Афганский Караван

Грабежи и поджоги

Никогда ничего не поджигайте на своем пути без приказа. От кучи фуража мигом поднимается густой дым, лишая вас всякой возможности подавать зрительные сигналы. Вам часто придется сталкиваться с тем, что кто-то из наших людей норовит что-то поджечь из чистого зловредства.

Собирая фураж, делайте это как можно быстрее и выставляйте охрану. Под Нахакки во время кампании 1908 года против момандов трое стариков, созревших для Рая, бросились из укрытия на нескольких солдат из передовой команды и пятерых прихватили с собой в качестве пропуска.

Постоянно торопите своих людей. Забирать чужое имущество —дело настолько новое и увлекательное, что они могут долго им заниматься. Пресекайте грабежи. Коран в доме – священная книга, семейная Библия; пользы грабителю от нее никакой, и взять ее – подлый поступок.

Собрав на каком-либо участке то, что вам необходимо, переходите на следующий. Собранное складывайте в удобном месте ближе к середине участка.

Разрушать строения – совсем не то же самое, что пополнять запасы в сравнительно спокойной местности. Занимаясь разрушением, вы даете острастку упрямому врагу, караете его за зловредство, длившееся годами. Многие громко протестуют против таких карательных мер, и не без причины. Мне они решительно не нравятся, но без них, сломив стойкость неприятеля и подорвав его готовность нести потери, вы не заставите его вести себя сдержанно впредь. Если и существует другой способ, мы за восемьдесят лет его не нашли.

Если враг не раздавлен полностью, он бросится защищать свое имущество или мстить за его утрату, и ярость его будет не меньше, чем ярость ос из разоренного гнезда. Во время разрушения Макина в 1920 году это проявилось очень отчетливо.

Пятьдесят одна башня и более четырехсот пятидесяти жилых строений в различных деревнях сельскохозяйственной зоны были уничтожены. Замечу к слову, что гораздо лучше не браться за разрушение вовсе, если его нельзя довести до назидательного конца.

Порой пехота предпочитает подрывать углы зданий и поджигать обломки. Зерно, если его не забирать с собой, следует бросать в воду или складывать на открытом месте, щедро спрыскивая горючим, чтобы запалить под конец.

Более опасная и столь же необходимая работа на открытой местности состоит в том, чтобы вынимать опорные камни, на которых держатся стены, ограничивающие террасированные поля. Прием осваивается быстро: вытащили один камень – и с грохотом обрушивается несколько футов стены. Земля валится следом, годичный урожай пропал, и грешник платит за свои грехи.

Подготовив постройки к уничтожению огнем, не упускайте из виду проблему дыма. По сигналу, подаваемому ракетой, все дома поджигаются систематически. Ни один дом, ни одна куча зерна не должны уцелеть. Берегитесь пчел. Однажды батальону шотландских горцев пришлось закрывать лица юбками, когда пчелы Майзара рассвирепели из-за уничтожения их ульев.

Жаркая, пыльная, опасная работа, но ею часто приходится заниматься, поэтому вы должны готовиться к ней, основательно изучая принципы наступления и отхода, постоянно думая о самых быстрых способах организации дела.

Какие уроки извлекли афганцы из британского вторжения

Афганский кавалерийский полковник Гази Хатим подготовил эти записки для сипах-салара (военачальника) более столетия назад, после второй англо-афганской войны.

Пленные офицеры захватнических войск подтвердили, что одой из главных причин нашей победы при Майванде были великолепные действия артиллерии сардара Айюб-хана.

Позднейшие события во время и после похода сэра Фредерика Робертса на Кандагар показывают, что устранимые обстоятельства склоняют чашу весов в сторону победы или поражения.

Робертс, войдя в Кандагар, пожаловался на низкий боевой дух войск. Причина – недостаток привычных удобств и такие события, как гибель бригадного генерала Брука и многих других во время безуспешной вылазки из осажденного города.

Кроме того, из вражеских сил не менее 12 000 составляли индийцы, а британцев было всего 4 000. Британцы меньше боялись нашей кавалерии и были, как и мы, готовы сражаться холодным оружием. Нашим саблям они противопоставляли штыки, которые использовали даже против всадников.

