Внеклассные чтения

Топтали его очки в пыли и плевали на темечко. А он лишь стоял на коленях и со слезами на глазах размазывал сопли по раскрасневшемуся лицу.

Чтобы не быть застигнутым врасплох расспросами отца, быстро встаёшь, умываешь лицо под краном, обуваешься и выходишь из дома. Сейчас тебе опять надо идти к школе. А потом за Ниной Васильевной опять плестись до её дома, где…

К себе домой ты вернёшься только часа через четыре или даже пять. Войдёшь, ответишь на вопрос матери "Где был?" – «Гулял» и почти сразу снова завалишься спать, ощущая себя уставшим и униженным. Оскорблённым и оплёванным.

И после первого такого раза твоя жизнь понеслась примерно по следующему сценарию:

Утром в школу. После уроков – быстро домой.

Ешь: бутерброды и сладкий чай.

Спишь два часа. Возвращаешься к школе, встречаешь Нину Васильевну…

Она надувает одну из тех резинок, которые ты поначалу принял за большие аскорбинки. Проверяет их на герметичность… Так каждый раз. В те времена производству доверять не приходилось. Пахнет резиной.

Поздно вечером приходишь домой. Ложишься спать…

Утром в школу. После уроков – быстро домой.

Ешь: вчерашний борщ и сладкий чай.

Спишь полтора часа. Возвращаешься к школе…

Одна «аскорбинка» пропускает воздух. Нина Васильевна достаёт вторую и надувает…

Пахнет резиной.

Поздно вечером приходишь домой. Ложишься спать…

Утром в школу и так далее…

Ты не ходишь в секцию самбо.

Ты не ходишь к репетитору по алгебре.

Ты не берёшь частных уроков игры на скрипке.

Но всё-таки распорядок твоего дня можно назвать сумасшедшим.

Для флегматичного девятиклассника он именно сумасшедший. Иначе не скажешь.

Уж лучше бы ты отрабатывал бросок через бедро. Уж лучше бы ты зубрил формулы. Уж лучше бы ты разучивал какое-нибудь малое арпеджио.

А так ты просто ежедневно ходишь туда, где тебя насилуют. Просто и незамысловато.

Ты ходишь к Нине Васильевне так часто, что она даже даёт тебе ключи от своей квартиры. Она иногда не всегда успевает вовремя и говорит тебе, чтобы ты сразу шёл к ней домой и был там во столько-то.

Приходишь к ней домой и в одиночестве бродишь по квартире и неуверенно её осматриваешь. Ты настолько робок, что даже не осмеливаешься заглянуть в трельяж. Ты не осмеливаешься рыться в её платяном шкафу. Любой другой подросток на твоём месте уже давно бы всё исшарил. Но только не ты.

Ты просто ходишь по квартире и осматриваешь всё, что лежит снаружи. Всякая ерунда. Для пятнадцатилетнего подростка именно ерунда.

Бродишь по квартире, а потом приходит Нина Васильевна. И тогда всё продолжается по прежнему сценарию…

Очередная резиновая «аскорбинка» пропускает воздух. Вместо неё надувается другая…

Пахнет резиной.

Поздно вечером приходишь домой. Ложишься спать…

Утром в школу. После уроков – быстро домой.

Ешь: гороховый суп с сухарями. Чай кончился. Чая нет.

Спишь два часа. Возвращаешься к школе, встречаешь Нину Васильевну…

Она проверяет очередную «аскорбинку» на герметичность. Пахнет резиной.

Ты так и не понимал тогда, для чего точно нужны презервативы. Полагал лишь, чтобы не мараться…

Поздно вечером приходишь домой. Ложишься спать…

Утром в школу и так далее…

Иногда тебе запоминаются некоторые перемены, когда Коля Смиренко у окна опять спокойно рассказывает что-нибудь интересное.

У соседнего окна в коридоре он говорит твоим одноклассникам: буква «Э» в русском языке обязана своим появлением в том числе и одному матерному слову. Слову «ебать». Раньше оно звучал как «ети». Отсюда и известное всем выражение "Ети твою мать". Просто сейчас немногие знают, что это то же самое, что и современная фраза "Ёб твою мать".

