Странствия по двум мирам

Часть от этих двухсот флоринов должна убедить каппадокийских монахов. – Фичино вынул из-под туники фетровый мешочек, наподобие тех, какими пользовались в банке Медичи. – В Анталье, что лежит в трех днях пути от Родосского пролива, вы отыщете купца Ибн Джелиса, и он снабдит вас всем необходимым для путешествия по суше. Скажете ему, что направляетесь в Конью – это край паломников, и больше ничего объяснять не нужно. Я сам укажу вам все пункты вашего маршрута, если вы согласитесь на наше предложение.

Тафур взглянул на фетровый мешочек и снова перевел глаза на пергаментный свиток. Двести золотых флоринов? На такую сумму все секретари герцога, включая его самого, могли бы прожить в свое удовольствие целый год. А дон Лоренцо готов отдать ее за книгу, которая бог знает сколько столетий пролежала в Каппадокии. Конечно, это первая весть о пришествии Христа, но разве сам Христос не возвестил об этом именно Своим пришествием? Непонятно было и то, почему эту миссию решили поручить ему. Они его раньше в глаза не видели, и к тому же он никогда не бывал на Востоке.

– Не разумнее ли будет послать туда агента, заказавшего копию? Он уже вел переговоры с монахами и знает дорогу.

– Год, проведенный на галерах, подорвал его здоровье. К тому же после возвращения в Италию его похитили разбойники. Да он ни за что не согласился бы снова вернуться туда, пусть даже звезды были бы к нему благосклонны. Да, это весьма рискованное предприятие, я вас предупреждаю.

Дороги прежней империи еще опаснее итальянских. Ему придется денно и нощно быть начеку, чтобы не попасть в лапы к янычарам султана Мехмеда. И это не единственные его враги.

– К сожалению, наш агент успел рассказать свою историю, не доехав до Флоренции. Есть другие силы, заинтересованные в том, чтобы завладеть трактатом, но преследующие не такие возвышенные цели, как мы. Воскресный конвой, отплывающий из Венеции, станет первым с осени, однако наши соперники не замедлят послать своих собственных агентов на Восток.

Тафуру придется в одиночку бороться с ними, если они сумеют догнать его. Как только он окажется за пределами Антальи, ни дом Медичи, ни купец Ибн Джелис не смогут прийти ему на выручку.

– Слово Гермеса призвано нести свет, – сказал Фичино, – однако с начала Творения свет приносил с собой тьму. Люди, о которых я вам говорю, ни перед чем не остановятся, когда узнают, что вы их обогнали. Если вы столкнетесь с их агентами, жизнь ваша окажется под угрозой.

Казалось, значки на пергаменте пляшут в мерцающем пламени свечи. Тафур явственно почувствовал, как сильно забилось его сердце. С какой целью хотели завладеть трактатом враги Медичи? А сами банкиры? Если бы то были не священные письмена, разве стали бы они так яростно соперничать из-за каких-то ветхих рукописей?

– Вы верите в истину, дон Педро?

– Я верю в Бога и Его заповеди. И в Священное Писание. Эту веру передали мне мои предки.

Каноник задумался:

– А если я вам скажу, что трактат Гермеса заключает в себе эти заповеди? Что он озаряет их тем же божественным светом?

И вновь голос Фичино словно околдовывал его.

– Вы рискуете быть неправильно понятным, – с досадой произнес Тафур. – Папа может отлучить вас от Церкви, приняв за еретика.

– Ну так как, дон Педро? Не хотите увидеть свет, который заслоняют от нас тени этого мира?

Каноник встал, наклонился над свитком и сложил руки, как для молитвы. Потом обоими указательными пальцами нарисовал в воздухе окружность, а внутри нее – треугольник. Звезды и солнца, рожденные в отсветах лампы, на какой-то миг замерцали меж его пальцами. Когда он произнес странное заклинание, Тафур с трудом удержался, чтобы не осенить себя крестным знамением.

* * *

– Veloce!8

Лошади понеслись напрямик и вырвались на равнину. Позади остались горы Тосканы с оливковыми рощами на склонах и черными пятнами оврагов; каменоломни Сассо, поля Болоньи. Впереди же – еще Феррара и Падуя, ночь и дорога.

