Рядовой для Афганистана

Третий вид десантников – авантюристы, они же «рэксы» ВДВ. В эту группу входят самые смелые и безбашенные десантники, почувствовавшие свою неуязвимость после первых боевых выходов, уцелевшие в рукопашной с «духами». «Рэксы» это только солдаты и сержанты срочной службы, они на пути к профессионализму, но слишком гонят лошадей, чтобы выдержать долго этот бешеный темп. «Рэксы» живут и служат в разведке и ротах «курков»48. Они идут в бой с АКС на шее и им уже на все наплевать. Многие из них гибнут в жестоких столкновениях с басмачами. Все они герои, ставшие «человеками войны». Кто из них выживет, пополнит криминальные группировки на гражданке или продолжит воевать до конца в спецназе ГРУ.

Четвертый и последний вид десантников – «рейнджеры ВДВ». Это самый малочисленный и, можно сказать, красно-книжный вид Советских десантников, в их рядах только прапорщики и офицеры. Я бы их назвал еще «последние из Могикан» – воины, которые вышли из «рэксов» и поставили на алтарь войны все: свою жизнь, судьбу родных и близких. В общем, эти люди – настоящие профессионалы, командиры батальонов, полков и реже – дивизий. Постепенно они начинают привыкать к убитым и раненым товарищам, им светит их звезда, путеводная звезда полководца и маршала. Вернувшись с войны и навоевавшись за два года досыта, как им кажется, не могут отыскать себя. Их просто нет! Все их нутро и мозги остались там, в страшных и прекрасных горах среди погибших друзей и врагов. Они понимают, что жить больше не могут без всей этой обстановки на лезвии мусульманского клинка. Через полгода они вновь летят сюда, в самое пекло, в пасть «Панджшерскому льву»49 и снова горят в вертушке, получая невиданное удовольствие от безжалостного боя и жареного мяса. «Рейнджеры», являясь абсолютными героями войны, с другой стороны, опасны для своих солдат. Что на войне страшнее всего солдату: пуля снайпера, мина, шальной осколок, засада? Нет, страшнее всего простому солдату услышать от своих товарищей и командира – трус! Именно «рейнджеры» и «рэксы» кричат молодым солдатам это страшное слово и гонят их на верную гибель. Они хотят, чтобы все были как они и смеются над слабостью простых солдат, которые просто по своей природе не предназначены для войны. Типичные слова «рейнджера»: «Дураки и трусы погибнут первыми!» – произнесены из уст прапора, красноречивое подтверждение моей версии. Часто они кончают плохо. После того как их генетическая программа выполнена и все победы, и ордена в кармане, «рейнджеру» не остается ничего другого, как пустить себе пулю в голову из наградного «ТТ» или, выпив лишнего, умереть от разрыва печени. Бог давно покинул их душу с тех пор как «рейнджер» перерезал глотку своему врагу, поднявшему руки вверх с мольбой о пощаде. Он не поверил этому человеку, а без веры стал сам медленно разлагаться. Конечно, эта градация приблизительна и спорна, но она не раз поможет мне в принятии решения, кто передо мной…

Командующий ВДВ Василий Филиппович Маргелов, вопреки предположениям многих, не являлся «рейнджером», он – «батя», комдив, настоящий романтик и гуманист, «Отец десантной гвардии».

– Ходите как институтки, – оборвал мои размышления уже знакомым рычанием старшина Гаврюшов, – в парадных туфельках! Смотреть противно! За мной, получать ХБ50 туркестанку.