Он говорит: это было сделано ещё при Петре Первом. Для улучшения европеизации в русский язык ввели букву «Э», чтобы лучше передавать звуки иностранной речи. И при этом же заодно изменили и написание, и произношение местоимений «эти», "этот", «эта», "этим"…

Коля говорит: раньше все они писались через букву «Е» и произносились так же. А поменяли написание этих местоимений с той целью, чтобы при прочтении избежать самой возможности того, что местоимение «ети» было бы произнесено неверно, с ударением на букву «И». Тогда бы получился глагол «ети», то есть «ебать». Именно поэтому в местоимении и поменяли букву «Е» на «Э», чтобы не возникало путаницы.

Он говорит: косвенно в этом можно убедиться, заглянув в любой словарь – там все слова с буквой «Э» имеют иностранное происхождение, за исключением местоимений «это», "этот", «эти» и остальные из этого ряда, включая и нескольких междометий типа «эх», "эге!" и "эй".

Порой эти монологи Коли Смиренко, это самое занимательное, что ты узнаёшь за весь учебный день.

А после уроков снова быстро домой.

Снова ешь: бутерброды с колбасой. Чай кончился. Чая нет.

Спишь два часа. Возвращаешься к школе, встречаешь Нину Васильевну…

Надуваешь презервативы уже сам.

Поздно вечером приходишь домой. Ложишься спать…

И вся эта чехарда продолжается не одну неделю.

И, естественно, всё это начинает сказываться на твоей успеваемости в школе. Ты систематически не выполняешь домашние задания.

Только один ты знаешь, почему. Но сказать этого учителям ты просто не можешь.

Твой дневник начинает пестрить записями "Нет д/з", "Нет д/з","Нет д/з".

И везде «2», "2", "2"…

Через две недели появляются и первые записи а-ля "Уважаемые родители, обратите внимание на успеваемость Вашего сына".

Это пишет твоя классная руководительница – старая картавая учительница физики.

Та самая, которая на одном из уроков берёт в руки эбонитовую палочку и принимается натирать её шерстяной тряпочкой. Держит палочку в левой руке, сжатой в кулак, обхватывает её той рукой, в которой зажат шерстяной лоскут, и начинает водить туда-сюда.

Туда-сюда…

Снизу-вверх. Снизу-вверх.

Это она так пытается наглядно продемонстрировать действие статического электричества.

Туда-сюда…

Она водит зажатым в кулак шерстяным куском по эбонитовой палочке. Водит всё быстрее.

Вниз вверх…

Наивная старушка…

Она усердно натирает свою палочку и понять не может, почему её класс ухохатывается.

Если сначала были отдельные смешки где-то на задних партах, то спустя полминуты интенсивного трения со смехом еле борются и все остальные.

Вниз вверх. Вниз вверх…

Старушка трёт свою эбонитовую палочку.

Туда-сюда…

Она трёт, а сама смотрит на класс и не может понять, почему все то и дело прыскают со смеху.

Невольно, но она тоже начинает улыбаться, ваша старая учительница физики. Родилась не в то время.

Видимо, она полагает, что натирание палочки просто выглядит забавно, потому все и смеются. Забавно, но не более того.

Она стоит, трёт эбонитовую палочку куском шерстяной материи и растерянно улыбается своему классу в ответ.

Ты смотришь на всю эту картину и в один миг осознаёшь всю свою серость.

Как озарение. В один миг.

На месте этой старушки запросто мог оказаться ты сам. Стоял бы, тёр эбонитовую палочку куском шерсти, глупо озирался по сторонам, а весь класс ржал бы над тобой. Коля Смиренко показывал бы на тебя пальцем и говорил своим друзьям: "throttle the one eye snake"…

И в этот самый момент ты с такой ясностью осознаёшь всю свою серость, что твоё настроение падает в такие низы, откуда вынуть его сможет только чудо.

Ты и ваша старушка-физичка… Ваша классная руководительница, которая уже несколько дней безуспешно испещряет твой дневник красными надписями, призывая твоих родителей придти в школу…

Вы, как две капли воды, похожи друг на друга. Одного поля ягоды.

Она родилась слишком рано, ты – родился слишком не в той семье…

Ваши представления о мире так безнадёжно устарели и изобилуют столь огромными пробелами, что совсем уже не отражают действительности.

Вы, как два яблока, упавшие с обоза и теперь валяющиеся в дорожной пыли.

Ваша старушка-физичка дрочит перед всем классом эбонитовую палочку и не понимает, почему все кругом смеются.

Пока все кругом пошло ухохатываются, ты смотришь на одну из парт у окон. На Машу Брауберг. И ты видишь, что она тоже смеётся. Над этим чёртовым представлением она ухохатывается вместе со всем остальным классом.

