Внеклассные чтения

Это не может быть простым совпадением. Несколько глотков водки со снотворным и столь длительное пребывание в душе – это явно не совпадение.

Ты робко подносишь кулак к двери. Ты хочешь постучать костяшками пальцев.

Ты не решаешься.

Всё-таки стучишь. Тихо и всего два раза.

В душе слышна лишь льющаяся вода. Никаких дополнительных звуков не появляется.

Стучишь ещё три раза, и уже сильнее.

В ответ опять лишь шум воды.

И ты действительно начинаешь волноваться.

* * *

Нина Васильевна в неестественной позе лежит прямо под градом капель душа. Лежит в своей керамической ванне со следами жёлтых подтёков на стенках.

Нина Васильевна совершенно голая. Она лежит так, словно её убили.

Душ заливает её сильным напором горячей воды.

Ты ломаешь хлипкую щеколду на двери со второго удара ноги. Теперь ты стоишь у ванны и взволнованно смотришь на свою учительницу.

Она спит. Или умерла. Ты точно не знаешь.

Выключаешь душ и трогаешь шею Нины Васильевны. Пульс есть.

Тогда с сушилки на батарее ты стягиваешь махровое полотенце и смотришь, как можно нормально подступиться к мокрому телу, лежащему в ванне.

Хоть ты и весишь уже пятьдесят пять килограммов, но отнести Нину Васильевну в комнату тебе всё равно трудно.

Да и молодой ты ещё очень, чтобы таскать баб весом в твой собственный.

Ты, сильно пыхтя, достаёшь голое тело из ванны и опускаешь его на пол. Наспех обтираешь его полотенцем. Ну а затем просто тащишь голое тело за собой по полу, наблюдая, как пятки Нины Васильевны волочатся по протёртому линолеуму.

С трудом тащишь тело до дверей в комнату, кладёшь его на пол и переводишь дух. Сверху смотришь на голую учительницу литературы – на её грудь, бёдра, волосатый треугольник под пупком…

Зато теперь ты смело сможешь нарисовать голую женщину, думаешь ты.

В горле от волнения всего за десять минут успевает пересохнуть.

Ты опять идёшь на кухню и берёшь со стола стакан с остывшим чаем, который минут сорок назад наливал Нине Васильевне. Делаешь несколько глотков чая, сдерживая своё тяжёлое дыхание, и смотришь в прихожую, где видны две торчащие из комнаты ноги…

Закидываешь в рот горсть "морского камушка" и запиваешь чаем.

Трудный выдался денёк. Трудный и странный.

Хотя тебя уже трудно чем-то удивить или напугать.

В один большой глоток допиваешь холодный чай и возвращаешься к телу Нины Васильевны.

Когда она уже лежит в своей кровати, ты опять переводишь дух и возвращаешься в ванную за её ночнушкой. А потом ты одеваешь её, лежащую на животе…

Сначала напяливаешь на неё её белые трусы: вытягиваешь одну её ногу, просовываешь в трусы, затем то же проделываешь со второй ногой… Потом натягиваешь трусы до бёдер.

Ночнушку надеть оказывается проще.

Уже не обращая внимания на сильно бьющееся от волнения и активных движений сердце, ты накрываешь Нину Васильевну одеялом и ещё раз трогаешь её шею – пульс есть.

Значит, живая.

Значит, просто спит.

Как и положено.

После того, как моешь посуду на кухне, ты собираешься и идёшь домой.

В тот вечер ты возвращаешься почти на два часа раньше обычного. Даже мать спрашивает "А что так рано сегодня?".

У тебя даже ещё есть время для домашнего задания. Но в голове такая суматоха, что ты просто тупо пялишься в учебник.

Что будет завтра? Придёт ли Нина Васильевна в школу? И если придёт, то какие вопросы будет задавать тебе?

За такими раздумьями ты и засыпаешь над учебником.

7

Твоя жена говорит, в Екатеринбурге очень много мест, где ошиваются эксгибиционисты.

Обычные места их появлений – парки. Там их водится в избытке.

Откуда твоя жена это знает?

Она сексолог. Вернее, одна из помощников сексолога. К ним приходят люди с различными психическими нарушениями в сексуальной сфере.

Большинство клиентов – женщины. Но это не значит, что у мужчин в этой сфере проблем не бывает. Просто мужчины более закрыты. Они предпочитают бороться со своими проблемами сами. Но чаще всего они предпочитают не бороться вовсе.

