Афганский Караван

И вот, пройдя через простой турникет, я попала в этот таинственный край. Ненадолго, должна признаться, у меня возникло чувство, что в том, о чем мне говорили в далеком Эдинбурге, возможно, есть доля истины. Несколько секунд я простояла в изумлении. Не сон ли это? Может быть, я сейчас проснусь и увижу, что я в Шотландии?

Я оглянулась на последний аванпост моей родины, и мне стало ясно, что если события обернутся против меня, возврата не будет. Такой минуты я не пожелаю никому из тех, кто не убежден в своей способности храбро встретить все, что его ждет в этих горах.

Мой муж, кажется, понял мои переживания.

– Добро пожаловать, – промолвил он, – на землю моих отцов.

Это рассеяло мрачные чары. Я успокоилась.

– Саид, – сказала я. – Я полагаюсь на тебя. Ты понимаешь, что у меня здесь, кроме тебя, никого нет.

– Мы с тобой всегда будем вместе, Мораг, – ответил он. – Пока я дышу, я буду защищать тебя ценой своей жизни.

И мы двинулись в путь. Когда британский аванпост наконец скрылся из виду, Саид сказал:

– Если ты пожалела о своем решении, есть еще время вернуться. Есть еще время, чтобы мы вернулись.

– Нет, мы не возвращаемся, – ответила я. – По крайней мере пока что.

Трапезы и молитвы с горцами

Одно дело читать о местах за Хайберским проходом, другое дело быть там. Мрачный Хайбер теперь показался мне дружелюбным. Я почувствовала, что отдана на милость всего, что могло таиться за этими жуткими каменными глыбами. Словно я что-то оставила за этим турникетом; я могла только надеяться, что не отвагу! Ни грана приветливости не было в этих голых холмах. Впрочем, времени на все эти мысли у нас было немного: вскоре мы соединились с группой соплеменников мужа, которую послали нам навстречу, едва мы несколько углубились в Свободную землю пуштунов – так они называют этот край.

Все это были молодые люди – высокие, прямые, гибкие. Они по очереди обнялись с моим мужем, поздоровались с нами обоими и дали ружейный залп в воздух, воскликнув на своем мелодичном пушту: «Добро пожаловать на землю свободных! Привет невестке нашего благородного вождя!» Эти люди двинулись впереди, расчищая, так сказать, дорогу, мы же неторопливо ехали за ними на наших пони. Ужасы, о которых я слышала и читала на моей почти уже немыслимой родине, представились сейчас далекими и нестрашными. Даже если бы вдруг понадобилось проявить отвагу, на этих доблестных воинов можно было бы спокойно рассчитывать.

Мы ехали и ехали; скалам, казалось, не будет конца. Раньше я и вообразить не могла таких гор. Вперед и вперед, пока не настало время подкрепиться. Трудно было представить себе, где тут можно раздобыть еду, но за очередным поворотом оказалось жилище местного хана. Поистине надо быть уверенным в здешнем гостеприимстве, когда пускаешься в путь с отрядом в тридцать человек; с немалыми опасениями я поняла, что мы намерены положиться на доброту этого хана.

Когда мы приблизились к обнесенному стенами форту (до форта, где обитал мой свекор, оставалось около тридцати миль), часовые окликнули нас:

– Друзья или враги?

– Друзья, и мир вам! – ответили наши люди.

– Добро пожаловать, и мир вам! – сердечно (и, вероятно, с облегчением) отозвались часовые. Ворота открылись, наша охрана расступилась и, дав нам въехать на пони, тут же последовала за нами и закрыла за собой ворота. Спешиваясь, я заметила, что у ворот стоят двое часовых.

Хан оказался рослым, дородным, веселым человеком, вооруженным, одетым в шальвары и долгополый расшитый кафтан, с огромным тюрбаном на голове. Он оказал нам истинно горское гостеприимство. После долго перехода не очень-то хотелось выслушивать приветственные речи, но обычай этого требовал, и кто-кто, а старый хан умел принять людей как следует. Явилась служанка и взяла на руки Маргарет, нашу маленькую дочурку, а две другие пригласили меня следовать за ними. Мы пересекли двор и вошли в дом. Здесь нас ждало еще одно приветствие; затем нас с Маргарет отвели в женские покои, а Саид остался снаружи. В помещении были толстые стены и маленькие окна, пол покрывали персидские и бухарские ковры, к голым выбеленным стенам были прислонены огромные подушки-валики. По-видимому, это была семейная гостиная. Благодаря отсутствию картин, орнаментов и мебели она располагала к покою и отдыху.

