый раз после таких вещей все же остается неприятный осадок. Особенно в том, что касается Дианы.

Далее у меня предполагается скайп с врачом из Израиля – как одна из попыток ухватиться за спасательный круг, но зайдя на почту, я обнаруживаю от него пространное и весьма эмоциональное письмо на ломаном английском с вложениями и понимаю, что скайп отменяется. Добрый доктор говорит, что прогресс двух самых поздних опухолей, судя по снимкам и результатам анализов, не позволит организму пережить их удаление, а без него лечение первых двух консервативным путем и даже гамма-ножом – возможный пусть к быстрой смерти пациентки. Какой-то бред. Я до сих пор не могу до конца понять, почему нельзя вспахать их все и сразу их крутым излучателем, с учетом того, что я гарантирую оплату любых сумм. Я набираю ему в ответ текст с массой вопросительных знаков и проскакивающими «bullshit» и «fucking impossible» – мой английский не очень хорош, – но не отправляю сразу, а пока оставляю в черновиках – на случай, если очередная встреча с Петром Марковичем принесет какие-нибудь плоды в виде материалов для вложения.

С каждым днем я все меньше понимаю, кому платить и кого просить о помощи. С момента, как все это началось, мои финансы пошли в гору. Я продолжил торговать, только с большим размахом, отдал машину за дешево, а то, что получал в подарок от Лидии, по возможности, переводил в деньги, ну а простую наличку пускал в дело без зазрения совести. Часть первых доходов я отдал родителям Дианы, говоря, что продал кое-что из ценных вещей. Им нужны были средства на уход за ней, и они сразу поторопились залезть в долги, а меня такой расклад не устраивал. Тем не менее, я никогда особо не общался с ними, потому что они всегда были против союза их единственной дочери с такой сомнительной партией. Наши отношения так и не потеплели после этих месяцев, но режим взаимного тактичного молчания они больше не прерывали.

Конечно, все это время я отсыпал кое-что начальнику отделения лично – по-тихому, – и на лучшие препараты и процедуры вне режима – открыто. В какой-то момент, мне начало казаться, что если бы Диану можно было вылечить, то с моим рвением платить всем и вся, это должно было давно произойти, но месяц ушел только на стабилизацию состояния, да и то – сомнительную. Потом мы объехали все подходящие медицинские центры для дополнительной диагностики, потому что одному врачу я не доверял, как и родители Дианы. Результаты варьировались не сильно, а каждая поездка давалась с жуткими страданиями, и мы вернулись в окноцентр. Врачи по ту сторону ссылались на уникальность случая и на то, что химиотерапия только притормозит развитие пары опухолей, но организм попросту не справится. Кто-то заявил даже, что после минимального курса терапии возможна смерть от истощения. Тем не менее, мы ее лечили, и на какой-то период это сработало. Дальше пошли запросы за бугор, на некоторые из которых я еще жду ответа – как и ответ из Израиля. И в этом моя надежда. В этом и в пакете денег, вшитом в матрац. Нести их в банк – юридическое самоубийство, а тонкая стальная дверь у меня заменена на достаточно надежную, и хозяин квартиры не появляется в России.

Деньги – отнюдь не единица исчисления ценностей. Вот что я выяснил за это время. И заплатить дорого – не финансовое понятие. Это не когда ты выбираешь между большой и средней картошками в «макдоналдсе», а когда вынужден похоронить весь образ жизни, который выстраивал годами, когда ты готов на все, лишь бы не терять надежду, когда ты отдаешь себя. И у меня выходит дерьмово. Пора собираться на Крестовский, потому что мне нужно немного занести на улучшенные лекарства для торможения самой активной опухоли Дианы, и в задний карман залезать нельзя, а последняя неделя удалась не очень продуктивной в плане торговли, и я должен…

Лидия

…только не новое утро, полностью повторяющее предыдущие. Я повторяюсь и повторяюсь. Сомнения, усталость, попытка раскачаться, обдумать хоть что-то – получить долгожданную жвачку для мозгов. Но ничего такого. Только ненавистный будильник, под который нужно встать – впервые за несколько месяцев время для меня имеет значение – и я не в форме. Единственное, что меня может разбудить – это мысли о том, кто сделал для меня эту ночь. Мы до утра играли с ним в игру, где мне следовало считать свои оргазмы, но я опять проиграла. И за это он меня отшлепал плеткой, чтобы потом как следует отделать и спустить в меня. Я даже не заметила, как подкралось утро.