Ты смотришь на неё, и что-то обрывается у тебя внутри. Её лучезарная улыбка и искренний смех… Они всё испортили.

Она не должна была смеяться в этот момент. Ни в коем случае не должна была.

Эта четырнадцатилетняя девочка не должны была знать, что такое «дрочить». Но она знает. Искренний смех выдаёт её.

Он выдаёт весь класс. Всю эту свору четырнадцати и пятнадцатилетних салаг.

Один лишь ты, наверное, узнал, что значит это слово на практике всего месяц назад. Благодаря Нине Васильевне Силантьевой, твоей учительницы литературы и русского языка.

Смотришь на смеющуюся Машу Брауберг и ощущаешь сильное разочарование. Ты чувствуешь себя обманутым. Твои ожидания не оправдались.

Опять смотришь в сторону доски: старушка всё ещё трёт свою палочку чуть ли не под общий гвалт аплодисментов.

Но вот оплёванным ты ощущаешь почему-то именно себя.

После урока классная руководительница подзывает тебя и спрашивает, почему родители не спешат в школу? Ты врёшь, что они пока не могут. Врёшь, что они пока очень заняты.

Ты добавляешь, что на следующей неделе все свои оценки исправишь.

Ты говоришь это, а сам уже примерно представляешь, как будешь осуществлять план повышения собственной успеваемости.

Этот план созрел, когда ты в очередной раз залезаешь в кухонный шкаф в поисках аспирина. Роешься в ворохе всяких – амов, – инов и – онов, и тут возникает этот план.

План сложный, но возможный.

6

В тот памятный вечер всё проходит примерно по задуманному сценарию.

После распития чая Нина Васильевна опрокидывает в себя положенную рюмку водки из заветной бутылки на дверце холодильника. Потом вы оба идёте в комнату, где она опять стягивает с тебя одежду, укладывает на кровать, ласкает твои гениталии руками и губами. Затем вы оба берёте по презервативу и надуваете, проверяя герметичность. Другого метода в те времена не было.

Оказалось, что презервативы армавирского производства частенько бывали с непредусмотренной заводской перфорацией.

Впрочем, баковские были ничуть не лучше.

Кстати, ты уже всё знаешь о том, откуда берутся дети. Ты знаешь, что такое сперматозоиды и эякуляция.

Близкое общение с Ниной Васильевной сподвигло тебя сходить в библиотеку и почитать некоторые параграфы учебника биологии для старших классов.

Следовательно, ты уже догадываешься и о том, зачем нужны презервативы

Когда вы оба всё же находите искомое, Нина Васильевна садится на тебя сверху.

Она совершает на тебе плавные приседания и при этом декламирует Северянина. Она почти шепчет с закрытыми глазами:

Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж… Немножко сбивается, переводит дыхание и продолжает:

Королева играла – в башне замка – Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Нина Васильевна в полуприсяде плавно двигается над тобой, а ты просто лежишь на спине и смотришь в потолок с пожелтевшей известью.

Она читает:

Было все очень просто, было все очень мило: Королева просила перерезать гранат, И дала половину, и пажа истомила, И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

Всё это тебя уже нисколько не шокирует. Всё это тебе уже привычно.

Если бы ты тогда уже умел курить, то вполне мог бы в этот самый момент лежать и курить «Приму», глядя на потолок и размышляя.

Нина Васильевна поднимается и опускается на тебе и читает свои стихи, а ты смотришь в потолок и думаешь…

Она читает:

А потом отдавалась, отдавалась грозово, До восхода рабыней проспала госпожа… Это было у моря, где волна бирюзова, Где ажурная пена и соната пажа.

Нина Васильевна слезает с тебя и ложится рядом на спину. Она приобнимает тебя и тянет к себе. Она призывает тебя лечь на неё сверху.

Ты повинуешься всем её жестам и раскорячиваешься над ней. Ощущаешь, как она сама вставляет что и куда нужно, и начинаешь двигаться.

– Данте, – говорит она тебе, тяжело дыша.

И ты принимаешься сопровождать свои телодвижения строками из "Божественной комедии". Сбивчиво, неровно…

Но в таких обстоятельствах и Цицерон бы плохо справлялся.

Из сонма тех, кто меж добром и злом, Я женщиной был призван столь прекрасной… Что обязался ей служить во всём. Был взор её звезде подобен ясной…

Делаешь паузу. Переставляешь руки, чтобы удобнее было упираться в кровать.