Я сняла бурку, в которую вся была укутана, и, сев на большую подушку, вздохнула с облегчением. Здешние женщины – жена хана и три его взрослые дочери – никогда раньше не видели уроженку Запада и пришли в явное восхищение. Они окружили меня (служанки держались на втором плане), стали осматривать мою одежду, завели мои часы и не успокоились, пока я не показала им все, что ношу! Они спрашивали о ценах и говорили так много и быстро, что все мои скудные познания в языке пушту покинули меня и я в смятении умолкла.

Маргарет упоенно играла с одной из дочерей, изобретая свой собственный язык. Выглянув в окно, я увидела, что мужчины молятся, преклонив колени на своих ковриках и повернувшись в сторону священной Мекки.

Служанка постелила на полу посреди комнаты большую белую скатерть, и на безукоризненно чистых тарелках нам подали огромные порции восхитительно приготовленного риса (у нас так никогда не готовят) с маленькими кружочками жареного мяса. Мужчины ели отдельно. С именем Аллаха на устах мы, скрестив ноги, расселись на ковре и стали есть пальцами. Маргарет попросила ложку, которая у меня, к счастью, была с собой, и без дальнейших затруднений я приступила к своей первой трапезе на «свободной земле». Я заметила, что здесь не принято разговаривать и смотреть друг на друга во время еды, и этот элемент застольных манер пришелся мне очень даже кстати.

Женщины были так рады мне, что не могли скрыть разочарования, когда нам настало время двигаться дальше. Вновь они осторожно ощупали всю мою одежду и вручили мне в качестве прощального подарка расшитые золотом туфли без задников, взяв с меня обещание, что если мне еще раз случится проезжать мимо, я непременно «принесу свет в их дом» своим посещением.

Опять облачившись в бурку, я с дочерью присоединилась к отряду. Женщины за решетчатой оградой трещали как сороки. Хан устроил нам пышные проводы. Он поблагодарил нас за честь, оказанную его дому, и усилил наш отряд эскортом из десяти своих людей. Вдобавок он подарил нам двух великолепных коней с изысканной сбруей. С их ушей свисали большие кисточки, с наглазников – серебряные полумесяцы, вокруг шеи шла широкая красная лента. Кисточками были украшены и седла, на уздечках позвякивали бесчисленные крохотные колокольчики. Эту сбрую, по словам хана, подарил его отцу бухарский эмир. Она выглядела совершенно как новая и, должно быть, хранилась так бережно, как хранят дорогие вещи те, у кого их немного. Сев на лошадь, я пожалела о былой свободе, когда мне не нужны были ни седло, ни бурка, но делать нечего – приходилось следовать обычаям края.

Наш эскорт был под стать императору. Люди были увешаны оружием, и я гадала, когда его придется пустить в ход в этой стране демонстративного гостеприимства и прохладной отчужденности. Забегая вперед, скажу, что ждать мне пришлось недолго! Обязанностью этого местного вождя было защищать нас от воинственных племен на своей территории, и охрана самим своим видом должна была показывать, что мы важные путники.

Мы отправились. Наши люди прокричали оставшимся пожелания мира и слова прощания, которые отдались эхом от холмов, и второй наш визит был окончен.

Я начала приглядываться к сопровождающим нас всадникам. Среди них даже отъявленный трус мог бы чувствовать себя в безопасности. На некоторых поверх расшитых безрукавок были надеты постины – большие меховые полушубки с серебряными пряжками. У каждого через плечо была перекинута винтовка, на поясе висел длинный кинжал, грудь пересекал патронташ. Они не полагались на везение! Их черные волосы были коротко подстрижены, большинство, несмотря на молодость, носили бороды. Каждый выглядел закаленным и бесстрашным бойцом. Они походили на орлов. Двое наигрывали на тростниковых свирелях дикие, воинственные мелодии, другие били в маленькие барабаны – а процесия наша тем временем двигалась меж иссохшихся холмов, минуя одну глубокую расселину за другой.

Мы то оказывались среди огромных каменных глыб, то шли через заросли кустарника почти без единого зеленого листочка. Время от времени вспархивала потревоженная нами куропатка или бросался прочь заяц. Потом свирель и барабаны умолкли, и наступила глубокая тишина, которую нарушало лишь цоканье подков по камням, слегка отдававшееся эхом от скал.