Тафур дернул кучера за рукав:

– Долго еще? Manca molto?9

Накануне, во время праздника, он рискнул заговорить на итальянском. Но сейчас-то с какой стати делать над собой такое усилие? Кучер искоса взглянул на него с козел, потом внимательно всмотрелся в дорогу и покачал головой.

– Un po meno de un’ora! – крикнул он, морщась от ветра. – Ma il signore si riposi…10

Чуть меньше часа, но это только до следующей почтовой станции. Затем они переправятся через По и окажутся в Республике Благоденствия, хотя в саму Венецию попадут только завтра. Следовало бы немного отдохнуть.

Он устроился поудобнее среди подушек и на мгновенье закрыл глаза. Но разве уснешь в таком грохоте? Камни, летевшие из-под копыт, со стуком ударялись в дно и стенки кареты, лошади ржали, громко переговаривались между собой сопровождавшие его всадники. Да и в душе его не было покоя: разные мысли сверлили голову от самой Флоренции. Он не сомкнул глаз накануне, и эта ночь, похоже, тоже не станет для него передышкой. И все же Веспуччи был прав, отсоветовав ему ехать с почтовой каретой. Они обогнали ее еще утром, при въезде в Сассо, где дорога позволяла спокойно разъехаться.

Тафур приподнялся на подушке и посмотрел на всадников, ехавших впереди. Двое других обиженно скакали сзади, после того как он запретил им слишком приближаться к карете. В полях Тосканы они упорно ехали по бокам, отгоняя землепашцев, которые сбегались к карете, завидев герб Медичи. К тому же один из стражников посмел сунуть нос в его дорожную сумку.

– Il camin è pericoloso, – сказал кучер, заметив его недовольный жест, когда стражники разгоняли крестьян. – Dobviamo protegere il signore11.

Но, наверное, не менее опасно путешествовать, словно арестанту, под конвоем четырех тюремщиков, пусть даже они и носят шесть червленых шаров на своих ливреях. Когда они плыли с братом Антонио по морю, для него не существовало опасности, которую нельзя было бы устранить с помощью шпаги, если не считать морских бурь. Но стоило приехать во Флоренцию, как душа его наполнилась страхами и недобрыми предчувствиями. Теперь он должен был опасаться не только за письмо герцога, но и за поручение Медичи, а попутно и за свою жизнь и, между прочим, за свою душу, которая вот уже восемь дней живет без покаяния. И одному Господу ведомо, сколько еще дней ему придется провести в неизвестности и тревоге.

Он закрыл глаза и не открывал их, несмотря на назойливый перестук копыт. Из темноты выплыло лицо прекрасной флорентийки. В какое мгновение она его околдовала? Любовь входит через глаза, из глаз же струится ее свет, говорил Авиценна, а это был мудрец, хотя и мавр. Она проникает в самое сердце, оставляя там след, который не в силах стереть ни насмешки, ни разлуки. Эта истина также отпечаталась в его душе наряду со всеми уроками старого еврея, его наставника. Всего один миг смотрела на него Симонетта, стоя под лампой в музыкальной зале. Свет, струившийся из ее очей, сделал из него пленника.

А не было ли все это подстроено каноником Фичино? Но даже предполагать такое – оскорбительно для девушки. И для каноника тоже, как-никак он слуга Церкви. Тем не менее он, Тафур, не согласился бы так быстро отправиться на поиски трактата, не будь его душа смущена, а чувства и мысли в смятении. Не принял бы он и другое предложение, которое каноник и Веспуччи сделали ему перед самым отбытием. Покинув кабинет Фичино, он спустился во двор и увидел ту самую девушку у фонтана, и она стояла там одна, хотя было уже очень поздно. Он выхватил ее платок из рукава так, словно это был раскаленный уголек. Девушка засмеялась под вуалью. Она снова на него взглянула. Grazie. Aspetlo il mio scuderio12. Куда мог подеваться в такое время ее слуга? Тем более оставив ее одну?

Сердце предостерегало его, но он был не в силах побороть искушение. Снова и снова искал он ее глаза, скрытые вуалью. Почему он не призвал тогда на помощь Кармен? Почему не взывает к ней сейчас? Если, возвратившись в Санлукар, он узнает, что Кармен стала женой дона Фадрике, ему не на кого будет пенять. Встречались в хрониках рыцари, которые служили чужой даме, относясь к своей как к святой в алтаре, но они не меняли первую на вторую, а оберегали обеих от обид и оскорблений. Он должен подробно объяснить все это Кармен. Но пока не пришла эта пора, наверное, лучше будет промолчать об этом. Что же до остального, то на следующий вечер прекрасная дама его словно не замечала. Чтобы ввергнуть в еще большее искушение? Или же просто ослабила свои чары, так как поняла, что он уже пленен? Вопросы стучали в висках, словно камешки под каретой. Впрочем, камешки уже не стучали, и копыта тоже не цокали. Экипаж остановился у почтовой станции.

