Всё рифмуется

Кленовые письма

Я пишу тебе письма – на каждом листке,отправляю их в каждую новую осень.Почтальон прилетает ко мне налегкеи всю стаю к тебе на крыльцо переносит.И шуршат они там, и читаются вслух,и трепещут, уснув на шершавом пороге,но ты к шёпоту этому, видимо, глухи, спускаясь, не смотришь, наверно, под ноги.Как выходишь из дома, является он– твой усталый двойник, – подметает ступени,и ругает меня, и чихвостит сезон,и стоит на подсвеченной золотом сцене,подопрётся метлой и глядит далеко.Там блуждает по городу странный прохожий,и послания ищет – с моею строкой,и найти их которую осень не может.2016/к картине Елены Юшиной «Кленовые письма», холст, масло/

Анкета

Нахальной клеткой сарафани в тон – серёжки из пластмассы.Тетрадка тайная. Графа:«Любимый цвет». Конечно, красный!Давным-давно узнала тысекрет притворства и успеха.«Твои типичные черты?»«Не плачу. Не жалею смеха».А я – жалею и храню,кому попало не вручаю,я в солнечном живу краю,и это – повод для печали.Всё меньше яркая приязньк вещам, всё трепетней – к вещицам.«Какая в жизни цель?» Лечась,ни от чего не излечиться.«Что для тебя любовь?» Ого…Ты там зачёркиваешь что-то.Всё просто: притворись нагой,сними на пять минут заботу.«А есть ли дружба»? Дружба есть.Но как горька чужая чаша…«Друг познаётся… это – честь!»Нет-нет, скорее, степень фальши.«Инициалы укажисвоей симпатии сердечной».Какой уверенный нажим!А это кто, кого ты – вечно?Ты, с тонкой талией, вдалимаячить перестанешь скоро,а всё, что у тебя болит,меня теперь возьмёт измором.Когда всё взыщут зеркала,найдётся – красная тетрадка,что ты когда-то завела,а я – писала в ней украдкой.2011

*** (смотрите, как…)

«Смотрите, как стесняется! Ну, что ты?Ну, поцелуй скорей его, иди!Глянь, убежала сразу… а с работылишь он войдёт, – летит всех впереди!Она его – ну просто обожает,а вот поцеловать – ну всё никак.Вы знаете, тут гости приезжали,он у неё не сходит с языка.Ходили за рогаликом и булкой,в кондитерской кассирша вышла в зал:«Ой, шерстяная вязаная кукла!Кто так тебя, малышка, обвязал?Рейтузы, рукавички, шарфик, шапка!Пальтишко – чудо! Ну и ну, дела…»Так знаете? Она сказала: «Папа!» —и гордо подбородок подняла.«Ах, так, – смеялась я, – ну ты нахалка!Пусть он тогда и вяжет, а не мать».…Мой папа – самый лучший. Только жалко,теперь уж не смогу поцеловать…2013

*** (сценарий)

Ну вот, пожалуй, подытожим,(пусть будет ямб, а не хорей):теперь все девушки – моложе,и только бабушки – старей.Я позабыла время годаи перепутала листы:работа, дом, метро, работа,посты… да в соцсетях посты…Из позабытого романалеплю сценарий по ночам,лечу придуманные раны,пока свои кровоточат.2014

Кастинг

Пригласи меня в дождь, как на праздник.Вон танцует под струями лист,все парадно блестит! Скоро кастинг.Знаю, буду я новая Мисс.Мисс дождя, Мисс – недлинные ноги,Мисс простуженный голос, и МиссСтарый зонтик. Не важно – пригодентитул всякий. А ты – не плечист,не спортсмен, не крутой, не начальник,но на конкурсе этом – судья,неподкупный, суровый, кристальный……Что ни год – прихожу только я.