Иногда твоя жена нарушает врачебную этику и рассказывает некоторые случаи из своей практики.

О том, как в дендропарке на пересечении улиц Мира и Первомайская мужик выскакивает из кустов перед гуляющими девушками, распахивает полы плаща и демонстрирует свои причиндалы. Не хотите потрогать, спрашивает он?

В том же дендропарке мужик за кустами подкрадывается к сидящим на лавочке совсем ещё маленьким девочкам и начинает дрочить, глада на них со спины.

Когда девочки его замечают и порываются в шоке уйти, мужик говорит им горячим шёпотом: девчонки, я вам заплачу, только посмотрите, как я это делаю.

В этом дендропарке – перекрёсток улиц Мира и Первомайской – полно такой нечисти.

Девушка прогуливается по центру города. Она сдала экзамен в ВУЗ и идёт счастливая и задумчивая. Смотрит на небо и сама себе улыбается. Мимо спешат десятки людей – все по своим делам.

Вдруг очередной мужчина, идущий навстречу, говорит ей быстро что-то типа "Какая Вы красивая, девушка".

Она плывёт в эйфории. Она только кивает ему, улыбается и говорит "спасибо".

Она делает ещё несколько шагов и понимает, что он ей сказал на самом деле. Она оборачивается и смотрит ошалело ему вслед. Нормальный такой мужик, идущий дальше по своим делам. В рубахе, брюках и с кейсом в руке…

А сказал он ей: какая Вы красивая, девушка. Можно я Вам клитор полижу?

И такая фигня сплошь и рядом.

В любом городе так…

Зелёная роща – большой парк в районе общежития Горной Академии и Дворца Спорта… В начале и середине 90-х это было излюбленное место встречи городских гомосексуалистов.

В те времена в газетах типа "Ярмарки желаний" можно было встретить уйму объявлений примерно такого содержания: мужчина ищет мужчину. Чистоплотный. Без в/п…

И так далее…

И многие из них встречались в Зелёной роще. Кодовым знаком при встрече зачастую была какая-нибудь газета подмышкой: «АиФ», "4 канал + всё ТВ" или та же самая "Ярмарка желаний"…

Многочисленные извилисты тропинки этого парка были отличным местом тайных встреч "партнёров".

Уже из твоего личного опыта: в 92-ом году ты идёшь через Зелёную рощу в спортивный корпус Горной Академии…

Ты идёшь, не торопясь. Куришь.

При тебе в те неспокойные годы постоянно был газовый пистолет «Удар» – на всякий случай.

Ты идёшь по одной из тропинок парка, и вдруг со скамейки перед тобой встаёт хлипкий мужичонка в стареньких джинсах и кофте. Он тихим голосом обращается к тебе: извините, у Вас не будет закурить?

Ты приостанавливаешься и протягиваешь незнакомцу сигарету из пачки.

Да нет, смущённо улыбается тот. Мне бы покурить…

Так вот же, говоришь ты в недоумении и протягиваешь сигарету ещё дальше.

Да нет, говорит мужичок и ещё больше смущается. Мне бы покурить, говорит он.

Ты растерянно пялишься на странного типа, а он открывает свой рот пошире и подносит к нему указательный палец.

Покурить, повторяет он и указывает пальцем на свой распахнутый в ожидании рот.

Твою мать, непроизвольно выдыхаешь ты.

Твоё лицо – гримаса отвращения.

Ты и сам не успеваешь заметить, как твоя рука достаёт с пояса «Удар» и выпускает прямо в рожу незнакомца две упругие газовые струи…

Мужичонка с дикими воплями бросается в кусты…

Кругом полно извращений и извращенцев. Послушать твою жену, так нормальных людей вообще не существует.

Но разве можешь ты с ней спорить?

Ты, мужик, который от вида голого женского тела не может должным образом возбудиться?

Тебе обязательно нужно декламировать что-нибудь из Рождественского или Бродского. Иначе между ног будет лишь висеть…

Каждый раз, когда жена рассказывает какой-нибудь новый случай про эксгибиционистов или других извращенцев, ты вспоминаешь Нину Васильевну.

Твою учительницу литературы…

И жена об этом знает. Она всё о тебе знает. Но не потому, что она хороший психолог, а потому, что ты сам однажды всё ей рассказал.

А психолог она так себе…

Никудышная.

О половом воспитании вашего подрастающего сына она не очень-то задумывается.

Ваш сын – такой же молчаливый, как и ты в своём сраном детстве. Он такой же зажатый, как и ты в его годы.