Появился смотритель с масляной лампой в руке. Осторожно ступая меж навозных куч, над которыми поднимался пар, он приблизился к ним. Конюхи расседлали скакунов эскорта, затем распрягли карету и увели лошадей. Тафур не отходил от своего сундучка, пока запрягали новую четверку лошадей, на сей раз вороных, которые недовольно пофыркивали из-за того, что их сон столь бесцеремонно нарушили. Тем не менее они с места взяли в галоп, и карета покатилась в направлении переправы через По. На следующем повороте один из стражников поскакал полем наискосок, чтобы успеть перехватить баркас на этом берегу. Над полями Феррары поднималась густая пелена тумана, превращавшаяся в бесформенные клочья, когда ее рассекала на своем пути карета. Кучер протянул плащ, и Тафур с удовольствием закутался в него.

Да, прекрасная дама его словно не замечала. И обменяться с ней каким-нибудь знаком так, чтобы этого не заметил дон Джулиано Медичи, тоже было невозможно. Последний не спускал с нее глаз на протяжении всего праздника и не позволял больше ни с кем танцевать. Поклоны, вращения, повороты… Кто рискнул бы соперничать в изяществе с хозяином дома? Уж конечно, не он, со своими неуклюжими ногами в походных сапожищах. Несмотря на вчерашние объяснения Фичино, дон Джулиано не выглядел ни больным, ни выздоравливающим. Разве что его болезнь тоже именовалась любовью и прекрасная Симонетта была одновременно и недугом, и лекарством от него.

Он спрятался в уголке, за спиной у Веспуччи, чтобы другие приглашенные не задали ему неуместных вопросов, но когда наступила очередь танца Венеры, не сумел удержаться и протиснулся в первый ряд зрителей. Симонетта должна была его видеть, когда она и ее подруги танцевали под звуки гармоничной музыки, изящные и невесомые, как три грации. Но на этот раз ее глаза ни разу не блеснули под маской. Не успела затихнуть лира, как к нему подошел Веспуччи. Уже наступила полночь, и карета ждала его у дверей.

Он приподнялся на подушках и дотронулся до нагрудного кармана. Чуть ниже прощупывался бархатный мешочек, который портной Медичи пришил к его сорочке. Он открывал его всего раз, когда Фичино и Веспуччи показали ему этот мешочек в кабинете, но даже еще не разглядев как следует его содержимое, он навсегда впитал глазами цвет этого порошка. Да, именно порошка, из тех, что художники используют для изготовления красок, сочетавшего в себе серые и зеленоватые, голубые и аквамариновые тона, краски моря на закате. Точно такого цвета были глаза у Симонетты.

Наконец, сраженный усталостью, он уснул. Неизвестно, сколько времени он проспал, когда услышал ржание лошадей, и в тот же миг кучер повалился на него с козел. Тафур схватился за эфес шпаги, но не мог выхватить ее из ножен: мешал кучер, навалившийся на него всей тяжестью. Тафур потряс его за плечи.

– Banditti, signore! Ladri!13

Разбойники? Бандиты?

Он вскарабкался на козлы и ухватился за висевшие поводья. Потом спрыгнул на землю, сжимая в руке шпагу, и вдруг почувствовал такой холод в груди, словно на нем не было кафтана: казалось, сырой туман проник во все поры. Сбоку от дороги, шагах в двадцати от экипажа, мчались две тени, преследуемые стражниками арьергарда.

Тафур подошел вплотную к карете и вновь почувствовал холодок: у него похитили дорожную сумку с письмом к Кармен и векселем герцога.

Кучер пытался удержать его, когда он рванулся в сторону леса. Впрочем, Тафур сам остановился, увидев испуганные глаза кучера, уставившиеся на его грудь. Он повернулся в сторону луны, всходившей над лесом, пощупал продырявленную сорочку, мокрое пятно на груди и взглянул на свои влажные и темные пальцы на свету. Кучер оторвал рукав рубашки, чтобы остановить кровь. Один из передних стражников спешился и бросился на помощь.