ЗА НАДЕЖДОЙ

*** (я в платье длинном…)

Я в платье длинном, тёмно-синем,рябины кисть в руке, как символ,вхожу в осенний свет гостиной,ступая в золото ковра,и шлейф от талии струится,в своих рисунках-небылицахсеребряным парчовым птицамдаря движение крыла.Какая тайна в днях рожденья,в их странных дато-совпаденьях,ну, а особенно в осенних…Со шлейфа птицы упорхнут,усядутся почистить перьяв янтарно-изумрудных кельях,среди возвышенных материйнайдя и пищу, и приют.Я отпускаю их из пленаоктябрь каждый неизменно.И как же я несовременна,но как – одновременна вам!Я в платье длинном и немодном,но небесам опять угодно,чтоб я была одно-природнойрождённым осенью стихам.В просторных залах, в этом виденикто, я знаю, не обидит,увидев отблески открытийв прищуре ироничных глаз,хранящих тайные подаркии королевы, и товарки.Я даже делаю ремаркией на полях – из этих фраз.Вы говорите: «Где же платье?Ну что за детское занятье?Да и с какой, скажите, стати,дарить тебе такой наряд?Мы видим джинсы и ветровку,и ты идёшь на остановку,и как с такой экипировкина ветки птицы полетят?»Я промолчу, я не отвечу,но чудо-ткань ласкает плечи,и я уверена, конечно,что знаю, как носить её.Хоть выдают порой походкаи горделивость подбородка,но я инкогнито, и ловкоскрываю звание моё.2003

/картина Елены Юшиной, к стихотворению «Я в платье длинном…», холст, масло/

Дачные тени

Дачные тени. Мы завтра уедем.Вьётся дымок с огорода соседей.Светом янтарным ликует терраса,столько прождавшая этого часа.Кресло замерзло под выцветшим пледом.Кто там маячит? Не бабушка ль с дедом?Ходят, согнувшись, в саду собираяяблоки-паданку. Пахнет сараем,жухлой листвой и подвязанной розой,мокрыми флоксами, детской глюкозой,старым комодом и ветхой салфеткой.Дед нам за лето проставил отметки —всем по пятерке. Игрушки собрали.Те, что остались, застыли в печали.И, стариковски-неспешно, вслепую,яблоки дед на крыльце сортирует.Эти – в повидло, те – в лопнувший таз,эти – ребятам.Съешьте сейчас.2016

«Прощание с дачей», Елена Юшина, холст, масло

Осеннее

Я напоить не в силах вас —иссяк родник, пропали соки,и только яда мой запасна каждый день и каждый часнеисчерпаемо глубокий.Вот, испарилась доброта.Скребу по дну десертной ложкой,но и десертная – пуста.А там, на стенках, – маета,да сострадания немножко.Я отменяю ваш приход,скорее приглашенья рвите —вам не войти – не та, не тот…Лишь ей, стоящей у ворот,я открываю по наитью.Пустой сосуд ей протяну,она нальёт туда с избыткомпобеду, проигрыш, винуи молодость – ещё одну…И чуть помедлит у калитки.2016

Небо

Грузное небо провислои насадилось на лес.Разом обрушились листья,клён потерял ирокез.Вспоротым брюхом елозя,серою мутью сочась,небо лежит в коматозеи у меня на плечах.Ниже и ниже под небомгнётся безвольно спина.Мне прописали плацебо,небу – предзимнего сна.Мне бы поднять, а не бросить,мне б дотащить до весны.Скоро скукожится осень,мир станет бело-простым,Я предъявлю свою ношу,мне подмахнут: проходи.Небо, ты станешь хорошим.спи у меня на груди.2013

Акварель

экспромт к картине

Быт его давно несносен,отколуплен, пылен, ржав.Но он снова пишет осень,охру с медью намешав.Не скопил жене на отдых,дочке не утёр слезу,но он снова пишет воздух,взявши кобальт и лазурь.Ничего не будет после,лишь прохожего зевок.Но пока он пишет осень —осень пишет про него.2012

/«Художник», Наталия Маркус, акварель/

Должница

Прощальный круг – и тонут гуси

в воронке плачущих небес,

мешок бордово-жёлтой грусти

несёт усталый Репорез…

Хоть не подсчитаны цыплята,

и я, конечно, виновата,

что расточила прежний клад,

но, видно, время для расплат

не наступило. Вновь готова

Заревница палить листву

и, должников собрав к костру,

Отвесить самоцветов новых.

…Средь них найдётся невзначай

И умножающий печаль.

Полгода, как Змеевник вешний

минул, и выполз всякий гад,

и скорпионы мыли клешни,

а слово источало яд.

Но от наточенного жала

тогда, казалось, я сбежала.

Беспечный ветреник – прибой

волной заманивал рябой.

Но всё истрачено на взятки,

щедрот закончился запас,

и с горечью медовый Спас

взирал на жалкие остатки,

но, как заботливый отец,

Подал и мяту, и чабрец.