Такой же серый…

* * *

Урок русского языка у тебя только завтра. Так что на следующее утро ты по обыкновению стоишь на одной из перемен у окна в коридоре, слушаешь какой-то очередной бред от Гриши Соловья и ждёшь, когда тебя здесь найдёт Нина Васильевна.

Ты ждёшь одну перемену, ты ждёшь другую. Ты ждёшь третью, но она всё не идёт.

Ты начинаешь даже беспокоиться, а не случилось ли чего за минувшую ночь? Может, её сердце всё-таки остановилось, и она сейчас лежит бездыханная в своей двухместной кровати?

Чтобы разогнать гнетущие сомнения, ты сам идёшь на первый этаж к кабинету номер «5». Это кабинет русского языка и литературы.

Это её кабинет.

Ещё из коридора ты видишь, что дверь кабинета открыта. Внутри есть ученики. Всё, как положено. Ты подходишь, украдкой заглядываешь и видишь Нину Васильевну. Она сидит за своим столом и листает классный журнал.

Всё, вроде бы, нормально в её виде, но уж больно она вялая, ваша учительница литературы и русского. Глаза под линзами очков уставшие.

Но она живая, а это главное.

На следующий день Нина Васильевна, как обычно, отлавливает тебя на перемене у окна на втором этаже и говорит, чтобы в семь вечера ты был у неё дома.

Когда она уходит, Саня Иванов у соседнего окна говорит громко: слушай, Стебунов, а что это она так часто общаться с тобой стала? Развивает твою культуру речи, что ли?

Ага, кивает ему Толя Тучников, проще рыбу научить петь.

И отплясывать, быстро соглашается Иванов.

Вечером ты опять у Нины Васильевны.

Вы опять сидите на кухне. Она говорит, что не помнит, почему щеколда в ванной выломана. Ты говоришь, что случайно сломал. Больше она вопросов не задаёт.

За чаем она кладёт перед тобой на стол листок. Он исписан её рукой.

– К завтрашнему вечеру выучите этот стих, – говорит она.

Ты смотришь на листок. "И. Бродский" написано на нём и дальше сам текст:

Теперь все чаще чувствую усталость, все реже говорю о ней теперь…

И т. д.

В этот вечер она больше ни слова не спрашивает о событиях позавчерашнего вечера. Видать, поутру она посчитала, что всё было, как обычно. Просто не запомнилось почему-то…

В этот вечер она опять наливает себе в стакан из-под чая водки на несколько глотков. Она опустошает его и идёт в душ.

Через двадцать минут ты уже опять вытаскиваешь её голое тело из ванны и волочишь в комнату. Хорошо, что щеколда уже сломана.

В комнате укладываешь Нину Васильевну в расправленную кровать, одеваешь в трусы и ночнушку и уходишь домой.

Дома теперь ты успеваешь выполнять домашние задания по всем предметам.

И так продолжается добрую неделю.

Нина Васильевна делает несколько глотков водки с большим содержанием ноксирона и отключается, а ты бежишь домой делать уроки. Твоя успеваемость по многим предметам начинает исправляться.

Нина Васильевна опять засыпает, и ты бежишь домой, завихаривая чёлкой, чтобы назавтра исправить «двойку» по биологии.

За полторы недели Нина Васильевна лишь однажды заикается о том, что она почти не помнит минувшие вечера.

Из-под прямой чёлки ты смотришь в свой стакан с чаем и грызёшь россыпь "морского камушка"…

Ты ничего не знаешь.

Когда через две недели водка в бутылке заканчивается, тебе приходится два вечера подряд опять надувать армавирские презервативы и читать над распростёртой учительницей Бродского…

Потом тебе вновь удаётся улучить момент и засыпать в новую, почти ещё полную бутылку, пятнадцать таблеток ноксирона из оставшегося блистера.

И всё поехало по старой схеме.

Опять вытаскиваешь Нину Васильевну из ванны и волочишь в комнату.

За неделю усиленной подготовки дома твоя школьная успеваемость почти полностью исправляется. Из твоего дневника пропадают все плохие оценки и тревожные призывы к родителям.

А однажды на перемене ты слышишь, как парни у окна обсуждают девочек. Один говорит, что на днях уже «завалит» какую-то красавицу из соседнего двора. Другой уже в десятый раз вспоминает, как чудно он провёл минувшее лето с распутными деревенскими девчонками.