Тафуру помогли забраться в карету, но перевязывать себе рану он не позволил, занявшись этим самостоятельно. И хотя крови вытекло порядочно, речь шла о пустяковой царапине, которую ни один уважающий себя турнирный боец и раной-то не назовет. Письмо герцога не пострадало. Несколько капель крови попало на бархатный мешочек. Он оторвал его и сунул в карман. Потом осмотрел шпагу. И с таким оружием он надеялся совершать подвиги на Востоке? Если бы не кучер, валяться бы ему сейчас с кинжалом между ребер.

Стражник вновь сел в седло, говоря, что пора отправляться, не медля ни минуты. Синьор ранен, и к тому же не исключено, что неподалеку прячутся другие бандиты. Двое других стражников отобьют сумку и догонят их. Тафур бросил тревожный взгляд в сторону леса. Почему они так долго не возвращаются? Уже давно из-за деревьев слышалось лязганье оружия, крики, проклятья, потом чей-то стон. Тем не менее стражник был прав, они не могли задерживаться здесь, если не хотели подвергнуться новому нападению. Кучер боязливо залез на козлы и хлестнул бичом.

– Veloce! Fino a Venezia!14

* * *Любезная Кармен!

Как видишь, приходится просить у тебя прощения. Я не забывал о тебе все эти дни, которые слились в один только на бумаге, в жизни же оказались и длинными, и тяжелыми. Нет, не невнимательность и непостоянство отдалили меня от тебя, не позволив предаваться сладким воспоминаниям, а судьба путешественника, на долю которого выпадает немало забот и невзгод. Но теперь они все позади, так что не беспокойся.

Я оставил тебя в Ливорно с братом Антонио. Оттуда мы доплыли до устья Арно и вскоре очутились в Пизе, втором городе Тосканы, которая, подобно младшей сестре, подчиняется Флоренции. Некоторые считают, что она была бы третьим городом, принадлежи Сиена флорентийцам, которые страстно того желали, но сиенцы им не позволили. Это вообще свойственно всей Италии, донизу разделенной на королевства, герцогства и разные владения, так что нет единого правителя, которому бы все подчинялись, даже у Папы нет такой власти. Самыми сильными здесь считаются Флоренция, Венеция, Милан и Генуя, а также собственно Папство и Неаполитанское королевство. Особняком стоят Урбино, Феррара, Модена и другие более мелкие, но не менее воинственные владения и области. Все воюют между собой, но стоит кому-нибудь одержать верх, как его бывшие союзники бросают его, опасаясь, что победитель захочет покорить и их самих. И снова плетутся заговоры и вспыхивают войны.

Гордостью Пизы служит площадь, называемая площадью Чудес. Там находится собор Благовещения, украшенный многочисленными арками и колоннами, каковые расположены в таком порядке и гармонии, что этот ансамбль кажется небесным, а не земным творением. Напротив стоит баптистерий, а сбоку высится башня колокольни, – кампанила, как ее здесь называют, – подобно маяку она направляет путешественников, плывущих вверх по Арно. Эта башня представляет собой чудо из чудес, но не из-за своей высоты, поскольку она, пожалуй, не будет выше на-шей Хиральды 15 , а потому, что она сильно наклонена к земле, но каким-то образом не падает. Она не была построена такой намеренно: просто во время строительства грунт под фундаментом просел, и пизанцам пришлось исправлять положение по ходу стройки, так что в итоге получилась у них «падающая башня». Все это рассказал мне один местный монашек, подтвердив свои слова сделанными на мраморе зарубками, они произвели на меня большое впечатление.

Ты, конечно, с нетерпением ждешь, когда я приеду во Флоренцию, наслушавшись похвал ее младшей сестре. Признаюсь, я все еще плутаю в излучинах Арно, не зная, с чего начать и как рассказать об этом городе из городов и его несравненной красоте. Отягощенный разными заботами, я сумел повидать лишь немногие из его красот, но и этого немногого мне хватило, чтобы покинуть город с грустью.

