Рядовой для Афганистана

Сержанты, бегущие без касок, продолжают ругаться и пинками заставляют бежать, теряющих волю салаг. Офицеры бегут молча впереди, иногда поглядывая на свои часы. Через час, больше половины батальона растянулось по старой дороге на полкилометра, по которой навстречу нам проехала лишь телега с хмурым крестьянином, запряженная старенькой лошаденкой. Здесь, в Литве, на нас смотрят неохотно, словно мы прозрачные и нереальные. Будто нас вовсе не существует.

Эти десять километров уже похожи на бесконечность. У меня начинается приступ нервного смеха, я не чувствую своих ватных ног. Ничего, это всего лишь новая нагрузка, незнакомая мышцам. Это вам не в хоккейной спортшколе бегать по зеленой роще в кедах. Бег с оружием, это полная выкладка. Позже, многие из нас, солдат, поймут, что полная выкладка это нечто другое, а сейчас это лишь учебная имитация.

– Батальон, не в ногу марш! – скомандовал комбат, появившийся откуда-то из параллельного мира. – Мы почти у цели, десантники. Поправить обмундирование на ходу, восстановить дыхание. Легко бегом, марш!

Мы снова бежим, ветер, и дождь ненадолго стихают. Мне легко бежать, наверное, открылось второе дыхание. Мой укороченный АКС39 и так легкий, теперь напоминает пушинку. Хороший автомат – и на грудь его повесить, и за спину забросить, но годится он только для ближнего боя. Когда я первый раз взял его в руки, подумал, что это космический бластер, стреляющий пучками лазерных лучей. Но «деды» назвали укороченный вариант просто «недоносок акаэса», обидно, конечно, но автомат начинает «мазать» при удалении мишени на двести метров. Ну что же, у каждого свои недостатки.

«Цибуля», бегущий рядом, удивлен моей настырности, но сохраняет мрачный вид и злобное выражение лица. Я не смотрю на сержанта, бегу вперед, только вперед. «Пускай ждет, – думаю я, – он не дождется, чтобы я перешел на шаг или вовсе остановился. Он ведь совсем ничего не знает обо мне. Возможно, он думает, если «слон» привез из дома томик Пушкина, то нет сомнения, что он ботаник, слабак и ничтожество. Однако, бывает все наоборот, и Пушкин не был маменькиным сынком. Да, этот «супермен» и предположить не может, что многие его десантные приколы, я узнал еще в школе, в седьмом классе».

Мне иногда кажется, что все в моей жизни, начиная лет с пяти, закручивается вокруг этой ситуации: этого строя мокрых солдат, бегущих под проливным дождем в прибалтийских дюнах, этих казарм, пропитанных потом лошадей и всадников, давно ушедших в небеса, этого лязга оружия, похожего на звон доспехов воинов средневековья. В этом есть какой-то смысл, тайный для многих, но не для тех, кто сейчас в этом, промокшем до нитки железном потоке, направляется навстречу со своими судьбами. «Еще посмотрим, сержант, посмотрим, кто на что способен!»

Всем мучениям приходит конец, и наш первый марш-бросок прекратил свое существование на опушке соснового леса у неизвестной тихой речушки. Мы попадали на сырой и теплый прибалтийский песок. Командир батальона, седой и здоровый полковник, построил всех своих солдат и офицеров, поздравил с первым полевым выходом и первым броском на пятнадцать км. Молодые солдаты переглянулись и расплылись в улыбке. Пятнадцать – это уже неплохо. Подъехала полевая кухня, мы набили наши пустые «барабаны» гречневой кашей с тушенкой и улеглись отдыхать, пользуясь всеобщим затишьем и благоденствием.

Яркое солнце блеснуло над нами, наполнив нас надеждой на лучшее. Через полчаса, или чуть более, мы двинулись в обратный путь. Шли мы бодро и весело, не считая небольшого променада, устроенного сержантами первой роты для своих «слонов». Несколько солдат стали отставать и сбивать строй. Тогда сержанты приказали всем своим одеть противогазы и перейти на шаг. Дурной пример заразителен. «Делай как мы!» – крикнули сержанты. Через минуту весь батальон преодолевал участок «зараженной местности». Это действо внесло незабываемую изюминку в наш поход.