Может, всё это и простая бравада пятнадцатилетних пацанов, тебе плевать. О сексе ты уже вряд ли чего-то не знаешь, что могли бы тебе поведать сверстники. Но вот следующая фраза, которую ты слышишь от Сани Иванова, тебя напрягает.

Он говорит: а я Брауберг оттулить хочу…

Внутри тебя после этих слов всё замирает. Ты перестаёшь воспринимать действительность, помимо Иванова и его дружков.

– Думаю, тебе с ней придётся повозиться, – отрицательно качает головой один из них.

– С Машкой-то? – спрашивает Коля Смиренко. – Нет, ты её без проблем… Пригласи прогуляться да и видеокамеру свою возьми. Любая девка хочет, чтобы её поснимали… Это ж такой понт.

Ты стоишь и всё это слышишь. Внутри тебя разрастается что-то недоброе.

– А ты потом камеру дома у себя где-нибудь установи, но так, чтобы то, как ты её тулишь, записалось, – усмехается Толя Тучников. – А мы потом все вместе глянем…

– Да иди ты, – фыркает Иванов, а сам улыбается.

– А что? – кивает ему Коля Смиренко. – Будешь с каждого зрителя деньги за просмотр брать…

Что-то недоброе внутри тебя всё разрастается.

Тебе хочется подойти к Иванову и двинуть ему в рожу. Твои глаза из-под прямой засаленной чёлки смотрят на него с неприкрытой злобой.

Оттулить Машу Брауберг…

Твоё нутро закипает против Иванова.

Да, ты сам уже разочарован в Брауберг, но внутри тебя всё равно начинает шевелиться что-то агрессивное.

Как ни крути, а она тебе всё равно нравится.

Затаив дыхание, ты смотришь на улыбающегося Иванова.

Ты должен сам попробовать с Машей Брауберг.

Первый.

И ты попробуешь непременно.

Только надо собраться с духом.

Пока ты размышляешь, Коля Смиренко вынимает из кармана какую-то бумажку, сложенную вчетверо. Это клочок газеты. Коля разворачивает его.

Он говорит парням, что это двенадцать половых заповедей революционного пролетариата. Говорит, что их напечатали в газете, взяв из очень старой брошюры самого начала советского периода.

Коля говорит: брошюра "Революция и молодёжь". Издательство Коммунистического Университета имени Я. М. Свердлова…

Он говорит: 1924-ый год…

Парни охают.

Вот первая заповедь, улыбается Коля и читает:

"Не должно быть слишком раннего развития половой жизни в среде пролетариата".

Парни глумятся, упоминая про детей детсадовского возраста.

Вторая заповедь, говорит Смиренко:

"Необходимо половое воздержание до брака, а брак лишь в состоянии полной социальной и биологической зрелости (20–25 лет)".

Так мы ещё не зрелые, возмущаются парни?

Третья заповедь:

"Половая связь – лишь как конечное завершение глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объекту половой любви".

Парни шутят: а там не расписано, как глубоко нужно засаживать?

Коля продолжает, улыбаясь: четвёртая заповедь…

"Половой акт должен быть лишь конечным звеном в цепи глубоких и сложных переживаний, связывающих в данный момент любящих.

Коля поднимает палец вверх, призывая всех к вниманию: пятая заповедь…

"Половой акт не должен часто повторяться!"

Парни ухают и улыбаются во все рожи.

Шестая заповедь:

"Не надо часто менять половой объект. Поменьше полового разнообразия".

Парни ухают.

Седьмая заповедь, говорит Коля.

"Любовь должна быть моногамной, моноандрической (одна жена – один муж)".

Восьмая заповедь:

"При всяком половом акте всегда надо помнить о возможности зарождения потомства – вообще помнить о потомстве".

О, кивает Коля парням, десятая заповедь интересная.

Он читает:

"Половой отбор должен строиться по линии классовой революционно-пролетарской целесообразности. В любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специально-полового завоевания".

На словах «флирт», "ухаживание" и «кокетство» Коля каждый раз назидательно вскидывает указательный палец вверх.

Десятая заповедь, говорит он. Его палец опять устремляется вверх.

"Не должно быть ревности!"

Одиннадцатая заповедь. Палец опять взлетает кверху.

"Не должно быть половых извращений!"

Улыбки на лицах парней до самых ушей. Настроение им поднято на несколько часов вперёд.

Двенадцатая заповедь:

"Класс, в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешаться в половую жизнь своих сочленов: половое должно во всём подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всём его обслуживая".

Класс – это мы, что ли, спрашивает Толя Тучников и смеётся?