Теперь, беспомощность лелея,

я, не ломаясь, всё беру:

и мелочь медную с аллеи,

и дождь холодный поутру.

Напишет в воздухе прозрачном

решенье верное задачи

сам Златоуст… Примерзнёт лист.

По снегу путь и гол, и чист.

И ни намерений, ни планов…

Есть только звук, есть только миг.

И ангел мой прекраснолик,

в нём нет ни фальши, ни изъяна, —

– посланник, прибывший извне,

прикажет долг вернуть казне.

2010

*** (в день простылый)

В день простылый, призрачный и зябкий,

медленно ступая по листве,

я искала желудь, но со шляпкой,

а со шляпкой не было в Москве.

Ожидала осень кларнетиста,

тот был пьян, прийти никак не мог.

Я искала лист, но только чистый,

правильно-резной такой листок.

А потом, назад бредя уныло,

(что ни лист, то пятна – тлен и ржа),

я искала рифму к слову «силы»,

чтобы их хоть как-то поддержать.

В стороне от парковых дорожек

замелькал неверный силуэт, —

музыкант искал чего-то тоже,

может, свой утерянный кларнет?

На скамейке осень притулилась, —

кларнетист был спьяну очень груб.

А с небес вот-вот прольется милость.

На меня. На клен. На старый дуб.

2018

/картина Елены Юшиной «Под окном припарковалась осень», акварель, тушь/

Осенняя птица

Осенняя птица заходит в чужие дворы,легко семенит по изъянам чужих тротуаров,и есть у неё ещё пара несношенных крыл,но птица не помнит, что смела летать и летала.Не может представить, а как это? – город внизу,квадратные шапки дворов застывают бетонно,машины по кругу своих заключенных везут,и чахло герани глядят из проёмов оконных.Цепляясь за воздух, слепые деревья себекарябают спины, шарахаясь к серым заборам,и ищут проходы, и гнут сколиозный хребет,и листья теряют, ведя бесполезные споры.А сверху… наверно, по-разному, как повезёт:бездонно и купольно, и восхитительно страшно,но это полёт. Это долгий свободный полёт,и это не каждый… Да, это сумеет не каждый!…Осенняя птица сновала по мокрым дворам:помойки, коты, столько сложного долгого дела…Пока не услышала: «Хватит, подруга. Пора».И птица очнулась. И вспомнила. И улетела.2015

«Відпусти, я благаю, відпусти…», Елена Юшина, пастель

*** (затянулся этот день…)

Затянулся этот день,затянул в слепые лужи.Складки на земле утюжитвечер – скучный телепень.Мир внутри и мир снаружичаще сходятся теперь.Завтра, угадаю – снег,белым тестом всё слепляя,ноты, провода, сараи,щёлки между сонных век,край вселенной с дома краем,– снова выпадет – навек.Все мы, знаешь, за окном,кто внутри, а кто на ветке,и у нас теперь не редкиснега ком и в горле ком…От всего дают таблеткив мире белом и простом.Залетев в своё гнездо,и укрывшись с головою,слушаем, как ветер воет:ми-ре-соль… соль-ля-си-до…И живущая с живоюна два такта – заодно.2013

*** (я вхожу неуверенно…)

Я вхожу – неуверенно, робко, смущённо.Прикоснувшись едва, отступаю назад.О, безжалостно мною сегодня прощённый,вот и год миновал. Ты как будто не рад?Принимал без меня и весёлых, и свежих,нежных, жарких и страстных, и будешь о нихгрезить в красочных снах – но всё реже и реже,засыпая лишь в жгучих объятьях моих.А они с каждым разом становятся крепче:я всем телом прижмусь и губами прильну,навалюсь на твои отдохнувшие плечи.И ты примешь меня. И искупишь вину.Пусть любовницы носят одежды цветные,но невеста – простой чистоты образец.Платье белое шьют мне прилежно портные,не иссякнет запас драгоценных колец.Ну, а будем женаты не день и не месяц —отыщу свой замызганный серый халат,то поплачу, то снова начну куролесить,так начнётся привычный и долгий разлад.А когда подвернётся хмельная шалава,позабудешь опять – не мила, не нужна…Но ты мой – если я на тебя подышала.Помни, город, и жди. Я зима. Я жена.