Он вышел на балкон и закурил. А я нет. Я почти не курю в последнее время. Во мне так много удивительных, странных и совершенно незнакомых мне чувств, и мне это так нравится, что курить мне не нужно, как и пить или употреблять наркотики. Главный и единственный мой наркотик сейчас стоит на балконе и вдыхает ночной воздух Крестовского вперемешку с дымом сигарет и выдыхает клубы дыма, смешивающиеся за стеклянной стеной перед балконом с видом Гребного канала. Я выхожу на улицу, ощущая покалывание ночного холода, и понимаю, что он стоит на этом холоде абсолютно спокойно, как монолитная скульптура из какого-нибудь венского фонтана – удивительно подробная, детальная, но совершенно непоколебимая.

Я прошу его выдохнуть мне в лицо, и он спрашивает – зачем, – и я говорю, что просто хочу, и он требует открыть рот. Огромное облако дыма выстреливает в меня, и у меня сводит горло и легкие, но я сжимаюсь изо всех сил, подавляя кашель, вдыхаю поглубже и выдыхаю одновременно с ним. Он поглядывает на меня, а я понимаю, что мне уже стало теплее, и я прикасаюсь к его телу – холодному, отстраненному, – и пытаюсь его согреть, но он продолжает курить, лишь иногда кидая на меня мимолетные взгляды. Я сажусь на колени и начинаю ласкать его губами, ощущая, как он возбуждается все сильнее, и я слышу, как он закуривает снова, и не поднимаю глаз до тех пора, пока он не кончает в меня – грубо, с рычанием и прямо в рот – господи, какое же это блаженство, – прямо на балконе моего собственного дома. Я встаю, вытираю губы и смотрю на него – такая маленькая девочка, словно в чем-то провинившаяся перед ним. Я прошу его остаться сегодня со мной.

– Я люблю спать дома.

И мне просто нечего сказать. Какая-то другая «я» могла бы закатить ему истерику, потребовать чего-то для себя, но я уже не могу. Он целует меня – я уже не могу разобрать, куда, – то ли в щеку, то ли в измазанные потеками его спермы губы, – и я ухожу обратно, потому что мне становится жутко холодно. Он стоит еще несколько минут, и ветер поднимает его волосы, а я начинаю сосать свой палец, не могу удержаться и успеваю за это время соорудить собственной ладошкой себе крошечный оргазм, а когда открываю глаза, вижу его – улыбающегося, стоящего напротив меня.

– Мне пора. Тебе нужно поспать.

Мне стоило встать и попытаться его удержать, но ноги меня уже не слушались. Как и все остальное. Я согрелась, я потерялась, я лежала, не помня себя от удовольствия – с легким головокружением, отшлепанная, напичканная его семенем и при этом – бесплодная, а значит – абсолютно свободная от последствий.

Я сделала ему небольшой подарок наличными – так, несколько десятков тысяч, мелочь, – и просила прощения, потому что не смогла ничего купить вчера, хотя обещала. Слишком устала, чтобы ходить по магазинам. И сегодня выспаться мне не удастся, потому что у меня переговоры с моим управляющим финансовым консультантом. Что-то пошло не так с Игорем, и мне нужно выяснить, чего он хочет.

Алекс одет с иголочки и хорош, как всегда. Короткая прическа, идеальная, до единого волоска укладка. Сколько же времени он, мужчина и, вроде как, не гей, тратит на приведение себя в эту форму каждое утро? Мне как-то стыдно перед ним за свой блеклый, под состояние недосыпа макияж.