Видно было, что голос он менял специально, чтобы казаться страшнее своим солдатам. Я смотрю на его ромбовидную спину, красно-бурую от загара шею и думаю, куда бы ему стукнуть саперной лопаткой, чтобы вырубить с одного удара. Лучше всего по основанию черепа, как учил «Цибуля». Сержант бы справился с этим прапором? Едва ли, ведь он молодой «кабанчик», а этому горному козлу не меньше двадцати шести, он старше Семенова. Вот если представить, что старший сержант Кондратьев и сержант Цибулевский против старшины. Нет, все равно не справятся, он очень быстрый и злой, по-настоящему опытный вояка. Сколько ему осталось трубить здесь? А, полгода, он ведь хвастал, что рулит в роте уже полтора! Вообще прапор не простак, хитрый лис! Он же со своими физическими данными может спокойно идти в разведроту или «полтинник» командиром взвода «курков-автоматчиков», горы штурмовать. Не хочет, значит, в глубине своей задницы он боится, понимает, что могут пристрелить душманы или даже скорее свои, за борзость. Хитрый, смелый, но очень осторожный старшина Гаврюшов. «Красный койот» – вот какая кличка ему подходит как нельзя лучше. А ударить сзади я бы не смог, я не до такой степени обмороженный подлец. Может еще все переменится, и он к нам размякнет?

Вслед за старшиной мы зашли в наш кубрик. Он осмотрел пустующую казарму, по-хозяйски шмыгнул носом и сказал, обращаясь к нам.

– Быстро воины собрали все свои шмотки и ко мне в каптерку, буду вас переодевать в новую форму! Продовольственные и вещевые аттестаты, при вас?

– Так, точно, есть две бумажки, – ответил я уверенно.

– Все принимаю по списку, живо за мной!

Мы зашли в каптерку – небольшую темную комнатку с обилием стеллажей, ящиков и всяких сумок, и коробок. В центре комнаты висит черная кожаная боксерская груша, гордость и «подруга» хозяина солдатской каптерки – старшины и прапорщика второй роты.

Витек вывалил свои пожитки на пол и отдал прапорщику аттестаты. Продуктовый аттестат тот сразу убрал в какую-то тетрадку, а вещевой стал тщательно изучать и громко читать.

– Так, боец Кинжибалов! Снимай штаны, все в кучу бросай! Ремень кожаный десантный, есть. Парадка одна, есть. Тельняшка десантная – зимняя фуфайка солдатская, две есть. Фуражка солдатская с голубым околышем, есть. Ботинки парадные, рубашка, галстук, вещевой мешок, все есть. Тэкс, берет ВДВ, новый, один? Где бэ-бе-рет? — прапорщик вопросительно уставился на солдата.

– Так вот же, товарищ гвардии прапорщик, – наивно ответил Витек.

– Бляха, это не новый бэрэт, это какой-то ношеный кондом! – выругался папорщик.

– Берет нормальный, зачем же оскорблять его, – осторожно возразил Виктор.

– Молчать! Все понятно, просрали свои береты! «Старикам» отдали, чмошники? В первый же вечер отсосали у «стариков», трусливые недоноски! – прапорщик поднял огромные лапы к потолку и обхватил ими свою стриженую голову.

– Никому мы не отдали, не у кого не сосали, в таких беретах приехали и у меня такой же! Какая разница, есть берет и есть, – грубо буркнул я.

– Ну, вы борзые, «слоны»! А ты рот закрой, контрабандист хренов, и до тебя очередь дойдет! – прорычал сквозь зубы старшина и стал багровым, как индеец племени «Гуронов» из книги Фенимора Купера.

– Вы почему матом, я что, много вам должен? – возмутился я.

– Все, утырки, за то, что подменили свои береты, по пять нарядов на службу! Вне очереди! Уже сегодня! А на дембель в фуражках и галстуках у меня полетите, я вам устрою сыны батальона! Чтобы служба медом не казалась!

Прапорщик разозлился по-настоящему и разочаровал меня. Я понял, что с таким, ненормальным человеком договориться будет невозможно. Ему нужно лишь слепое и безвольное подчинение, но этого от меня он не дождется. Старшина выдал нам новое ХБ на два размера больше и ботинки – десантные полусапожки на размер больше. После долгих препирательств с командиром нашего взвода, ботинки он все же нам поменял.