Ангел первого снега

Я немного посижу и улечу…В эту зиму – неподъёмная работа.Хоть нам крылья и даются по плечу,но сегодня тяжело плечам чего-то…Обвисают крылья, мокнут, тянут вниз,над обрывом мира – словно над порогом.Первый снег… я повторю ещё на бис,я взлечу… лишь посижу ещё немного.2016

«Ангел первого снега», Е. Юшина, пастель

В поисках приюта

Ну что нам говорить – что грязь месить,в сугробах пробираясь еле-еле…Ведь зимние плоды уже созрели,их держит только тоненькая нить.Чуть-чуть ещё, и с ветки упадут,рассыплется сухая мякоть снега,и мы с тобою в поисках ночлегаотыщем кем-то брошенный приют.Свечу зажжём, растопится камин.Устроимся в уютных тёплых креслах,и в этом уголке, таком прелестном,остаться до конца зимы решим.Пусть зимних звёзд холодный яркий светпрольётся нам на пряничную крышу,но мы и не увидим, не услышимметелей, снегопадов и комет…А если слишком сильный ураганрешит, что нам пора бы и наружу,Ну что же? Мы немножечко потужими новый путь проложим по снегам.2003

*** (снег)

Какой сегодня нежный снег,слегка танцуя, он кружится,касается ресниц и век,целует без разбора лица.А что за лица! На углустаруха – просит при иконе,я, как обычно, пробегу,а снег – останется в ладони.А девушка? Сдала зачёт,одета в мини и не тужит.Снег целится в воротничоки забирается поглубже.А этот господин в пальто —начальник, видно, непреклонный,авто в ремонте, но затона плечи падают погоны.Лишь не собрать сегодня мнестоль редкий, драгоценно-белый…Мы не сошлись опять в цене,и я его рисую мелом.2012

Снеговик

От окошка – пятно на снегу,вот тебе и домашний очаг.Я расстаться с тобой не могу,и остаться снаружи – никак…Обо мне беспокоишься ты,прогоняешь – погреться в тепле.Я, и правда, немного простыли прийти не смогу в феврале.Как коротенькой встрече ты рад!Не скучай, потерпи, хорошо?Но внезапно случается март.Я не знаю, куда ты ушёл…2013/к картине Елены Юшиной «До завтра», пастель/

Одуванчик

Я радость цвета первый принесу,весёлый, яркий, свеженький, по маю.Но жёлтый – лишь потеха, глубже сутьне сразу перед вами обнажаю.Не наглой белой ватой тополей,а нежностью былиночек прозрачных,ранимых в эфемерности своей,раскроюсь для поставленной задачи:напоминая горестно о том,что мир недолговечен, рай утерян —быть странным одноразовым цветком,развеяться от легких дуновений.Создатель хрупкий нимб мне подарилза то, что буду стоптан или сорван.Среди творений дивных, знаю, мили я ему, простой, невзрачный, сорный……За то, что малым детям послужулюбимою игрушкой, и признаньютакому рад, и вовсе не стыжусьотдаться их невинному дыханью.…За то, что разлетаясь, раздаюсебя земле, пусть гол и неухоженостанусь. Да за то, что в честь моюзовёте вы беспомощного «Божий…»

Снова с дождём

Он уместен, прохладен, чист.

Я вторгаюсь в его пространство.

Он считает, что мы – о разном

и, не глядя, мне в зонт стучит,

не жалеет моих идей,

туфель новых, натёрших ноги.

Может, он потому жестокий,

что и сам проходил весь день?

С ним промокну – пускай насквозь,

раз нам вместе идти так долго,

и плевать мне на форму чёлки,

раз нам встретиться довелось.

Но упорен холодный труд,

долог, скучен, природе нужен.

И ему – глубоко по луже,

если туфли мне вечно трут.

Он не хочет моих присяг,

не простит – мол, бывает всяко…

Он считает, что я иссякла.

Нет… Он сам без меня иссяк.