Перед ржавыми железными воротами запасного въезда в батальон, когда многие из нас едва волочили ноги, с неба засыпал снег похожий на крупу. «Козлы» гаркнули: «Противогазы долой!» Я поднял свою «железную зеленую голову» к небесам и стал хватать открытым ртом эту чистейшую манну небесную. Снежинки таяли во рту, в моих открытых глазах, смывая соленый пот со лба и висков и унося усталость в былую пропасть. Хороший знак. Какой прохладный и сладкий снег…

Не прошло и нескольких дней, как мы все, включая сержантов и офицеров, сделали доброе дело. Сдали по четыреста граммов своей родной крови. Наверное, нашим раненым товарищам… Впрочем, я ошибся, «удав» сказал, что наша молодая кровь будет направлена нуждающимся детям Литовской ССР. Весь прибалтийский округ два – три раза в год сдавал свою кровь для граждан этих республик. Оказалось, что в Советской армии не только учат стрелять и уничтожать противника, но и сдавать кровь. После сдачи крови каждому курсанту вписали в военный билет его личную группу крови и резус фактор. У меня первая положительная.

Врач сказал.

– У тебя, юноша, очень хорошая и универсальная кровь. Хоть завтра на войну. Такой крови много должно быть!

– Это хорошая новость, доктор? – удивленно спросил я.

– Ну, не знаю! Раньше в десант вообще только с этой группой и резусом брать старались…

«Вот ведь, ворона, каркает на весь колхоз, – размышлял я, – я пока не планировал на войну. Неплохо бы поехать в ГДР или Молдавию, там виноград. Если честно, хочу на Кубу, страсть как хочу. Эх, там наши морпехи. Десантура сидит в горах, выполняет интернациональный долг. Серьезные у меня все-таки войска. Это тебе брат не на палубе пузо греть, акул на удочку ловить, и кубиночкам грудь волосатую показывать. Наш десант самый сильный и боевой в мире. Одна дивизия способна за три часа блокировать такую страну как Германия или Чехия, а за пять, всю Европу. И держать трое суток, пока не высадятся другие войска для подмоги. Нас семь гвардейских дивизий, не считая учебных. А еще есть секретные батальоны спецназа ВДВ. Да, это сила, не то, что дивизия и три бригады морпехов».

В обед нам дали больше мяса, чем в обычные дни и по плитке горького летного шоколада для восстановления сил. После обеда комбат приказал писать письма домой и отдыхать. Кто хотел, мог завалиться спать. Я разделся, залез под одеяло и улетел в страну снов…

Глава III. Рота переносников. Кабул. Апрель, 1985 год

Кубрик второй роты отдельного гвардейского парашютно-десантного батальона связи 103-ей Витебской – Кабульской дивизии представляет собой небольшую казарму, именуемую в Афганистане модулем и рассчитанную на тридцать – сорок бойцов. Здесь квартируется рядовой и сержантский состав срочной службы. Койки располагаются в два яруса. По левую руку четыре больших окна, с врезанными в них кондиционерами советского производства. В торце кубрика – к стене, почти под потолком, прибиты деревянные полки зеленого цвета, на которых покоятся индивидуальные солдатские котелки для приема пищи. Под ними, на полу, навалены разные железные штуки, оказавшиеся при рассмотрении кусками гусениц от БМП40 и БМД. Некоторые участки гусениц в солдатском лексиконе – траки, приварены к стальным трубам и, превращены таким образом в штанги для занятий тяжелой атлетикой. В остальном, все точь в точь, как в любой армейской казарме – скамейки, тумбочки в два этажа в проходах между кроватями.