Через несколько часов мы, несмотря на щедрое угощение, которого нас удостоил радушный хан, опять проголодались! Мы спешились, чтобы подкрепиться. Мне как женщине разрешили сесть где мне нравится. Казалось, что приготовление пищи займет много времени, – но нет. Сложили примитивный очаг, нашли дрова, зажгли огонь. Только что зарезанных курдючных овец невероятно быстро зажарили целиком прямо в шкурах. Из багажа достали жестяные тарелки. В мясной подливе приготовили восхитительно вкусный тушеный рис.

В первый раз в жизни я увидела великое единство соплеменников, которые сели за общую трапезу невзирая на разницу в положении. По мусульманскому обычаю, за едой, в бою и во время молитвы все мужчины равны.

Я была изумлена. Я словно смотрела фильм, сидя в уютном кинотеатре. Может быть, из-за голода, может быть, из-за новизны мясо показалось мне таким вкусным, какого я в жизни еще не пробовала. Ароматное и сочное, зажаренное в самую меру, оно имело отчетливый ореховый привкус свежайшего деревенского масла. Ели молча, ибо считается неприличным говорить после того, как было молитвенно произнесено имя Аллаха, и до того, как Ему будут вознесены хвалы за добрую пищу и здоровье, позволившее ее съесть.

Ни разу ни один из этих мужчин не повернул головы, чтобы посмотреть в мою сторону. Я была их гостьей и могла удобно расположиться, распахнув бурку и не опасаясь пристальных взглядов. Простота этой трапезы навела меня на мысль, что столы, стулья, скатерти и столовые приборы – ненужная роскошь.

Мой муж как почетный гость подал знак к завершению трапезы. Считалось, что когда он кончит, должны кончить и все остальные. Ему пришлось дать другим фору, потому что его аппетит был куда меньше, чем у сородичей. Он нарочно ел так медленно, как только мог, ведь по правилам тарелка гостя не должна пустовать.

Забавно было видеть, как Саид оглядывал чужие полные тарелки. Мне понятно было, о чем он думает, – что надо жевать подольше, пока все не доедят! Но, как он ни медлил, он все-таки кончил раньше других и принялся грызть корочку хлеба. Его сородичи, увидев это, мигом прекратили еду и тоже взяли корочки. Я поступила в точности как они. Когда корочки были съедены, двое мужчин омыли нам руки водой из козьих бурдюков, после чего мой муж воздел руки к небу и, повернув их кверху ладонями, медленно произнес благодарственную молитву Аллаху, источнику всякого добра. Мужчины, сложив ладони, поднесли их к лицам и повторили благодарность единому Богу, «который принес всем добро, и пищу и мир». Трапеза была окончена – самая простая, трогательная и волнующая из всех, в которых я когда-либо участвовала. Мы встали с ковров (все мусульмане берут с собой ковры в такие путешествия) и выпили воды – это делают только после трапезы.

Мы опять сели в седла и пустились в дорогу по извилистым проходам между скал. Иные из этих теснин были неописуемо мрачны и негостеприимны, и легко было представить себе, что они ведут в логово разбойников. Пройдя узкое ущелье, мы могли вдруг оказаться над пропастью, чья глубина захватывала дух. Сбитые в нее камни падали все ниже, ниже, ниже, их удары о выступы звучали все тише, тише… Потом начиналось новое ущелье.

Следующаяостановкабыладлямолитвы.Мусульмане должны молиться пять раз в день. Мой муж вел молитву, я ему вторила. В этой суровой стране молитва поистине необходима. Оставив так называемую цивилизацию за спиной, больше думаешь о Творце всего сущего и испытываешь благодарность за такие дары, как здоровье, сила и безопасность. Мы преклонили колени на наших ковриках, обратив лица в сторону священной Мекки, и во всей простоте, со всей искренностью и благоговением восхвалили Аллаха за то, что хранил нас от бед на пройденном пути. Эта вера подарила мне новое ощущение. Не было ни громкого органа, ни мешочка, куда нужно класть монетки для успокоения совести, ни мыслей о том, одобряет ли твою одежду сидящая за тобой дама. Простота молитвы придала ей необычайную силу. Рядом со мной стоял на коленях погонщик мулов. В ту минуту мы были с ним равны, ибо молитва смирила меня, отодвинув в сторону мои обычные консервативные представления о различии классов и положений; потом, однако, погонщик вернулся к прежнему своему состоянию, не пытаясь извлечь выгод из того уровня, на который его подняла молитва.