Отмечу превосходство нашей кавалерии перед вражеской в отношении выучки и снаряжения, а также превосходство нашей артиллерии и канониров. Это стало для неприятеля большой неожиданностью и предопределило успех. С другой стороны, менее чем у четверти наших людей имелись ружья, и меткость их стрельбы, и без того очень низкая, ограничивалась низким качеством старых ружей и острой нехваткой патронов. Британцы же неизменно с избытком снабжают себя всем необходимым. Это добавляет им трудностей на марше, но дает им огромные возможности как для обороны, так и для атаки. Что касается нас, нам часто приходится пополнять запасы за счет врага посредством самоубийственных вылазок.

Наши военачальники выделяются платьем и лошадьми. Это делает их уязвимыми. Английских солдат учат распознавать их, массированно атаковать и убивать, лишая тем самым наших бойцов их командиров. Это трудная проблема: ведь долг командира – быть заметным на поле сражения и всегда находиться впереди.

Во время войны Шах-Шуджи (40 лет назад) торговые и жилые районы Кабула были ограблены по приказу военного начальства. Так что у английских солдат был отличный стимул для атаки и победы: наградой им стало отнятое у жителей имущество. В Кандагаре даже рядовые солдаты сделались богачами.

С другой стороны, то, что наши бойцы после победы при Майванде накинулись на вещи британцев, помешало главному делу – уничтожению врага. Я знаю, что наши гази [герои] оправдывались необходимостью пополнить запасы оружия; но были, видимо, и другие причины.

Недостатки по части искусства пушкарей, кавалеристов и стрелков англичане возмещают очень хорошей выучкой пехоты. Как правило, они стоят и сражаются в великолепном порядке. Нам следовало бы этому научиться. Повторюсь: изобилие запасов, на котором англичане прямо-таки помешаны, – великое подспорье для них: им редко приходится бояться, что они окажутся лишены необходимого.

Они храбры, но плохо подготовлены для войны в горах. Жара и бездействие не улучшают их способность сражаться. Солдаты хороши; таковы же и офицеры, когда они душой преданы делу.

То, что афганцы, чьи вооруженные отряды рассеяны между владениями множества вождей, способны собраться на поле сражения и действовать там согласованно, – подлинное чудо света.

Конечно же, их вера в Аллаха и понимание того, что они защищают Богоданное Государство, имеют решающее значение в борьбе с врагами, которые, если их спросить, не могут внятно объяснить, зачем они вторглись в нашу страну.

Афганец на приеме у английского короля

«Я поехал в Англию встретиться с королем. Но вначале должен был бросить взгляд на страну».

Первые впечатления афганца от Англии, ее жителей и ее монарха.

«Покажите нам ваши сердца!» – сказал американский путешественник своему английскому гиду, когда я сидел в вестибюле отеля.

Я мысленно присоединился к его просьбе. Ибо посетитель Лондона хочет видеть не только музеи и картинные галереи, но и что-то более важное. Ему нужен живой, полнокровный образ английского народа, доступный иностранцу и способный помочь ему составить едва ли не утопическую в глазах уроженца Востока картину здешней жизни.

Откровенно говоря, я напрасно пытался обогатить свои представления об этой стране, бродя по лондонским улицам. Высота зданий приводила меня в трепет (порой мне казалось, что я иду меж каменных гор), но жизнь людей как таковая таилась от меня. Наконец один добрый друг посоветовал мне отправиться за город, где я увижу людей в естественной обстановке, а затем вернуться в сердце Лондона.

Я поехал в деревню. И мне повезло: местные жители веселились на ярмарке. Ничего общего с торопливым, суетливым, каменноликим Лондоном. Очарованный, я принял участие в общем веселье. «Отменная еда, отменная еда!» – выкрикивал торговец, предлагая отведать на пенс заливного угря. Мастеровой, стоя у будочки, советовал туда заглянуть прохожим женщинам. Двое пареньков, лихо прокатившись на карусели, осушили ради праздника по два стакана лимонада. В Англии, я заметил, лимонный сок и лимонный напиток «сквош» могут быть действительно приготовлены из лимона, а вот «лимонад» – всего-навсего газированная вода с сахаром…

Однако в стаканах юнцов плавали кусочки лимона. Один из них даже решил, что эта добавка удостоверяет подлинность напитка; но пожилая женщина за прилавком только посмеялась в ответ и посоветовала им не отнимать у нее время, а идти смотреть попугайчиков и цыган.