В глубине кубрика, как раз слева от железного городка, на кроватях отдыхают несколько темных от загара солдат. Тренированные тела лишены и намека на жир. Жилистые и накаченные торсы с наколками на плечах: «Афган не изведан», «1983–1985», «103–ВДД», «Кабул». Слова впаяны в красноречивый и знакомый каждому десантнику рисунок – раскрытый парашют на фоне горных вершин. Внутри купола – наш спаситель и основной вид транспорта, воздушный корабль Ил–76Д. Кроме этой наколки у многих на левой части груди или почти под мышкой выбита группа крови и патрон от автомата калибра 5,45.

При нашем появлении «мулаты» оживились и приподнялись с армейских коек. Железные сетки под матрацами весело скрипнули.

– Откуда прибыли, бойцы? – спросил хриплым голосом один из старых солдат.

Да, именно старых. Я сразу заметил, что это – не злые «черпаки»41, отслужившие год, и не оборзевшие «деды», и даже не дембеля, озверевшие от тоски по женскому телу, на которых уже вышел приказ об увольнении в запас. Это были старые солдаты – те, что уже всеми своими мыслями далеко от этого темного угла в темном фанерном ящике на краю пыльного аэродрома чужой каменной страны. Это настоящие «Русские Рэмбо», познавшие все о войне и, начинающие свою жизнь с чистого листа. Им осталось сделать последний рывок, взлететь и вырваться из горного плена и приземлиться дома живыми и невредимыми. Они на подсознательном уровне молятся всем своим Ангелам, а с нами разговаривают лишь их оболочки.

– Из Прибалтики, из Гайжюнайской дивизии, – дружелюбно ответили мы.

– Поточнее, ребятня?

– Каунасский учебный батальон связи.

– О, редкие птицы в нашей роте! Что, плохо в штабных радиостанциях шарите, раз в переносники записались?

– А что значит, переносники?

– Ха, ну это как горные бараны! Нет, скорее навьюченные ишаки. Радиостанции на себе по горам таскать будете! На спине!

– Ни хрена себе, – удивились мы дружно.

– Вот так, братцы! Каунасцы обычно в первую и третью роту идут, а тут… на тебе.

– Значит, мы лишние оказались? – прошептали мы с Витьком.

– Ладно, только носы не вешайте. Вы не лишние, а видимо, самые здоровые. Вы, ребята, попали в самую настоящую десантурскую роту. У нас иногда даже награждают. После разведки, мы, нет теперь уже вы, самые боевые будете. На вертолетах налетаетесь, на проческу с разведкой сходите. А первая и третья роты в машинах штабных сидят, на телефонной трубке висят, никаких приключений. В колоннах под охраной разъезжают, связисты, в общем. И от разведчиков иногда дюлей огребают… – засмеялись «мулаты».

– А вы уже отслужили? Самолет ждете? – поинтересовались мы.

– Ха, ну да, неделю назад должны были улететь, может завтра. Мы тут уже вечность! Больше срока, почти два года.

– А вас наградили? Медали есть?

– Да на кой ляд нам эти медали! Домой летим, живые, без ранений!

– Да? Вот как…

Мы с уважением слушали старых солдат.

– Ждем «За отвагу», – продолжали они. – Были у нас заварушки. У нас ведь полгода назад летеху снайпер шлепнул под Джелалабадом, прямо в голову. Мы его тащили пять часов до брони. От «духовской» погони ушли. Представили нас к «звездам», потом сказали, что дадут «За отвагу», вот ждем… Взводному «Красную звезду», посмертно кинули. Жалко его, простой парень был, добрый. Бача42 в него шмальнул, а, впрочем, может и наемник, ведь вычислил, что офицер. Мы тогда все чумазые были и уставшие. Радиостанцию тащили поочередно. Вычислил, с-сука? – распылялись по очереди древние дембеля. – Постой, только сейчас дошло, что у взводного прическа была покурчавее, а мы на лысо были выбриты, так не жарко, да и круто, так спецназ ходит. Лейтенант как панаму снял под орешником, так сразу, фу-у-як, из «бура»43. Ведь он в «бронике»44 всегда ходил на боевые – дисциплина, порядок, не курил даже, все путем. И вот, в голову. Точно, наймит – наемник, падла!