Все это было для меня не важно, главное мой командир вновь командует взводом, и я его солдат. Такого почти не бывает, это равносильно попаданию двух снарядов подряд в одну и ту же траншею.

Наскоро подшив форму, мы с Витьком стали готовиться в наряд по роте. Спектакль, разыгранный старшиной, не имел никакого для нас значения, ведь кроме нас идти в наряд по роте было некому. Вся рота находилась на боевых, кроме тех «черпаков», которые оставались в кубрике и не вылезали из этих же нарядов. Днем все спали, два, три часа, тщательно готовились, а ночью дневальные по роте превращались в часовых боевого охранения со всей вытекающей из этого ответственностью.

Я с гордостью получил от взводного свой первый «афганский» автомат.

– Автомат АКС–74, за номером 596517 получил в исправном состоянии! – закричал я как полоумный в ухо взводному.

Семенов крепко пожал мою руку, и всмотрелся в мои глаза как тогда, в декабре в холодном «кукурузнике» за минуту до моего первого прыжка в небо. Мысленно я проговорил: «Все будет нормально, Александр Анатольевич, не сомневайтесь!»

Кроме нас с Витьком, в наряд заступили два солдата «черпака» и младший сержант Петров Петя, наш новый командир отделения, вернее, он уже месяц как «комод», а мы – его новые солдаты. Он «дед», через полгода полетит домой, а сейчас изо всех сил старается обрасти новой шкурой сержанта. Петров крепкий, широкоплечий парень. Сильные руки простираются почти до колен, ноги напротив, немного коротки. Я думаю, Петя до армии был оленеводом, и в ВДВ попал, скорее всего, случайно, а в Афган тем более. По паспорту не знаю, но по внешнему виду он сибиряк, перемешанный с индейцами Аляски. Петров говорит быстро и иногда было невозможно разобрать его слов. Взгляд у моего нового «комода» добрый, но эта душевная доброта спрятана так глубоко, что мне увидеть ее не судьба. Но все же, мой новый «комод» не сволочь и не интриган, просто прямой парень, успевший много что увидеть на войне и требующий к себе соответствующего отношения.

Он инструктирует меня и Витька перед заступлением в боевое охранение «на колючку», говоря очень быстро, правда, вновь повторяясь, но уже в другой форме.

– Э-э, бойцы, как только приняли пост – стали часовыми! Не разговаривать, не стоять рядышком, как голубки! Ясь-но? Ваши триста метров! Ходим туды-сюды! Стоите с восьми вечера до полуночи, потом смена. Усвоили? Идете спать. В четыре утра снова на пост, до восьми утра и снова спать. С восьми утра часовой остается один, другой драит центральный проход модуля. Вопросы?

– Если нападение на пост, товарищ гвардии мла-сержант? Или залает караульная собака? – весело спросил Витек.

– Не знаем устав караульной слюж-бы, солдаты? Собаки тут имеются, но только «духовские», лают они редко, больше воют. Часто шляются вдоль «колючки» с той стороны. Смотрите внимательнее! Просто так и сразу не стреляйте, а то прославитесь паникерами.

– Знаем, просто местные условия? – уточнил Витек.

– А-а, пароль сегодня семь! Всех спрашивать пароль, если кто не знает, мордой в землю и вызывать дежурного по батальону! Телефон под грибком, связь каждые полчаса. Так, ну а если явное нападение со стороны Теплого стана51 – открываете огонь на поражение. В траншею прыгать в последнюю очередь, а то там вас и замочат! Гранатой! Понято?

– Так точно! – гаркнули мы.

– А-а, это важно! С четырех утра особенно не спать, смотреть в оба, час диверсантов! Знали?

– Нет, не знали! – хором ответили мы.

– Жить хотите, знайте! Пошли в оружейку получать оружие.