За углом парусиновой палатки, на лужайке посреди деревни, мужчина в летнем костюме и цилиндре продавал три большие коробки шоколадных конфет за шиллинг; одни широкие красные ленты на коробках, казалось, стоили больше. Мужчина уверял меня, что именно на этом месте 330 лет назад обедала королева Елизавета. Он добавил, что по случаю праздника отдает товар практически даром.

Снова и снова внимание детей и их встревоженных родителей привлекал рев львицы, сидящей в клетке.

Заворачивая туда и сюда, петляя между кибитками и тележками цыган, люди тянулись к аттракционам – американским горкам и сталкивающимся автомобильчикам, – где все сияло разноцветными огоньками. По пути к таким соблазнам, как тир и сшибание кокосовых орехов, многие не могли устоять перед азартом лотереи и метания колец. Поставив пенс на номер или попытавшись накинуть кольцо на отломанный носик чайника, можно было выиграть красивую серебряную чашу. Казалось, это легче легкого.

Потом у меня на глазах палатки и шатры, флаги и вымпелы начали снимать и скатывать, готовясь к отъезду. Дюжие участники ярмарки складывали на свои тележки, запряженные осликами, кокосовые орехи и клоунские костюмы; огромные колеса и шесты надо было везти с помощью тягачей. Горластые мужчины покрыли все брезентом, цыгане играли на губных гармониках, наконец все расселись по своим транспортным средствам – и процессия тронулась в путь.

С грустью возвращался я в Лондон, желая проникнуть в тайну тамошнего бытия, понять, как в этом городе живут люди, что они чувствуют. Сойдя по ступенькам в некий подвальчик, я увидел микрокосм одного из миров. Шла распродажа; и это была настоящая война.

Вокруг кучи остатков шелковых тканей шуровали худая и дородная дама. Первая пыталась протиснуться к отрезу, на котором была указана смехотворно низкая цена, вторая препятствовала продвижению соперницы. Ее тактику военные теоретики могли бы назвать позиционным сдерживанием, и осуществлялась она блестяще.

Шляпки, платья, все разновидности одежды и ткани имели тут своих адептов; ибо сцена напоминала не только военные действия, но и религиозное действо. С удобной точки на лестнице (пока меня не смыла новая волна энтузиасток и энтузиастов) я мог, кроме того, различать элементы регбийной схватки, базарного воровства и революционной анархии.

Люди прибывали и прибывали. С каждой новой толпой тех, кого газеты называют охотниками за дешевизной, в подвальчике делалось все жарче. Да, это действительно были охотники и охотницы, помимо всего прочего. Они приходили хорошо экипированные, с охотничьим снаряжением в виде больших, иногда окованных металлом чемоданов, имевших двоякое назначение: ими расталкивали противников, и в них складывали добычу.

В целом англичане, кажется, люди спокойные – но только не здесь. Тихо вели себя лишь те, кто упал в обморок от духоты и, возможно, от негодования, которого тут было вдоволь.

Да! Некоторые особенности англичан поистине изумляют.

Изумление, конечно же, порождает еще более острый интерес. Познакомившись с английской замкнутостью, английским весельем и образчиком особого поведения толпы, я вот-вот должен был получить возможность вглядеться в самое сердце того, что называют Англией.

Королевский двор

Будучи представленным ко двору Его величества, я быстро усвоил две вещи. Первое: что красочность и пышность – достояние не одной Азии. Второе: что король Георг широтой познаний не уступает самым образованным людям из всех, кого я встречал. Разваливается ли империя, как утверждают иные? Судя по всему этому великолепию – нет. Пока еще нет.

Передо мной лежало королевское приглашение ко двору. Если не считать того, что оно было изысканнейшим образом напечатано, оно не отличалось от пригласительных карточек с позолоченной каймой, какие посылают многие. Но для нас, уроженцев Востока, важна не только внешняя сторона. За этими холодными буквами лежала могучая воля монарха; в них пульсировал, отдаваясь гулким эхом, голос величайшей империи на свете.

Во времена наших великих империй, таких, как империя Моголов, за получением подобного документа шли недели народных празднеств: «Нашему набобу доведется узреть, – распевали певцы в деревнях, которыми правил тот или иной наместник, – светящийся лик Тени Аллаха на Земле».