– Прекрасно выглядишь, дорогая, – начинает он, как всегда, с комплимента.

– Да брось. У меня была тяжелая ночь.

– Опять за клубы взялась? – его идеальная улыбка может даже показаться кукольной.

– Куда там. В мои-то годы. А ты купил-таки «инфинити»?

– О, да, – поднимает ладони в защитном жесте. – Знаю, что ты думаешь, но некоторые мои клиенты просто вынудили меня.

– Ты не сможешь так долго. На этой скотовозке. Все равно вернешься к «альфику», – улыбаюсь в ответ то ли игриво, то ли едко – сама не могу понять. – Причем к такой же «джульетте», попомни мои слова.

– Только с перламутровыми пуговицами, – смеется Алекс и отпивает свой латте.

– Как наши дела, дорогой мой? – поддерживаю его, обняв ладонями кружку с глинтвейном.

Он включает экран айпада, лежащего на столе, открывает какую-то презентацию с графиками и показывает мне на один из них.

– Как видишь, производительность у нас только растет. Твои две фирмы открыли новые интернет-площадки, развивают розницу. Я говорил с Шилиным и Антоновым – у них дела идут лучше, чем когда-либо. Заказали еще по два контейнера товара в этом месяце, взяли несколько новых менеджеров в штат.

– Они еще помнят про меня?

– Конечно. Говорят, соскучились.

С улыбкой и манерами Алекса, какую бы глупость он ни говорил, неискушенные девочки будут течь от каждого его слова. Искушенные, кстати, тоже. Но не так интенсивно. Я смотрю в окно ресторана на серую Петроградку. Если бы я осталась сегодня на Крестовском, то сошла бы с ума. Так мне казалось поутру. Теперь же все то, что я вижу в окне, само по себе кажется безумием. Суета, толкучка на дороге, клаксоны и не поднимающие глаз от асфальта прохожие – все это кажется нереальным, потерявшимся в одном из моих странных, скомканных снов эпохи царства Михея. Иногда я думаю о том, что он хотел меня и готов был в это вложиться, но сердцу не прикажешь, и мы стались друзьями. Он даже не представляет, насколько много он от этого выиграл. Но когда я лежала в клинике, он присылал цветы и даже заезжал пару раз. Возможно, он самый милый из всех, кого я знаю. Самый честный во всем этом грязном болоте. Или, по крайней мере, он носит маску, которая ему под размер. А моя стала великовата.

– Проверяй, чтобы они там не переусердствовали с международными заказами. Говорят, нам грозят проблемы в следующем году.

– Аналитики много чего говорят, – небрежно машет рукой Алекс. – Дело в том, что все эти прогнозы не только относительны, но и не привязаны к реальным датам. Все, что я смог насчитать, я вывел в суммы депозитов и мелких вкладов. В принципе, я рассчитываю только на худший сценарий. Разумеется, управленцы, увлеченные развитием компаний, думают о другом.

– Заставь их думать, как надо. Ты единственный, кто может это сделать.

– Ты знаешь, я всегда делаю все, как надо.

– Да. Поэтому я тебя так люблю, дорогой мой.

– А я тебя – за то, что ты любишь меня, дорогая.

Мы оба смеемся над этими двусмысленными и наигранными заявлениями и синхронно делаем по глотку из своих чашек и также синхронно оглядываемся в окно. И мне это даже не кажется странным.

– Насчет Игоря, – Алекс деликатно потирает пальцем переносицу – явный знак небольшого показного смущения, намек на деликатность темы.

– Чего он хочет? Все того же?

– Почти. Но ситуация немного сложнее. Он предлагал мне решить вопрос без твоего ведома.

– Вот тварь, – вырывается у меня вместе со скрипом ногтей по столу. – Прости.

– Все хорошо, милая. Не переживай. Я осторожно притормозил его, но тебе нужно принять решение.

– Какое? Я не хочу ничего решать. Ты решаешь.