Мы встали около оружейной комнаты. Петя с серьезным лицом открыл «тюремную решетку», отключил сигнализацию и позвал нас.

– Э-э, заходите, выбирайте «броники» и каски. Гранатами пользоваться умеете? Будете брать?

– Не знаем, может одну взять, на двоих? – сказали мы нерешительно.

– Ха-ха! – наш «комод» рассмеялся во весь рот и чуть не упал на деревянный сундук с магазинами и подсумками. – Вы что там, в Прибалтике «лимонку» не научились бросать, вот анекдот, я щас со смеху помру на месте!

– Блин, конечно смешно, товарищ гвардии сержант. Гранаты бросали, но только учебные, у нас ведь не Афганская учебка. Вот вы где были, в Фергане небось?

– Конечно в Фергане! – продолжал скалиться Петр.

– Кто бы сомневался, товарищ командир. А вот вы прыгали в вашей Фергане с «горбатого», а?

– Нет, мы с «илов» не прыгали, только с «кукурузы».

– Т-хек, – ухмыльнулся я. – А мы прыгали, на скорости 400 км в час, во! А с Ан–2 десантники выпадают на скорости 120–180! – моя фраза произвела на Петю неизгладимое впечатление, и он даже позабыл, что мы совершенно не умеем обращаться с боевой «лимонкой».

Во время нашего разговора в оружейке появляется старшина Гаврюшов. Петров быстро встает и поправляет амуницию, видно по привычке, ставшей условным рефлексом еще со времен армейской юности.

– Ты что тут со «слонами» разговоры про любовь ведешь, а, Петя? – грозно спросил прапорщик. – Я не посмотрю, что ты младшим стал, живо в ефрейтора переведу! А гранаты им не давать, они «слоны», приехали к нам из Литвы, борзые, но ничего не у-ме-меют, – заблеял Гаврюшов. – Пока не научим – не давать! Все понял Петров?

– Есть, товарищ гвардии пр-пр-прапорщик! – заикнулся от неожиданности Петя.

– Да ладно, выдавай оружие дальше, быстрее давай! – сказал Прапор, резко повернулся к нам и зарычал. – А вы только попробуйте уснуть на посту, сгною в нарядах, зачмы-мы-рю, уроды! Буду проверять, всосали?

– Поняли, так точно! Только на счет гранат, мы же умеем бросать, правда, только учебные, – заметил Витек.

– Запомните, шмякодявки, здесь вы ничего не знаете и не умеете, мо-молчать и слушать! Все, ми-ми-гом на пост! – заикаясь от злости прокричал прапорщик, наклонился к нам и резко отставил руку к выходу из модуля. – Бегом!

Гаврюшов продолжал злиться на нас за старые береты. Теперь ведь он не сможет их продать. Он перешагнул высокий порог оружейки и быстрым шагом вышел на улицу. Мы получили свои автоматы, по четыре магазина или рожка с патронами, штык нож. Выбрали каски с целыми лямками. Бронежилеты лежали сплошной пыльной кучей, и выбрать что-то почище оказалось сложно. Кроме того, они были все разные по весу: тяжелые, средние и совсем легкие, не тяжелее свитера. Хоть по внешнему виду абсолютно похожи. Петя порекомендовал взять самые тяжелые бронежилеты. Оказалось, что остальные полегчали по причине того, что бронелисты из них были вырезаны кем-то из наших и потеряны. Или, что всего вероятнее, проданы в Кабуле баче. Толку от таких «броников» в бою, как от обычного свитера – никакого. А бача – это мальчик или юноша афганец, с которым можно провернуть дельце или просто полезно поговорить. Короче, не враг, не душман, простой гражданин Кабула. Стрелять в него было нельзя, если стрелять, то только в душмана. Понятно, что любой бача, позже может стать душманом, поэтому лучше держаться от него подальше, тем более не принимать подарки. Мы для них чужие и даже враги.