Сразу же по прибытии сталкиваешься с первыми достопримечательностями: это мосты через Арно, и самый древний и значительный среди них – Понте-Веккьо. Его длина от берега до берега составляет сорок вар 16 , а ширина – тридцать, и благодаря таким размерам он больше похож не на мост, а на огромный дом, подвешенный над рекой. По обеим его сторонам и в самом деле теснятся лавки мясников и красильщиков, дабы запахи, сопутствующие их ремеслу, не проникали в город, и между этими лавками еще остается место для проезда воловьей упряжки. Перейдя мост, ты оказываешься на огромном рынке, где крестьяне торгуют плодами своего труда, а горожане – своими изделиями и где столько всего продается и покупается, что кажется, здесь встречается вся Флоренция, и простолюдинка запросто беседует со знатным сеньором, а слуга с госпожой, что бы там ни говорилось в известном присловье. Тут же рядом находится площадь Синьории, напоминающей наш дворец, с той лишь разницей, что Флоренция – республика, и потому он принадлежит не единому властелину, а всем самым знатным людям города. Это буквально так, ибо есть среди них более и менее знатные, а над всеми ними стоят банкиры Медичи. Дворец этот – великолепное, роскошное здание, хотя и выстроен странным образом, ибо с одного крыла он узок, словно бастион, другое же крыло столь длинно, что напоминает крепостную стену. Внизу располагается лоджия со статуями, некоторые из них, как рассказывают, сохранились со времен Рима, хотя я по причине занятости видел их мельком.

Ты спросишь, о какой такой занятости я веду речь, коль скоро успел повидать столько прекрасных вещей. Но уверяю тебя, во Флоренции следует бежать от красоты, настолько ее много. Что же касается занятости, то речь идет о долге вежливости по отношению к семейству Медичи, пригласившему меня посетить их дом. Чтобы не привлекать к себе внимания, я поселился в скромной гостинице, и они прислали за мной гонца, узнав, что я посланец герцога. В тот же день меня пригласили в их дом, а на следующий – на маскарад, устраиваемый по случаю карнавала, и там я познакомился с самим доном Лоренцо Медичи, который был очень любезен со мной. Он предоставил мне свой экипаж для поездки в Венецию и подарил шелковую сорочку. И еще он дал мне кое-какие поручения, воспользовавшись моим путешествием, каковое надеюсь удачно завершить и благополучно возвратиться в Санлукар.

А теперь от радостных вестей, Кармен, я должен перейти к более грустным. Не хотелось бы прощаться с тобой подобным образом, но вряд ли смогу написать о чем-то другом: меня одолевает усталость и слипаются глаза. По дороге в Венецию, где я сейчас нахожусь, на мою карету напали разбойники, похитившие уже написанное письмо к тебе и векселя герцога. Но не беспокойся! По-настоящему это и нападением-то нельзя назвать: злоумышленники прыгнули в карету с придорожного дерева, и все это длилось считаные мгновения. Стражники дона Лоренцо сумели нагнать разбойников и отобрать у них похищенную сумку, однако мое письмо вернулось ко мне в столь плачевном виде, что мне придется его снова переписать. И потому я уже не успею отправить его из Италии, как намеревался, ибо завтра на рассвете мы отплываем на Родос.

Итак, расстаюсь с тобой в Венеции и обещаю отправить это письмо и предыдущее, то, что буду переписывать, из первого же порта, где отыщется почта. А пока позволь вручить себя Провидению, ибо начинается путешествие по морю, причем по той его части, где возможна встреча с турками, что мог бы подтвердить мой покойный отец, если бы вернулся на родину. Если же меня ожидает его судьба, обещай, что будешь помнить меня и после окончания траура и постараешься выйти замуж и обрести счастье. Моя душа не успокоится, зная, что я оставил на твою долю одни лишь горести.

Преданный тебе…

Тафур отложил перо и перечитал последние строки. Как же Кармен не волноваться, коль скоро он делает столь мрачные прогнозы? Она заподозрит, что он умалчивает о других невзгодах или, того хуже, сам ищет смерти и торопится зажечь поминальные свечи. Странно было бы, если бы он стремился к смерти сейчас, – помимо того, что это вообще святотатственное желание, – когда только что спас себе жизнь, когда слава и удача ожидают его на Востоке. Но об этом он тоже не мог рассказать Кармен.