2015

За надеждой

А рябины моют в лужах ноги,и густеет грязи тёмной каша.Но земля вечерняя, о боги,не грустна – наивна и бесстрашна.Не набухли почки – подождите,будет всё чудеснее, чем прежде.И деревья тянут руки-нитив небо, словно люди, за надеждой.Не до звёзд… Но будто бы свеченьегде-то между туч и крышей мира.Нет земли прекраснее вечерней,если ты саму себя простила,и народу в храме было мало,и ты вышла, зонт не открывая,и с любимой музыкой совпалатишины мелодия живая,и невольно попадая в ноты,повторяя шёпот у престола,вторила в согласии с природой:«Господи, скажи мне только слово».2008/картина Елены Юшиной «Тишины мелодия живая» к стихотворению «За надеждой», пастель/

О будущей весне

Какие там стихи о будущей весне…Чем стану я дышать в загаданном апреле?Быть может, утеку, как надоевший снег,цепляясь за стволы безмолвных чёрных елей.А может, повезёт, и все-таки прорвусь,как новый клейкий лист из криворукой ветки,и солнца тихий луч меня коснётся – пустьна краткий только миг, нечаянной пометкой.А может, я очнусь от запаха земли —тревожно заскрипят мои больные корни.По жилам потечёт древнейшая, как мир,та сила, что из тьмы на свет живое гонит.А может, разольюсь – границы позабыв,покинув берега, разбив зеркальный панцирь,прогнившие мостки вскрывая, как нарыв,чтоб вновь, оставив стыд, у ног твоих плескаться.Прогорклым летним днём сквозь мути пеленуо будущем, ты прав, загадывать без толку.Ах, как бы проскользнуть в ещё одну весну!По краешку, тайком… продрогшей богомолкой…2010

КРУЖОЧЕК СВЕТА

Гений

(художник Елена Юшина, графпланшет)

Застолье продолжалось не первый час, торжественная часть давно закончилась, до новой перемены блюд гости рассредоточились по комнате, только весёлый друг именинника остался за столом в компании благодарных слушательниц – двух незамужних женщин лет сорока – и травил свои любимые анекдоты. Женщины активно хихикали, хотя анекдоты почти все были несмешными или с бородой.

Гостиная служила одновременно столовой и кабинетом, поэтому комната выглядела тесновато. Герой дня стоял неподалеку с коллегами по работе – немолодым мужчиной профессорской внешности и его энергичной супругой. Они разложили на письменном столе справочники и чертежи и громко общались, перебивая друг друга. Женщина задавала сложные технические вопросы, мужчина саркастически улыбался, мол, ему-то и так всё ясно. «На работе у них, что ли, времени не хватило», – с улыбкой подумала Вера.

Она сидела в углу в мягком кресле, поджав под себя ноги – отсюда ей открывался вид на всю комнату, – и с удовольствием наблюдала за этой троицей. Вера ничего не понимала в предмете обсуждения, но ей всегда нравились по-настоящему увлечённые люди. Её муж, без сомнения, был из таких. Время от времени он оборачивался, тревожно оглядывал комнату, находил жену взглядом и, успокоившись, чуть виновато, но счастливо улыбался: «мол, извини, но ты же видишь, тут такое дело!» Она только мягко кивала ему, давая понять, что всё в порядке.

На кухне подходил пирог, но там хозяйничали мама и дочка. Веру к кухне не подпустили, велели уйти и не мешаться. Мясо приготовил муж, большой специалист по вторым блюдам, салаты придумала дочь, а что касалось пирогов, так никто не справился бы с этим лучше Вериной мамы.

Гостей у них не было уже давно. Вера помнила, как нравилось мужу, когда собирались его друзья – одноклассники, приятели по институту, сотрудники по работе. Никаких свадебных генералов, начальников или нужных людей. Вот и сейчас здесь только самые близкие. Ну, разве что две её незамужние подруги позваны, чтобы, наконец, испортить, то есть, конечно, наладить жизнь единственному в их компании холостяку, старому другу мужа. Какая-нибудь из них, по задумке хозяев, должна была ему приглянуться. Но этому типичному Дон-Жуану нравились все, а больше всего он нравился себе сам, так что обе дамы, похоже, старались напрасно.

Перед приходом гостей Вера убрала волосы наверх, но от шума и двух выпитых бокалов вина голова начинала болеть, и Вера вытащила раздражающие заколки. Густые каштановые волосы тяжело рассыпались по плечам. В эту секунду муж опять обернулся, забыл про чертёж и замер, не в силах отвести глаза. Значение этого долгого выразительного взгляда знали только они двое. Вера нахмурилась.

Ей не в чем было обвинить его – период отсутствия волос, как и всё, что ему сопутствовало, муж перенёс стойко, ни единым словом или взглядом не выразив сожалений. Но она знала, что её красоту он всегда в большой степени связывал с её волосами. И видела, как он радовался, когда они отросли снова. Эта радость вызывала у неё страх: а вдруг опять?..