Расстроенные, мы стали заправлять свои постели чистым бельем. «Прадеды» разделись догола, обернулись по пояс вафельными полотенцами и пошли на улицу. Видимо в душ. В кубрике стало тихо. Жутко тихо.

Как черт из табакерки появился прапорщик Николай Гаврюшов и нагло стал обшаривать наши личные вещи. Он вытряхнул содержимое наших вещевых мешков на незастеленную кровать и длинными пальцами стал перебирать нехитрую солдатскую суму.

– Все содержимое сдать в каптерку! Ясно, бойцы? – заорал прапор нам в уши.

– А личные вещи, блокнот, фотки из учебки, можно оставить?

– Я что, не по-русски выражаюсь? Из личных вещей только зубная щетка и мыло! А не сдадите, все окажется в «очке»!

После этих слов он схватил мой бушлат, из рукавов которого на солдатский матрац вывалились две бутылки «Русской водки». Прапор удивленно и злобно уставился на нас с Витьком. Я с безмятежной улыбкой пионера из кружка «Юных натуралистов» уставился на старшину. Сколько злорадства и превосходства было в глазах этого парня, считавшего себя офицером и крайне необходимым элементом в этом городке. Ему бы на таможне работать, чистить багаж незадачливых туристов в поисках контрабанды. Прапорщика можно было поздравить, в бушлате прибывшего в Афганистан салаги он нашел настоящую контрабанду в виде двух пузырей водки.

Это была не просто водка, это были «золотые самородки». Он был счастлив, водка не прошла. «Теперь этот недоносок у меня на крючке и будет мне рабом до самого последнего дня службы», – думал прапорщик. Глаза его горели в полумраке как очи Мефистофеля. Витек усмехнулся и отвернулся, чтобы не заржать. Старшина схватил меня за ворот парадки и принялся трясти так, что рубашка вылезла из брюк, а галстук разорвался и упал на пол. За уходящий день я так устал, что от этой тряски стал просто засыпать. Мои парадные ботинки свалились с моих ступней, я ощутил невесомость и свободный полет. Через мгновенье я лежал на полу, абсолютно ничего не ощущая, в моей голове не было никаких эмоций и мыслей. Рядом безвольно упал мой друг. Зрелище, конечно, отвратительное: два молодых десантника валяются на линолеуме в полусознательном состоянии, сверху стоит здоровый загорелый мужик в майке-тельняшке и рвет глотку.

Прапор продолжал на нас орать, добиваясь правды, откуда водка и для кого, но бить, пока не осмеливался. Я потихоньку отлежался, прочувствовал ситуацию и «проснулся»… «Если ударит, – думаю, – отвечу кулаком по морде. Один зуб, но выбью, а там пусть хоть запинывает. Мне уже все равно»…

Ферганская учебка, 7 часов утра, 26 апреля 1985 год

– Одуванчиков, подойди, дело есть! – позвал меня командир взвода Семенов.

– Я! По вашему приказанию прибыл, товарищ гвардии старший лейтенант!

– Ну, я же просил, пока мы еще не гвардия.

– Как же не гвардия, сегодня вылетаем в Афганистан, считай уже… – улыбнулся я.

– Ладно, гвардеец, принеси-ка свой бушлат, первое боевое задание тебе.

Я вернулся с новым бушлатом, выданным мне перед самым отлетом в Фергану. Семенов достал из своей спортивной сумки две пол-литра водки и протянул мне.

– Знаешь, солдат, что это?

– Как не знать, водяра, но я не пью! Тем более в самолете укачало, пока не тянет, даже по чуть-чуть. Спасибо, товарищ старший лей…

– К-ха! Я не про то, ты что надумал, – перебил меня взводный, – неужели тебе командир выпить предложит? Ну, ты даешь!

– Виноват, не так понял задачу.