– Петя, а старшина в натуре очень крутой, или так, страху нагоняет? – не смог сдержать я любопытства и напрямую спросил своего «комода» не по уставу.

Петров отреагировал нормально и тихо, почти шепотом, рассказал нам про гвардии прапорщика Гаврюшова.

– Прапор наш не всегда таким был, меня тогда еще здесь не было, а он уже полгода лазил по Афгану. Нет, он конечно и тогда борзый был, но не был таким нервным. Однажды, он пошел с нашими радистами, моими «дедами», в Чарикар. Просто, как всегда ходил начальником походной столовой, лафа! На обратном пути какой-то слепой «дух» врезал по его котлам из гранатомета, может быть подумал, что это наливник с бензином или солярой. Прапорщика контузило, водилу его тоже, а котлы с гречкой долго по ближайшим горам летали, радовали местных баранов жареной кашей! Ха! Представили старшину к медали «За Отвагу», водилу «За БЗ». После санбата прапор начал заикаться, когда понервничает. Полгода вообще из каптерки не вылезал, говорят, что хотел даже комиссоваться и улететь из Афгана. Ротный «папа» «Сазон» уговорил его остаться. Он остался и получил от ротного неограниченные полномочия по нашему воспитанию. И взводные в их дела не суются. Себе дороже. Ротному, правда, через месяц улетать, а старшине еще полгода лямку тянуть.

– Петя, а что, Гаврюшова и вправду все в роте побаиваются и «деды», и сержанты? – не унимался я.

– Само собой, у него по карате пояс есть, по боксу КМС52, он вообще не совсем того, трахнутый на голову, еще со срочной! Теперь еще и контуженый.

– А «папе» ротному это зачем? – поинтересовался я.

– Дисциплина и порядок!

– Страх скорее? – усмехнулся Витек.

– Ладно, пошли на пост, пора, – опомнился младший сержант.

– Знаешь, Петя, а мне вот по-фигу, что у него разряд по боксу, – тихо пробурчал я. – У меня разряд по хоккею, клюшкой могу по носу дать не слабо.

– Смешной ты, Одуванчиков, и глупый. Гаврюшов еще кое-что может, на такое не решается никто из наших офицеров, – «комод» замолчал; мы вышли на улицу и направились на пост.

– Петр, ну досказывай, раз начал? – пристали мы по дороге с расспросами.

– Ладно, прапор по ночам уходит к своей женщине в инфекционный госпиталь. На другую сторону от аэродрома. Там тропа идет по неохраняемой зоне, могут «духи» засаду выставить или свои случайно пристрелят. Он берет с собой три гранаты «эфки», «макаров», свой охотничий нож и уходит почти каждую ночь.

– Псих! Ниндзя! Самоубийца, – зарычал Витек.

– Не знаю. Все. Пришли. Принять пост! Больше ни слова, смотрим внимательно за колючую проволоку. Пристегните штыки! О! Если подойдут бачата, не разговаривать, будут предлагать «чарлик», не брать, это будет серьезный залет, бойцы.

– Что это, «чарлик»? – спросил я.

– Эх, фу, лабусы вы, ничего не знаете. «Чарлик» или «чарлз», он же марихуана, травка, наркота.

– Поняли, сержант! Все будет о'кей! – отчеканил Витька.

Наш «комод» быстро ушел, на его лице играла скрытая улыбка. Ему нравилось обращение «сержант» и это «о'кей», наверное, из его безмятежной юности.

До полуночи все было спокойно, мы выкрикивали часть пароля, а приближающиеся солдаты и офицеры, послушно и четко отвечали нам. Когда на горы опустилась мгла пришла наша смена. «Черпаки» были без касок и «броников». Петров сказал, чтобы мы отдали каски и «броники» новым часовым.

«Черпаки» Игорек Смирнов и Серега Мокрухин водрузили на себя все железо и скрылись в темноте.