Неожиданно застолье отодвинулось куда-то на дальний план, и на Веру нахлынули давно не посещавшие, почти закрытые уже памятью воспоминания. Она даже знала, почему они вдруг явились – их всколыхнула та самая тревожная мысль.

Вера быстро отвернулась – ей больше не хотелось встречаться с мужем глазами, словно он мог догадаться, о чём она думает.

А думала она сейчас про другой взгляд. Это была её первая, сильная, необычная любовь. Давно забытая сцена… сто лет не всплывала в памяти, и вдруг – такая яркая картинка! Вера покачала головой, усмехнулась: неужели это было, неужели, это, вообще, была она? Всё это так смешно сейчас…

А может, и не очень смешно…

***

Тогда-то ей точно было не до смеха.

Вера влюбилась, нет, полюбила – так, как никто не мог от неё ожидать. И действовала так, что, скажи ей кто раньше – за голову бы схватилась. Но её словно направляла чья-то властная рука.

Впрочем, кое-что было как раз в её репертуаре. Она влюбилась не в человека, а в голос. Человека она ещё тогда и в глаза не видала.

Но! Это были вовсе не фанатские штучки, нет. Фанатов она презирала, бегать за знаменитостями не стала бы никогда. Тут другое… такое болезненное, странное… Просто ей принесли плохого качества запись на кассете-болванке. Кассету стирали-перезаписывали несколько раз, что не могло не отразиться на качестве звука. Подружка, любительница дискотек, засунула в её старенький магнитофон: послушай, у нас там группа вживую пела. Ну как, группа, так, самодельщина, два гитариста, и этот, как его… вокалист. Заработать хотели. А народ-то пришёл танцевать. На фиг ему эти… барды, что ли? Но знаешь, как ни странно, все слушали. Вот, один парень даже записал. Что-то в этом есть, а? Говорят, они и в Москву ездят петь, в рестораны там их зовут. Наши, местные, а вдруг знаменитостями станут? Хотя местный-то там только Сашка-гитарист, а эти двое вроде в общаге живут, при филиале. Ну, в общем, хочешь – послушай, или сотри, мне не нужно.

Подружка убежала, а Вера слушала. Слушала часами и днями. Переворачивала кассету и слушала снова. Иногда кассету зажёвывало, она извлекала её из мага, аккуратно вытягивала плёнку, трепеща от волнения – не дай Бог порвать! – перематывала с помощью карандаша и ставила снова.

Тут был голос. Его голос. И слова – тоже его. Она откуда-то знала, что и слова написал тоже он. Голос был с небольшой хрипотцой, но глубокий, чистый, с такими сильными, настоящими интонациями. Слова – пронзительно-искренние. Несомненно, он гений, человек, которому незачем притворяться или подстраиваться, чтобы кто-то его оценил. Никакой погони за модой, ничего нарочитого – такие стихи обычно не поют на дискотеках, и при чём тут барды, и это даже не рок, это – да, именно стихи, стихи, а не песни, язык не поворачивался назвать это просто словами. Голос и стихи. Стихи и голос. И этого мужчину, каков бы он ни был, и где бы не находился, она любила.

Вот так вот – знала, что любит, и всегда любила, и ждала всегда этот Голос. А слова-то – они даже не о любви. Он пел про ветку с набухшими почками, на которую ему больно смотреть. Про травинки и жука на обочине. Про медленно проплывающее облако, отражающееся в луже. Про трещины в тротуаре. Были и другие песни, сложнее. Мысли о жизни и мире Голос выражал настолько близкими ей образами, что она узнавала следы прочитанных книг – тех самых, что читала она, отголоски знаний, до которых она дорастала одна, за закрытой дверью своей маленькой комнаты с книжными полками. Это всё равно как если бы вы обнаружили общих с кем-то родных, только гораздо лучше. Вера не удивилась бы, если б узнала, что только она и слышала в его стихах то, ради чего они были задуманы. Но как, разве это могло быть – какая нелепая глупость, странная недоработка небес, – что этот самый близкий и понимающий её человек – до сих пор – ничего – про неё – не знает?

Это надо было срочно исправить, и никакие условности – её редкая даже по тем временам девичья скромность, к примеру, или иные, вбитые ей в голову интеллигентными родителями понятия, – не могли уже ей помешать.