– Это, брат, не просто водка, это прописка в офицерский кубрик. Понял? Традиция такая – каждый новенький офицер привозит с собой из Союза два пузыря. А эти… – таможенники про это знают, и шмонают нашего брата по полной, лишь бы водку отнять. Вся надежда на тебя, поможешь? – офицер был по-отечески добр.

– Есть! – бодро ответил я.

– Молодец, возьми бутылки и зашей их в рукава бушлата. Получится пронести через таможню, отлично, а нет, так и не обижусь. Действуй!

Я сделал все как велел командир, благополучно прошел таможенный контроль и сел в самолет. В самолете Семенов подмигнул мне и шепотом сказал.

– Прилетим в Кабул, заберу, спасибо тебе, солдат!

Кабул, кубрик второй роты

Наш командир, по обыкновению, появился неожиданно и стал свидетелем театральной сцены. В качестве Отелло выступал разъяренный прапорщик, в качестве его несчастной «жены» – мы с Витьком.

– В чем дело, старшина? Мы не успели еще разместиться, а здесь… Что тут происходит, почему новобранцы лежат на полу? – строго, но предельно мягко спросил мой взводный.

– Упали, блин! – начал оправдываться прапорцик Гаврюшов. – На ногах не держатся, дохляки! Живые трупы, а не десантники! Наберут всякий сброд, тьфу, как телки, сразу ложатся.

– Вот так, сами взяли и легли? Ни с того, ни с сего? Что-то раньше я за ними этого не замечал? – строго спросил Семенов.

– Ну да, а в чем де-де-ло, лей-те-тенант? – заикаясь, спросил прапорщик. – Ты вообще кто? Новенький что ли, прилетел? Голубь мира?

– Командир третьего взвода гвардии старший лейтенант Семенов! Александр Семенов! Да только что прилетел…

– А! Ха, командир взвода – это хорошо! Держи краба, – прапорщик протянул Семенову свою мощную ладонь и сдавил его кисть со всей дури. Взводный не ожидал такого подвоха и чуть не заорал от боли, но, пересилив ее, смог сжать руку прапора в ответ.

– А я старшина всей этой банды, – продолжил Гаврюшов, – и между прочим, уже полтора года в Афгане! Поэтому, не собираюсь отчитываться гм… перед вновь прибывшим офицером, почему са-са-лаги валяются на полу. Обор-зе-зе-ли в доску, во-во-дку ж-ж-рать собирались. Вот так, ле-лей-тенант! – старшина пытался говорить быстрее, но его заикание все равно проскакивало почти в каждом слове.

– Вы уверены, товарищ прапорщик? – Семенов решил не отступать. Он медленно сжал свои ладони в кулаки.

– Ладно, пойду, доложу майору Сазонову об этих чмырях и спущу это все в «очко»! Будь здоров! – прапорщик схватил бутылки с водкой и направился прочь из кубрика.

Семенов остановил его окриком.

– Стоять, старшина роты! Оставьте бутылки! Я сам доложу ротному, если сочту нужным…

– Что, это почему еще? Не понял тебя? – у прапора шея налилась кровью, и кулаки сжались от нетерпения драки.

Взводный, напротив, сохранял завидную выдержку.

– Мы с тобой еще не пили за службу и дружбу, чтобы тыкать друг другу, прапорщик! Неужели не знаете обычаи? – немного мягче обратился к старшине Семенов.

– Я не пью, старлей! Спортом занимаюсь и боксом!

– Представьте, я тоже, но и традиции соблюдаю! Солдат к водке отношения не имеет.

– А-а, вот оно что, твое до-до-бро значит, «слоны» везли. Хорошо раз твое, но ротному все равно доложу! А тебе впредь советую, командуй своим взводом, а в мои дела по роте не лезь! Пока офицеры с медичками спят или в ка-ка-рты играют, я во второй роте начальник и отвечаю за порядок и дисциплину! Я этим солдатам и папа, и мама, и Господь Бог! Это, надеюсь, понятно? И никто порядка, установленного мной, не изменит – ни ты, ни ротный, ни комбат! – прокричал на одном дыхании прапорщик.