Её рассказ струился не спеша, Как ангельские речи, сладкогласный…

Всё это действо продолжается ещё минут пятнадцать – со сменой позиций и с переходами с Данте на Байрона, и с Есенина на Северянина…

Вы читаете по очереди. Сначала она, потом ты. Потом она, потом опять ты.

Те давние весенние уроки литературы, они пошли тебе на пользу. Объективно пошли.

Ты хоть более-менее научился говорить.

И немного даже двигаться.

Вы оба уже просто лежите рядом. Нина Васильевна смотрит в потолок. Ты, скрестив ладони на своих гениталиях и уткнувшись подбородком в собственную же левую ключицу, пустыми глазами пялишься на край кровати.

Тогда-то и наступает нужный момент.

Она, голая, поднимается и, ничем не прикрываясь, выходит из комнаты.

Слышится хлопок закрывшейся в ванной двери и клацанье щеколды.

Ты напрягаешься. Ты слышишь звук льющейся в душе воды.

И вот тогда ты, дрожа от страха, выбираешься из постели и на цыпочках подходишь к своей болоньевой куртке, висящей в прихожей. Ты протягиваешь к ней руки, а твоё сердце долбится в сумасшедшем ритме.

Дверь в ванную всего в метре от тебя. Оттуда доносится шум льющейся воды.

Запускаешь руку в правый карман. На лбу выступает мелкая испарина.

В правом кармане пусто. Значит, в левом.

Вода всё шумит.

Суёшь руку в левый карман – вот оно.

Сердце всё набирает обороты. Ты потеешь сильнее, чем десять минут назад в самый разгар постельных действий.

Вынимаешь из кармана и подносишь к глазам продолговатую упаковку из картона.

"Ноксирон" написано на ней.

Снотворное, которое ты тайком выудил из закромов своей матери. Уйма белых таблеток.

Вода в душе всё стучит градом капель по керамике.

Ты затаиваешь дыхание и украдкой шагаешь на кухню – прямо мимо двери в ванную.

Под твоими ногами не скрипящий ссохшийся паркет, а протёртый до взлохмаченных дыр линолеум. Он уложен прямо поверх бетона. Так что никакого скрипа половиц.

На кухне подходишь к раковине. Холодная испарина блестит на твоём прыщавом лбу.

Подставляешь под тихую струю холодной воды фарфоровый стакан с тёмно-зелёными узорами.

Ты закрываешь кран, держишь стакан с водой в дрожащей руке и прислушиваешься: вода в душе всё шумит.

Затем ты второпях распечатываешь упаковку ноксирона и выдавливаешь из блистера две таблетки. Бросаешь их в стакан с водой.

Ты не знаешь, сколько таблеток пьёт твоя мать в дни бессонницы. Да и аннотацию из упаковки она уже, видать, выбросила. Там пусто – только два блистера, один из которых уже наполовину пуст.

Тогда ты для надёжности дрожащими руками выдавливаешь ещё две таблетки и бросаешь в стакан.

Вода в душе всё шумит, но и твоё сердце тоже по-прежнему бешено долбится.

Ты стоишь абсолютно голый на кухне у разделочного столика, смотришь в стакан с водой, и тебя вдруг охватывает ещё большее беспокойство.

Четыре белые таблетки спокойно лежат на дне стакана. Через прозрачную воду видно, как они просто лежат.

Они не растворяются.

Совсем.

В тот момент твои юношеские виски вполне могли стать седыми.

Судорожно соображая, хватаешь чайную ложку со стола и принимаешься толочь злосчастные таблетки на дне стакана.

Вода в душе всё стучит по керамике.

Давишь таблетки ложкой, но видишь, что образующийся порошок всё так же спокойно лежит на дне стакана.

Ты прекращаешь своё занятие и замираешь с открытым ртом. Твои расширенные глаза пялятся на стакан.

Сердце долбит, как сумасшедшее. Бешеной дробью.

В этот момент твоя макушка и брови тоже вполне могли стать седыми.

Но вдруг ты вспоминаешь… В одно мгновение… Неожиданно, как гром среди ясного неба.

Вспоминаешь уроки химии и вашего молодого преподавателя – практиканта педагогического ВУЗа.

Ты прямо видишь движения его губ и отчётливо слышишь слова:

Есть вещества, которые растворяются в воде. И есть вещества, которые в воде не растворяются, но растворяются в спирте. И есть такой универсальный растворитель, как водка. Она почти в равной пропорции состоит из спирта и воды. Поэтому в водке растворяется всё…

Ты мигом отворяешь дверцу холодильника и вынимаешь оттуда початую бутыль водки. В ней ещё остаётся половина.