А мне было не по себе. Таковы мужчины с афганских гор: они скорее готовы стоять под градом пуль или рубить пришельцев длинным и острым как бритва шамширом. Вот когда они спокойны и беспечны. Так они воспитаны, и таков их инстинкт, таков их путь чести – путь сарацинского рыцаря.

Дело не в том, что у них не хватает изысканности манер для двора с его церемониальным блеском: у многих из нас есть собственные дворы с древними обычаями, уходящими вспять дальше всякой писаной истории. Однако я, исследуя свои переживания, понял, что соотношу предстоящую аудиенцию с тем, что испытал во время нескольких повергающих в священный трепет приемов на Востоке. Застынь как мертвец, не смей пошевельнуться ни на волос, чтобы взгляд властителя не пригвоздил тебя! Ибо любая голова может мигом слететь с плеч.

Лимузин подъехал сначала к воротам, потом к дверям, и мы вошли в Букингемский дворец.

Зал, где нам пришлось ждать, был полон гобеленов, знамен, гербов и оружия.

Рядом со мной сидел старый сельский джентльмен. К счастью, он молчал. За него разговаривала дочь. Как она ни пыталась, она не смогла прочесть мое имя на карточке: я держу ее вверх ногами, пожаловалась она театральным шепотом.

Судя по моей одежде, громко предположила она, я, наверно, эскимосский принц; а может быть, всего-навсего польский генерал.

Мимо пронесся высокий светловолосый придворный. Их величества скоро прибудут в тронный зал. Молодая дама спрыснула водой букет, поправила шляпку. Кто-то позади меня сказал соседу: «Выньте лучше из глаза монокль, он там не удержится!»

Раздалась звучная мелодия гимна «Боже, храни короля». Она доносилась по длинным коридорам из дальнего зала. Все встали.

Мы двинулись к монарху. Мои новые ботинки скрипели: «Кр-р-р… кр-р-р… кр-р-р…» В узком коридоре звук был слышен так явственно, что мне захотелось разуться. Мы миновали прихожую.

У меня взяли карточку, и полдюжины придворных передавали ее из рук в руки, пока она не попала к тому, кто стоял перед самым королем.

Я ждал, что мое имя, как обычно, будет исковеркано; потом услышал, как его произнесли с безупречной дикцией и с абсолютно верной интонацией:

– Саид Сирдар Икбал Али-шах.

Я подошел. Крепкое рукопожатие короля; моей нервозности как не бывало. Лицо императора озаряла благосклонная улыбка. Его военно-морская форма и свежее лицо оживляли атмосферу.

Позднее, на одном из «приемов в саду», я смог провести с их величествами больше времени. Король и королева гуляли среди гостей и успели поговорить со всеми. Они прохаживались очень непринужденно, и люди собирались вокруг них небольшими группами.

Стоя с чашкой чаю в руке и куря сигарету, король заговорил и со мной. Афганистан? Он знал, что река Гильменд три раза меняла русло. Его интересовали огромные древние высеченные в скале статуи Будды в Бамиане. Ему было известно и о буддийских ступах – афганских «пирамидах» – в районе Хайбера.

Голос у него был мягкий, приятный, может быть, чуть хрипловатый. Главным, что меня пленило в монархе, была простота, неофициальность. Не то, чего ждешь от короля, и вместе с тем так по-королевски!

Беседуя с ним на просторной лужайке его чудесного, освещенного солнцем сада, я думал о величии. Оно не облекается в покров тайны – зачем ему это? Поистине король Георг, владычествующий над сердцами своих подданных, – монарх в полном смысле слова.

«Покажите нам ваши сердца!» – сказал в тот день американец в вестибюле отеля. Я вспомнил об этом, когда мы ехали с приема, и подумал, что побывал близ сердца сердец этого народа…

Сирдар Икбал Али-шах

Афганский властитель принимает английского посланника

В начале XIX века достопочтенный Маунтстюарт Элфинстон, английский посланник, во главе делегации прибыл в зимний дворец Шах-Шуджи, правителя Дурранийской империи. Чауш-баши (главный церемониймейстер) очень старался освоить английские имена. А затем…

Он предупредил нас, что придворные церемонии требуют чрезвычайной учтивости, и очень просил в нужные моменты сообщать ему наши имена шепотом. Затем он провел нас по наклонному проходу и через ворота, после которых, зайдя за своего рода экран, мы вдруг оказались в обширном дворе. В верхнем конце его на возвышении стояла беседка, а в ней восседал монарх.