Вот и всё, улыбается Коля Смиренко, поднимая глаза на парней. Кто-то берёт у него клочок газеты и пожирает его глазами, а кто-то говорит: надо будет брату показать…

Ты смотришь в сторону соседнего окна и думаешь. Оказывается, всё это время Гриша Соловей тебе что-то рассказывал. Опять, наверное, что-то про рисунки окапи и гавиалов в "Почемучке"…

Парни рядом с Колей Смиренко весело обсуждают прослушанные половые заповеди. Вдруг Сани Иванов замечает, что ты неприкрыто на них пялишься.

Что, Стебунов, улыбается он, много незнакомых слов сейчас услышал?

Все парни у соседнего окна оборачиваются к тебе. Твой взгляд сразу невольно опускается в пол.

"Половой акт", "половые извращения", добавляет кто-то, откуда ему знать эти слова? Он ведь только с Соловьём и общается…

Так именно поэтому о половых извращениях он знает не понаслышке, прыскает Иванов.

Все ребята тоже начинают смеяться.

Внутри тебя опять всё закипает. Какая-то обида, которая раньше спала, хотя насмешки бывали и раньше…

Ты всё так же продолжаешь смотреть из-под своей засаленной чёлки в пол, но сам весь напрягаешься. Тебе хочется подойти к Иванову и дать ему в нос. Но ты слишком робок для этого…

Просмеявшись, Саня Иванов опять обращается к тебе.

Он говорит: Стебунов, а ты хоть когда-нибудь трогал девчонку?

Ты поднимаешь глаза. Наверное, они у тебя немного злые в тот момент.

– Прикасался, – тихо, но твёрдо отвечаешь ты, глядя на Иванова исподлобья. А потом добавляешь: – Не то, что ты…

Оттулить Машу Брауберг…

– Ты чего сказал?! – Иванов в одно мгновение оказывается рядом с тобой. Его лицо багровеет.

– Э, Саня, угомонись, – одёргивает его Коля Смиренко, подходя следом.

– Ты чего сказал?! – с глазами на выкате громко шипит Иванов и сильно толкает тебя в плечо. От толчка ты на несколько шагов отходишь назад и весь напрягаешься ещё больше. В этот момент между тобой и Ивановым встаёт Коля. Ты делаешь один напряжённый шаг вперёд, и Коля говорит:

– Спокойно, парни…

Он смотрит то на тебя, то на взбешённого Иванова.

– Ты чего там промямлил, чмо? – ещё раз шипит Саня за плечом Коли Смиренко. – К какой это ты девчонке прикасался?! Ты!!! Перхоть подзалупная!!!

И дальше идёт такой заковыристый мат, что Гриша Соловей, стоящий в метре позади тебя, чуть не падает в обморок.

– Тихо, Саня! – повышает голос Коля Смиренко и смотрит своему другу в глаза. – Сейчас учителя сбегутся…

На вас уже и так поглядывают шатающиеся мимо ученики других классов.

Иванов кипит. Да и внутри тебя тоже далеко не тишь да гладь.

Оттулить Машу Брауберг он захотел, видите ли! Сынок богатеньких родителей! Думает, всё можно, если таскаешь в школу резинку Koh-I-noor! Думает, всё можно, если у папы есть видеокамера?!

И ты не выдерживаешь. Ты взрываешься.

– Я не знаю, кого ты тулил, – твёрдо смотришь ты Иванову прямо в глаза, – но я точно это делал и не раз…

На прежде гневном лице Иванова появляется некое подобие жалостливой ухмылки.

– Ты? – почти умилённо спрашивает он, стоя за Колей Смиренко. – Тулил?

Теперь Саня уже откровенно улыбается.

– Ты чучело, – говорит он и расслабляется. – Кого ты мог тулить? У тебя что, сестра младшая есть?

Витя Тучников смеётся. Тебя же продолжает трясти.

– Слушай, а правда, – смотрит на тебя Коля Смиренко и улыбается, – кого ты мог тулить?

Ты переводишь взгляд на него и не знаешь, что ответить. Твои глаза опускаются в пол.

– Есть кого, – уже тихо, как обычно, отвечаешь ты.

– Ну и кого именно? – опять начинает Саня Иванов. – Доказать сможешь?

Все смотрят на тебя. Даже Гриша Соловей в метре позади. Ты чувствуешь его взгляд через очки.

Но ты молчишь. Ты смотришь в пол.