– Он сильно попал. Точнее – на полной скорости летит в задницу. Мощности складов и новая база менеджеров, на которую он рассчитывал, вырвали резервные активы из нескольких его фирм. Та перестройка с целью оптимизации, которую он задумал, была неплоха вплоть до момента, пока не стало ясно – люди не роботы и не умеют за три месяца увеличивать приход средств по экспоненте.

– Как характерно для него. И никто из его парней даже не сказал, какой он идиот?

Алекс разводит руками и дальнейшие слова начинает укреплять жестами, что смотрится очень убедительно и даже сексуально. А я начинаю думать о деле, и мне это совсем не нравится. Как и думать об Игоре.

– Когда я говорю, что идея была неплоха – это не сарказм. Его торговые фирмы и склады работали по унитарной схеме долгие годы. Он был королем тогда, когда конкуренция строилась по принципу – у кого крыша надежнее и больше ментов куплено. В нулевые все шло по инерции, и первый кризис он прошел, как ледокол, но вот после него застрял. Ты помнишь, как это было?

– О, да. Меня это здорово коснулось, – я поглаживаю висок, в который тихонько стучится головная боль.

– Но урока он не извлек. У твоих фирм, которые он счел нерентабельными, все пошло на лад, потому что я провел анализ функционала, и мы с тобой устранили все огрехи. Но ты же не думаешь, что Игорь дал кому-то влезть в свое любимое детище – группу «Ронд-сервисез» и «Солартекс».

– Да я более, чем уверена, что он возомнил себя самым умным. Как обычно.

– В общем, у него колоссальные долги. Кредиты он уже пытался брать, но ему помогли их потратить добрые друзья – закупщики в «Солартексе», и они, конечно, обосновали важность всех закупок, но ему-то от этого не легче. Влезать в факторинг он боится, хотя и встает перед лицом этой необходимости.

– А что с факторингом? – бормочу свои мысли вслух. – Это ведь может вырвать его одним толчком.

– Не из импортных закупок. А он сидит на Китае и Италии. И со всех сторон его рвут на части, плюс Сафронов, что стоит всех остальных. Или он теряет оборот, товар и менеджеров или он теряет менеджеров и российских партнеров. В какой-то момент имя перестает тащить бизнес по старым рельсам, и начинаются суды.

– Ну, да, – смеюсь, пожимая плечами и качая головой. – И фамилия Елисеев станет нарицательным для кидал и неудачников, которые сами идут в жопу без миллиарда.

– Возможно, – Алекс выключает экран айпада и убирает его в сумку. – Если он решил что-то провернуть за твоей спиной – это дурной знак. Ты хочешь, чтобы я подготовил защиту на это случай? Сразу оговорюсь – это может быть недешево.

– Продумай, что можно сделать, – виски начинает рвать все сильнее, и мне это не нравится. – И расскажи мне в следующий раз. Может, просто дождемся, пока он пойдет по миру.

– Ты так жестока, дорогая.

– Не больше тебя, милый.

И я снова ухожу взглядом в окно, и меня опять пугает эта улица, и Алекс что-то говорит, но мне кажется, я потеряла его нить, но более важно то, что завтра…

Миша

…нельзя считать лучшим началом утра после бурной ночи. В горле у меня першит и слегка покалывает, и это может стать серьезной проблемой, если срочно не закурить. Что я и делаю прямо в кресле посреди комнаты, осторожно скидывая пепел в стеклянную пепельницу на столике рядом.

За одну эту сцену меня бы вышвырнули из этой квартиры, но сделать это некому. Боль в горле душит меня при каждой затяжке, но через это нужно пройти, чтобы не отвлекаться на всякие мелочи. Я пытаюсь понять, чем пахнет в квартире, но не чувствую даже запаха сигарет через воспаленный нос. А еще рано утром чувствовал все отлично. Поэтому, придя домой, я старательно отмывался от вони ее дорогих духов, от ароматических масел, благовония и главное – запаха ее тела.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.