Двор был продолговатый, с высокими стенами, расписанными изображениями кипарисов, с прудом и фонтаном посередине. Властитель сидел в высокой беседке с колоннами и мавританскими арками на очень большом золотом или позолоченном троне.

Вначале нам показалось, что монарх одет в некую броню из драгоценных камней, но, приблизившись к нему, мы увидели свою ошибку: на нем был зеленый балахон с крупными цветами из золота и драгоценных камней, поверх которого висел большой бриллиантовый нагрудник в виде двух ирисов. Руки правителя выше локтя украшали два больших изумрудных браслета, и в разных местах на нем было много других драгоценных камней.

В один из браслетов был вделан Кохинур, один из самых больших алмазов на свете. Высота короны составляла примерно девять дюймов, и в целом она была настолько сложна и ослепительна, что понять ее строение было трудно, а описать ее – невозможно.

Вдоль стен двора с каждой стороны в три ряда выстроились гвардейцы, и в разных его местах, согласно рангу, стояли придворные.

Пол был устлан роскошными коврами, а по краям лежали шелковые, расшитые золотом полосы, на которых полагалось стоять ханам.

Вид из двора открывался превосходный. Прямо под ним располагался обширный сад с кипарисами и прочими деревьями, а дальше расстилалась равнина с богатейшей растительностью. Там и сям виднелись водоемы и блистающие ручейки, и всю картину обрамляли горы – одни темные, другие со снеговыми шапками.

Представ перед монархом, мы все сняли шляпы и отвесили ему глубокие поклоны. Затем мы воздели руки к небу, словно бы молясь за короля, после чего подошли к фонтану, где чауш-баши произнес наши имена без всяких титулов и почетных добавлений. Закончил он так: «Они прибыли из Европы как послы к вашему величеству, да обратятся на меня невзгоды ваши!»

Властитель ответил громким, звучным голосом: «Милости прошу», после чего мы снова вознесли за него молитвы и повторили церемонию еще раз.

Домой в Афганистан

Из неопубликованного дневника Сирдара Икбала Али-шаха – впечатления и предсказания перемен…

На холмах полыхали костры, воздух день и ночь оглашали ликующие залпы. Я попросил Мирбан-хана сделать так, чтобы люди вели себя поспокойнее: к чему эта пышность, какой в ней смысл? Я слышал, как он сказал начальнику одной из посланных для приветствия групп:

– Предписано соблюдать сдержанность и тишину.

– Почему? – спросил тот.

– Почему? Видимо, хазрат (высокая особа) не хочет пугать Кабул, создавая впечатление, что у нее есть хийял-и-падшахи.

Что у меня есть желание стать монархом? Я немедленно сказал Мирбану, чтобы они никогда этого больше не повторял, даже в шутку.

– Во-первых, это опасно, – сказал я. – Зачем вкладывать людям в голову подобные идеи? Во-вторых, в нашей семье никаких падишахов никогда не было. Я верный подданный нашего державного господина. Ислам требует, чтобы мы подчинялись поставленной над нами власти.

После этого (несомненно, по наущению Мирбан-хана), начальники групп, доставляющих назар (приношения) в виде золотых монет, все чаще и чаще, едва скрывая улыбку, использовали в обращениях ко мне наш старинный семейный титул бадшах (монарх).

– Так принято в Пагмане, – сказал Мирбан, – и это справедливо: даже при дворе в Кабуле пользуются этим титулом, говоря о членах вашей семьи.

На собрании духовных лиц в черных тюрбанах, когда у нас был большой пир с фейерверком, один высокопоставленный мулла сказал:

– В Афганистане значение имеют четыре вещи: деньги, родословная, происхождение от Пророка (мир Ему!) и сердцá людей, готовых идти в бой или нести иную службу.

Я молчал. Он продолжал:

– Тот, у кого есть родословная, будет иметь и сердца и может получить деньги, которыми воспользуется с умом.