– Кого? – ещё раз спрашивает Иванов и, не дождавшись ответа, опять толкает тебя в плечо. – Ты за базар отвечай!

– Тише, – слегка фыркает Смиренко, но, как и все, ждёт от тебя ответа.

– Доказать можешь? – почти по слогам шипит Саня, пожирая тебя глазами.

– Могу, – тихо отвечаешь ты из-под своей прямой чёлки и сглатываешь тугой комок…

8

В один из вечеров ты слышишь, как жена кричит на сына. Заходишь в его комнату и видишь, как она машет дневником у самого его носа. Она кричит что-то про его успеваемость…

Саня тихо стоит перед матерью. Его голова поникла, и взгляд устремлён в палас под ногами. Ты видишь лежащие на его софе джинсы, кофту и носок… Второй носок зажат в его левой руке.

Он собирался на улицу.

– Ты чего кричишь? – вмешиваешься ты в тираду жены. И хотя знаешь ответ, но всё же спрашиваешь: – Что он опять натворил?

Натворил? Опять? Это ваш-то сын? Этот вечный закомплексованный молчун? Слово «натворил» к нему точно неприменимо.

Жена на повышенных тонах опять начинает песню о школьной успеваемости, об оценках.

Что ж она так любит орать, думаешь ты? Как же тебя это всё время бесит…

Жена почти кричит о том, что завтра у Сани биология, и ему надо исправлять по ней «двойку». А он, видите ли, намылился под вечер на улицу…

Саня только стоит и молчит. В его левой руке зажат носок, который он не успел надеть.

Ты устало говоришь жене, чтобы она понизила голос и вышла. Она успевает сказать несколько гневных фраз про твою дурную наследственность, про то, что сын весь в тебя, и выходит из комнаты, не забыв хлопнуть дверью.

Дура истеричная, думаешь ты, ощущая, как начинает болеть голова после работы.

Отодвигаешь Санины джинсы в сторону и садишься на софу.

Ты спрашиваешь сына про оценки, про успеваемость. Он смотрит в пол, сжимая в левой руке носок, и говорит, что на следующей неделе всё исправит.

Ты замечаешь ему, что он обещал тебе это ещё неделю назад.

Он молчит.

Тогда ты спрашиваешь его про школьные проблемы, про то, что мешает ему нормально учиться.

Он молчит.

Говорит, что ничего не мешает, и молчит дальше.

Ты спрашиваешь, куда он собрался в восемь вечера? С друзьями гулять, отвечает он.

Интересуешься, что за друзья, откуда они? Говорит, из его сегмента по Интернету…

Спрашиваешь, чем они занимаются на встречах? Будет ли от него сегодня вечером опять пахнуть пивом?

Он отвечает, нет, не будет. И молчит дальше.

Ты тоже молчишь. Ты не знаешь, как спросить самое главное…

Как у него дела с девочками? Знает ли он, что такое презервативы? Но самое главное: ни это ли мешает ему нормально учиться?

Ты не знаешь, как спрашивать такую херню… Даже у собственного двенадцатилетнего сына.

Но как бы там всё у него ни обстояло, а ты ведь не знаешь всего. Поэтому ты говоришь ему, что он может идти гулять, но чтоб к одиннадцати уже был дома.

Проходя по коридору, на мгновение заглядываешь в шкаф и быстро проверяешь все карманы Саниной куртки.

Ничего. Пусто.

И стоит ли вообще его в чём-то подозревать? Ведь это просто твоя больная паранойя…

Вероятность того, что сын повторяет твою судьбу, ничтожна…

Наверняка у него всё иначе.

Так стоит ли его подозревать только на основании оценок? Стоит ли вообще хоть что-то додумывать?

Хотя, в своё время, у тебя в карманах тоже ничего подозрительного не валялось…

Но зато ты таких дел наворотил, что по тебе, пятнадцатилетнему салаге, тогда плакал УК РСФСР…

* * *

Двадцать лет назад в очередной из вечеров ты опять у Нины Васильевны.

Ты уже не учишь стихи, которые она требует. Всё равно она будет спать мертвецким сном, а ты пойдёшь домой.

Обычно всё так и происходит. Но не сегодня.

Нина Васильевна наливает чай. Сегодня у неё, кроме "морского камушка", ещё "Гусиные лапки" и «Рачки» – конфеты с разными названиями, но одинаковым вкусом.

Пока посасываешь «рачок» и запиваешь горячим чаем, с облегчением наблюдаешь, как Нина Васильевна допивает свой чай и достаёт из холодильника водку.