Вода в душе прекращает шуметь.

На мгновение замираешь с выпученными глазами, пересохшей глоткой и колошматящим сердцем. Кровь долбит по барабанным перепонкам.

Слышишь, как с батареи в ванной стягивается махровое полотенце.

В этот момент твои ресницы и волоски в носу тоже вполне могли стать седыми.

Твои дрожащие пальцы вмиг выдавливают из блистера ещё пять таблеток ноксирона и быстро отвинчивают крышку с бутылки.

Сердце бьётся, как бешенная барабанная дробь.

Такого стресса ты не испытывал никогда за всю свою ещё недолгую жизнь.

Ссыпаешь с дрожащей ладони все пять таблеток снотворного в оставшуюся в бутылке водку.

На миллисекунду замираешь. Затем выдавливаешь из блистера ещё три таблетки. Бросаешь их в бутылку. Крышку закручиваешь обратно, и бутылка почти закидывается в дверцу холодильника.

В тот самый момент, когда магниты в дверце с хлопком присасываются друг к другу, звеня стеклотарой, щёлкает замок в ванной, и дверь открывается.

Ты резко бросаешь упаковку ноксирона и почти пустой блистер на пол и ногой запинываешь его под газовую плиту.

Слышно, как тапочки идут на кухню. Ещё три шага и…

Хватаешь со столика стакан с водой и не растворившимся ноксироновым порошком и выплёскиваешь всё в раковину.

Нина Васильевна стоит в двух метрах от тебя в одной ночнушке.

Её холодные глаза без очков буравят тебя насквозь. А ты стоишь перед ней абсолютно весь голый, дрожащий, с бешено колотящимся от страха сердцем и скрещенными над паховой областью руками. На пальце одной из них болтается пустой стакан с тёмно-зелёными узорами, из которого на пол капают остатки воды.

* * *

На следующее утро ты боишься идти в школу. И всё потому, что ты так и не знаешь, растворились ли таблетки в водке.

Вдруг Нина Васильевна открыла холодильник, глянула и увидела, что в её водке лежат восемь так и не растворившихся белых таблеток? Одна лишь мысль об этом нагоняла на тебя страх.

В школу ты идёшь сам не свой. Твоё лицо, наверное, отлично выдаёт все твои переживания. Это подтверждается на одной из перемен. Саня Иванов – невысокий светловолосый пацан мажористого вида – достаёт из портфеля какую-то странную штуковину. Ты такую видел только по телевизору. Да и то только тогда, когда показывали какую-нибудь заграницу…

Это видеокамера. JVC GR-C1.

Одна из первых в мире видеокамер формата VHS-C. Маленькая видеокамера с маленькой кассетой.

Отец Сани привёз её из недавней поездки в ФРГ. Дорогая и очень редкая штуковина. Как Сане удалось приволочь эту штуку в школу – без ведома отца или нет – тебе так и не ясно, но одноклассники облепляют его со всех сторон и с разинутыми ртами просят показать, как это работает. Для молодёжи тех лет настоящая видеокамера – это как взрыв сверхновой.

Тебе и самому безумно интересно. Но ты сидишь, прижав жопу, и тупо пялишься в учебник.

А Саня довольно смотрит на всех через видоискатель и откалывает разные остроты.

"Марина, ты сегодня будешь у нас Сильвия Кристель! Пошли зрителям воздушный поцелуй". "Коля! А ты – Марлон Брандо!" "Поцелуйтесь на память!" "Лена! А ты у нас Бельмондо!"

Саня громко смеётся в видоискатель, пока Лена Ткачёва обиженно отворачивается от камеры.

В какой-то момент Иванов подходит и к тебе, сидящему за партой.

Он спрашивает: а чего это у нас Стебунов такой смурной сегодня?

Окуляр видеокамеры перемещается у твоего лица на расстоянии вытянутой руки. Весь класс ошивается рядом, наблюдая за диковинкой. Все шумят, говорят о ней.

Иванов говорит: никак Стебунов сегодня опять не сделал домашнее задание?

Камера плавает у твоего носа.

Иванов говорит: а ну-ка скажи "Бу!"

Ты же молча смотришь в парту. Никак не реагируешь.

Ты думаешь только о том, заметила ли Нина Васильевна таблетки в бутылке.

Ты думаешь только о том, что через два урока будет литература.