Он отодвинул последний лист письма и положил его вместе с теми листами, что вернули ему стражники. Почувствовав металлический привкус во рту, он подошел к окну вдохнуть свежего воздуха. Мимо гостиницы проплывала невесомая гондола, направляясь в сторону Риальто, где они высадились в полдень. Вокруг пристани царило праздничное оживление, а по Большому каналу сновали разукрашенные гондолы, наполненные людьми в карнавальных одеждах. Несколько венецианцев с песнями перешли через мостик на углу улицы. Какое-то чучело в черном плаще и белой маске, с огромным клювом на месте носа, метнулось в одну сторону, потом в другую, пытаясь выбраться из лабиринта каналов. Тафур нахмурился. Зловещий клюв напомнил ему о Фадрике Альваресе, претенденте на руку его суженой.

Он чуть отодвинул занавеску и высунулся из окна. Внизу, на берегу канала, стражники герцога продолжали мерзнуть у дверей. Ему стало стыдно за то, что он напоследок отругал кучера; бедняга так и не понял, за что он впал в немилость. Наверное, двое других стражников тоже не виноваты, разве что те двое, что потом отняли сумку у грабителей, но праведники всегда платят за чужие грехи, как учит Евангелие. Он вновь почувствовал солоноватый привкус во рту. Не прилила ли у него к горлу кровь из раны? Он погладил грудь и приподнял повязку под сорочкой. Рана уже подсохла и покрылась корочкой.

Он повернулся к столику, за которым писал, и его взгляд вновь задержался на лежащих перед ним листках. Он надеялся хорошенько осмотреть содержимое своей сумки по приезде в гостиницу, хотя уже на баркасе начал с подозрением вглядываться в покорные лица стражников. Векселя герцога были черны от крови и грязи. Что же касается письма к Кармен, то его вторая страница находилась на месте третьей. В ее углу остался смазанный отпечаток указательного пальца. Кто-то читал его письмо.

* * *

Холодный северо-восточный ветер надувал паруса, украшенные большими красными крестами рыцарей святого Иоанна. Флагманский корабль шел во главе конвоя, за ним следовало одно из тех судов новомодной постройки, что получили наименование каравелл; далее плыли пузатые карраки, двухмачтовые грузовые суда, боевые галеры, рассекавшие волны длинными веслами. Арсенальная пристань и купола собора Святого Марка постепенно исчезали за кормой по мере того, как впереди вставало солнце. Достигнув горла бухты, шкипер флагмана приказал пропустить вперед каравеллу, и та, словно норовистая кобылица, рванулась вперед и загарцевала на волнах.

Рыбаки, сопровождавшие флотилию от самой гавани, некоторое время держались поблизости, но вскоре повернули назад, к своим деревушкам, разбросанным среди болот. Несколько матросов вскарабкались на мачты, чтобы попрощаться с удалявшимся городом.

Тафур стоял на корме, пока окрестные селения и темно-зеленые болота не скрылись из виду. Потом он перешел на бак, где его радостно приветствовал стоявший у штурвала шкипер. Это был рыцарь-госпитальер из Тюрингии, здоровый как буйвол, с лысой, как колено, головой и улыбкой младенца, у которого во рту всего четыре зуба. Языку Кастилии, звучавшему в его устах чересчур отрывисто и гортанно, он научился у испанских госпитальеров, осевших на Родосе. Звали его Маркус Хорст.

Шкипер передал штурвал своему помощнику и подошел к Тафуру:

– Ваша милость поднялась на борт в самый последний момент. Мы уж думали, вы решили остаться в Венеции.

Тафур действительно долго выжидал, прежде чем взойти на борт. Шкиперу даже пришлось звать его, потому что юнги уже убирали сходни.

– Кто-то не пришел проводить вас? Какой-то ваш друг? – Шкипер лукаво посмотрел на него. – А может, дама?

Тафур покачал головой. Кто мог провожать его, кроме стражников дона Лоренцо? Что касается дам, то он намеревался заглушить в себе воспоминания о флорентийской Венере. Впрочем, не она была причиной его задержки на берегу. На пристани ему вновь померещились призраки, однажды уже взбудоражившие его воображение. Точнее, речь шла об одном-единственном призраке – дона Фадрике, одетом в тот же черный плащ и с белой маской на лице. Он расхаживал по берегу с видом человека, разыскивающего свой корабль. Когда юнги начали убирать сходни, Тафур потерял его из виду. И уже с палубы корабля увидел, как тот удаляется в сторону галерной пристани.

– Мне показалось, что в толпе мелькнул один мой знакомый. Но я ошибся.

Шкипер был добродушным человеком, но туговатым на ухо, а возможно, и туповатым.