Мы снова двинулись в путь. Помимо обилия впечатлений, я была сильно утомлена, но лишь смутно это сознавала.

Время от времени нам попадались на глаза маленькие форты, чьи обитатели вели с соседями непрерывную войну. Некая старинная распря делала здесь жизнь сокровищем, которое надо было бережно хранить. Люди, которые охотились друг за другом и при всякой встрече с неприятелем пытались его убить, вместе с тем, попроси я у любого из них убежища, охраняли бы меня, относились бы ко мне с уважением и прекратили бы вражду до моего отъезда. Гостеприимство священно.

Где-то недалеко, несмотря на дневное время, раздавались выстрелы, а выстрел на «ничейной земле» – не повод для шуток. В одном месте нам пришлось задержаться, пока двое враждующих снайперов упражнялись в меткости друг на друге через дорогу. Нам они не угрожали – то была их личная война. В конце концов один упал со своей скалы, другой пожелал нам мира (что было весьма кстати) и махнул нам рукой: проходите!

Для него в этом не было ничего необычного, и думаю, что с тех пор его самого уже подстрелил какой-нибудь снайпер. Странным мне показалось то, что женщины из этих противоборствующих кланов ходят по своим повседневным делам, носят воду, гонят скот, и в них никогда не стреляют. Женщину не убьет даже самый отъявленный разбойник. Как говорят эти закаленные воины, женщины для них священны. Чтобы их видели издали, они носят алые шальвары. Эти женщины, однако, умеют стрелять не хуже мужчин, в чем я позднее смогла убедиться. Они способны оборонять крепости с непоколебимым мужеством, и не один мужчина лишился благ, которые сулила ему жизнь, из-за меткости этих воительниц.

Местные жители постоянно предлагали нам воду или шербет (сладкий напиток из фруктового сока) и готовы были для нас на все, когда узнавали, кто мы такие. Их радушие напомнило мне родину. А ведь скаредность была бы вполне простительна в краях, где фрукты – чуть ли не роскошь, потому что их зачастую везут много дней из Индии или Афганистана.

Снова мы остановились – на этот раз для послеполуденной молитвы, называемой аср (предыдущая называлась зухр).

Время от время мы видели пахарей, возделывающих эту негостеприимную землю, пытающихся добыть средства к жизни в стране, которая, казалось, противилась всем людским желаниям. У всех за плечами были винтовки; вокруг высились черные скалы, глядевшие на них хмуро и злобно, с вечной враждебностью. На других участках по склонам гор росли тутовые деревья.

Несколько раз при нашем приближении делались предупредительные выстрелы; раздавался голос, казавшийся почти призрачным среди тишины и высоких скал: «Друзья или враги?» Мы всякий раз отвечали: «Друзья! Мир вам!» Я напряженно вслушивалась, ожидая ответа: «Мир вам!» Наш эскорт дважды стрелял в воздух на случай, если соплеменник не расслышал возгласа, заверявшего его в наших мирных намерениях. Так или иначе, бывают положения, в которых лишняя предосторожность не помешает. Порой, когда это требовалось, кто-либо из нашей охраны поднимал в воздух клинок, показывая, что мы принадлежим к семье вождя. После этого тот, кто караулил на склоне, трижды стрелял в воздух, приветствуя нас, приглашая на свою территорию и заверяя в своем добром к нам отношении.

Мы двигались вперед. Темнеть начало как раз к тому времени, как мы добрались до дружественных владений еще одного хана, у которого намеревались провести ночь. Назавтра после полудня мы должны были прибыть на место.

Этот хан был известен как человек чрезвычайно религиозный. Мы явились как раз к вечерней молитве, после которой, смыв с себя дорожную пыль, насытились вкуснейшим ойпалау (это блюдо из риса с ароматическими травами) и жареной курицей. Горный воздух обостряет аппетит, и мы отдали еде должное. Четыре плотные трапезы в день показались тут чем-то само собой разумеющимся. Главным образом в пищу здесь идут баранина и рис, но барашка можно приготовить столькими способами, что каждый раз это какой-то новый вкус.