– Молодые, не опаздывайте на смену, а то в ухо схлопочите! В общем, приходите пораньше, мы спать хотим, – услышали мы из мрака ночи.

Петя с автоматом на плече махнул нам, чтобы мы не отвечали и шли за ним в модуль.

В четыре утра мы вновь стояли на посту, как вдруг, справа, откуда-то с окраины Кабула запел мулла или кто там у них поет: «Алла-х, и-и Ак-ба-ар…» Звук разносился сильный, чистый и красивый. От него все зазвенело в ушах, и моя фантазия перенесла меня в восточную сказку о тысячи и одной ночи и прекрасной Шахерезаде. Дивное пение мужчины, судя по голосу, лет тридцати. И все же, в некоторых нотках чувствовался металл и твердость. Кто его знает, что именно поет этот соловей, о чем думает и мечтает. Нельзя расслабляться, мы здесь не дома, а в затянувшихся гостях. Витек подошел поближе, вид у него был заспанный и хмурый.

– Слышь, «Архимед», – обратился он ко мне. – Как поет … мурашки по коже!

– Здорово поет, душевно, жаль, что мы ничего не понимаем. Хоть бы немного знать, а то торчим здесь как придурки на востоке! Хотя Афган – Центральная Азия, – ответил я.

– Ладно, расходимся, час диверсантов, помнишь? – сурово огрызнулся Витек.

Витек пошел налево, я направо. Вот он скрылся в утреннем тумане. Пение в мечети прекратилось, все замерло в безбрежной тишине. Какая непознанная страна, абсолютная загадка. Диверсанты, душманы, зачем, ведь я и другие пацаны просто охраняем своих друзей, таких же солдат. Не пойму. Я вглядываюсь в посадку молодой кукурузы, прямо за траншеей и колючей проволокой, все идеально тихо, ни шороха. Автомат мой дремлет на груди, полностью готовый к бою, но поставленный на предохранитель. Я отхожу чуть дальше от траншеи вглубь моего маршрута и ближе к пыльной дороге, отделяющей меня от казарм нашего батальона. Траншея расположена на возвышенности, а я спустился к дороге и оказался в низине. Теперь, со стороны вражеского наблюдателя, я виден хуже, я стал как бы маленький и почти неуязвимый. Я направился влево и уперся в наш ДОТ53. Это такой бетонный кубик, обложенный сверху природными булыжниками по полсотни килограмм. Внутри места совсем не много, для двух солдат. Маленькое отверстие – бойница смотрит в огороды Теплого стана. Сейчас ДОТ пуст, для чего он стоит здесь, не знаю, наверное, на всякий случай. Я прошел еще шагов тридцать влево. Витек закурил и, пряча огонек в ладонях, уходит еще левее, там пост заканчивается и упирается в колючую проволоку – ограждения парка бронетехники отдельной разведроты и наш автомобильный парк. Там, наверное, свои часовые.

Я решил обследовать нашу траншею, которая тянется вдоль «колючки» от парка разведроты до последней нашей казармы и спрыгнул вниз. Внутри темно и сыро, высота земли мне по кадык, значит глубина не меньше метра и шестидесяти сантиметров. Глубоковато… я смогу стрелять только стоя, а другие солдаты, ниже меня, получается не смогут. Я иду дальше по траншее, здесь глубина меньше, удобно для стрельбы, но пора выбираться. Последнее оказалось не просто, в бронежилете выбираюсь только в конце правого фланга траншеи. В ста метрах замечаю незнакомого часового, какой-то он худощавый и совсем потерянный, курит, похож на волка из мультфильма «Ну, погоди!» Петя говорил, что справа с нами граничит саперный десантный батальон.