Но после занятия Нина Васильевна говорит тебе уже знакомое "В семь вечера будьте сразу у меня дома. Мне нужно зайти ещё кое-куда".

Значит, миновало. Но растворились ли таблетки, или же Нина Васильевна просто не заглядывала в бутыль? Это так и не ясно.

Чтобы всё расставить на свои места, ты прямо после уроков сразу идёшь домой к Нине Васильевне. Пока она ещё ведёт уроки у второй смены, ты решаешь заглянуть в её холодильник.

Обычно проезд на автобусе тебе оплачивала сама Нина Васильевна, потому что родители давали тебе деньги лишь на булочку с повидлом. Ведь у тебя не было никаких потребностей и интересов – зачем тебе деньги?

Поскольку твоей учительницы нет рядом, то приходится идти до её дома пешком. Это минут сорок ходьбы.

Голова у тебя уже начинает болеть, глаза вваливаются, кожа вокруг них становится тёмной. Ты не без опасений проворачиваешь ключ в двери, обитой обшарпанным дерматином. Бояться объективно нечего, но страх всё равно есть. Ты ещё слишком молод, чтобы не бояться невесть чего.

В квартире, конечно же, никого нет. Открываешь холодильник и вынимаешь бутылку водки.

Никаких таблеток.

Ни одного белого колёсика.

Всё растворилось. Только еле заметный порошковый остаток на дне.

На душе легчает, и ты ставишь бутылку обратно.

Осталось лишь дождаться вечера. Семи часов.

И ты бежишь домой, чтобы успеть поесть, немного поспать и снова идти сюда.

Вечером в положенное время ты опять здесь. Нина Васильевна подходит чуть позже. Она приносит с собой целый пакет всякой снеди из магазина. Убирает в холодильник колбасу, сгущёнку, достаёт конфеты "морской камушек" и высыпает их в вазочку.

Затем она ставит чайник на плиту и подходит к холодильнику.

Ты весь напряжён. Почти как в первый раз здесь же. Но теперь причина другая.

Нина Васильевна открывает дверцу и вынимает бутылку водки.

Внутри тебя всё замирает.

Она подходит к столу и наливает себе водки на несколько глотков. Прямо в стакан для чая.

Твоё сердце стучит медленнее. Всё медленнее и медленнее.

Нина Васильевна смотрит мимо тебя в стену и делает несколько давящихся глотков. Так пьёт женщина, которая пить не умеет. Пьёт нехотя. Как будто бы кто-то заставляет.

Затем она ставит стакан на стол и идёт в душ. Следите за чайником, говорит она тебе.

Ты сидишь ждёшь, когда чайник засвистит, а сам будто окаменевший.

Внутри тебя всё молчит и не движется. Ни сердце не стучит, ни кровь не бегает по жилам.

Ты словно зависаешь в воздухе. Даже ноги перестаёшь чувствовать.

Пока вода в душе шумит, свистит и чайник. Ты отключаешь его и садишься на место. Ты ждёшь, пока Нина Васильевна выйдёт, и вы, как обычно, попьёте чай с конфетами.

Ждёшь пять минут. Вода в душе всё шумит.

Ждёшь восемь минут. Вода в душе всё шумит.

Ты встаёшь и сам наливаешь два стакана чая. Садишься и ждёшь дальше.

Вода в душе всё шумит.

Ты начинаешь пить чай в одиночку. Заедаешь его конфетами.

Когда ещё через пять минут твой стакан уже пуст, а вода в душе всё шумит, тебя охватывает лёгкое беспокойство.

Нина Васильевна там уже почти полчаса. Так долго она душ никогда не принимала.

Подходишь украдкой к двери в ванную и прислушиваешься. Только слышно, как по керамике стучит град капель, да шумит кран. Ничего больше.

Возвращаешься на кухню и наливаешь себе второй стакан чая, который уже успел слегка остыть. Чай, налитый в стакан Нины Васильевны ещё двадцать минут назад, уже и подавно остыл.

Грызёшь "морской камушек" и прислушиваешься к звукам в ванной.

Только шум воды.

Запиваешь конфеты чаем и прислушиваешься – только шум воды.

Когда допит и второй стакан чая, ты понимаешь, что так дело оставлять нельзя. Надо что-то делать.

Ты подходишь к двери в ванную и прислоняешься к ней ухом. Слышен только шум воды и крана.

В общей сложности Нина Васильевна провела там уже чуть более сорока минут.