После еды мужчины плясали вокруг костра, блестя кинжалами. Нам, женщинам, удобно было смотреть на пляски с высоты через зарешеченные окна. Вдруг посреди веселья раздались выстрелы. Словно по мановению волшебной палочки все мигом преобразилось: танцоры стали воинами. «Сцена» исчезла. Женщины отпрянули вглубь комнат, мужчины выкрикивали приказы. На форт хана напал враждебный отряд. С помощью факелов неприятелю каким-то образом дали знать, что хан занят приемом гостей. Потом послышалась новая пальба, означавшая отход, и пляски возобновились. Женщины опять подвинулись к решеткам. Снова глядя на блестящую сталь и кружащиеся фигуры, кто-нибудь, пожалуй, мог бы принять интерлюдию с выстрелами за часть танца.

Ночь мы с мужем провели в крепко-накрепко запертой башенке без окон; форт стерегли тридцать вооруженных часовых. Засыпая после всех волнений этого изнурительного дня, я вдруг вообразила, что, может быть, проснусь в Шотландии. Рассвет, однако, вернул меня к действительности. Мы пробудились под звуки «смены караула», и в тот день нам предстояло еще одно долгое, волнующее путешествие.

В форте воинственного вождя

Мы позавтракали и покинули форт гостеприимного хана. Десять человек охраны, предоставленной нам первым хозяином, отправились домой, и их заменили другие десять из владений нынешнего хозяина. Им было велено сопровождать нас до дома моего мужа, куда, если все будет хорошо, мы должны были добраться к вечеру. Но чем дальше мы двигались, тем больше у меня становилось опасений.

Дорога сделалась совсем голой и безлюдной – поистине дикие места. Для настоящего кошмара не хватало только жуткой грозы с громом и молнией. Впрочем, окружавшего нас отряда хорошо вооруженных людей было достаточно, чтобы даже труса из трусов избавить по крайней мере от страха перед личным насилием. Я начала постигать душу этого края. Он полюбился мне сразу. Тут мне не придется искать приключений: они сами меня отыщут. Они тут повсюду.

Сама эта тишина была таинственной, стискивающей. Иные из мужчин пели песни, другие декламировали двустишия старинных пуштунских поэтов, третьи молчали – и при этом все, казалось, были в прекрасном настроении. Если они не ждут беды, подумала я, то и мне нечего ее ждать. Временами я посматривала на них: не повернет ли кто-нибудь голову, чтобы вглядеться в подозрительную скалу или расселину, не поднимет ли глаза на вздымающиеся каменные глыбы? Но нет: они спокойно продвигались вперед.

Местность вокруг дороги становилась все более дикой. А вот на горных террасах тут и там начали попадаться возделанные участки, и ближе к вечеру, когда до цели было уже недалеко, на окрестных холмах мы увидели большие яркие костры. Это, объяснил мой муж, были приветствия нам от всех местных вождей.

– За этим поворотом ты кое-что увидишь, – предупредил он. – Угадай, что.

– Разбойников! – сказала я, боясь худшего.

– Нет, наш дом.

– Дом!

Само это слово прозвучало для меня странно. Пока мы медленно приближались к повороту, я думала о мирном доме у меня на родине, о тамошней тихой обыденной безопасной жизни, о брате, о том, как я поймала на крючок лосося…

Кавалькада между тем остановилась.

– Ну, как тебе нравится? Чудесно, правда?

Вопрос дошел до меня как сквозь туман. Мой муж был около меня и смотрел куда-то вверх, на холмы.

– Вот твой новый дом, Мораг.

Мой новый дом! Я подняла глаза и увидела серую стену с бойницами, лишенную всякой приветливости и не внушающую никаких чувств, кроме почтительного страха. Она была увешана флажками; на вершине соседнего холма горел огромный костер. При виде этих посланных издали приветствий на глаза у меня навернулись слезы. Люди стараются изо всех сил, чтобы мне было хорошо! Мы поднимались все выше и выше. Я гадала, какими окажутся мои новые родственники. Полюбят ли они меня? А я их? Что если я им не понравлюсь? Но я не могла долго предаваться этим тревожным размышлениям: мы были уже у самого форта.

Когда мы с мужем въехали во двор, к нам медленно, давая нам время спешиться, приблизился высокий, благородного вида мужчина. Мой муж помог мне сойти с лошади, и потом, повернувшись, я увидела, что он преклонил перед высоким мужчиной колени и поцеловал ему руки.