В шесть тридцать все оживилось, из-за далеких горных вершин вылезло большое ярко-серебряное солнце и осветило пригород Кабула, кукурузное поле и весь наш городок. В разных концах дивизии, горнисты протрубили подъем. Внутри городка все зашевелилось и наполнилось невидимой энергией. С Кабульского аэродрома взлетает Ил–76, за ним пара боевых вертолетов. Все наполняется гулом самолетных турбодвигателей и новым для нас шумом вертолетных винтов. Вертушка, словно масло разрезает воздух длинными лопастями и выпускает звук, сравнимый с мурлыканьем огромного кота, а потом добавляется свист. Я зачарован этим звуком.

Витек подошел ко мне.

– Саня, смотри, в дивизии подъем! Кажется, мы отстояли первую свою ночь в Афганистане и не уснули. Сколько нам осталось? А? Санек.

– Круто, мы живы, диверсанты нас не вырезали. До хрена брат, даже не думай сосчитать, – ответил я и посмотрел в глаза друга.

Справа, по дороге, к нам приближается огромная толпа бегущих солдат, человек сто, не меньше, здоровых парней в черных армейских трусах, с голым торсом. Дальше колонна уходит вглубь городка и растекается по своим спортгородкам.

– Ну, напылили. Натуральные «слоны», – засмеялись мы и снова разошлись, стоять «на колючке» еще почти два часа.

К полдевятого утра наконец-то пришли: новый караульный и Петя. Вот дают, опоздали на полчаса. Мы побежали на завтрак, а после завалились спать на час, больше «комод» не позволил. Какой это был час, он прошел словно миг, но спал я сладко и глубоко, полностью ушел в себя и улетел из этого места.

Петя растолкал меня резко.

– Вставай бистрее, Одуванчик! Рота пришла с боевых, давай скорее «на тумбочку»!

– Какая рота? С каких боевых? – не понял я спросонья.

– Резче «на тумбочку», бегом, боец!

Мы с Витьком одновременно вышли из кубрика, немного разбитые и уставшие.

Чтобы снять дрему я отпросился на умывальник, где разделся по пояс и окатился ледяной водой из шланга. Теперь совсем другое дело, можно бодро нести службу. Около умывальника остановились два бэтэра, с них спрыгивают наши солдаты, снимают сверху вещмешки, бронежилеты, ручные пулеметы ПКМ54. Их лица в пыли, оружие тоже, движения некоторых неторопливы и пронизаны усталостью. Бронемашины, освобожденные от людей и разного необходимого на войне имущества, рывком с места устремляются в автопарк разведроты. Разведчики строятся у своей казармы: выкладывают перед собой оружие, снимают пропитанные пылью и потом «комбезы» без опознавательных знаков, расшнуровывают горные ботинки, снимают их и бросают рядом; стягивают тельняшки, похожие от пыли больше на морские, и бросают в одну кучу.

Перед строем ходит молодой офицер и с юмором командует ротой.

– Ну что, «девицы», застеснялись? Никто вас здесь не сглазит! И не оценит ваш загар, сымаем трусы и вперед в баню за мной! Парная давно ждет! – он лихо сбросил черные трусы и побежал в автопарк. Обнаженные парни со смехом и солдатским задором рванули за ним. Около оружия остались двое молодых разведчиков. Я тороплюсь в свою роту и перехожу на бег.

Около нашей казармы построились солдаты, они похожи как две капли воды на солдат разведроты – единственное отличие – среди разведчиков больше высоченных парней выше среднего роста, среди наших много невысоких, но крепко сколоченных солдат. Я пытаюсь всматриваться в их пыльные лица, заочно познакомиться. Они заметили меня и зыркают белками хитрых глаз, будто я какая-то диковинка. А ведь и вправду диковинка, молодое пополнение роты, «дедкам» развлечение.

Обросший щетиной командир командует ротой из двадцати пяти солдат и сержантов, я предполагаю, что это и есть наш ротный «папа». Солдаты в строю проверяют оружие и делают контрольный выстрел в воздух. Все чисто, оружие без патрона в патроннике. Ротный громко кричит.