– Замечу вам, что порядок установлен воинскими уставами, а не прапорщиками с манией величия! – строго сказал Семенов. – Рядовые, встать, – обратился он к нам, не взглянув в нашу сторону, – приводите себя в порядок. Мы быстро встали.

– Ну да, посмотрим, старший лейте-на-на-нт! – нагло продолжал прапорщик. – Это в Союзе так, а здесь ограниченный контингент, здесь все по-другому! Здесь иногда трассера над головой летают, и «лимонки» из «очка» выпрыгивают! Долго мы ждали взводного, прилетел, ха! Прошлого убили, осторожней будь, старлей! – старшина разжал кулаки и выпрыгнул из кубрика, словно ошпаренная обезьяна.

Бутылки с водкой остались прыгать на матраце. Семенов взял их и молча вышел из кубрика. Мне показалось, что он произнес: «Вот ведь мерзавец!»

Мы отряхнули наши парадки от пыли и стали перебирать вещи, соображая, что бы куда зашкерить, чтобы не нашел старшина. Из душа вернулись «старики», скинули полотенца и обнажили жилистые, загорелые торсы.

– Что молодежь, приуныли? – обратился к нам один, с седым клоком волос на правом виске.

– Да-а, Гаврюшов наехал, сказал все вещи ему сегодня сдать.

– А, подшакалик! А что у вас есть парни? – спросил один дембель.

– Да ничего, собственно, и нет, фотографии из дома и учебки, книжка, купленная в Каунасе, блокнот и тетрадки для писем.

– Конечно, это все «сифилис» для него, если найдет, все в помойку отправит. Лучше сдать. Может и сохранится, хотя вряд ли. Я смотрю у вас береты новые и значки «парашютист»? Может, поменяемся, мы вам свои, конечно не новые уже. Вам все равно, что прапорюге сдавать, а нам на дембель – поновее. А он новые береты все равно по своему разумению употребит. Кстати, парни, свои береты «старикам» подарить – хорошая примета, домой точно живыми вернетесь! Ну как, по рукам, братцы?

– Конечно, мужики, мы вам с удовольствием подарим свои, вам же домой, – мы переглянулись с Витьком и отдали «старикам» наши новенькие береты и значки парашютистов. Обратно мы получили два довольно стареньких берета и два значка «Парашютист СССР» с едва отколотой позолотой на куполе парашюта и царапинами.

Удивительно, но мне понравился и берет, и значок – эти вещи здесь жили не один год, пусть будут нам талисманами и оберегами. Пусть «старики» берут все, лишь бы не досталось старшине. Но им больше ничего и не было нужно, они молча прошли вглубь кубрика и завалились спать. Утром их кровати оказались пусты, в пять часов «стариков» подняли и бегом отправили в аэропорт. Легкого взлета вам, ребята, и мягкой посадки дома!

После вечерней поверки на плацу батальона, где наша рота стояла всего в составе шести бойцов, мы ринулись в умывальник, он же душ, где каждый вечер солдаты стирали свои носки и мыли ноги с мылом. Процедура помывки ног проходила просто, суешь ногу под ледяную струю, бьющую из артезианской скважины, и намыливаешь ее, потом другую ногу. Вода была чудовищно холодной и кристально чистой.

Спали мы как убитые, но ночью меня разбудил шум артиллерийской канонады. Я встал, быстро оделся, приготовился к боевой тревоге и вышел из кубрика.

Дневальный, сидевший в обнимку с автоматом на табуретке рядом с тумбочкой, уставился на меня сонными и удивленными глазами.

– Ты, что боец, писать захотел? – спросил он безучастно.

– Хочу оружие получить, стреляют. Тревога будет? – озабочено ответил я.

– А-а, ха, новенький! Это наш артполк по горам лупит, беспокоящий огонь называется. Хотя, сегодня лупят, надо признать – не по-детски! Гм, странно… спать иди, усек, «бача»?

Я поплелся в кубрик, но тут же вспомнил, что необходимо сходить в туалет и пошел из казармы на улицу. Дневальный вновь окрикнул меня.