– Таких людей в нашей стране много, – ответил я, – и я уверен, что все они достойно и добросовестно исполняют свой долг под рукой нашего благосклонного и мудрого владыки.

У нас, как и в Европе прошлых веков, это очень старая традиция: постоянно прощупывать почву, проверяя, не зарождается ли основа для некой новой власти (или для возрождения какой-либо из бывших). Либо это желание, так сказать, сесть на поезд вовремя, либо, наоборот, рьяная готовность докладывать о новых веяниях в существующие центры власти в расчете на награду.

Разобраться в мыслях и речах афганца, стоя на западной точке зрения, по существу, невозможно. Невинные в ушах западного человека высказывания могут быть восприняты афганцами как опасные, и, что бы ты потом ни говорил, ты не разубедишь их в первоначальной интерпретации твоих слов.

В области международных отношений это проявлялось уже не раз. Сходным образом, западные люди сплошь и рядом неверно истолковывают слова и поступки афганцев; мне приходилось это видеть довольно часто. Поэтому, в общем и целом, политических заявлений делать не стоит: либо те, либо другие сочтут, что ты руководствуешься низменными мотивами…

Отчасти чтобы избежать дальнейших разговоров такого рода, я отправился в северные горы посетить крепости наших родичей. Повсюду мы видели танцы с саблями, выслушивали древние истории, инспектировали военные отряды, участвовали в грандиозных пиршествах.

Мой помощник Халимджан организовал дело так, что из многих, кто явился предложить свои услуги, вскоре создалась настоящая свита с пажами, посланцами, глашатаями, музыкантами… Когда я стал возражать, они сказали мне:

– Наши лица почернели бы от горя, если бы достопочтенный старейшина нашего рода путешествовал здесь как бродячий дервиш.

Это навело меня на мысль. Долгополое одеяние и меховую шапку я заменил на простую белую одежду и тюрбан, вследствие чего люди, продолжая оказывать мне знаки глубокого почтения, поняли, что у меня действительно нет притязаний на мирскую власть.

Однако афганские способы передачи того, что у человека на уме, продолжали действовать. Рассказчик историй посреди длинного повествования вдруг пускался в длинное описание какого-то вымышленного лица; и не случайно. Один из них, например, сказал приблизительно следующее:

– Много лет назад жил человек. Его род восходил к курайшитам; он был хашимитским эмиром. Благодаря его знатности и достижениям, когда он вернулся на родину из чужих стран, люди стали стекаться под его знамя. У него были сторонники среди пуштунов и таджиков, среди хазарейцев и нуристанцев, среди западных персов-шиитов и жителей Бадахшана и Вакхана.

Тут он внимательно посмотрел на меня, и мне пришлось сказать:

– Да, понимаю. Но продолжай же.

В Афганистане не принято приступать к обсуждению чего-либо без предисловий. Обычно они представляют собой довольно длинный рассказ о том, что привело к нынешнему положению вещей. Эта часть процедуры имеет место независимо от того, знает или нет другая сторона сообщаемые факты.

Так что мне приходилось выслушивать путаные экскурсы в афганскую историю, описания наших нравов и обычаев и даже предсказания будущих событий.

Прибыв в Кабул, я прежде всего должен был отдать дань почтения монарху, поблагодарить его за милости и напомнить ему о тех случаях, когда мне довелось послужить его великому отцу на международной арене. Только после этого я отправился в Пагман, город моих предков.

Молва бежала впереди меня, и все в Пагмане хотели знать, что же мы обсуждали с его величеством. Но ничего особенно важного между нами сказано не было, поэтому я отделывался общими фразами и для поддержания беседы рассказывал о своей встрече с королем Англии.

Племенные вожди из Кох-и-Даман [предгорий], иные из которых владели обширными землями, или рудниками, или крупными скотоводческими предприятиями, были озабочены разобщенностью этнических групп страны. Туркестан, к примеру, еще недавно находился под властью вице-короля; люди не симпатизировали афганцам, как они называли поставленных над ними администраторов, говорящих на пушту. Жители других северных районов – Катагана, Бадахшана – не забыли своих прежних правителей, и там были сильны сепаратистские настроения. Не считаю ли я, спрашивали меня, что узбеки из более равнинных северных областей захотят соединить свою судьбу с узбеками Советского Союза?