– Мой отец, – сказал Саид. Я тоже поцеловала руки вождя, и он низко наклонился, чтобы поцеловать меня в лоб. Его облик и рост были настолько внушительны, что я вдруг почувствовала себя маленькой и лишилась дара речи.

– Добро пожаловать домой, сын мой и дочь моя! Мы счастливы, что вы почтили нас приездом. Должно быть, вы устали после долгого пути.

Он взял на руки нашу малышку и двинулся к дому. Мы пошли следом. Мои колени стучали друг о друга. Саид успокаивающе сжал мою руку, и под грохот пальбы в воздух, которую устроили собравшиеся ради нас люди вождя, мы проследовали в наш новый дом по красивым коврам, постланным в нашу честь. Форт как таковой был громадным черным зданием, приспособленным для отражения атак; над каждым из его углов высилась серая башня с бойницами. Сегодня стены были украшены флажками, что смягчало их воинственную суровость.

Вдоль всех коридоров, по которым мы шли в гарем (женскую часть дома), стояли слуги.

Моя свекровь и ее дочери ждали нас с нетерпением и, когда мы вошли в комнату, быстро двинулись нам навстречу. Старый вождь представил меня им, и его жена тут же горячо обняла меня и расцеловала в обе щеки. Это была высокая, замечательно моложавая женщина с прелестными темными блестящими глазами и светлой кожей, свойственной женщинам ее племени. Она церемонно приветствовала меня и была так любезна и очаровательна, что мгновенно расположила меня к себе. Затем вперед выступили ее дочери, державшие за руки мою Маргарет. Внешностью и манерами они походили на мать и в длинных нарядных блузках до колен, с завешенными полупрозрачной тканью лицами, в расшитых золотом восточных туфельках выглядели как сказочные принцессы. Когда приветствия кончились, они отвели меня в мои покои на втором этаже и настояли на том, чтобы помочь мне во всем.

Комната была продолговатая, с низким потолком и выбеленными стенами. Главный вход завешивала плотная плюшевая штора, пол был застелен коврами, один угол занимала большая низкая кровать, похожая на тахту. Около нее стоял низкий индийский столик с латунной столешницей. На полочке над кроватью лежал Священный Коран, покрытый шелковой тканью (Коран никогда не должен находиться под другой книгой или на полу). За другой шторой были полки для одежды.

Перед прибытием сюда я воображала, что служанки, наверно, будут робко поглядывать на меня из-за двери и предоставят мне самой распаковывать вещи. Но две прислужницы, никогда раньше не видавшие западных женщин, начали, не выказывая внешне никакого интереса ко мне, разбирать мою одежду, как будто всю жизнь только этим и занимались. Из-за этого я почувствовала себя незначительной, маловажной. Пальто, юбки и платья, которые они убирали, внезапно потускнели, сделались неинтересными и неромантичными. Я вспомнила, как однажды дома надела на вечеринку восточный наряд; тогда он выглядел слишком цветастым, вычурным. А здесь такая одежда была, казалось, единственно возможной.

Из любопытства я выглянула в другую дверь и увидела, как слуги-мужчины в комнате, похожей на мою, распаковывают вещи Саида. Мои первые страхи улеглись. По крайней мере здесь, видимо, не будет такого «гарема», какой я воображала. У нас будут собственные комнаты, и нам не придется тесниться с другими домочадцами, о чем предостерегали меня доброжелатели на родине; более того, у каждого из нас будет своя ванная.

Мои золовки прервали эти размышления, спросив меня из-за двери, можно ли им войти. Они держали полные охапки одежды всех цветов радуги, которую сшили для меня своими руками на основании размеров, которые сообщил им Саид. Они с великим интересом смотрели, как я преображаюсь в дочь вождя. Когда я надела расшитые золотом туфельки без задников, они рассмеялись, глядя на мои неловкие шаги в непривычной обуви. Потом они принялись развлекаться, примеряя мои пальто и юбки. Обе с чувством расцеловали меня и вели себя так естественно, были так непритворно веселы, что я мгновенно прониклась к ним любовью; казалось, мы уже не один год как знакомы. Все мои былые тяжкие опасения по поводу грядущей встречи со свойственниками представились мне теперь прискорбным недоразумением. Несмотря на разделявший нас языковый барьер, мы были отменно счастливы друг с другом, и нам очень хорошо было вместе.