– Эй, ты хоть пароль знаешь? А то тебя часовые пристрелят, и поссать не успеешь!

– Не, не знаю пароля. А что за пароль? – удивился я своей глупости.

– Слушай, пароль на сегодня девять. Тебя окрикнет часовой: «Стой!» Ты должен непременно остановиться. Если тупой и будешь дальше топать, он положит тебя мордой лица в пыль, а она, поверь мне, страшно невкусная. Потом крикнет цифру, например, пять! А ты ему ответишь! Ну что ты ему ответишь, а, догадался?

– Отвечу четыре, – улыбнулся я.

– Соображаешь, только не ори громко, а то все услышат, и «духи» тоже, – усмехнулся дневальный.

– Да! А «духи» – это душманы? – спросил я, пытаясь переварить новую и неприятную для меня информацию.

– Ха, ну ясно, что они. Ну, иди, боевой «слон»…

Ночь стояла теплая и звездная. Огромное количество созвездий висело над моей головой. Боже, как красиво. Пушки и гаубицы остервенело, били, где-то за дальними горными перевалами. Потом вдруг затихли. Все наполнилось тишиной и миром. Я шел медленно, ожидая окрика часового. Угрюмый часовой вяло окрикнул меня и, услышав пароль, пропустил к большому металлическому ящику с надписью: «Морторгфлот СССР», который являлся настоящим десантным гальюном нашего батальона. За этим сооружением тянулась бесконечная траншея, вдоль которой ходили часовые. За траншеей – деревянные столбы с колючей проволокой на высоту солдатского роста, а дальше все, чужая земля. Часовой повернулся в сторону казарм, спрятал сигарету в ладони, чтобы не было видно огонька в темноте, и нервно, глубоко затянулся. За часовым раскинулась темная мгла. Ничего не видно, горы спят. Или это только кажется. Я заговорил с часовым, хотя знал, по уставу караульной службы, что этого делать нельзя, но вид у него был очень жалкий.

– Как дела, браток? Вроде тихо и ночь теплая? Хорошо. Курорт.

– Какой я тебе браток? – огрызнулся часовой. – Ты еще «душара», молодой значит, а я уже «черпак», полгода здесь, и до Афгана полгода в Фергане мучился. Нашел, бляха, курорт!

– Да ладно, не злись, тебя как зовут? Меня – Санек.

– Слушай, юморист, я Афанасий. А ты лучше иди, спи, если «пахан» увидит, что я на посту базарю, еще впаяет мне пять нарядов45 вне очереди, сволочь! Я и так уже живу здесь…

– Я понял, ухожу. А кто он, «пахан» этот?

– Блин, ну ты салага, кто-кто, прапор-старшина! Эй, постой молодой, курить есть?

– Нет, я не курю, вредно.

– Ничего, скоро закуришь, я тоже думал, что не курю. Ча за ночь, стрелять охота! Давай, буру…

Часовой отвернулся и пошел вдоль колючей проволоки. Вдалеке я заметил еще одного часового, стоящего у края траншеи. Тихо, даже сверчки не поют. Кабул уснул.

Совершенно секретно. Штаб ГРУ в АФГ. В главное управление внешней разведки в Москве.

В ночь с 26 на 27 апреля, в 21.00, настоящего 1985, во время вечернего намаза, группа Советских военнопленных тюрьмы Бадабер, в Пакистане, подняли вооруженное восстание. В подавлении восстания участвуют подразделения спецназа Пакистанской армии и 11-армейский корпус вс. Пакистана. По непроверенным данным подавлением восстания командует Бурхануддин Раббани. К утру 27-го, по-прежнему слышится стрельба и бомбежка крепости. По боевой тревоге подняты специальные подразделения 40-армии, вблизи пакистанской границы. Ждем указаний, готовы к любым военным действиям… Считаем необходимым предпринять меры для освобождения наших солдат и офицеров силами отрядов специального назначения… Тюрьму уничтожить к чертовой матери, бомбовым ударом ТЧК